ВИЛЬФЛИНГЕН, 29 НОЯБРЯ 1965 ГОДА

ВИЛЬФЛИНГЕН, 29 НОЯБРЯ 1965 ГОДА

День смерти Эрнстля[272]. Снег на маленьком кладбище, где его имя высечено дважды — на камне из Каррарских гор и на памятнике, которым община чтит своих павших. Две доски — на левой погибшие Первой, на правой погибшие Второй мировой войны. В центре изображение, какое в наши дни удается редко, — Богоматерь из серого песчаника, с мертвым сыном на коленях. Древний мотив, очень похожий встречается уже на бронзовых статуэтках сардинской архаической эпохи.

На могиле еще с 20 ноября стояли цветы, гвоздики и розы, твердые, как стекло, кристаллические. Годовщина смерти Эрнстля исполняется в двадцать первый раз. Я подумал тут и о старом Золемахере, который много лет назад написал мне о моем павшем друге: «Фрица мне по-прежнему не хватает». Это кончается лишь с собственной смертью.

Почему сыновья уходят так далеко? Гораздо дальше, чем родители, которые нам часто снятся, и чаще, чем мы знаем об этом; они всегда присутствуют.

Настанет день, когда уже никто сюда не придет положить цветы и венки, поставить свечу в снег, пусть даже через сто лет. Я еще помню своего двоюродного деда Германа, который в 1870 остался под Мецем[273].

Мертвые — это зеркала, в которых мы открываем наше несовершенство, наши ошибки, слабости, упущения. Мы уже не можем исправить их. Мне пришло в голову, что те, кому было суждено не вернуться, прощались особенно тяжело. Они, должно быть, носили в себе вневременное знание, которое непременно выражалось в объятиях.

В тот день я очень устал, и дорога в Бургдорф была длинной. Возможно, было б достаточно проводить сына до садовых ворот; он бы понял это, даже б желал. Он всегда обо мне заботился. Но мы все же отправились в путь. Сегодня, когда я вспоминаю об этом, меня охватывает ужас: как будто я лишил себя судьбоносного мгновения.