4. «Подвиг» уполномоченного НКВД

4. «Подвиг» уполномоченного НКВД

По мере продвижения советской армии на запад, в ней все увеличивалось количество солдат монгольского происхождения. Узбеки, казахи, тюркмены, татары и др., все чаще и чаще, стали попадаться на глаза. Их бесстрастные лица встречались на каждом шагу. Это явление объяснялось, главным образом, тем, что красная армия несла неисчислимые потери и их нужно было восстанавливать. Своих славянских контингентов уже не хватало. Приходилось усиленно использовать другие народы, населявшие СССР, хотя воевать они упорно не хотели и, поэтому, в данном случае, солдаты были более чем посредственные.

Но с другой стороны, эти солдаты были в некоторых отношениях весьма удобны. Они хуже разбирались в политике, были более равнодушны к этим вопросам (хотя бы внешне), а это, как известно, при некоторых обстоятельствах, считается не плохим свойством.

Но воевать, повторяю, эти сыны востока определенно не желали.

Среди характерных явлений, наблюдавшихся в советской армии во время второй мировой войны, были, так называемые, самострелы. Под самострелом понимается нанесение самому себе ранения или увечья, с целью временного или постоянного избавления от службы в армии. Выше мы уже описывали случай с гранатой, имевший место на ленинградском фронте.

Это явление неожиданно получило широкое распространение. Простреливали себе, обычно, руки или ноги, нанося не опасное для жизни ранение, для того, чтобы-только «смыться» в тыл. Были случаи и серьезнее. Один офицер нарочно наступил на мелкую противопехотную мину и был очень доволен, когда она ему аккуратно срезала ступню. «Ну, вот теперь я свободен» — морщась от боли, но радостно сообщил он своему приятелю.

С самострелами стали вести жестокую борьбу. Были разработаны специальные инструкции врачебному персоналу по опознаванию самострелов и их отличия от «нормального» ранения. При самостреле, обычно, стреляют на близком расстоянии или чаще прямо в упор; поэтому около раны образуется ожог и заметны следы от газов, вырывающихся из дула оружия. По этим признакам и стали отличать самострелы. На это «самострелыщики» ответили тем, что стали простреливать себе руки и ноги через мокрые тряпки. Ожоги исчезли. Выяснив этот трюк, врачи начали определять самострел по интенсивности прохождения пули через органы тела, о которой свидетельствовали отдельные детали ранения. Самострелыщики стали стрелять друг в друга на более длинных дистанциях…..

Борьба велась усиленная…. Обе стороны делали самые разнообразные ходы, хитрили как могли, но, в общем явный перевес оставался за самострельщиками, тем более, что их часто негласно поддерживали врачи.

Наконец, с целью решительной борьбы с этим явлением, был отдан приказ, по которому военные суды должны были приговаривать лиц, попавшихся в самостреле, исключительно к расстрелу.

***

В батальонный пункт медицинской помощи пришел узбек. У него была ранена рука — прострелена ладонь. И самый характер ранения и следы газов на руке свидетельствовали о том, что это самострел, сделанный, однако, очень неумело. Батальонный фельдшер заметил все, но не желая подымать шум, отправил его дальше в полковой, а затем и в дивизионный госпиталь.

Бедному мальчишке не повезло. Дело получило огласку; в него вмешались сначала батальонный и полковой комиссары, а потом представитель особого отдела и машина завертелась.

Узбек был арестован и сидел под охраной часовых. Скоро состоялся суд. Он был приговорен к расстрелу.

На другой день, приговоренный, под охраной часовых, был доставлен в расположение нашего батальона, а оттуда на передовую линию, к тому месту, где находилась его рота.

Около небольшого леса, приблизительно в ста метрах от края нашей обороны, была выстроена четвертая рота. В окопы четвертой роты, на время ее отсутствия, был введен взвод соседнего подразделения. К роте приблизился уполномоченный «особого отдела» при нашем батальоне, комиссар батальона и представитель военного суда. За ними, под охраной, шел приговоренный. Его подвели и поставили около ямы, вырытой на опушке леса. Он растерянно улыбался, по-видимому, не отдавая себе полного отчета в том, что с ним делают и, очевидно, думая, что все происходящее — нечто вроде инсценировки.

Представитель суда прочел приговор. Двое солдат подошли к приговоренному, сняли с него шинель и приказали снять сапоги. Поняв, что от него хотят, он, наконец, сообразил, что все это на шутки не похоже и, побледнев, расширенными от ужаса глазами, смотрел на окружающих. С него стащили сапоги и поставили на самом краю ямы, спиной ко всем собравшимся.

Раздалась команда; вышло четыре автоматчика и, по данному сигналу, дали залпом короткую «очередь». Медленно, как бы садясь, приговоренный повалился на бок. Он лежал на земле и стонал. Он был только ранен и, по-видимому, не особенно тяжело. Это было тем более удивительно, если учесть, сколько пуль должно было пройти через него, при стрельбе автоматическим оружием на близкой дистанции.

К лежащему на земле быстро подскочил уполномоченный «особого отдела» и, выхватив из кобуры пистолет, выпустил три пули в голову лежащего. Тот вздрогнул и замолк…. Подошло несколько солдат, спустили тело в яму и быстро начали засыпать могилу землей. Все разошлись.

Через несколько дней мы узнали, что в связи с этим случаем, уполномоченный «особого отдела» награжден медалью — «За боевые заслуги».

***

В тесной связи с «подвигом» уполномоченного НКВД, находится и другой случай, хотя и не имеющий прямой связи с первым, но свидетельствующий, что никаким террором, никакими расстрелами нельзя было бороться с той «крамолой», которая пронизала советскую армию насквозь и проявлялась либо в самострелах, либо еще в чем-то ином.

В течение длительного времени, около штабной землянки, или иначе «блиндажа» батальона, очень часто стоял на посту пожилой солдат, по фамилии Чернышев. Он был старателен и охотно, во внекараульное время, оказывал всякие мелкие услуги и, если его посылали куда либо, — толково исполнял любые поручения.

Скоро к нему привыкли и он постоянно околачивался в штабной землянке, или около нее; командир батальона даже распорядился, чтобы его временно откомандировали из роты в распоряжение штаба.

Однажды вечером, когда Чернышев стоял на посту около входа в штаб, немцы, с соседнего участка, открыли косоприцельный пулеметный огонь. Батальонный штаб, обычно закрытый от ружейно-пулеметного огня, оказался под обстрелом. Трассирующие пули летели мимо, ударялись в бревна, блиндажа, вонзались в притолоку двери.

Увидев происходящее, Чернышев попытался укрыться за углом штабной землянки, но не успел и одна из пуль пронизала ему область живота.

Прибывшие санитары доставили раненого в пункт медицинской помощи, где он, не приходя в себя, скончался.

Когда мы, поздно вечером, сидя в штабе, ужинали, я выразил свое сожаление о гибели Чернышева. Меня поддержал комбат.

— Вы сожалеете? Хороший солдат был? — иронически усмехаясь, сказал комиссар.

— А не желаете ли, товарищ старший лейтенант, взглянуть вот на это? — и он бросил на стол какую-то, аккуратно сложенную бумажку.

Я развернул ее. Это была немецкая пропагандная листовка, напечатанная на русском языке, критиковавшая сталинский режим и приглашавшая красноармейцев переходить на сторону немецкой армии. Если эту листовку определенным образом сложить, то получался маленький четырехугольный листок, в центре которого, в рамке, был напечатан, на немецком и русском языках, пропуск для перехода на немецкую сторону. Листок, брошенный комиссаром, был аккуратно сложен, именно, таким образом.

— Я эту «драгоценность» обнаружил у него после смерти, во внутреннем кармане. Все было, видимо, приготовлено. Сволочь проклятая! Жаль, что подох, а то показал бы ему!…

Я молчал, ибо независимо от моего отношения к этому делу, надо было молчать. На эти, более чем скользкие темы, лучше было не разговаривать. Что-то несвязное пробормотал и комбат, сочно при этом выругавшись.

Комиссары, работники армейского НКВД — люди особой категории, люди, собственно говоря, мало похожие на людей в прямом смысле этого слова. Они воспитаны так, что насквозь пропитались и оказались насыщенными дьявольской ненавистью ко всему тому, что так или иначе несогласно с ними.

Ненависть и какая-то спокойная, будто «естественная» жестокость — вот основная черта их характера. Они также относятся ко всему несогласному в чем-то с ними, с глубочайшим презрением, считая себя носителями абсолютной истины и не пытаясь даже разобраться в каких-то иных взглядах. Человеческая жизнь для них ничто…..

Так их воспитали и тот из них, кто действительно верит в то, чему его научили, представляет собой тип законченного и злобного фанатика, с беспредельной нетерпимостью относящегося ко всему инакомыслящему. Остальные же — это чиновники, которые из личных, служебных соображений стараются быть такими, какими они должны быть….