2. Бюрократы
2. Бюрократы
Под вечер мы с приятелем пошли побродить по городу. Недалеко от главной улицы, на остановке трамвая, я, неожиданно увидел профессора Ивана Владимировича Б-ского, действительного члена Академии Наук СССР, эвакуированного из Ленинграда вместе с Академией, значительная часть которой находилась в то время в Свердловске. Мы взаимно были рады нашей встрече. После обычных первых бестолковых фраз, разговор принял деловой характер.
— Ну, слава Богу, вы живы!… А я, кого не расспрашивал о вас, — никто ничего не мог сказать; думал, что вас уже нет в живых! — говорил оживленно профессор. — Но, что вы делаете в армии? Как вы в нее попали?… Что это за офицерский маскарад?…
Я рассказал.
Профессор возмутился…
— Ведь это идиотизм! Да, понимаете ли вы, что в вашей области, вы сейчас один из немногих серьезных научных работников. Ведь кроме вас, еще двух-трех человек, которые неизвестно живы или нет — у нас никого нет. Вы знаете, что мой Институт находится здесь? У меня пустует вакантное место по вашей специальности. Кроме вас мне сейчас некого пригласить. Пустует Место в Академии Наук — понимаете? В Академии, а не где-нибудь! — закричал вдруг профессор. — Перевели Академию сюда, кричат о ценности научных кадров, требуют их сохранения, а сами черт знает, что делают! — кипятился Иван Владимирович.
Крупный ученый; пользовавшийся громадным авторитетом, не только в научных, но и в политических кругах — он сохранял известную независимость и позволял себе то, что не могли делать другие.
— Пойдемте ко мне, голубчик, — продолжал он — попьем чайку, побеседуем. Сегодня уже поздно с «ними» разговаривать. А завтра я сам пойду в Округ и, если они меня не послушают, так буду просить вице-президента Академии поговорить там на эту тему….
Мы отправились втроем. Весь вечер был проведен вместе. Вспоминали, говорили об интереснейших научных проблемах, последних новостях в этой области. Условились, что завтра профессор поедет в Округ и будет хлопотать или о моей демобилизации, или, по крайней мере, настоит на ином использовании меня в армии.
На другой день, под вечер, я зашел к нему. Профессор был в зверском настроении. Увидев меня он, забыв даже поздороваться, начал возбужденно говорить:
— Знал, что у нас много бюрократизма, но такого как в армии, еще нигде не видел! Понимаете, приезжаю я сегодня в военный Округ, иду как всегда, меня там, более или менее, знают и захожу к начальнику отдела кадров. Принял он меня любезно. Излагаю ему суть дела. Он слушает и сочувственно кивает головой. Говорит мне: «что вы раньше ничего не говорили, я бы с удовольствием помог». Я отвечаю ему, что вы только что приехали и ждете назначения. А он сразу насторожился и спрашивает: «а скажите, товарищ профессор, где вы вашего знакомого лейтенанта видели?» Тут я вспомнил, что вы все, как арестанты, должны сидеть на казарменном положении и, что вам по частным квартирам ходить не полагается — прикусил язык: и говорю, что, мол встретил около общежития. Ну, тот успокоился. Правильно я поступил?
Я успокоил его, сказав, что принцип казарменного положения здесь применяется не во всех случаях и распространяется, главным образом, на военные школы, воинские части и прочие учреждения, которые могут быть как-то изолированы от остального мира. В отношении меня и мне подобных — этот принцип не применяется, по той причине, что мы, живя в общежитии, должны были ходить и в столовую, и в отдел кадров военного Округа; все это находилось в разных частях города, а поэтому запереть нас, может быть, и хотели, но технически это пока было невозможно. Но вообще за нами следят, интересуются — чем мы занимаемся, а поэтому вопрос начальника отдела кадров вполне понятен.
Профессор стал рассказывать дальше:
— Обрадовался я, что он хочет мою просьбу, исполнить и спрашиваю его как же эти можно сделать? А он мне говорит, что он, конечно, сам не может ничего сделать, ибо, если вас в Ленинграде, направили в армию как строевого офицера, то значит так надо было, а он не может брать на себя ответственность и изменить ваш род деятельности в армии или делать представление о демобилизации. Но, ведь это ошибка, снова повторяю я ему. Он согласился, что это все нелепо, но в общем посоветовал мне пойти к начальнику политического управления Округа, к товарищу Землянскому и переговорить с ним, ибо во многом это дело зависит от его влияния.
Землянского я превосходно знаю, еще недавно был у него по ряду других вопросов. Прихожу к нему, встречает с распростертыми объятиями. Рассказываю в чем дело. Сочувствует, ругает ленинградские военные комиссариаты, говорит, что «они там дров накололи и много людей загнали совсем не туда куда надо» и т. д. Спрашиваю — как же конкретно поступить ибо я хочу, чтобы вы перешли в Академию Наук работать вместе со мной. На поставленный в лоб вопрос, начинает жаться, говорит, что случай сложный, что неудобно ему переводить вас, ибо начнут говорить, что он офицеров из армии забирает, когда они весьма нужны. Да у вас ведь тысячи офицеров в резерве сидят, говорю я ему, а вы об одном человеке торгуетесь. — «Да Иван Владимирович», соглашается он, ничего не стоит перевести его на работу по специальности и даже оставить в Свердловске и, по существу, это было бы правильно, но как на это посмотрят… Как бы чего не вышло……
И, подумайте, продолжал профессор, человек, занимающий большой военный пост начальника политического управления крупнейшего военного округа, как мальчишка вертит карандашом и боится сделать, что-то не совсем похожее на то обычное, что он делает каждый день, хотя и имеет на это право и сознает, что это нужно сделать. Не делает, так как боится, чтобы не попало от кого-нибудь. Вот режимчик, черт возьми, одна надежда, что война внесет, наконец, перемены в этот строй. В общем обещал помочь — перевести вас на другую работу в армии, а насчет демобилизации и перевода в Академию просил обратиться к начальнику Округа.
— Я пошел туда — продолжал профессор, — тоже любезен и предупредителен. Рассказываю снова всю историю. Говорит, что рад помочь — демобилизовать одного человека, конечно, можно, но только, говорит он, дайте формальное основание, чтобы я имел документ, оправдывающий полностью мои действия. Это мне начальник военного Округа говорит — засмеялся Иван Владимирович. А я приготовил заранее бумагу из Академии Наук, с просьбой о вашем освобождении из армии и переводе к нам; даю сразу ему эту бумагу.
Он прочел, посмотрел на меня и эдак, знаете ли, так, вроде как, задумчиво говорит: «все хорошо, только одного слова не хватает». «Какого?», — спрашиваю я. «Да вот, написали бы, что он идет заниматься научной работой, как-то связанной с военным делом, так я вам сейчас бы подмахнул. А так….»
— Бился я с ним бился — рассказывал профессор — и пришлось мне ехать в Академию просить, чтобы мне переделали прошение. Переделали. А тут академические начальники заупрямились — «что вы нам фальшивку подсовываете, какая там еще связь с военным делом!»
Не буду продолжать эту утомительную историю. Профессор много раз ездил в военный Округ. Ему продолжали обещать, куда-то звонили, с кем-то, что-то «согласовывали», писали рапорты, накладывали резолюции, снова телефонировали куда-то, куда-то писали и так усложнили и запутали все, что ничего из этого не вышло и я уехал, получив новое назначение.