7. «Товарищи» офицеры

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7. «Товарищи» офицеры

Весной 1943 года пришел приказ о введении в армии погон. До этою времени, как известно, знаки отличия носились, в виде обозначений соответствующих форм, на петлицах шинели и гимнастерки. Введение погон, на подобие царской, дореволюционной армии, озадачило очень многих. Одни недоумевали, иные иронизировали. Молодежь только что получившая офицерские звания была очень довольна. Приятно было походить на «настоящих» офицеров.

Но на «настоящих» офицеров они не были и не могли быть похожими. И дело заключалось не только в том, что погоны были весьма низкого качества, очень быстро меняли свой внешний вид, были крайне непрактичны, скоро теряли блеск, мялись и превращались в какие-то странные, мятые, с задранными концами крылья. Основное заключалось не в этом, а совсем в другом.

Офицер советской армии не может быть сравниваем с офицером любой другой армии, так как, по существу, он не офицер. Как это не звучит парадоксально, но это именно так. Уже все сказанное выше показало на каком странном положении находилось советское офицерство.

Офицеры красной армии, в смысле своего положения, могут, в какой-то степени, сравниваться с офицерами других стран, начиная только с чина майора и выше. Все, кто были в более низких чинах, хотя и имели формально офицерское звание, но по своему приниженному, почти рабскому положению, по жизненным условиям, по манере обращения с ними начальства и т. д., по сути дела, офицерами названы быть не могли. Они нечто среднее между унтер-офицером и офицером старой армии или какой либо другой из современных армий.

Это происходило потому, что военные училища красной армии, подготовлявшие для нее командный состав, в своей массе выпускали, в культурном отношении, материал среднего качества. Советский командир, как правило, был недостаточно культурен и воспитан. У него совершенно отсутствовали старые, многовековые традиции императорской армии. Лишь небольшая часть из них, еще до военного училища, окончившая полную среднюю школу и происходившая часто из семей потомственной интеллигенции, выделялась в выгодном отношении из общей массы. Но офицерских, до известной степени, кастовых традиций не было совершенно.

Во время войны и этот уровень комсостава упал очень низко. Призванные в армию из запаса представители интеллигенции не могли уже изменить установившегося взгляда на средний командный состав, не могли сделать «погоды» в этом отношении, ибо нас было слишком мало. Мы растворялись в массе полуинтеллигентов….

Поэтому, независимо от нашего желания, мы должны были терпеть это приравнивание к общей массе и как-то, в некоторых отношениях, приспосабливаться к ним. Многие из старших офицеров этого не понимали и недоумевали — почему мы тяготимся армией и мечтаем как-нибудь только от нее избавиться. Некоторым из нас всё это было особенно невыносимым, ибо они знали, чем был офицер старой царской армии, как к нему относились, как и на каком положении он жил. Поэтому эта игра в какую-то пародию на офицерство, была омерзительна и противна.

Недовольство проникало постепенно и в среду кадрового офицерства, в среду молодежи. Все чаще и чаще там раздавались голоса — «да какие мы офицеры; так что-то вроде чего-то». Это все сочеталось с критикой режима, с имевшимся политическим брожением среди советского офицерства.

Чтобы не быть голословным приведем несколько примеров.

***

Во время болезни командира шестой роты, мне пришлось временно заменять его. Был вечер. После вечерней проверки, люди раздевались и укладывались спать. Неожиданно вошел командир батальона. Так как это было уже после отбоя ко сну, команду «смирно» я не давал и только отрапортовал ему о состоянии роты. Выслушав рапорт, и ни слова не говоря, он полез по нарам и стал смотреть — кто в чем спит и собственноручно искать на солдатах вшей.

Обнаружив на одном унтер-офицере теплую рубашку, в которой почему то спать было запрещено и, естественно, найдя на красноармейце вшей, он соскочил с нар и набросился тут же на меня.

— Что за безобразие! Почему вы не смотрите за людьми? Почему люди спят в теплом белье?… Почему на них вши? — орал комбат на меня.

Красноармейцы притихли и с любопытством смотрели на происходившую сцену.

— Потому, что, во первых, это не дело офицеров, а во вторых, со вшами борются другими, более радикальными способами. Что же касается белья, то не я должен осматривать каждого красноармейца, ложащегося спать….

— А кто же — завопил комбат.

— Старшина роты и унтер-офицеры — вот чье это дело, товарищ командир батальона….

А в данных условиях особенно трудно, что-либо сделать, ибо надо чаще менять белье, которого не дают и водить людей в баню, где, кстати сказать, систематически не хватает горячей воды…..

— Вы шляпа, а не офицер — закричал комбат.

— Я принужден буду подать на вас рапорт командованию полка — проговорил я обозлившись.

— Жалуйтесь хоть дьяволу- рявкнул комбат и вылетел вон.

***

Некоторое время наша учебная бригада была под командованием генерала. Одной из его особенностей была необыкновенная способность всех ругать и обязательно с применением неприличной брани. Он приезжал в наш город и подолгу жил в нем. Офицеры, завидя его на улице, старались свернуть куда-нибудь в сторону, дабы не попасться на глаза. Роты, ходившие на занятия, часто шли и возвращались окружным путем, чтобы как-нибудь не «влипнуть» в неприятную историю с генералом.

Генерал ругался, пьянствовал, ухаживал за женщинами и делал, вообще, что хотел.

Однажды, идя по главной улице города, он встретил матроса. Матрос не отдал ему чести. Генерал немедленно остановил его и заорал:

— Почему ты, сукин сын, не приветствовал меня? Не видишь, что генерал идет?…

И засим последовал ряд нецензурных выражений, неудобопроизносимых в печати.

Матрос спокойно выслушав, подошел вплотную к генералу и отчетливо произнес:

— А плевать мне на тебя, пошел ты к чертовой матери!….

И прибавив несколько нецензурных выражений, отправился дальше.

Растерянный генерал, окаменев, стоял разинув рот. Хам, напоровшийся на хамство — должен был отступить….

***

Накануне 1 мая мне пришлось быть дежурным офицером по батальону. Одной из обязанностей дежурного офицера явилось обязательное присутствие в столовой во время обеда, ужина и т. д. Но, так как, столовая была невелика и находилась почти рядом с казармой, то ходили туда обедать по ротно. Вот этот своевременный приход рот на обед и уход с обеда — регулирование всего движения подразделений было также одной из обязанностей дежурного офицера.

Обед заканчивала седьмая рота. Оставалась — восьмая. Выйдя во двор столовой, я обнаружил, что она еще не пришла. В это время, красноармейцы седьмой роты стали выходить уже во двор и строиться в ряды. Видя это, я решил пойти в казарму и поторопить старшину восьмой роты с выходом на обед.

Седьмая рота возвращалась уже с песнями обратно. Провожая ее, я столкнулся с восьмой ротой, торопившейся на обед. Пропустив уходящих — пошел назад вслед за восьмой. Рота меня значительно опередила и, когда я подошел к дверям столовой, красноармейцы уже входили в нее. Между входными дверьми со двора и дверьми, ведущими непосредственно в столовую, был маленький темный коридорчик. Когда последние солдаты, напирая на передних, ввалились в коридор, из него, мимо, с красной, разъяренной физиономией, проскочил комиссар батальона и, не заметив меня, помчался через двор на улицу.

Как выяснилось потом, комиссар вошел в столовую через кухню, еще в то время, когда седьмая рота уже ушла, а восьмая подходила к столовой и дежурные расставляли пищу. Не видя меня, он спросил, где находится дежурный офицер. Ему сказали, что я во дворе. Комиссар направился во двор, но войдя в коридор, столкнулся с входящими солдатами восьмой роты. Произошло столкновение, причем солдаты, видимо, не разобрав в темном коридоре — с кем они имеют дело, здорово обругали его.

Комиссар рассвирепел, поднял шум, но солдаты, не обращая на него внимания, валили мимо и еще порядком помяли его, прижав к стенке. Последнее, вероятно, было сделано сознательно, уже тогда, когда они узнали его. Почувствовав свое бессилие и не зная кто его обругал, комиссар понесся к командиру батальона и стал жаловаться ему на меня, доказывая, что его обругали потому, что меня не было в столовой.

Так как, он столкнулся с потоком солдат в коридоре, то инцидент мог, совершенно в одинаковой степени, произойти, независимо от того, — был ли я в столовой или нет. Но комиссар меня ненавидел, чувствуя во мне довольно резкую оппозицию; поэтому, он решил всю свою злобу свалить на меня.

Когда обед закончился, меня вызвали в штаб батальона.

— Почему вы манкируете своими обязанностями? Где вы были? Вас не было в столовой? Вас все время искал комиссар! Вы знаете, что его там обругали и неизвестно кто! — начал комбат.

— Когда комиссар был в столовой, я встречал восьмую роту, которая опаздывала, а что касается комиссара, то его могли обругать независимо от того, был ли в столовой дежурный офицер или нет. По существу, я здесь не причем, а комиссар не маленький и должен понимать, что во время входа роты в столовую, надо сначала пропустить курсантов, а потом уже идти самому.

— Вот видите, вот видите, — завизжал комиссар — он, конечно, оправдывает их!…..

— Я их не оправдываю, но не вижу во всем этом особой беды, т. к. убежден, что они вас не узнали, приняв в темноте коридорчика за кого-то из солдат дежурных по кухне.

— Ты фашистская сволочь! — вдруг дико заорал комбат — Всегда он против нас!…

И схватив, стоявшую на столе глиняную миску, он с силой швырнул ее об стол. Осколки миски разлетелись по всей комнате.

— Убирайтесь вон из моего батальона! — бесновался комбат — Вон, чтобы я его больше не видел — кричал он, как истеричная женщина.

Я вышел и пошел к себе домой. Весь вечер был проведен мною у знакомых… Поздно ночью я возвращался домой. Стояла чудная, теплая, весенняя ночь. Только что прошел небольшой дождь и воздух был полон аромата. Пахло свежей землей, распускающимися тополями, сосной и еще чем-то свежим и неуловимым, свойственным только весне. В воздухе гулко раздавались свистки паровозов.

Пройдя вокзал, я заметил какую-то фигуру в шинели, маячившую около вокзального сквера. Подойдя — увидел лейтенанта Смолина, командира четвертой роты, мальчика лет двадцати.

— Что вы тут делаете, товарищ Смолин?….

— Да, понимаете, товарищ старший лейтенант, у меня в роте пропал, сегодня вечером, красноармеец Струков. Все в один голос кричат дезертировал! Меня комбат вызвал в штаб и не велел возвращаться, пока я не найду его. Приказал идти на вокзал искать его……

У нас уже было несколько случаев дезертирства. Ни одного из дезертиров не поймали, да и очень трудно в сибирских условиях, что-либо сделать в смысле их поимки.

— Ну, хорошо, допустим, что Струков дезертировал…. Но вы-то зачем здесь?

— Я, да, на вокзал…..

— Что же вы думаете? Что Струков купил билет и сидит, вас ждет в зале первого класса? Вы понимаете, что это чепуха? Если Струков сбежал, то он сейчас идет неведомыми нам с вами лесными тропинками, и завтра же спрячется у кого-нибудь в лесной деревушке, а оттуда будет пробираться куда-нибудь дальше. А здесь искать его нечего.

— Все это совершенно понятно. Сегодня все встречают первое мая….. Я же должен был провести вечер с одной очень милой девушкой, а тут….

— Вы заявили в комендатуру города?

— Да….

— Там ваше заявление зарегистрировали?

— Да…..

— Ну, так спокойно идите к вашей милой девушке или поезжайте в окрестные леса. А здесь вам делать нечего……

Красноармеец Струков не сбежал. Достав, где-то водки, он неумеренно хлебнул ее (с горя или по поводу праздника) и заснул на чердаке казармы, зарывшись в солому. Утром он появился как ни в чем не бывало.

Дня через два, меня вызвал к себе комиссар полка. В этот раз он был весьма предупредителен, что ему было совсем не трудно, так как он, когда-то служил офицером в старой русской армии, был довольно культурным и не плохо воспитанным человеком.

— Я должен перед вами, товарищ старший лейтенант, извиниться за безобразную выходку командира батальона и поведение моего представителя комиссара батальона. Они вели себя совершенно недопустимо и, так сказать, необоснованно…..

— Скажите, пожалуйста, что означает термин «фашистская сволочь?»

— Ах, товарищ Константинов, не обращайте внимания. Чепуха, конечно. Фашизм здесь совершенно не причем. На обоих я наложил за это дисциплинарное взыскание. А вас прошу, — поскорее, забыть всю эту глупую историю и приступить к работе.

— Нет, с ними я работать не могу…. Я прошу вас поговорить с командиром полка, чтобы меня перевели в другой батальон на должность помощника командира роты по строевой части.

— Если хотите, — с удовольствием….

Я был переведен, а почему мною была выбрана именно эта должность, читатель узнает несколько позже.

Что же касается комиссара полка, то ввиду того, что эта история получила огласку и в ней был непосредственно замешан его ближайший помощник — комиссар батальона и, понимая, что меня виноватым, в этом случае, трудно будет «сделать», комиссар полка решил происшедшее — замять и окончить все «тихо и без шума».