Октябрь 1942 — январь 1943 г.: Подготовительные курсы и присвоение офицерского звания

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Октябрь 1942 — январь 1943 г.:

Подготовительные курсы и присвоение офицерского звания

Бои под Гжатском оказали на меня сильное воздействие, которое я ощущал еще долго. Брату Руди я писал, что со мной происходили «отвратительные и ужасные явления», но там, где это было нужнее всего, «Божья помощь была рядом». Не считая нескольких мелких осколков в руке, я остался невредим. Наши ребята говорили, что даже зимние бои не были такими тяжелыми, как эти ужасные дни. На возвращение из Гжатска в Сен-Авольд нам понадобилось восемь дней. Помню несколько остановок, которые продолжались по нескольку часов, сначала в Вязьме, потом в Молодечно и Даугавпилсе. Регулярные поезда ходили только от Варшавы, но нам пришлось делать частые пересадки. В Берлин мы прибыли на Силезский вокзал, а потом должны были добираться до вокзала Цоо. Оттуда шли поезда на Мец. Мы Доехали до Сен-Авольда, где нам дали несколько дней отпуска.

В моей переписке отмечено, что я навестил своего отца в Вене. Он находился там в военном госпитале. Только находясь на фронте под Гжатском, я узнал, что он побывал в России. Во время наступления на юге, которое в итоге закончилось в Сталинграде и на Кавказе, его медицинская часть дошла до Сталино и Артемовска, в восточной Украине. В этом наступлении мы понесли значительные потери, которые вызвали перенапряжение возможностей перевязочных пунктов, полевых и тыловых госпиталей. Одновременно это привело к сильной усталости офицеров медслужбы и других работников части. В возрасте пятидесяти лет, в состоянии нервного истощения, он сам попал в госпиталь. Во время нашей встречи отец рассказал мне о своей удаче, что его не возвращали служить в тылу Восточного фронта, а отправляли на Запад, в Камбре.

13 сентября 1942 г. я снова был в Сен-Авольде. Оттуда нас, троих курсантов, Хеншеля, Поповски и меня, отправили в Мец для прохождения подготовительного курса перед зачислением в военное училище. Там было собрано около шестидесяти кандидатов на офицерское звание для того, как я писал домой, чтобы «повторно проходить азбуку». В очередной раз это была чистка сапог и ремней. Если не считать опасности быть убитым, писал я, то жизнь на фронте «была намного лучше». Я попросил мать прислать мне пятьдесят марок, потому что мы голодали, а отношение к нам было «достойно сожаления». По вечерам мы ходили в город, где в трактирах можно было съесть какое-нибудь простое блюдо без предъявления продуктовых карточек. Предполагалось, что подготовительные курсы продлятся до 9 октября, а курс в военном училище начнется 12-го числа того же месяца. Но мы так и не знали, в какое училище нас направят. 29 сентября я попросил мать немедленно, и заказной почтой, выслать мое свидетельство об арийском происхождении и мой сборник упражнений по немецкому языку для пятого класса. Отец прислал мне учебник стенографии, по которому я стал время от времени заниматься. В гимназии этот предмет был факультативным, и я его не изучал, чтобы не увеличивать учебную нагрузку. Курсы в Меце «постепенно сошли на нет» в начале октября. Считалось, что по утрам мы должны были нести службу вместе с ротой, но «поскольку это никого не волнует, утром мы лежим допоздна, а потом идем в город».

Нам троим из 7-го полка было приказано отправиться в Дрезден в «Первое пехотное училище». Фактически оно располагалось в Военной академии в Нойштадте, где проходили подготовку младшие офицеры пехоты, и его можно было легко найти по совсем по-граждански звучащему адресу: «Мариеналлее, дом 11». Я приехал в Дрезден рано утром 12 октября и, как первый прибывший, позвонил в Военную академию по телефону. Днем я поехал туда на трамвае. Поскольку у меня не набирался минимальный двухмесячный срок прохождения фронтовой стажировки, то по поводу своего приема в училище я испытывал определенные сомнения. Понятно, что положительное решение вызвало у меня чувство облегчения. Несомненно, свою роль сыграл здесь тот факт, что командование полка, зная условия приема, тем не менее направило меня в Дрезден.

Приятным сюрпризом для Поповски и для меня было то, что почти половина курсантов училища и значительная часть преподавателей состояла из уроженцев южной Германии. Я даже оказался в одном помещении с Поповски. Фактически это была квартира. Там была гостиная и спальная комната на четверых. Так как время было военное, то путем установки двухъярусных коек квартиру занимало в два раза больше людей. Таким образом, нас было восемь человек. Кроме нас двоих там находилось еще шесть горных стрелков, среди которых мы сразу почувствовали себя как дома.

Я помню их до сих пор. Эрнст Лауда из Капфенберга, Хуберт Мельхер из Обдаха, Адольф Ашауэр из Гойзерна, Даутх из Мюнхена, Якоби из Констанца и Зилински из Штеттина. Этот парень из Штеттина пошел в горные войска по такой же причине, по которой многие уроженцы южной Германии и Австрии стремились попасть на флот. В Военной академии я встретил Бауэрля из Штокерау, брата одного из одноклассников Руди, а также Клаузнитцера, своего соученика по музыкальной школе в Зоннеберге. Еще раз я срочно написал домой и попросил прислать свой Arienauschweis, поскольку неарийцам, включая тех, которые были на четверть евреями, не разрешалось становиться офицерами.

Квартирные условия были исключительно комфортабельными. У нас были белые простыни, водопровод, а комнаты убирались уборщицами. Я писал, что военное училище являлось «самым лучшим временем из всего, что у меня было до сих пор, как у солдата». Здесь требовались не только физические, но также умственные и духовные качества. Начальники, все офицеры, были специально подобранными людьми. Начальником «инспекции», т. е. потока, был капитан 19-го Мюнхенского полка, куратором группы обер-лейтенант Мальтцан. Помню еще преподавателя тактики майора Роузена из 49-го Бреслауского полка. Инспекция соответствовала роте, а группа взводу. Целью курса было сделать из нас командиров взводов, обязанности которых в нормальных условиях выполнялись лейтенантами. Учения проводились на знаменитом войсковом полигоне Heller под Дрезденом. Свободного времени у нас было мало. То немногое время, которое у меня появлялось, я проводил со своими родственниками, в основном в семье Ленер дядей Рудольфом и тетей Ханни. В то время Рудольф был очень занят. Он выполнял работу над заказом по сооружению мемориала Рихтгофена, знаменитого летчика-истребителя Первой мировой войны, на берлинском военном кладбище. Одновременно он работал над интерьерами Дрезденской оперы и здания Военного министерства.

В своей квартире мы часто устраивали домашние концерты, в которых особенно успешно выступали уроженцы Штирии Эрнст Лауда и Хуберт Мельхер из 28-го горно-стрелкового полка. В то время их резервная часть стояла в Марбурге на Драве. Незадолго до этого они побывали там на постановке оперы Верди «Травиата». Эрни Лауда был просто покорен застольной арией и постоянно напевал «Налейте, налейте полнее бокалы». Оба они часто подшучивали друг над другом по поводу своих любовных приключений в Марбурге. Выяснилось, что Эрни завершил один такой вечер в марбургском муниципальном парке, где он так разгорячился, что снял с себя полевой китель и ремень.

Эрнст Лауда был убит в апреле 1944 г. Хуберт Мельхер потерял ногу. Адольф Ашауэр пережил войну в целости и сохранности. Однажды после войны я встретился с ним в ресторане «Шумная мельница» в его родном Гойзерне. Отец Эрнста Лауды одно время переписывался со мной, и я встречался с ним в Швейднице. Тогда он находился при штабе командующего группы армий «Юг» фельдмаршала Кессельринга и рассказал мне об одном нелепом приказе фюрера. Этот приказ требовал, чтобы во время эвакуации из Сицилии армия забрала с Собой саркофаг с телом императора Фридриха II (германский император, король Сицилии, род. в 1194 г. — ум. в 1250 г., внук Фридриха Барбароссы. — Прим. ред.). Однако Кессельринг отказался выполнять приказ на том основании, что весь имевшийся у него тоннаж требовался для перевозки войск и вооружения.

Самой яркой звездой нашей группы был очень способный курсант, уроженец Каринтии, Арнольд Зуппан. Он уже был награжден Железным Крестом первого класса и серебряным «Штурмовым знаком». Горные стрелки много рассказывали о мурманском фронте, о светлых летних ночах и темных зимних днях за Полярным кругом.

Время прошло быстро, и в середине ноября мы услышали новость, что курсы закончатся 16 декабря. Лучшие из курсантов, к числу которых принадлежал и я, 1 декабря должны были получить фельдфебельское звание. Мы получили пошивочные талоны. Брата Руди я попросил достать кортик, офицерский ремень и кобуру, так как, судя по всему, в Дрездене их не было. На самом деле кортик мне не понадобился. Все равно я бы смог носить его только в очень редких случаях. Свою первую офицерскую форму я пошил у портного дяди Рудольфа. Шинель и второй комплект формы я заказывал в Шплинаре у портного семейства Штейнбах. Я получил свой заказ к рождественскому отпуску. Китель был из материала более высокого качества, а шинель продемонстрировала все мастерство богемского портного из Вены.

Из всей группы преподаватель обер-лейтенант Мапьтцан особо отметил именно нас, курсантов, прибывших из «Остмарка». (Оккупированные районы России. — Прим. ред.) По случаю нашего производства в фельдфебели он сообщил нам о своих оценках. Меня он счел, среди прочего, «очень разумным». Так меня еще никогда не хвалили. Видно, что он не очень хорошо разбирался в людях. Сам он был человеком высокого интеллекта и культуры, и вдобавок показал нам, что значит вести себя как подобает офицеру. Наше производство в лейтенанты должно было состояться 12 декабря. Своей семье я сообщил, что должен был приехать домой в среду 16 декабря. Я попросил брата Руди встретить меня и заказал матери «праздничное блюдо» из всего того, что она сможет раздобыть. Однако до этого нам надо было еще съездить в Берлин. Там, в соответствии с традицией, во Дворце спорта перед нами должен был выступить с речью фюрер.

От вокзала Антгальт маршировала вся Военная академия. Нас разделили на несколько групп, и мы шли разными маршрутами. На своем пути мы прошли через один берлинский квартал, который поразил нас своими трущобами. Мероприятие проходило во Дворце спорта. Там было собрано несколько тысяч молодых офицеров. Сначала было долгое ожидание Адольфа Гитлера. Через какое-то время объявили, что вместо Гитлера перед нами будет выступать рейхсмаршал Герман Геринг. Было заметно, что он находился в состоянии сильного психологического напряжения, которое подчеркивалось содержанием его речи. Позднее мы узнали, что это именно в этот день начала разворачиваться Сталинградская трагедия. Это объясняло причину отсутствия Гитлера и сделало предельно ясным, почему Геринг восхвалял смерть спартанцев во главе со своим царем Леонидом под Фермопилами. «Странник, если ты придешь Спарту, расскажи там, что ты видел нас лежащими мертвыми, как повелел закон». Рейхсмаршал просто заменил слово «закон» на слово «долг» и почти что вбивал его в нас. «Как повелел долг, как повелел долг». После окончания его выступления нас сразу же отвели маршем на вокзал и мы отправились обратно в Дрезден.

В предыдущий день в спортивном зале Академии зачитывались фамилии тех, кто получил офицерское задние. Начали с 1-го Кенигсбергского полка и закончили горно-стрелковыми частями, которые стояли в списке последними. Нас, из 7-го Силезского, было трое, и в алфавитном порядке это были Поповски, Хеншель и Шейдербауер. Наша очередь подошла быстро, и после этого мы погрузились в полудрему чувств облегчения и Усталости.

Накануне ночью, следуя приказу, отданному нашим лейтенантом Ридлем, мы водрузили «белый флаг» на трубе котельной. Для этого надо было взять белую простынь, что-то сколотить для крепежа и забраться на 20-метровую трубу. Поскольку на трубу можно было подняться по металлическим скобам на ее внутренней стороне, это не представляло особых трудностей, но тем не менее требовало определенной смелости. Эту задачу взялся выполнить Поповски, а не кто-нибудь из горных стрелков. Можно было представить, что для них это было бы сделать легче, учитывая род их войск. Обер-лейтенант Мальтцан был рад, что задачу выполнила именно его группа, двенадцатая группа третьей инспекции.

Получив лейтенантское звание, я стал в определенной степени «взрослым». Мне не было еще и девятнадцати лет, и я бы еще долго оставался подростком, хотя и был уже унтер-офицером. Но теперь я мог содержать себя сам и должен был получать жалованье со своего собственного счета в сберегательном банке Штокерау. В то время денежный оклад лейтенанта составлял 220 рейхсмарок в месяц. Это была значительная сумма не только для вчерашнего гимназиста, но и для солдата, который должен был жить только на свой служебный оклад и фронтовую надбавку. Во всяком случае, бесплатное жилье было гарантировано. Можно было иметь казарменную крышу над головой и армейский паек, который был более или менее достаточным и приемлемым для молодого желудка. Наряду с денежным окладом мы получили единовременное пошивочное пособие, огромную сумму в 750 марок. Вдобавок моя добрая тетя Лотте подарила мне 50 рейхсмарок «на экипировку», выражение, которое она использовала из лексикона старой кайзеровской армии. В письме к моей матери она написала об этом и сказала ей, в растроганных чувствах, что я выглядел «как молодой дворянин». Отец, с большой серьезностью, написал мне следующее:

«… Теперь у тебя есть своя собственная самостоятельная профессия. Это дает тебе право принимать самостоятельные решения в определении своей будущей жизни. Горячо желаю, чтобы тебе всегда было дано пользоваться этой свободой мудрым и правильным образом. Для твоего возраста от тебя требуется очень многое. Я столь же горячо надеюсь, что в будущем ты не будешь пренебрегать и советами своих родителей. Конечно, мысли и планы родителей тоже могут быть неверными, и мы должны передать это на божье усмотрение, то есть кому именно он дарует наилучшую мысль. Но, исходя из своего опыта, могу сказать тебе одно, что в моей жизни, если я забывал регулярно молиться, то всегда что-то шло не так, как следовало. Пусть это никогда не случится с тобой! Особенно в теперешнее время, которое может принести тебе много опасностей. Не забывай молиться, и молиться о лучших днях! Возможно, что каким-то образом тебе придется снова пройти через весь процесс выбора карьеры и подготовки к ней. Я надеюсь, что ты сможешь избежать этого. Но знает только Бог. Мое благословение и мои молитвы будут всегда с тобой!»

Рождественский отпуск прошел в гармонии, несмотря на то, что общая атмосфера была далеко не рождественская. Снега на земле не было. Я скучал по отцу. Ему был предоставлен краткосрочный отпуск в связи с тем, что его брат, мой дядя Эрих, пал в бою у озера Ильмень, на северном участке русского фронта. Таким образом, он смог навестить Аннелизу, вдову своего брата. Она находилась в Айстинге, возле Швертберга, с тремя маленькими детьми, которых звали Тейя, Харальд и Уте. Он также навестил свою мать, которая жила в Хадерс-Дорфе, округ Вейдлинг.

Я злился на ворчащих горожан, которые не теряли ничего и из чьих семей никто не пошел на фронт, но которые все равно жаловались на ситуацию. Из моего Класса в отпуске находились Эйван Вагнер, тоже лейтенант пехоты, а также Эрхард Хаметер и Фридль Шифман, оба мичманы флота. С сестрой Фридля Шифмана, которую звали Герта, у меня завязалась мимолетная и недолгая дружба. Однако к лету она от меня отвернулась. Надо признаться, что я заходил в гости к Хенку. Как-то раз я зашел к нему днем и случайно оставил свою фуражку, шинель и кортик в холле. Этот плут Эвальд взял мою форму и сфотографировался в ней в мастерской своего отца.

После этого последовала учеба на курсах подготовки ротных командиров в Пехотном училище в г. Дебериц под Берлином. Туда я прибыл в начале января. Мне и Поповски выделили комнату на двоих в мрачной казарме. Там, в противоположность роскошным условиям в Дрездене, преобладала неблагоприятная обстановка. Казармы не отапливались и были поэтому «убийственно холодными». Еды было «ужасно мало» и она была «плохой и холодной». Ночью приходилось спать в белье, свитерах и спортивных костюмах, иначе холод мог и «прикончить». Выезжать в Берлин разрешалось только по субботам и воскресеньям. Я сразу же перенес приступ ангины, которой в детстве болел почти каждую зиму.

В свой день рождения, 13 января 1943 г., который я обозначил как самый печальный в своей жизни, находясь в унылом настроении, я написал письмо брату. Как и я, он хотел стать офицером. Я спрашивал его, послал ли он свое заявление, и если нет, то советовал ему очень тщательно все это снова обдумать. Я писал, что в таком молодом возрасте не всегда удается принять абсолютно верное решение, то есть такое решение, которое определяет судьбу. Я говорил Руди, что нет ничего хуже, чем разрушенная неправильным выбором профессии жизнь. Говорил, что есть одно обстоятельство, над которым он должен особенно задуматься, нечто такое, что я, к сожалению, осознал слишком поздно, а именно по большей части духовная неполноценность и пустота службы. По этой причине я сомневался, сможет ли эта профессия удовлетворить моего брата. Что касалось меня, то я признавался, что, возможно, после войны я все же каким-то образом сменю свою профессию.

Тетя Лилли, старшая сестра отца, в то время проживала со своей семьей в Берлине. Дядя Леопольд Поль был, как и мой отец, священником и служил в приходе Нойекелльн. Фактически мое появление в их доме вызвало у моей матери ужас. Мои родители поссорились с семейством Поль из-за бабушки. Однако встретили меня в Берлине приветливо, и они были явно рады, что я сделал этот шаг, особенно если учесть, что разногласия возникли по вине дяди Леопольда. На упреки матери я оправдывался не слишком серьезно и отвечал, что поступил так потому, что хотел погреться, но добавлял, что дядя дал мне на время кипятильник и предложил электронагреватель. Я сказал, что хотел бы, чтобы они помфились, даже если только под девизом, гласящим: «Возле каминных угольков!» На самом деле контакт с моими родственниками был для меня весьма ценным, поскольку я мог проводить у них ночь с субботы на воскресенье.

В одну из суббот в церковном приходе дяди проходила лекция профессора Ростокского университета на тему «Свидетельство Иоанна о Христе». Из-за налета английской авиации лекция проводилась в бомбоубежище. Мы чувствовали себя как первые христиане в катакомбах Рима. Во время лекции в небе рвались снаряды зенитных орудий, а на крыши сыпался град осколков. На следующий день я был на службе в дядиной Церкви. После долгого перерыва это было для меня весьма назидательным в духовном смысле. Кроме того, Мне удалось сесть за фортепьяно и поиграть так, как пожелала моя душа. Двое сыновей пастора Поля, которым в то время было 15 и 13 лет, дома отсутствовали. Вольфганг не поменял школу, когда семья переехала в Берлин, и продолжал ходить в гимназию в Шлейзингене. Там он находился в интернате и приезжал к родителям только на каникулы. Гельмута вывезли из города в рамках программы эвакуации из Берлина детей младшего возраста.

В доме с родителями оставалась только Ильзе. Она пела в филармоническом хоре. Вскоре в берлинской гарнизонной церкви состоялось исполнение «Страстей Св. Матфея». Она принимала в нем участие, и я прослушал этот концерт. Случилось так, что в ряду передо мной сидели гросс-адмирал Редер и его жена. В то время Редер был главнокомандующим военно-морским флотом.

Как-то субботним вечером дядя поставил на стол бутылку вина. Она была подарена ему вскоре после начала войны одним из конфирматов. Потом он пал в бою. Мы выпили это вино, как сказал на латинском языке дядя Леопольд, «в память об Эдуарде Фельдмане».

Руди сделал много фотографий, в том числе, используя автоспуск, несколько автопортретных этюдов. На этих снимках было видно, что он проявил склонность к шутовству и изяществу. Мой одноклассник Новак писал мне, что Руди был одним из «самых хорошо одетых, самых очаровательных и, таким образом, одним из самых известных» молодых людей в нашем Штокерау.

Работа была трудной, По субботам мы занимались до половины дня. В будни по девять-десять часов в день. Конечно, на первом месте стояли вопросы, связанные с пехотой, т. е. сначала шло командование взводом, а затем командование ротой. Нас обучали тактике, ведению боя, владению оружием и стрельбе. В очередной раз офицеры-преподаватели оказались превосходными людьми. Начальником инспекции был чувствительный, по всей видимости, весьма обидчивый аристократ, капитан фон Коенен. Одним из преподавателей тактики являлся обладатель Рыцарского Креста капитан Йохансен, а нашим старшим офицером был уроженец Вены обер-лейтенант Брукер. (Я вспоминаю еще одного австрийца, майора Вацека, которого я случайно встретил после войны на улице в Вене. Он закончил свою карьеру в качестве генерала австрийской армии на должности начальника Венской военной академии.)

Однажды мы приняли участие в показательных маневрах учебного пехотного полка. Демонстрировалась атака усиленного пехотного полка при поддержке батареи легких, т. е. 105 мм, полевых гаубиц, четырех штурмовых орудий и авиации. Атака поддерживалась также тяжелыми (150 мм) и легкими (105 мм) полевыми пушками. Учения были в максимальной степени приближены к реальным условиям ведения боя. Естественно, что стрельба была точной, а система командования отличалась классической четкостью! Среди наблюдателей было двадцать армейских генералов, пять генералов из войск СС и три из Люфтваффе. Присутствовало около 100 штабных офицеров и около 20 лейтенантов ВВС, для которых все это было невиданным ранее зрелищем. Своими «Лейками» и другими камерами они одновременно снимали каждый разорвавшийся снаряд.

В то время как учебная составляющая была по-настоящему интересной, меня все-таки задевала, как говорили раньше, «преувеличенная «прусскость», как всегда и везде». Под этим я понимал, и понимаю сейчас, не дух Пруссии сам по себе, но тот способ, которым, по мнению многих незначительных людей, они должны были выражать этот дух. Дух Пруссии в определенной степени обитал в Потсдаме, который мы посетили в одно из воскресений. Непритязательные старые дома, хорошо известная маленькая гарнизонная церковь и, такая в сущности скромная, летняя резиденция Сан-Суси показали нам, что прусские короли, по-видимому, всегда осознавали как свои недостатки, так и пределы своих возможностей. Как процитировал один из преподавателей, капитан Шубарт, «малое сделало Пруссию великой».

Подготовка в значительной степени была основана на положениях первой части наставления под названием «Правила армейской службы 300/1, Командование войсками». Введение к этим правилам является классическим по своей ясности и напоминает основополагающий труд генерала фон Клаузевица «О войне». Я процитирую его:

«1. Война представляет собой искусство, свободную, творческую деятельность, которая опирается на научную основу. Она предъявляет самые высокие требования к характеру личности.

Военное дело развивается беспрерывно. Новые средства ведения войны постоянно придают ему новые и изменяющиеся формы. Необходимо точно предсказывать время начала использования этих форм, правильно и своевременно оценивать их последствия.

Разнообразие ситуаций в войне безгранично. Они часто изменяются и редко когда удается предусмотреть их заранее. Непредсказуемые факторы зачастую имеют решающее значение. Индивидуальная воля сталкивается с волей противника, находящейся за пределами ее контроля. Трения и ошибки — это повседневные явления.

Наставления по ведению войны не могут исчерпывающим образом излагаться в виде правил. Принципы, которые предлагаются этими правилами, должны применяться в зависимости от требований ситуации. Простое действие, выполняемое последовательно, является наиболее верным средством достижения желаемого результата.

Для отдельной личности война является тяжелейшим испытанием ее психических и физических способностей к сопротивлению. Поэтому в войне качества характера перевешивают умственные способности. Многие личности проявляют выдающиеся качества на поле боя, но их не замечают в мирное время.

Командование армиями и войсками требует руководителей, обладающих рассудительностью, ясным мышлением и дальновидностью, самостоятельных в принятии решений, настойчивых и энергичных в их выполнении, не слишком чувствительных к изменчивым судьбам войны и с отчетливым чувством возложенной на них высокой ответственности.

Офицер является, во всех отношениях, руководителем и воспитателем. В дополнение к знанию своих подчиненных и чувству справедливости, он должен отличаться превосходством в знаниях и опыте, моральной устойчивостью, самообладанием и мужеством.

Пример и личное поведение офицера, а также солдат, используемых на офицерских должностях, оказывают определяющее влияние на войска. Офицер, который перед лицом противника проявляет хладнокровие, смелость и решительность — увлекает за собой войска. Но он должен отыскивать путь к сердцам своих подчиненных. Он должен завоевать их доверие пониманием их мыслей и чувств, а также неустанным стремлением к их благополучию. Взаимное доверие является самой верной основой дисциплины во время опасности и лишений.

Каждому руководителю, во всех ситуациях, следует полностью отдавать себя, не опасаясь принятия на ребя ответственности, которая принадлежит ему. Удовольствие, получаемое от взятия на себя ответственности, представляет собой самое благородное качество руководителя. Но к этому не следует стремиться путем принятия произвольных решений без учета обстановки в целом, требования выполнения приказов до мелочей и подмены послушания придирками по отношению к подчиненным. Самостоятельность не должна становиться самоуправством. С другой стороны, самостоятельность, применяемая правильно и в разумных пределах, является основой крупного успеха.

Несмотря на развитие техники, ценность человека является решающим фактором; ведение боя рассыпным строем сделало его еще более значимым. Незаполненность поля боя требует таких бойцов, которые могут думать и действовать самостоятельно, использовать любую ситуацию взвешенно, решительно и дерзко, будучи преисполненными убеждением в том, что за успех отвечает каждый. Натренированная привычка к физической нагрузке, уважение к себе, сила воли, уверенность в себе и смелость дают человеку возможность овладеть самой сложной ситуацией.

Ценность руководителя и ценность подчиненного определяют боевую ценность войск, которая находит свое завершение в качестве оружия, уходе за ним и поддержании его в состоянии боевой готовности. Превосходство в боевой ценности может компенсировать недостаток численности войск. Чем выше боевая ценность, тем больше появляется возможностей для ведения эффективных и подвижных боевых действий. Превосходство в руководстве и превосходство в боевой ценности являются надежной основой победы.

Руководители должны жить жизнью своих войск и делить с ними их опасности и лишения, их радости и печали. Только через свой опыт они могут прийти к суждению о боевой ценности и потребностях своих войск. Человек отвечает не только за себя, но и за своих товарищей. Всякий, кто может сделать больше, ктоявляется более способным, должен направлять и вести тех, кто слабее и обладает меньшим опытом. На таких основах растет чувство подлинного товарищества, которое играет важную роль в отношениях как между руководителем и подчиненными, так и внутри подразделения.

Подразделение, которое было сколочено только поверхностно, а не путем продолжительной работы по обучению и подготовке, быстро терпит неудачу в критические моменты и под давлением неожиданных событий. Поэтому, с самого начала войны, необходимость укреплять и поддерживать внутреннюю твердость и дисциплину войск, наравне с необходимостью их обучения, всегда рассматривалась как имеющая решающее значение. Каждый руководитель обязан применять любые меры, вплоть до самых суровых, против ослабления дисциплины, против актов насилия, грабежа, паники и других вредных явлений. Дисциплина является краеугольным камнем армии, и ее поддержание строгими мерами идет на пользу всем.

Боеспособность войск должна поддерживаться на высоком уровне, чтобы отвечать самым высоким требованиям в решающие моменты. Всякий, кто понапрасну изнуряет войска, подрывает основы успеха. Использование войск в боевых действиях должно соответствовать желаемой цели. Невыполнимые требования вредят духу войск и подрывают их доверие к своему руководству.

От самого молодого солдата и выше, повсюду люди должны побуждаться, по своему согласию, к напряжению всех своих душевных, духовных и физических сил. Только так полностью раскроется весь потенциал войск. Только тогда будут взращиваться люди, которые даже в опасности будут сохранять мужество и решительность и увлекут своих более слабых товарищей на совершение подвигов. Таким образом, решительное действие остается первостепенным требованием в войне. Каждый, от высшего командира до самого молодого солдата, должен всегда осознавать, что упущение и халатность взвалят на него большее бремя, нежели ошибки в выборе оружия».

Я еще не упоминал о маршевых и других песнях, которые играли важную роль в период моего обучения. Характер солдатской песни изменился. Конечно, еще продолжали использоваться песни, которые немецкая армия пела во время Первой мировой войны. Теперь их надо было исполнять как «народные песни» в ритме марша. Но в период между войнами и через Гитлерюгенд пришли новые песни, многие из которых исполнялись «более отрывисто». Однако большинству моих товарищей такой способ исполнения не нравился, и это выражалось, в частности, в подборе песен. В Дрезденской военной академии мы вызвали своего рода сенсацию, потому что наша группа, в которой было много горных стрелков, пела австрийские солдатские песни. Нашей любимой была Южнотирольская песня со своим совершенно непрусским горловым припевом в конце каждой строфы. К таким песням относились также Едут синие драгуны, Лесной орех, Стучат копыта по мосту, Забавный день, Далекая Родина, Я вольный стрелок. Мне особенно нравилась Стучат копыта по мосту.

Конечно, мы не были кавалеристами, но нашему настроению соответствовали такие слова: «Мы едем, едем и поем, а в сердцах горькая печаль. Тоска охватывает нас, но мы ее прогоним». И в последней строфе: «Мы едем, едем и слышим уже, как битва бушует вдали. Дай нам силы на битву, Господь, тогда наша жизнь не впустую пройдет». Из тех песен, которые мы пели по вечерам, я упомяну Святую Родину, где были такие слова:

«Ничто не лишит нас любви и веры в землю родную.

Раскинулась ты привольно, нет краше земли на свете.

Нас посылают ее сохранить.

И если умрем, то долг наследников наших

Хранить ее так, как делали мы.

И Германия не умрет никогда».

«Вера в Германию» — так называлась хорошо известная книга, написанная во время Первой мировой войны. Вера в Германию охватила нас всех, какую бы Германию это ни означало. Эта вера звучала и в письме, которое батальонный командир дяди Эриха написал тете Аннелизе после того, как Эрих пал в бою. Письмо читали все родственники. Смерть Эриха задела всех нас до глубины души. Мы были рады, что такой фанатичный национал-социалист, который порвал с церковью, все же примирился с моим отцом. Это меня глубоко тронуло, и я написал об этом домой. В феврале 1943 г. в большой посылке с яблоками и другими вещами, полученной мною от тети Аннелизе, была еще и банка мармелада, предназначавшаяся для Эриха. Она уже побывала в России, но не успела дойти до получателя.