Что я видел в окопах

Что я видел в окопах

Помощь русской армии в ее «оружейном голоде» не могла ограничиться только сбором и исправлением винтовок, брошенных на полях сражений. Ведь огромное количество винтовок находилось в войсках, в окопах и различных боевых частях. Сохранить это оружие — значит найти еще одну возможность уменьшить крайнюю нужду в нем. А это, в свою очередь, зависело от того, в каком состоянии содержалось оружие, насколько бережно и умело с ним обращались стрелки. «Береги винтовку пуще глаза» — эта поговорка имеет огромный смысл, особенно на войне. Вот почему, наладив организацию этапных мастерских, я вновь поехал на передовые позиции для детального осмотра оружия, находящегося в войсках. Мне нужно было ознакомиться с условиями боевой службы винтовок и помочь войсковым частям лучше сохранять их.

В начале мая я направился в 12-ю армию. Весна была в полном разгаре. Я ехал в автомобиле, а по сторонам дороги тянулся как бы сплошной сад цветущих яблонь, вишен, груш.

Собиралась гроза. Темно-синие тучи покрыли небосклон, и на этом фоне еще нежнее выделялось царство белых цветов. Загрохотал гром, красиво заблистали молнии, закачались головки цветов. Гром перекликался с грохотом артиллерийской канонады, которая становилась все слышнее по мере моего приближения к позициям.

Вместо цветущих фруктовых деревьев все чаще и чаще стали попадаться на пути разрушенные села, деревни, сожженные фольварки. Деревянные строения, поврежденные снарядами артиллерийских орудий и пожарами, растаскивали на дрова квартировавшие поблизости войска. Роскошные леса срубали на устройство засек, заграждений, блиндажей в окопах.

Вдоль всего фронта возводили несколько линий тыловых позиций. Все оставшееся население было привлечено к этим работам. Под наблюдением саперов рыли окопы, строили укрытия, проводили и улучшали дороги. В болотистых местностях устраивались гати для проезда артиллерии и обозов. И вновь рубили и уничтожали богатые леса.

Расположенные вблизи позиций местечки были заняты штабами, перевязочными пунктами, обозами, парками. Всюду виднелись коновязи. На опушках притаились замаскированные батареи. Все старательно укрывалось от взоров наблюдателей с неприятельских аэропланов и привязных аэростатов. Войска передвигались исключительно ночью.

Из штаба 22-й пехотной дивизии я выехал верхом в сопровождении казака на позиции Вильманстрандского полка. Все утро гремела канонада: противник обстреливал артиллерийским огнем позиции этого полка.

Штаб полка располагался в подвальных помещениях двухэтажной школы, полуразрушенной снарядами. Вся местность была хорошо видна с неприятельских линий, и противник немедленно открывал огонь по каждому появлявшемуся человеку. Поэтому подступы к школе были укрыты замаскированными ходами сообщений. Еще за полверсты до штаба я должен был слезть с лошади и отдать ее казаку.

Командир полка оказался моим бывшим учеником из Офицерской стрелковой школы. Он рассказал, что за последнее время положение полка сильно ухудшилось: немцы, не щадя снарядов, донимали постоянными обстрелами. А началось все с того, что в первый день пасхи несколько немецких солдат и офицеров пришли к русским в окопы «поздравить с праздником». Опасаясь, что это «поздравление» имеет совсем другую цель — высмотреть расположение полка, его укрепленных линий, пулеметных гнезд, — командир взял в плен непрошеных гостей и отправил их в тыл. С тех пор германская тяжелая артиллерия не переставала бомбардировать расположение полка.

— А нам отвечать нечем, — печально кончил он свой рассказ.

В полку я пробыл несколько дней, так как оружие приходилось осматривать только урывками. Как-то во время осмотра вдруг раздалась команда: «По местам!» Я подошел к бойнице и осторожно заглянул в нее. На неприятельской стороне было заметно оживление. Отдельные фигурки бежали от расположенных в тылу немцев халуп к передовым позициям. Несколько всадников неслись по направлению другого фольварка. Эта скачка была безумием. Наш окоп, как будто его кто-то подстегнул, вдруг ожил от бешеной стрельбы. Солдаты хотели воспользоваться теми немногими минутами, когда неприятель стал виден. Вот упало несколько немецких пехотинцев; один из всадников свалился вместе с лошадью. Гогот и ликование пронеслись по нашему окопу. Ружейную и орудийную стрельбу открыл и противник.

Стоявший рядом со мной солдат без устали выпускал одну обойму за другой, видимо плохо прицеливаясь. Открывая затвор, он иногда подправлял патрон пальцем.

— Что ты делаешь? Зачем суешь палец в магазин?

— Так ловчее, вашбродь!

Немцы скрылись в окопах. Стрельба по команде смолкла. Я взял у стрелка винтовку и стал сам заряжать ее. Стрелок был прав: без пальца никак не обойтись. Винтовка не была отлажена для стрельбы остроконечными пулями она имела старую отсечку, и при перезаряжании патрон упирался в переднюю стенку патронника.

— Отчего не заявишь взводному о неисправности винтовки?

— Она, вашбродь, у меня очень хорошо стреляет, очень хорошая винтовка, иногда только ее надо пальцем подправить...

Этот недостаток оказался не единичным. Последующие осмотры в различных полках и армиях показали, что в некоторых частях число винтовок с неправильной подачей патронов составляло почти треть всего количества. Это был настоящий бич для войск. Такая винтовка превращалась, по сути дела, в однозарядную. Скорострельность ее уменьшалась по крайней мере в полтора раза.

Отчего так получалось? Конечно, в боевых условиях подающий механизм легко засоряется. В гнездо отсечки-отражателя забиваются пыль и грязь. А полная разборка винтовок производилась крайне редко: вынимать отсечку разрешалось лишь под наблюдением унтер-офицера. Оружие месяцами не чистилось. Но не в этом заключалась главная беда. А было вот что. Как раз накануне войны в русской армии отлаживали винтовки для стрельбы остроконечными патронами; старые отсечки заменяли новыми. Но у военного министерства, как всегда, не хватало средств. Успели отладить оружие только полков первой очереди — около миллиона экземпляров. А остальные два с половиной миллиона так и остались со старыми отсечками. Часть из них отлаживали наспех уже в боевые, горячие дни, иногда буквально на ходу. Например, сибирские стрелковые полки делали это во время переброски по железной дороге. Не удивительно, что при такой работе была масса погрешностей, а иногда наблюдалось уродование механизмов.

Недостаток этот встречался на фронте так часто, что по моему настоянию был издан секретный приказ, обязывающий все войсковые части принять немедленные меры к исправлению подающих механизмов.

Обходя окопы, я заметил, что многие винтовки были обвязаны по затвору и магазину какими-то тряпками.

— Зачем, ребята, вы делаете это? — спрашиваю у солдат.

— Нельзя иначе, ваше высокоблагородие, — отвечают мне. — Без такой обвязки винтовки очень запыляются. Во время ветра пыль, грязь, песок забиваются в затвор. Такие винтовки трудно заряжать, затвор только с трудом можно двигать в ствольной коробке, хоть колотушкой по ней бей!

— Откуда же берете вы эти тряпки? Их выдает хозяйственная часть?

— Никак нет! Мы свое белье рвем, иначе замучаешься!

Не раз я был свидетелем, как при внезапной тревоге такие тряпки немедленно срывали, и оружие действовало исправно. Я убедился, что это «изобретение» солдат приносило только пользу, облегчая стрельбу.

Другое дело было с тряпочной затычкой в дульной части, которая тоже должна была предохранять канал ствола от пыли и грязи. При необходимости внезапно открыть огонь многие стрелки забывали о закупоренном дуле. А иные просто считали, что ничего худого не случится и пуля сама вытолкнет тряпку. На самом деле у таких винтовок раздувалась дульная часть, и меткость их боя никуда не годилась. Я подсчитал, что по Северо-Западному фронту этот недостаток давал немалое количество бракованного оружия (около 10 тысяч винтовок), что увеличивало и без того громадное число безоружных. Пришлось скрепя сердце отдать распоряжение хотя бы временно не браковать такие стволы, а только немного укорачивать их и опиливать снаружи, чтобы штык можно было примкнуть к винтовке.

На многих винтовках качались штыки, нередко попадались экземпляры без ствольных накладок, без антабок и т. п. Сплошь и рядом шомпола не ввинчивались в упоры и потому постоянно терялись. Весьма неблагополучно было и с принадлежностями к оружию. Вместо ружейных ремней болтались веревочки и тесемочки. Даже в такой простой принадлежности, как протирка, которую можно было быстро изготовить в любом количестве и на любом заводе, — даже в ней ощущался сильнейший недостаток.

Как-то во время осмотра я приказал стрелку прочистить еще раз канал ствола. Солдат встал и направился вдоль окопа.

— Куда? Прочисти здесь, при мне.

— Наши протирки и шомпола во второй роте, вашбродь.

В разговор вмешался офицер и объяснил, что, узнав о моем приезде, другие роты спешно чистят оружие. Но шомполов и протирок крайне мало, и они переходят из одной роты в другую.

Осматривал я и патроны в подсумках и патронташах. Вид их был ужасный. Все было покрыто пылью и грязью. Заряжание такими патронами, особенно при тогдашней обойме, было весьма трудным. Чтобы облегчить его, стрелки вынимали верхний патрон и, действуя им на оставшиеся четыре патрона, как рычагом, проталкивали их в магазин. Иногда заряжание велось в несколько приемов. Сначала стрелок вынимал крайний патрон и тем самым разжимал лапки обоймы. Потом вкладывал патрон обратно и уже после этого заряжал магазин. Подобные процедуры очень снижали интенсивность ведения огня. Из окопов обычно стреляли патронами, которые хранились в цинковых коробках. Патроны же в подсумках и патронташах являлись как бы неприкосновенным запасом. Обновляли их крайне редко; некоторые стрелки говорили, что патроны в подсумках лежат уже три-четыре месяца.

На этот недостаток также пришлось обратить серьезное внимание войск в особом приказе.

В значительно лучшем состоянии находились затворы и прицелы. Видно было, что стрелки заботились о сохранении в надлежащем виде этих важнейших частей оружия, несмотря на весьма трудные условия длительного сидения в окопах.

Осматривая прицелы, я интересовался, между прочим, одним немаловажным вопросом: устанавливают ли стрелки во время боя прицел согласно поданной команде? Вопрос этот имеет свою историю.

Еще в конце восьмидесятых годов прошлого столетия появились две любопытные книжки члена-корреспондента Артиллерийского комитета полковника Волоцкого: «Мысли о боевой стрельбе из ручного оружия» и «Ружейный огонь в бою — опыт обработки боевых наблюдений». Их автор пришел к заключению, что в бою на стрелка так действует окружающая обстановка, что о правильном прицеливании или об установке прицела не может быть и речи. Выстрелы ведутся под одним и тем же углом, который определяется тем, как удобнее бойцу держать ружье.

«Потрясенный боем человек, — писал Волоцкий, — утрачивает почти всякую способность управлять своим ружьем. Только исключительные стрелки — люди беззаветной храбрости, огромной силы воли — в состоянии проделать страшно трудный в боевой атмосфере прием прицеливания. Вся остальная масса стреляющих выпускает лишь выстрелы, совершенно не заботясь о прицеливании и о постановке прицела. Ружье вскидывается в плечо, укрепляется в наиболее удобном положении и немедленно дергается за спуск. Потребность принимать наиболее удобное положение и держать вещь наивыгоднейшим образом относится к разряду потребностей инстинктивных, с особенной силой выступающих тогда, когда сознание и воля подавлены...»

Такому удобному положению приклада в плече, по заключению Волоцкого, отвечает угол прицеливания около 4°, который, конечно, несколько меняется в зависимости от скоса приклада; на дистанциях, соответствующих этому углу прицеливания, и происходят наибольшие поражения.

Опыт русско-японской войны дал также немало подобных фактов. Очень часто при переходе от одной стрелковой позиции к следующей бойцы не переставляли прицела на другую дистанцию, несмотря на команду офицеров. Такие же случаи были и в японской армии. Однажды под Мукденом один из восточносибирских полков отбил неприятельскую атаку. От убитых и раненых японцев были собраны винтовки. У большинства винтовок прицелы были поставлены на 2 тысячи метров, несмотря на то что японцы при сближении вели огонь с 200-300 метров.

Однако нельзя было согласиться с полковником Волоцким в одном. Не только «люди беззаветной храбрости и силы воли» способны правильно обращаться с оружием в боевой обстановке. Систематическое военное воспитание и хорошая выучка, которые бойцы должны получать еще в мирное время, вырабатывают у них твердые, незабываемые навыки позволяющие почти автоматически выполнять правила стрельбы в любых условиях. Боевой опыт дает этому немало подтверждений.

Пользуясь представлявшимися мне случаями, я нередко осматривал на передовых постановку прицела. В старых кадровых, хорошо обученных частях стрельба всегда велась правильно. Не то было с новыми пополнениями, брошенными на фронт почти без всякой выучки. Зимой такие войска попадали в примитивные окопы. В мерзлом грунте трудно было соорудить хорошие укрытия для стрелков. Поэтому часто, невзирая на команду, они не устанавливали прицелов и вели беспорядочную пальбу.

Летом после долгого затишья, когда было время построить хорошие окопы и подучить в самих полках прибывающие пополнения, картина была уже другая. Окопы теперь рыли глубокие. Козырьки из бревен с насыпанной на них землей предохраняли людей и от шрапнельного огня. Вместо узких ложбинок для винтовок были сделаны бойницы со стенками из кольев или мешков с песком. Всюду я видел дощечки с надписями, на которых указывались проверенные стрельбой расстояния до хорошо заметных предметов на местности. Такие окопы надежно укрывали стрелка. Боевой опыт делал его более выдержанным. Все это способствовало более спокойному прицеливанию и позволяло солдатам устанавливать прицел точно по команде.