Двуликий Янус
Двуликий Янус
На второй день после выхода из Владивостока наш пароход уже приближался к берегам Японии.
Чуть брезжил рассвет, показалась земля. Силуэты высоких гор виднелись вдалеке, розоватым светом восходящего солнца сияли эти горы. Перед нами была страна, о которой так много рассказывали удивительных вещей, легенд, историй, как о самом оригинальном уголке земного шара. Страна четырехсот островов — так нас учили еще в школе..
Берег все приближался. Розоватый свет окрашивал теперь уже не только верхушки гор, а заливал всю их громаду. Понемногу мы стали различать отдельные контуры остроконечных вершин, суровых утесов, изрезанных гребней, окаймленных то здесь, то там угрюмыми чащами леса. На пологих холмах около деревушки с причудливыми пагодами можно было разглядеть желтые квадраты рисовых плантаций. Береговая полоса поражала обилием маленьких заливов, бухт, мысов, перешейков, островков.
Мы шли вдоль гористых кряжей Японии, круто возвышающихся из темно-зеленых пучин океана. Под нами было самое глубокое место на земном шаре — водяная пропасть в десять тысяч метров.
Наконец пароход причалил к пристани Цуруги. На ней масса народа. После взаимных приветствий нас тесно окружила японская толпа — пестрая, оживленная. Со всех сторон предлагали всевозможные услуги, японские рикши буквально тащили нас и наш багаж на свои колясочки, несколько корреспондентов, перебивая друг друга, забрасывали разными вопросами. Одни предлагали показать город, другие уговаривали немедленно посетить его окрестности.
Положение было довольно неловкое. Из него вывел нас живущий в Цуруге представитель русского Добровольного флота, который нанял несколько рикш, других отстранил, и мы направились прямо по первой попавшейся дороге, чтобы избавиться от любопытства толпы. Сделав некоторый крюк, мы повернули обратно и подъехали к вокзалу железной дороги, ведущей в Токио...
С жадным вниманием следил я из окна вагона за часто меняющимися картинами природы неизвестной страны. Мне вспомнилось одно выражение из прочитанной недавно книги о Японии: «Природа Японии — это двуликий Янус». И действительно, с внешней стороны она приветливая, роскошная и богатая, но в то же время она и непокорная, коварная, гибельная. С незапамятных времен эта природа привлекала к себе красотой, ласковостью, но в то же время не давала человеку ни на минуту сложить руки и успокоиться.
В Японии постоянно встречаешься с фактами, которые подтверждают правильность этой мысли. Дорога из Цуруги на Токио извивается вначале среди сильно гористой местности. Опять громоздились перед нами отвесные скалы, недосягаемые кручи, изредка покрытые лесом. И среди склонов гор каждый удобный участок был обработан для посева риса; то здесь, то там виднелись японские крестьяне, копошившиеся на своих маленьких квадратиках рисовых полей. Огромный труд и настойчивость нужны для того, чтобы вырвать в этих местах у земли ее скудные плоды.
Через час или два пути от Цуруги мы увидели следы ужасного разрушения, которое было произведено потоками, бежавшими с гор после сильного ливня. Вдоль русла маленького ручейка, теперь опять еле заметного в своем каменистом ложе, железная дорога была снесена на протяжении нескольких километров, и наш поезд шел по свежей временной насыпи, с временными чуть живыми деревянными мостами. Насколько сильно разливается ручей от горных потоков, насколько могуч делается тогда напор его воды, можно было видеть хотя бы по разрушенным стропилам железных мостов на этом участке. Стальные мостовые фермы, снесенные потоком на несколько сажен в сторону, валялись под откосом, в русле ручья.
Наводнения, землетрясения и постоянные пожары — три стихийных бича Японии, и никакая сказочная фееричность и красота природы не могут загладить тех опустошений, которые ежегодно поражают эти места. В стране восходящего солнца насчитывают до ста пятидесяти вулканов, из них пятьдесят действующих. По количеству вулканических извержений ей нет равных. Вся история Японии полна описаниями страшных катастроф, которые так часто обрушивались на ее жителей, — здесь и разрушение городов и селений, здесь и гибель десятков тысяч людей от колебаний почвы, от образования трещин, от сопровождавших землетрясения пожаров, от оседания поверхности земли в океан и опустошительных наводнений...
Весть о прибытии русской военной миссии уже разнеслась вдоль дороги. На каждой станции толпилось много любопытных. А в Нагое — самой гористой провинции на пути в Токио — нам устроили даже особую встречу. На перрон вышли представители города, тепло приветствовавшие миссию по случаю прибытия в их страну. Сердечность японцев произвела на нас большое впечатление. Надо отметить: чем ближе мы узнавали народ Японии, тем все больше убеждались, что, несмотря на недавнюю войну, к нам, русским, относятся очень доброжелательно. Но только народ. Другое дело правительство... И в этом смысле Япония оказалась тоже двуликим Янусом.
Вскоре мы выехали на равнинную местность. Всюду виднелись вспаханные поля, главным образом рисовые плантации. Мы обратили внимание на весьма своеобразную систему водоснабжения этих земельных участков. Вода из водоемов проводилась по пустотелым стволам бамбуковых деревьев, которых так много произрастает в Японии. Мимо нас мелькали японские деревеньки с примитивным и незатейливым хозяйством. Домики были похожи на карточные. То тут, то там стояли оригинальные каменные фонари, в которых теплились лампадки, зажженные суеверными жителями в честь умерших предков.
Далее железная дорога потянулась по берегу Тихого океана. Показалась играющая под лучами солнца лазурь безбрежного моря — с белоснежными парусами рыбачьих лодок, с песчаной отмелью прибрежной полосы и типичными японскими соснами, вздымающими к небу свои искривленные сучья.
Мы ехали в Японию, почти ничего не зная толком о ней — о ее обычаях, хозяйственной жизни, культурном облике. Никто из нас не понимал ни слова по-японски. Из-за поспешности отъезда не успели даже захватить словарь или самоучитель. Но зато мы были хорошо подготовлены к выполнению своей миссии: каждый из нас отлично знал вооружение японской армии, материальную часть артиллерии, конструкции и боевые свойства орудий, снарядов, ружей, пулеметов.
Во время долгого путешествия я частенько прикидывал, что может из ручного огнестрельного оружия предоставить нам правительство микадо. Была надежда получить старые винтовки образца 1897 года системы Арисака. С этими винтовками японская армия шла против России в 1904-1905 годах, так что мы на себе испытали все их боевые качества. Ко времени мировой войны эта винтовка была заменена более новой системой того же Арисака — образца 1905 года.
Японская винтовка 1897 года по своему устройству принадлежала к современному оружию. У нее был магазин на пять патронов и так называемый скользящий затвор. Отличалась она от русской трехлинейной того времени главным образом тем, что имела несколько меньший калибр. Благодаря этому японская винтовка обладала даже несколько лучшими баллистическими качествами. Все же подавляющая часть государств не приняла для своих винтовок такого калибра, так как господствовало мнение, будто малокалиберные пули должны обладать обязательно и меньшей убойной способностью.
Однако мне самому пришлось исследовать этот вопрос в связи с разработкой нового патрона для автоматической винтовки. Я стал подробно изучать действие 6,5-миллиметровой винтовки Арисака. Внимательнейшим образом я просмотрел всю русскую и иностранную литературу по этому вопросу. Многие врачи, работавшие на фронте во время русско-турецкой и русско-японской войн, оставили ценнейшие наблюдения о характере ранений различным оружием и в разных случаях. На тысячах примеров они показывали, что раны, производимые пулями Арисака калибром в 6,5 миллиметра, заживают быстрее, чем от пуль более крупного калибра. Из этих примеров многие поспешили сделать вывод, будто пуля Арисака обладает меньшей убойной способностью. Появился даже весьма нелепый термин — «гуманная пуля».
Такое мнение составилось потому, что к решению этого вопроса подходили слишком односторонне. Рассматривая действие пули, принимали во внимание почему-то лишь ее калибр, а не общее устройство. Прежние пули не имели оболочки. Поэтому они легко деформировались при ударе и наносили очень тяжелые рваные раны. Новые же пули, в том числе и Арисака, имели твердую оболочку и деформировались гораздо меньше.
Врачи, работавшие на фронте, сравнивали японскую пулю в 6,5 миллиметра со старыми пулями большего калибра и без оболочки, которые применялись в русско-турецкую войну 1877-1878 годов. Между тем, если бы они сравнили действие пули Арисака хотя бы с русской оболочечной пулей калибром в 7,62 миллиметра, то результат получился бы несколько иной: тогда бы и не стали говорить, что уменьшение калибра до 6,5 миллиметра снизило убойную способность новой пули.
Придя к такому заключению, я подал в 1911 году соответствующий доклад в Артиллерийский комитет. После этого была образована особая комиссия из крупнейших хирургов, в присутствии которых были произведены опытные стрельбы на убойность по трупам животных пулями разных калибров. Эти испытания проводились по особой программе на стрельбище в Ораниенбауме. Они целиком подтвердили мои выводы: мнимая «гуманность» пули в 6,5 миллиметра объясняется вовсе не ее относительно малым калибром, а тем, что она, как и другие новейшие пули, заключена в оболочку и в силу этого меньше деформируется.
И вот спустя три года мне вновь было суждено ветретиться с винтовкой Арисака. Но, опираясь на мое исследование и результаты опытных стрельб, я с уверенностью говорил себе: укоренившееся мнение о меньшей убойной силе этой винтовки — вздор. Она ничуть не хуже других современных образцов. И я вновь и вновь взвешивал в уме все ее преимущества и недостатки.
Некоторое преимущество винтовки Арисака по сравнению с русской заключалось в том, что у нее благодаря двухрядному расположению патронов магазин не выступал из ложа. Но затвор был значительно хуже нашего, так как состоял из многих мелких частей, легко терявшихся, особенно в боевой обстановке. Между прочим, в своем новом образце 1905 года Арисака устранил этот существенный недостаток: теперь его затвор состоял из небольшого числа крупных деталей.
Существенная разница была в штыке. В России он делался граненым и всегда был примкнут к винтовке. У японцев штык был клинковый, примыкали его лишь в момент атаки, при непосредственном сближении с противником.
В общем, сравнивая различные достоинства и недостатки обеих систем, можно было признать, что русская трехлинейная винтовка 1891 года и японская винтовка 1897 года были равноценными. Поэтому я считал, что эти винтовки Арисака вполне подходят для того, чтобы быстро возместить недостаток в огнестрельном оружии у русской армии. Надо было лишь обратить строгое внимание на то состояние, в котором они находились, и отобрать наименее изношенные.
Весь вопрос заключался в том, отпустит ли нам эти винтовки японское правительство.