Глава девятнадцатая ПИКНИКИ НА ОБОЧИНАХ

Глава девятнадцатая

ПИКНИКИ НА ОБОЧИНАХ

«— Собственно говоря, — сказал он, — я приехал сюда проветриться. Переутомление. Проект „Мидас“, слыхали? Совершенно секретно. Четыре года без отпуска. Вот врачи и прописали мне курс чувственных удовольствий. — Он снова захохотал… — Господин Симонэ служит для меня неиссякаемым источником размышлений о разительном несоответствии между поведением человека, когда он отдыхает, и его значением для человечества, когда он работает».

А. и Б. Стругацкие. «Отель „У погибшего альпиниста“»

Как они отдыхали? По-разному. АН — по-своему, БН — по-своему. Вместе — всего раз пять, не больше, скорее даже меньше. И всегда — на Юге, ещё точнее — в Крыму. Это было в конце 50-х — начале 60-х, последний раз в октябре 1964-го. То есть в период максимального совпадения их жизненных линий на бытовом уровне. Резонанс творческих пиков пришёлся на период чуть более поздний, но об этом мы уже говорили. А сейчас об отдыхе и путешествиях.

Что любопытно, никаких ярких воспоминаний об этих совместных поездках не сохранилось, никаких детальных записей в дневниках, письмах, тем более никаких отголосков в прозе. Ну, это ещё так-сяк можно понять: солнце, пляж, море, лежание брюхом кверху. О чём тут писать? Хватило одной смешной миниатюрки под названием «Адарвинизм» — диалога, иллюстрирующего превращение человека в обезьяну. Удивительнее другое. Все их путешествия, совершённые поодиночке (а мы вынуждены будем дальнейший рассказ разделить на две неравные части), тоже оставили самый минимальный след в творчестве. Причём так: для пейзажей, для антуража, для наполнения деталями созидаемых АБС миров активно используются впечатления юных лет обоих авторов, их поездки по стране, связанные с учёбой и с работой. А практически все путешествия долгого тридцатилетнего периода их общей литературной работы никак… ну, почти никак не отразятся в книгах.

Автотуризм БНа мелькнет один раз, в «Понедельнике», чтобы ещё раз вернуться только уже в «Поиске предназначения». Посещение АНом Латвии слегка повлияет на внешние признаки мира, изображенного в «Хищных вещах». Но очень слегка. А всё остальное: Чехия, Польша, Болгария, Таджикистан, Литва, Молдавия, Белоруссия, Украина, Азербайджан, Грузия, Армения — ну, ни намека нигде, ни единым штрихом. Вывод один: АБС — не путешественники по натуре, они отдыхать ездили не за впечатлениями, а за покоем и возможностью расслабиться. Отвлечься, выкинуть всё из головы, убежать от проблем, от суеты, от телефонных звонков и писем, иногда — от самих себя. Наивно, несбыточно? Да нет. Им удавалось. Правильно говорят: кто умеет работать на совесть, тот и отдыхает на славу.

БН, например, очень любит упоминать в интервью свои автопробеги по бездорожью и разгильдяйству. Но практически никогда не рассказывает ничего конкретного, словно и нечего рассказать, а ведь они с друзьями не в одно и то же место каждый год ездили — наоборот — выбирали всякий раз новые, незнакомые маршруты: Эстония, Латвия, Литва, Псковщина, Ленинградская область, Карелия, Белоруссия, Украина, Крым, Калининградская область, даже Финляндия после 1991 года. Бывало по две, три тысячи километров и больше. И что же? Дороги, леса, поля, реки, озера, моря, поселки, городочки, домики… Всё. Из года в год.

Одно исключение замечено и хочется его процитировать. В последней книге полуденного цикла дом Горбовского располагается в Краславе, и вот как подробно комментирует это БН:

«Описанное в романе местечко на Даугаве совершенно реально существует. Это была наша любимая стоянка на пути из Ленинграда в Литву. Да и просто так мы там тоже иногда останавливались и стояли по несколько дней. Но — должен Вас огорчить — никакой лестницы и, уж конечно, никакого дома там не было — всё это я придумал специально для романа. Там было совершенно пусто на несколько километров влево и вправо, только на противоположном берегу виднелся в отдалении какой-то хуторок. Именно полной приватностью и безлюдностью было особенно хорошо это местечко. Хотя неподалёку в сосновом лесу мы нашли старинный фундамент дома, я думаю, ещё времен буржуазной Латвии. Фундамент густо зарос одичавшей малиной, и над ним летали огромные махаоны неописуемой красоты.

А на стоянку нашу мы обычно попадали так: сворачивали налево с шоссе Ленинград — Даугавпилс, пилили километров 20–30 (уже не помню точно) по асфальту и, не доезжая нескольких десятков метров до знака „Краслава“, сворачивали направо, на грунтовую дорогу. Проезжали мимо какого-то производственного вида строения (всегда безлюдного), въезжали в сосновый лес и ползли по лесной дороге 3–4 километра, пока не попадали на другую грунтовую дорогу, идущую параллельно Даугаве. По этой дороге направо ещё метров 100 (мимо развалин дома, заросшего малинником и какими-то роскошными желтыми цветами на высоких стеблях) — и вот мы на маленькой полянке над обрывом к Даугаве. Это — правый берег (если смотреть по течению). Место замечательное: малина, земляника, грибы, вот только рыбная ловля (как, впрочем, и бывает обычно на реках) неважная».

Автомобили лет пять-шесть были прокатные, потом кто-то из друзей сумел купить свой, потом и у БНа появился «запорожец-мыльница», а с начала 80-х открылась эпоха «Жигулей»: «двойка», «одиннадцатая», «четверка», «девятка»… Машиной мечты был вездеход типа «козел», но в то давнее время частным лицам «газики» и «уазики» не продавали. Потом в продаже появилась дорогущая «Нива», на которую вечно не хватало денег. Наконец, всё стало проще, но время вездеходов ушло для БНа безвозвратно. А в последние лет шесть — восемь он вообще стал ездить намного меньше, особенно после операции по удалению почки в 2001-м году. И когда последний «жигуль» стал откровенно разваливаться на ходу, то был заменен на «тойоту-короллу» (пора, наконец, приобрести что-то нормальное!), но это уже исключительно для жены. Она теперь не нарадуется. А коробку выбрали всё равно механическую. Зачем нужен автомат, когда водительский стажу Аделаиды Андреевны ещё больше, чем у БНа?

Увлечение машинами — это был значительный кусок его жизни, это был прекрасный способ отвлечься и отдохнуть. Строго по Макаренко: отдых есть перемена занятий. А БНу всегда нравился сам процесс вождения. Даже если он ездил по городу. Пробки, не пробки — важно, как ты относишься к этому, это проблема нервов, ну и навыков, конечно. Быть всё время в напряженном внимании — это тоже своего рода спорт, а значит, и удовольствие.

Было у него и ещё два способа отдохнуть через перемену занятий. Во-первых, марки. Филателист он заядлый и с многолетним стажем. Это хорошо прочитывается и во «Втором нашествии марсиан», и в «Миллиарде» (правда, Вайнгартен заодно и нумизмат) и, конечно, много позже в «Бессильных мира сего». Углубляться в тему не буду, потому что сам в филателии не понимаю ровным счётом ничего. Перехожу к «во-вторых».

Самым экзотическим способом отдыха от литературы была для него наука. Я не шучу. Это Алексей Герман однажды, придя к БНу утром, был изумлен, если не сказать шокирован зрелищем писателя, который, сидя за завтраком, самозабвенно и с наслаждением решает математическое уравнение. Герман не мог этого понять. Я в отличие от него понимаю. Я всё-таки технарь по образованию и семь лет отработал по науке. Решать (и решить!) сложную задачку — это ни с чем не сравнимое удовольствие и, уж поверьте, совсем не похожее на поиск нужных слов или мыслей в литературе.

Понимает БН толк и в самом примитивном, но и самом эффективном подчас отдыхе — лежать с книжкой или перед экраном телевизора. Вот характерный пассаж из февральского письма 1978 года:

«На Дальний Восток я, натурально, не поеду. Чего я там такого-этакого не видел? Мне, как известно, лучше всего на своём диване».

Тут интересно ещё и то, что АН рвется в эту самую даль по чьему-то приглашению аккурат между двумя состоявшимися поездками туда (в 1975-м и 1981-м). Не сиделось ему. И всё время тянуло к океану.

А чтобы завершить с кратким обзором путешествий младшего брата и плавно перейти ко второй части, посвященной старшему, приведём ещё маленький фрагмент из моего разговора с БНом на близкую тему:

«— Из Ленинграда в Москву приходилось ездить своими колесами?

— Наоборот — по маршруту Москва — Ленинград и только один раз — когда перегонял машину, купленную в Москве в 82-м. Аркадий в тот раз с нами не ездил. Аркадий вообще очень не любил автомобили, ему было трудно в них залезать, ещё труднее — из них выбираться. Он был огромный, автомобиль не приспособлен для него.

— Даже на такси не любил ездить?

— Вообще не любил выезжать — любил дома сидеть. И самолетов не любил, и пароходов, и поездов. Но иногда ездил. Он путешествовал, но не любил этого.

— Понятно, он предпочел бы нуль-транспортировку. Может, для этого вы её и придумали?

— Нет — придумали для звёздных перелётов. Зачем людям звёзды, если к ним лететь десятилетия. О перелетах, которые длятся годы, можно написать один роман, а нам хотелось летать много, часто, легко. Вот для этого нуль-Т».

Он меня не убедил. Для межзвёздных перелетов — это всякая там сигма-деритринитация, а нуль-Т в виде сортирных кабинок и телефонных будок — это как раз для таких вот Диван Диванычей. Думаю, АН, особенно в последние годы, не отказался бы. Хотя… и это вопрос.

Человек, «который не любил никуда выезжать» и даже не любил уступать свой диван королевскому пуделю Лелю, побывал за свою жизнь добровольно (то есть не считая воинской службы) не менее чем в сорока городах, в четырёх зарубежных странах, в десяти республиках СССР (из пятнадцати) и совершал в среднем по две дальние поездки в год. При этом количество его выступлений в Москве и подмосковных городах исчисляется сотнями, и также сотнями исчисляется количество его поездок и полётов в Ленинград. Мы не приводим здесь полную географию путешествий АНа просто потому, что изыскания по этому вопросу ещё далеко не завершены. Могу лишь сказать: в процессе работы над книгой я иногда удивлял ближайших друзей и родственников АНа, сообщая им, где он побывал. Конечно, для настоящего путешественника цифры не слишком впечатляющие, даже с поправкой на упущенные мною места, но для домоседа и сибарита — весьма, весьма…

Мы уже выяснили, что особой любовью к достопримечательностям АН не страдал; репортёрским талантом не обладал тоже и путевых заметок не вёл; наконец, в непрерывной погоне за длинным рублём обвинить его как-то несправедливо — в одних поездках он зарабатывал, в других только тратил. Остаётся одно: ему нравилось ездить. Нравились чужие города, чужой говор (если был), экзотическая природа (если была), нравилось находиться далеко от дома, в конце концов, он просто любил саму дорогу — стук колес, облака под крылом, волны, бьющие по бортам… Ну а как иначе? Определённо жила в нем эта романтическая страсть, даже когда со здоровьем было уже не всё в порядке. Хотя, конечно, в каждом отдельном случае находились и какие-то свои, совершенно особенные причины.

Рассмотрим наиболее характерные и — напротив — самые необычные ситуации.

Поездки на Юг в начале 60-х — это было почти так же тривиально, как отправиться на подмосковную дачу. Это не комментировалось особо и не считалось событием. Это могла быть поездка с женой, с женой и детьми, с братом, с компанией друзей — обычный летний отпуск благополучного советского гражданина. Элемент необычности добавлялся, если, уже будучи писателями и не привязываясь ни к каким срокам, они ехали к морю не в сезон или вообще срывались внезапно, как, например, вдвоём с братом в 1962-м. В этом был особый интеллигентский шик людей свободных профессий, воспетый Марленом Хуциевым в «Июльском дожде»: надоело всё в столице — взяли билеты, сели в поезд или, того лучше, в самолёт, и вот они уже на Кавказе, на лежачках у полосы прибоя предаются той же глубокомысленной хандре…

Такого же рода поездкой можно считать и одесский вояж четы Стругацких в июле 1965-го. Душу новоиспеченного члена Союза грело сознание того, что он живёт в Доме творчества; сама Одесса — сказочный город — вызывала неподдельный интерес: смешили толстые одесситы, особенно очень толстые дети, нравился климат с бодрящим в любую жару ветерком и, наконец, здорово было повидаться с сослуживцем Германом Берниковым.

А Рига и остров Булли летом 1963-го тоже порадовали новизной ощущений, чудесной дикой природой и здоровым образом жизни с большим количеством вкусной рыбы и чудесных молочных продуктов, которыми так славится Латвия. И ещё — знакомством с местной интеллигенцией на специально ради него организованных шашлыках где-то на окраине Риги. Именно там и тогда его впервые увидит будущий известный фантаст Владимир Михайлов. В Москве АН поможет ему начать публиковаться.

Особая тема — целевые выезды на встречи с читателями. Это — прямое продолжение московских выступлений перед публикой. АН любил чувствовать себя знаменитым. Лучи славы щекотали ему нервы и в молодости, когда всё только начиналось, и, как это ни странно, почти до самых последних лет.

Среди этих боевых операций писательских бригад следует, конечно, назвать и ностальгическое путешествие по Северному Казахстану в 1962-м, и — почти без паузы — стремительный марш-бросок в Горький тогда же, и не менее стремительный десант в Харьков в 1963-м. В том же ряду стоят, безусловно, скоропалительная поездка с Маниным в новосибирский Академгородок под новый 1967-й и спокойно спланированное посещение Баку вместе с Леной по приглашению Войскунского, Лукодьянова и Альтова. Жили в гостинице, ездили на Апшерон, АН выступал в разных местах, был замечен в республиканской прессе. Газету прислал Генрих Альтов в конце октября, и БН иронически умилялся фразе: «В нашем городе находится известный писатель…» От заметки повеяло стилистикой давно ушедших лет.

Особенно масштабной акцией СП СССР был агитпоезд в ноябре — декабре 1975-го — навстречу XXV съезду КПСС. Поезд шел якобы через всю страну (может быть, он ещё летом выехал — история умалчивает), но АН с Мариком Ткачёвым подсели в него в Чите 16 ноября, куда за счёт СП были любезно доставлены самолетом. Вот тут уже период в жизни был такой, когда АН отдыхал не только от трудов праведных, но и от всего остального — от суеты московской, от уже начавшихся боев с «МГ», от ненавистных рож злопыхателей, от семейных сложностей, от мелких дрязг, от неудачного года, начавшегося с болезни и санатория, да так и пошедшего наперекосяк…

И вот теперь, освобождая голову от проблем, он отдыхает на всю катушку. В поезде сочиняет вместе с Мариком совершенно дурацкую газету типа боевого листка писателей (часть рукописи сохранилась в архиве Ткачёва), развлекает всех анекдотами и шутками, импровизированными пародиями на партийные и профсоюзные собрания. В общем, становится душой компании.

21 ноября они прибывают в Хабаровск. Там болтаются почти целую неделю. Выезжают в разные окрестности, например, на погранзаставу, встречается АН и с представителями местного КЛФ — через год клуб получит название «Фант» и благодаря посещению классика, вдохновившему всех, станет ведущим на Дальнем Востоке. После многочисленных прогулок по городу своей молодости АН запишет в блокнотике:

«Ничего не узнаю. Узнал только штаб округа».

Немного грустно. Но отдых продолжается, труба зовет дальше в путь. 28 ноября во Владивостоке их ждет сюрприз — встреча с Аликом Городницким, да-да, с океанологом и бардом. Они уже года два знакомы по общей компании у Володи Лукина и — надо же, такое совпадение! Перед выходом в свой 16-й рейс у причала в порту стоял исследовательский корабль «Дмитрий Менделеев», полностью снаряжённый Для экспедиции. Городницкий узнал о прибытии писателей и сам разыскал Аркадия в гостинице «Владивосток». У них было меньше двух дней для общения, и прошли эти дни бурно. Сначала АНа затащили на корабль, где он выступал перед командой. Затем был званый обед в каюте капитана. А званый ужин состоялся на квартире одного из знакомых Городницкого, где собралась большая весёлая компания, и Аркадий до самой ночи развлекал всех длинным и совершенно уморительным рассказом, прерываемым разнообразными тостами. Рассказ — о грандиозном полёте в космос с участием присутствующих поимённо. АН был в ударе и покорил всех, но особо покорил хозяйку квартиры. У которой и остался ночевать, благо она в тот момент жила одна.

И вот, несмотря на весьма роскошный обед, перешедший в не менее роскошный ужин, утром в субботу АН был как всегда бодр и с блеском выступил перед большим залом в Доме учёных, где запомнился многим своим шокирующим ответом на чей-то вполне невинный вопрос: «„Сказку о Тройке“, да и „Улитку на склоне“, товарищи, вы можете прочесть в журнале „Грани“ издательства „Посев“, город Франкфурт-на-Майне». А когда после выступления к нему подошла та самая поклонница, у которой он провёл ночь, АН спросил: «Вам автограф?». Та потеряла дар речи, а классик, похоже, и впрямь её не узнал. Городницкий ворчал и возмущался всем сразу, а Марик только тихо улыбался и разводил руками, мол, это же Натаныч, он всегда такой…

8 тот же вечер, 29 ноября, проводив Алика в дальний путь куда-то к берегам Австралии или на Фиджи, АН с Мариком решили быть скромнее Городницкого, но и в Москву возвращаться им пока ещё не хотелось — разгулялись. А потому договорились с капитаном сухогруза «Григорий Ковальчук» и поплыли на север, к Петропавловску. Уж ностальгировать, так по полной программе! И это было по-настоящему здорово: навигация на излёте, студёный декабрьский океан, припорошенные снегом скалы, и Аркадий Стругацкий плывёт из Владика на Камчатку, будто в кино раскручивая жизнь в обратном порядке событий. В Авачинскую бухту вошли 4 декабря, и там он многое узнал. Хотя, конечно, и понастроили всякого за двадцать-то с лишним лет. Жили в гостинице «Авача», в неплохом четырехрублёвом номере, и случилось слабенькое землетрясение ночью, и было совсем не страшно, скорее даже приятно, как легкая качка на море, или это мама качает твою люльку перед сном…

9 декабря вылетели из Петропавловска в Москву.

Собственно, если двигаться дальше по хронологии, следующей заметной поездкой на отдых будет Болгария. О ней мы знаем очень немного. В основном от Люси — вдовы безвременно ушедшего в 2006-м Агопа Мелконяна — переводчика и редактора АБС. Ему не было и шестидесяти. Для популяризации АБС в Болгарии он сделал больше, чем кто-нибудь.

Начиналось смешно. АН пишет в начале июня 1978-го:

«Были мы у Ревичей, встретились там с одним болгарином, который оказался ещё и армянином. По словам Таньки, он специально приехал в Москву на два дня, чтобы повидать хоть одного из Стругацких. Хороший парень: всё время молчал и пялился на меня, я уже стал бояться за свою невинность».

Это и был Агоп. Продолжилось дело стремительным оформлением приглашения и нелепой историей с обменом паспорта. Завершилось — чудесной поездкой.

27 сентября 1978 года АН вдвоём с Еленой Ильиничной уехали с Киевского вокзала в Софию, денег разрешили поменять 450 рублей на левы — это совсем немало по тем временам, а если ещё учесть, что их там принимали по-царски… В Софии они жили в гостинице, но потом Агоп и Люси повезли дорогих гостей через всю страну к морю с заездом в древний Пловдив и Хисар, до главного порта Бургаса и дальше, в дивно красивое курортное место Несебр, и жили в домах у друзей, и выходили в море на яхте профессионального морского путешественника Мелкона; и познакомились с фантастом Любеном Диловым, которому потом АН помог издаться в Москве. Как, впрочем, и самому Агопу — он тоже писал фантастические рассказы. И они облазили всю Софию, и всё побережье, и жутко романтические скалы и всякие развалины, и поклонялись древним храмам, и любовались красотами, и перепробовали десятки вкусных вин во всевозможных погребках и, конечно, знаменитую мастику. Бутылку этой анисовой водки привезли, как водится, с собой, но до Нового года не уберегли, хоть и собирались (АН сообщал об этом в письме Агопу). Ну и конечно, были встречи с читателями и почитателями. Переводов на тот момент вышло ещё не много, но друзья-болгары, как выяснилось, читали их и на русском. В общем, получилась более чем достойная поездка, и остаётся лишь гадать, почему АН не только не написал о ней, но как-то даже и не рассказывал никому. 16 октября самолётом они прибыли из Софии во Внуково. Агоп тоже прилетел другим рейсом, на три часа раньше. Советско-болгарские дела завертелись у фантастов основательно.

А вот поездок у АНа больше не было почти три года. До весны 1981-го. Никаких.

И прежде чем перейти к рассказу о годах 80-х, стоит, наверно, произвести некоторую стратификацию. Поездки 70-х — самых тяжелых лет в жизни АБС вообще и в жизни семьи АНа в частности, — делились на две категории — совместные с Еленой Ильиничной, когда отношения их как-то успокаивались, нормализовывались, когда они во всем устраивали и радовали друг друга, и — поездки АНа самостоятельные, в одиночку, вроде как по работе. То есть действительно по работе, но кто скажет сегодня, какие аргументы были у него тогда на первом месте?

К совместным относятся: Малеевка в 1972-м, Дубулты в 1974-м, уже упомянутая солнечная Болгария и не менее солнечный Таллин во время съёмок «Сталкера». С погодой в то лето и впрямь повезло. Между прочим, вместе с ними отдыхала тогда и Маша перед последним курсом института. А ещё не исключено, что из полутора месяцев пребывания АНа на Украине (с 22 июля по 20 августа 1975-го в Киеве и потом до сентября в Пирнове — чудесном курортном месте на Десне) какую-то часть времени была с ним и ЕИ, а не только друзья семьи Бобринские, в просторечии именуемые Бобрами.

Абсолютно же индивидуальными поездками, кроме предсъездовского агитпоезда, стали киношные командировки — три (или четыре) не самые короткие в Душанбе (1973–1974) и ещё раньше — Кишинёв. Тоже как минимум дважды, но даты других поездок не установлены точно. А вот из первой есть письмо брату:

«Кишинэу, 3.02.71

…Как я и предполагал, здесь, в Кишиневе, договор на этот на фильм о Павле Ткаченко (герое-революционере местного значения. — А.С.) не имеет самостоятельных перспектив (пока), а является формой уплаты мне (аванс) за работу на Борецкого. А жаль: я здесь подчитал кое-что, можно было бы написать интересный приключенческий фильм. Впрочем, Борецкий уверяет, что если нынешний сценарий понравится в здешнем ЦК (у нас там один из секретарей — консультант), то дело может очень даже пойти.

Кишинёв — громадная, очень грязная деревня с собственной Академией наук».

Приписка в конце — ну прямо пушкинская! Вспомните его хулиганское стихотворение «Из письма к Вигелю»

Проклятый город Кишинёв!

Тебя бранить язык устанет.

Когда-нибудь на грешный кров

Твоих запачканных домов

Небесный гром, конечно, грянет,

И — не найду твоих следов!

Падут, погибнут, пламенея,

И пестрый дом Варфоломея,

И лавки грязные жидов:

Так, если верить Моисею,

Погиб несчастливый Содом.

Но с этим милым городком

Я Кишинёв равнять не смею…

Говорят, молдаване до сих пор обижаются. Ну, если они ещё и на АНа обидятся, он будет в хорошей компании. На самом деле ему постепенно начинает нравиться в Кишинёве. И совершенно очевидно, что второй раз он был там в тёплое время, вероятнее всего, в августе. Мариан Ткачёв, у которого тогда в Кишинёве жила мама и работала в консерватории, вспоминал:

«Натанычу там было скучновато, и его развлекал обычно Вася Загорский, мой друг, композитор, он жил на одном этаже с тем, кто заведовал этим сценарным делом. Натаныча он обожал, рассказывал мне восхищенно: „Представляешь, он никогда не попросил у меня лишнего рубля. Интеллигентнейший человек! Другие тоже интеллигентными себя называют, но денег просят“.

А как он спрашивал: „Ты маме будешь что-то посылать?“ Я иногда посылал, а иногда просил его купить. Как-то, помню, дал ему десятку, надо было купить перчатки, такие тонкие, в театральном магазине на Пушкинской. Ну, он и купил — раз в шесть дороже, и ничего не сказал. Мама звонит мне: „Марик, ты что, с ума сошёл?“ Ну, я догадался. Так и объяснил ей, что это Натаныч с ума сошёл.

Ему там нравилось почти так же, как в Душанбе. Огромных творческих мук это не стоило. Писал какую-то халтурку и с удовольствием время проводил. А деньги хорошие платили… Ещё там неподалёку от города был совхоз розовый, и председатель его — Васин друг. Так вот, в конце лета, перед самым отъездом, Натаныч попросил Загорского — а он же там был большой человек в городе — первый секретарь Союза композиторов Молдовы, отвези, мол, меня за цветами. Ну, взяли машину и сгоняли. А оттуда прямо в аэропорт. И доехали розы, отлично доехали, будто только что срезанные. Их было там штук сто пятьдесят. Некоторые считают, что это романтические выверты, а он молодец: взял и привёз Лене, чтобы она успокоилась. Он вообще часто ей цветы покупал. И вот Лена сидела среди этих цветов, и запах был, как в раю…»

И, наконец, Душанбе.

По-моему, пребывание АНа в Таджикистане заслуживает отдельного разговора, а может, просто так сложилось, что я повстречался со многими людьми оттуда. Короче, мы оставим Душанбе на закуску, а пока завершим с хронологическим перечислением остальных поездок и сразу отметим, что начиная с 1981 года Елена Ильинична никуда не отпускала АНа одного — ни по работе, ни на отдых. Даже в Ленинград они теперь ездили только вдвоём, а ещё лучше — пусть Боря приезжает. И БН приезжал. А во все дома творчества, на все встречи с фэнами или просто с трудящимися в других городах Лена сопровождала классика. На Дальнем Востоке осенью они были вчетвером с супругами Мирерами. Дважды вместе ездили в Саратов, в 1982-м и 1985-м, один раз в Горький — в 1982-м. В 1984-м — отдыхали в Пицунде, в 1985-м коротко были в Таллине и довольно долго в Армении — опять же с Мирерами.

Про Пицунду, где они были в Доме творчества с конца августа и до середины сентября, есть запись в дневнике:

«…От Адлера до Пицунды на такси (гагринском) — 1 час пути, 11–12 р. Чувствую себя неважно. <…> И глаза бы мои эту черноморскую красоту не видели. Но — НАДО, Федя. 31-го вечером с Ткачёвым и Микавой, падая от усталости, правили мой второй день рождения. Марик — добрая душа — подарил отличную вьетнамскую маску и сломавшуюся сигаретницу. Читаю „Горение“ Ю. Семенова. НичеГё».

Сигаретница, надо понимать, не была уже сломанной, а просто очень быстро сломалась. А маска весьма активно использовалась по назначению — плавание, тем более в море АН продолжал любить. Кто такой Микава, выяснить не удалось, а фамилия хитрая: это мог быть и японец, но скорее всё-таки грузин. Меж тем, со слов Мариана Ткачёва, АНу там, в Пицунде, докучали поляки, сильно обеспокоенные угрозой ядерной войны. АН специально их пугал всякими ужасами, после чего, как правило, шёл вместе с Мариком на базар, и, ещё не доходя до цели, они неизменно встречали человека, который, поравнявшись с ними, наклонялся к Марику и тихим вкрадчивым голосом спрашивал: «Чача — надо?» Спрашивал только у Марика, всегда у Марика, АН даже обижался, но чачу всё равно пил, чача была хорошая. По мнению Ткачёва, там вообще все было здорово: бархатный сезон, вино, фрукты и сплошное золото на голубом. По записям в дневнике АНа всё несколько иначе. Самочувствие — паршивое, настроение — дрянь, все не нравится, все раздражает… И ближе к отъезду делается вывод: «На юг больше не поеду никогда». Но! Вот тоже штрих к портрету классика: никто этих отрицательных эмоций не замечал — ни Марик, ни его жена Инна, ни Елена Ильинична, ни Маша с маленьким Ваней, которые, по заверениям Ткачёва, были там вместе с ними, но сами об этом не помнят…

На Юг он больше и впрямь не поедет. Точнее, отдыхать не поедет — это для него уже не отдых. Все прочие путешествия — а их ещё немало останется — носят теперь сугубо деловой характер. Ну, разве только армянский вояж будет ещё похож на простое развлечение. И во всех поездках АНа упрямо сопровождает Елена Ильинична.

Трудно сказать, чего тут было больше — ревности или страха за его здоровье. Наверно, это было неразрывно, это была одна большая, жертвенная, год от года только крепнущая любовь. Она любила его больше жизни, больше себя, она не хотела с ним расставаться вообще никогда. И только в августе 1987-го пришлось отпустить мужа — в Брайтон. Это было слишком серьёзно. Вдвоём бы их не успели оформить, и так сплошные напряги, а отказаться — грех. Может быть, последний шанс. Так и получилось. Шансов-то стало много, очень много, хоть в Японию поезжай. Вот только сил уже не осталось. И желания…

И после этой фантастической поездки, словно ещё раз надломилось что-то, она не перестала бояться, но ещё несколько раз отпускала его одного в Питер. Правда, в Киев и в Коблево под Николаевом — на знаменитый первый и последний «Соцкон» они ездили вместе. А последней в жизни поездкой АНа стало невероятное, феерическое путешествие в Мюнхен. Об этом — позже. Сейчас давайте вернёмся в сентябрь 1973-го.

Откуда-то через третьи руки свалилось на АНа это предложение — писать сценарий телефильма с Фатехом Ниязи для молодого Валеры Ахадова. Потом, конечно, выяснилось, что мир тесен: Ахадова хорошо знали и Тарковский, и Калатозишвили, и ещё какие-то общие знакомые, но кто кого нашёл — теперь и не вспомнить.

Марик Ткачёв за АНа радовался, и в «Звёздной палате» сделана была в самом конце октября соответствующая запись.

27.11.73, <втр> (слово «вторник» написано японским иероглифом в сокращенной форме. Вообще-то исходное значение этого знака — «огонь» как одна из пяти китайских стихий, а переносно — символ планеты Марс, но намекал ли на что-то АН, неизвестно. — А.С.).

«По случаю выполнения канцлером ответственной задачи к чести Таджикской республики определить принца Александра шефом от имени Звёздной Палаты Приматов морей и океанов планеты Земля:

китовых

дюгоневых

моржовых, а равно и:

головоногих моллюсков, как то:

кальмаров

спрутов

мегатретисов…»

Уехал он тогда в начале декабря. Это была уже вторая поездка. Первая — с 19 сентября по октябрь, — была, по существу, рекогносцировкой. И дала положительный результат. Дело серьёзное, договор подписан. Встречают его там, как почетного гостя, поселяют на даче Совета министров — роскошной, тихой, очень зеленой территории, обсаженной чинарами. Присылают машину, если надо куда-то ехать. Люди все изумительно радушные и смотрят на него снизу вверх, не потому что ростом меньше (хотя и это тоже), а потому, что знают такого писателя — братья Стругацкие. Он для них — живой классик, и они так трогательно умиляются его демократичности. А ему интересно с ними, и с русскими, и с таджиками — со всеми! И уже в первые, быстро промелькнувшие десять дней он познакомится не только с партнерами по работе — режиссёром Валерием Ахадовым, оператором Довлатом Худойназаровым, с самим автором идеи писателем Фатехом Ниязи, но и со многими и многими из местной интеллигентской братии. Как и во всяком небольшом городе, круг этих людей узок, но, с другой стороны, это всё-таки столица, со всеми её онёрами, и здесь достаточно полно представлены разные направления культуры и искусства. Он знакомится с художником-карикатуристом Павлом Гейвандовым, который нарисует весьма симпатичный его портрет, с собкором «Труда» в Таджикистане Виктором Юрловым, с его будущей женой пианисткой и преподавателем музыки Лолой Довгалюк, с журналистом Владимиром Медведевым и его женой Шамсиёй (позднее женой станет Людмила Синицына), с театральным художником Владимиром Серебровским и его матерью — главным балетмейстером оперного театра Любовью Александровной Серебровской, с главным редактором журнала «Памир» Масудом Муллоджановым, с его замом Леонидом Пащенко, с женой Пащенко Людмилой, со старшей сестрой Людмилы — Надеждой Липанс. Надя с первого взгляда влюбляется в АНа, хотя она уже совсем не девочка, ей тридцать шесть, с мужем в разводе, сыну девять лет. Красивая, импозантная, очень образованная женщина, редактор в молодёжной газете «Комсомолец Таджикистана», она вполне во вкусе АНа, и он тоже будет неравнодушен к ней, но это уже скорее во второй свой приезд, самый долгий — с 10 декабря до 30 января. Третий визит состоялся с 18 апреля и по конец мая.

Сегодня трудно сказать определённо, с кем он познакомился в первую поездку, с кем во вторую, с кем в третью. А ведь, похоже, была ещё и четвёртая. Некоторые после вообще уверяли, что АН целый год прожил в Душанбе. Ахадов подтвердил, что только над сценарием он работал три месяца, а ведь была ещё сказка, и переделка сценария в киноповесть для журнала, и разные наброски, и помимо литературных дел, много всякого. Впрочем, тут у него был абсолютный порядок: работа каждый день с шести утра и до двенадцати, иногда чуть дольше, иногда начинал позже, если уж слишком поздно лег. Потом обед, и вечером — хождение по друзьям, благо их сразу стало много — АН был нарасхват.

В доме у Серебровских жила тогда совсем ещё юная Людмила Синицына — будущая участница всесоюзных малеевских семинаров. Она уже писала фантастику, только не смела признаться классику, однако сидящие за столом тотчас «выдали» её. На всю жизнь запомнит Людмила, как Аркадий (там его как-то все звали по имени, независимо от возраста) щедро предложил почитать её тексты, а потом сумел найти в них положительное зерно, очень точно выделил главное и — что особо ценно — внушил уверенность в себе. Запомнился диалог. Говорили не о ней, о другой девушке, и какой-то местный признанный авторитет заявил:

— Она плохо пишет.

Аркадий помолчал секунду-другую, потом спросил:

— А ты хорошо пишешь?

Тот прямо обалдел.

— Я и сам не очень хорошо пищу, — добавил Стругацкий без улыбки.

У него никогда не было высокомерного отношения к коллегам. Ненавидеть мерзавцев, презирать бездарей — это он мог, но чтобы вот так, снисходительно похлопав по плечу, сказать: «Плохо пишешь, старик», тем более начинающему — никогда.

Он подружился в Душанбе со многими. В гостях у Серебровского бывал почти каждый день и так же часто посещал своеобразный салон Гейвандова, где собиралась вся столичная богема. У Павла была большая коллекция холодного оружия. АН, как маленький, любил поиграть в эти клинки. А вообще хотелось всюду успеть, и он успевал. У Вити Юрлова была казённая машина, иногда он подвозил его, но если не получалось — тоже не беда: Душанбе — не Москва, от дачи Совмина до самого центра, до оперного театра пятнадцать минут на первом троллейбусе. И тут уже всё рядом, на пятачке: и Союз писателей, где редакция «Памира», и «молодёжка», и все квартиры местной интеллектуальной элиты. Впрочем, потом он всё равно переберётся жить к Надежде. Тоскливо ему станет, уныло как-то на этой пижонской даче, куда гостей надо было проводить по пропускам, а работать он давно привык в любых условиях, и отлично ему работалось у Надежды.

Ужином АНа кормили в разных домах. Почитали за честь. А он приносил обычно с собою японские палочки и начинал хозяев учить ими есть. Получалось не у всех и не сразу. Иногда просто ухохатывались над этим, а иногда возникало чувство неловкости с обеих сторон. Ахадов вспоминает, что это было похоже на их отношения по работе в миниатюре. Работа над сценарием тоже вызывала взаимную неловкость. Валера стыдился, что отрывает большого писателя на какую-то ерунду. АН в ответ стыдился, что пишет совсем не то, что надо, а деньги получает в полном объёме. Особенно когда утверждали в производство режиссёрский сценарий, ничуть не похожий на сочинённый им прежний текст, но требовалась подпись Стругацкого, как соавтора. Однако, ко всеобщему удовольствию, премьера прошла успешно. И Ахадов сказал: «Аркадий Натанович, вы сделали из таджикского арака хорошую русскую водку. Поверьте, тут есть за что платить».

Но это было позже, уже в Москве, а тогда он просто старался выжимать из себя максимум — по утрам. А вечером отдыхал. И всякий раз за ужином собравшихся поражало, как мало он ест — такой высокий, сильный мужчина — одну пиалу супа, одну пиалу риса с приправами. Он отшучивался, вспоминал про наступление всеобщего голода, если китайцы научатся есть вилками, потом брал эту самую вилку и, постучав ею по стаканчику с водкой, добавлял:

— Здесь столько калорий! Остальное — уже необязательно.

Наивная Люда Синицына робко предлагала:

— Может, лучше чайку зеленого? Может, не пить сегодня? Такая жара, Аркадий!..

А он только грустно усмехался:

— Малыш, я могу отказаться от всего. От сигарет, от женщин… Но от этого — никогда!

Душанбинцы свидетельствуют: у него было очень сознательное отношение к алкоголю. Никогда он не был пьяным, и никакой зависимости в привычном понимании. У него всё было под контролем. Сухое вино — текло рекою, потому что дешёвое, как минералка; а также водка, коньяк, ром, виски — да, да, и такая экзотика продавалась в азиатской столице! И разговоры за полночь, а наутро — подъём и обязательная норма: десять страниц в день, иногда даже тринадцать-четырнадцать. И только после этого — опять расслабуха и посиделки с друзьями. Многие, пившие с ним наравне, потом, на следующий день, поправлявшие здоровье пивом и всё же страдающие от головной боли, просто не верили, что такое возможно. И до сих пор не верят. Легче предположить, что он был инопланетянином или прятал в походной аптечке доставленный ему из XXII века спорамин.

— Зачем так много работаешь? — поинтересовался однажды Юрлов.

— Борису обещал, — сказал Аркадий. — Каждый день должен выполнять норму. Приеду — отчитаюсь. Я ведь у Бориса литературный раб. Всё главное он делает.

Витя кивнул, но как-то не очень поверил. И правильно. Всё, что писал АН в Душанбе, было не очень-то для Бориса. И, как вспоминает Надежда, он ему и не звонил никогда. В Москву звонил — жене, в издательства какие-то, на киностудии, а в Ленинград — ни разу. Странно. Я всё-таки полагаю, что звонил, но только так, чтобы никто не слышал — это было для него самое личное, интимное. И конечно, помимо сказки и сценария, он думал и над другими замыслами — совместными. Да, конкретно «Миллиард» был категорически выкинут из головы, но вот, например, о чём он беседовал с юной фантасткой Синицыной.

Обдумывалась повесть о человеческих желаниях, глобальных, для всего мира и самых простых — например, большая квартира, потому что невыносимо жить в этих тесных квадратных метрах, вот только за исполнение желания придётся платить страшную цену… Что это было? Продолжение мыслей о «Пикнике на обочине»? Или уже какие-то намёки на «Отягощённых злом», на «Пять ложек эликсира», на что ещё?

Кроме того, ему очень хотелось придумать детектив с абсолютно новым мотивом преступления, с невероятным мотивом, которого не было ни у кого, ни в литературе, ни в жизни. Пока не получалось. Но эта детективная романтика была ему очень близка.

Новый 1974-й встречали у Серебровских. Публика собралась не такая, чтобы тупо смотреть «Голубой огонёк». Устраивали всякие литературные игры. Сначала поделились на две команды, одна разыгрывала сценки из произведений АБС, другая — угадывала. Потом — наоборот. АН в этом не участвовал, только очень весело и добродушно смеялся. Ближе к утру предложили поиграть в «Убийцу». У Любови Александровны было три комнаты, все смежные. Большой свет гасили, оставалась гирлянда на ёлке, свечи, иногда вспыхивающие бенгальские огни, участники игры разбредались по квартире. Человек, назначенный убийцей, также бродил меж всеми и должен был внезапно хлопнуть жертву по плечу — тогда жертва тихо падала. Первый, кто заметил «труп», сообщал полиции, и начиналось расследование. Аркадий проводил его лучше всех. Определял убийцу почти всегда безошибочно. А ведь было непросто: люди в большинстве своём невнимательны, не замечают деталей, путаются в показаниях. И все другие пинкертоны в подмётки не годились Аркадию. В общем, кончилось тем, что его назначили бессменным следователем. Так было интереснее, и он не возражал, безропотно удаляясь на кухню. «Помню, как мне попалась записка „убийцы“, — вспоминает Люда Синицына, — и я страшно нервничала. Понимала, что он меня всё равно разоблачит, и долго сидела на диване, не решаясь кого-то „убить“. Вставала, пытаясь всех запугать, приносила из коридора какие-то вещи. Наконец, столкнувшись в темноте один на один с подругой, решительно хлопнула её по плечу, тут же юркнула в комнату и села на диван, с понтом, и не выходила никуда. Никто же не видел! О чём и заявила на „следствии“. Самое странное, что почти все подтвердили это! Но Аркадий угадал быстро: „Я тебя вычислил. Ты боялась лишнее слово сказать“».

1 января они разошлись по домам часов в десять утра, когда уже было совсем светло.

Через три года в Москве Аркадий не поленился встретиться с Людой, чтобы почитать её новую повесть. Ему было приятно вспоминать Душанбе. И потом, на первой «Малеевке» они виделись уже в 1982-м. И рекомендацию в Союз писателей давал ей именно АН. Это уже в 1986 году. Люда закончила филфак Таджикского государственного университета. В 1992-м, во время гражданской войны, переехала в Москву. У неё выходили книги, но фантастическая только одна. Сегодня она работает завотделом в журнале «Наука и жизнь». Из начинавших тогда талантливых авторов в фантастике остались очень немногие. Но это — отдельная тема.

В Душанбе было по-настоящему здорово. Не только ночные посиделки с друзьями и работа в совминовской тиши под сенью чинар. Возили его и на Нурекскую ГЭС, чтобы своими глазами посмотрел на то, о чём пишет. Ездили, бывало, и просто за город: речка, купание, горы, красотища! Правда купаться в этом Варзобе можно только с краешку, дальше — там валуны и течение очень быстрое…

А роман Аркадия с Надей не был таким долгим и серьёзным, как рассказывали и даже писали некоторые. Типичный курортный роман. И совершенно без обид — сохранились лишь тёплые воспоминания на всю жизнь, и у него, и у неё. Надежда ещё по наивности написала несколько писем в Москву. Письма увидела Елена Ильинична, и это было зря. Но всё равно Душанбе остался для АНа лучшим пикником на обочине за все прошедшие годы — это его собственные слова из письма Лёне Пащенко.

Умел ли устраивать себе такие же пикники БН? Похоже, что не умел. Да и не рвался особо. Во всяком случае, в том же 1973-м году вот что он пишет в письме Борису Штерну:

«Для нас идеальный режим выглядит так: полмесяца работы вдвоём, полмесяца абсолютного безделья, и так — круглый год за вычетом двух — двух с половиной летних месяцев. При этом работа должна быть на изнурение, а безделье должно быть — до отвращения (чтобы захотелось работать). Практически получается только первая часть программы — работать до изнурения. Полного безделья не получается (особенно в последнее время), потому что всё время набегают какие-нибудь делишки — то сценарий приходится кропать с режиссёром в соавторстве, то статейку какую-нибудь, то вычитывать верстку (вот омерзительное занятие!), то писать какие-нибудь рецензии, то читать какие-нибудь рукописи, то сидеть на семинарах. Опять же никуда не денешься и от так называемой личной жизни с болезнями, двойками по геометрии, вызовами к директору школы, неприятностями на работе у жены и друзей, текущими потолками, трескающимися обоями, насущной необходимостью купить то, се, пятое и десятое — а в условиях относительного и абсолютного обнищания большинство этих заботишек и проблемок преобразуется в Заботы и ПРОБЛЕМЫ, голова оказывается забита чепухой, и когда приходит время работы, оказывается необходимым тратить день, два, три (из пятнадцати, черт побери, всего лишь из пятнадцати, на большее не хватает дыхания!) на раскачку, очищение духа и идейное просветление. Я не говорю уже о спорадически возникающих неприятностях в издательствах, когда оказывается, что „это нам, знаете ли, не подойдёт… да, конечно, договор… но вы нам что-нибудь другое напишите, что вам стоит, а?“. И уж я совсем не говорю о пароксизмах идеологической лихорадки, когда со страхом раскрываешь газету, со страхом берёшь телефонную трубку и вообще хочется залезть в унитаз и спустить за собой воду».

Подробности жизни Аркадия С.

(лирическое отступление о женщинах)

И хотя говорят, что женщины вдохновляют нас на великие дела, но никогда не дают их создать, к моей жене это не относится…

Из интервью А. Стругацкого, ноябрь 1974 г.

Изучив биографию моих героев, я убедился со всей очевидностью, что личная жизнь, конечно же, влияла на их творчество и порою куда сильнее, чем события общественно-политические, — да простит меня БН! — вот я и счёл необходимым тактично и кратко подвести черту под этой темой.

Итак. Вне всяких сомнений, БН принадлежит в этом вопросе к категории однолюбов, АН — типичный ловелас. И поскольку про однолюбов разговор короткий (строго по Льву Толстому: «Все счастливые семьи счастливы одинаково…»), то весь наш дальнейший рассказ пойдёт только об АНе (кстати, ещё и по другой, вполне понятной причине).