Глава 20. «Это, должно быть, ее муж, Феллини»

Глава 20. «Это, должно быть, ее муж, Феллини»

На протяжении многих лет происходит одно и то же. Кто бы ни обрушивался на меня с нападками, кто бы ни делал мне ту или иную гадость, на нее всегда болезненнее всего реагирует Джульетта. Она принимает близко к сердцу любой упрек — как касающийся известного в свете режиссера Феллини, так и ее собственного легко ранимого Федерико.

В любом турне, на любом кинофестивале Джульетта пользовалась огромной популярностью. Там в ней видели не синьору Феллини, а синьорину Мазину или просто Джульетту. Я тоже испытывал гордость за ее успех. Ей случалось работать и с другими режиссерами, а также на телевидении, но знаменитой ее сделали прежде всего роли в моих фильмах: Джельсоми-ны и Кабирии. В Италии, за стенами Рима, ее узнавали чаще, нежели меня. Когда по телевидению шел сериал с ее участием, «Элеонора», миланцы окружали ее на улицах, осаждая просьбами об автографе. Мне ничего не оставалось, как отойти в сторону. Какая-то женщина указала на меня пальцем и сказала своему спутнику: «Должно быть, это ее муж, Феллини».

Джульетта была прекрасна в «Безумной из Шайо». В тот момент у меня не было съемок, и я поехал во Францию, чтобы посмотреть на нее на съемочной площадке. Звездой фильма была Кэтрин Хэпберн, но нам практически так и не удалось познакомиться. Я старался ничем не выдавать своего Присутствия. Со стороны Брайана Форбса, снимавшего фильм, и так было верхом любезности допустить меня в святая святых, и я вовсе не хотел давать ему повод подумать, что появился исключительно ради того, чтобы поддержать Джульетту. В этом не было необходимости.

Итак, она снялась в имевшем незаурядный успех телесериале, регулярно писала свою колонку в газету, работала для ЮНИСЕФ. У Джульетты — особый дар сопереживания с теми, кому не чужды проблемы семьи, кто может нуждаться в материальной помощи, и с детьми — быть может, потому, что нам на долю не выпало обзавестись своими.

Мало-помалу мне становится понятно, какую важную роль сыграли в моей жизни многие, кто помогал мне ступенька за ступенькой преодолевать преграды, стоявшие на моем тернистом творческом пути. Разумеется, я всегда чувствовал плечо Джульетты — а, забудь я об этом хоть на минуту, она не преминула бы напомнить. Но вокруг меня были и другие: мои мать и отец, моя римская тетка, позволившая мне разделить с ней кров; и, что не менее важно, тетушка Джульетты, у которой мы обитали, пока не смогли обзавестись собственным жильем, а это был не один день; Альдо Фабрици; Росселлини; Латтуада…

До меня слишком поздно дошло, какой поддержкой и опорой была для меня мать. Речь не о том, что она специально что-то делала: по сути, она просто не знала, что мне нужно. И тем не менее, она не мешала мне стать самим собой. Пусть мои представления и взгляды не совпадали с ее воззрениями, она нашла для меня ободряющие слова, а потом и деньги, позволившие мне идти своей дорогой.

Есть слова, о которых вы позже горько сожалеете, слова, которых не взять обратно, не вытравить из памяти. Есть и другое: грех умолчания — слова, что вы вовремя не произнесли. Слишком поздно осознаешь, что вольно или невольно подвел других. А случалось — и самого себя.

Теперь я вижу, как вырос мой неоплаченный долг. Когда я стал кинорежиссером, когда я наконец добился успеха, я должен был сказать своей матери — сказать коротко и ясно, что вполне сознаю, какую важную, незаменимую роль сыграла она на ранних этапах моего пути.

Ценой моей творческой независимости, независимости творца стала моя личная экономическая самостоятельность. Мой идеал — пособие от хозяина, достаточное, чтобы покрыть расходы на квартиру, еду, такси и телефон, несколько тряпок и благополучие и здоровье Джульетты. Если вынести все это за скобки, для меня принципиальны только затраты на фильм, который я снимаю, и на тот, который за ним последует. Я никогда не задумывался над собственным будущим в экономическом плане, хотя вряд ли в моей жизни была пора, когда меня не тревожили бы квартплата, налоги, счета от врачей или вопрос о том, почему Джульетте не по карману вещи, которые ей нравятся.

Зарабатывать деньги — этого таланта у меня никогда не было. Совсем наоборот. У денег восхитительное свойство утекать из моих рук. Случись мне занять пост, связанный с вложением капиталов, я наверняка сделал бы это наихудшим образом. Дело в том, что меня просто никогда не интересовали деньги. Пожалуй, единственный раз, когда мне приходилось о них всерьез думать, — это по прибытии в Рим. Тогда я постоянно чувствовал легкий голод и должен был выбирать: поесть сытно, но только раз в день, или купить себе еще одну чашку кофе, или, еще вариант, пригласить на чашку кофе кого-нибудь.

У меня не было потребности закладывать фундамент будущего благополучия. Потому ли, что я так верил в будущее, или потому, что я в него не верил. Я вообще не думал о деньгах, если, разумеется, не считать макровеличин — тех денег, что нужны были, чтобы снимать фильмы.

Я не люблю ничего собирать. Как-то мне довелось услышать историю одного аргентинского гаучо: он ел с ножа, боясь, что, однажды воспользовавшись вилкой, захочет присовокупить к ней тарелку, а затем стол, стул, чтобы сидеть за столом, и наконец дом, чтобы все это хранить.

Меня преследует навязчивое ощущение: я владею вещами, а они владеют мной. Всю свою жизнь я пытался бороться с закрепощением человека вещами. Думается, в какой-то мере эта моя тревога перенеслась и на людей: я инстинктивно боролся с искушением оказаться в слишком сильной эмоциональной зависимости от кого-то другого и воспринимал ее как опасность.

Поскольку Джульетта, подобно большинству женщин, любит иметь под рукой все необходимое, мы ведем не такой аскетический образ жизни, какой я вел бы, не будь женат. И в конце концов на меня тоже заявили права собственности… мои собственные ленты.

Я никогда не умел толком заключать сделки. Почему-то меня коробило от самой необходимости говорить о деньгах. Я не знал, например, в какую сумму оценить собственную работу. Возможно, моя финансовая неудачливость и происходит оттого, что я никогда не умел возвести числа в ранг жизненной цели. Мне никак не удается оценить то, чем я владею, по рыночному курсу. Единственный предмет роскоши, который мне хотелось иметь, — это шикарный автомобиль. Признаюсь, не для того чтобы на нем ездить, — а чтобы им гордиться. Сейчас мне уже не совсем понятно это чувство, но, не скрою, оно у меня было.

Я никогда не умел обращаться с большими деньгами — такими, что кажутся нереальными. Их я часто выбрасываю на ветер. А прижимистым я становлюсь, напротив, когда дело доходит до мелких сумм, которые ровным счетом ничего не значат. Ради того, чтобы их сэкономить, я порой готов пуститься во все тяжкие.

Роскошь, которую я ценю превыше всего остального, — такси. И естественно, одна из моих тщетных попыток сэкономить началась именно с этого. Меня ошеломило, в какую сумму влетает мой проезд в недели и месяцы творческого простоя. Получалось, я не зарабатывал деньги, а только тратил. Впрочем, таких статей экономии наберется не слишком много: ведь я не люблю путешествовать, ходить по магазинам. Мне нужно только нормальное жилье. К примеру, Джульетта не может бросить курить, а я не выношу дыма — с тех пор как сам бросил. Натурально, для курения ей нужна особая комната. Я не раз говорил, что это не ко благу для здоровья, но она меня не слушает.

Статья, на которой я не могу сэкономить, — стол. Будь это в моих силах, я сделал бы это не из финансовых, а из эстетических соображений: чтобы без отвращения видеть себя в больших зеркалах. Несколько дней назад меня пригласили на прием. Подавали горячие закуски, совершенно изумительные. К сожалению, слишком горячие, чтобы положить в рот целиком. Я откусил половину, другая, раскрошившись, упала. Я обомлел от ужаса. Роскошный белый ковер непоправимо испорчен? И теперь во всей квартире придется менять покрытие? Может, застыть на месте, а потом ретироваться в толпе других гостей? Я со страхом опустил глаза. И обнаружил, что несъеденный кусок приземлился мне на живот. Не зная, радоваться или печалиться, я быстро ухватил его пальцами — и проглотил.

Итак, ясно, на еде не сэкономить. Достаточно сказать, что стоит мне лишь подумать о диете, как пробуждается волчий аппетит, и я начинаю есть еще чаще и больше. Таким образом, диета — не то, что я могу себе позволить. Придется урезать транспортные расходы. И тут удастся не просто сэкономить, но вспомнить те чудесные дни, когда я только приехал в Рим. В ту пору я бывал доволен уже тем, что могу сесть на автобус, а не тащиться пешком.

Увы, время невозвратимо. Люди меняются. Я стал другим. Моей решимости хватило лишь на несколько месяцев. От силы. А может, и всего на месяц, просто тянулся он бесконечно. В конце концов я поднял руку и подозвал такси.

Для нас, итальянцев, демократия явилась внезапным освобождением от оков, в которых мы прожили не один век. Мои ранние годы были омрачены тенью фашизма, но когда нацисты потерпели поражение и на нашу землю ступили американцы, мы были все тем же народом — народом, который мало знал о демократии. С одной стороны — коррумпированные политики с хорошими манерами и потайными карманами; с другой — мафия; ну, она в комментариях не нуждается. Случалось, ко мне обращались и мафиози, нуждавшиеся в отмывании доходов, но добывать таким образом деньги на постановку фильмов — не в моих правилах.

Кое-кто считает, что мой вклад в киноискусство переоценивают. Мне это безразлично; для меня важно, что сам я не продаюсь. Иными словами, скорее соглашусь голодать, нежели сделаю то, что не считаю достойным.

Пожалуй, я чувствовал бы себя увереннее, если бы в борьбе за мой фильм соревновались несколько продюсеров. А я и одного-то находил с трудом. Впрочем, после моих удачных лент я получил немало предложений, в частности, из Голливуда. Мне предлагали большие деньги, но работать предстояло в Америке, и хуже того: пришлось бы делать фильм, который предложат. А мне всегда хотелось только мой- и ничей больше. Не буду скрывать: состоятельные дамы, наследницы богатых отцов, супруги промышленных магнатов не раз предлагали мне вступить с ними в связь, небрежно добавляя, что могут помочь финансировать мои картины. Я никогда не соглашался. Мне хотелось оставаться как можно дальше от купли-продажи.

Вспоминаю, как однажды мы были на мели, а мне предстояло пригласить нескольких человек к обеду. Вопрос, чем платить по счету, оставался открытым. К тому же порой число гостей превышает запланированное. Джульетта прекрасно знала мой характер; она достала из кармана конверт с кругленькой суммой и сказала, что это заначка, о которой она забыла. Итак, я мог отправиться на обед, позабыв о своих тревогах. Прошло немало времени прежде, чем я узнал, что она продала несколько своих золотых украшений (они, впрочем, были не очень дорогими). Я обнаружил это, заметив, что она их не надевает. Джульетта ответила, что украшения ей надоели и, может, когда-нибудь, когда мы разбогатеем, она купит себе новые.

Я испытал страшный стыд. Что ж, такова цена. Мы так и не разбогатели и не приобрели новых драгоценностей.

Мне приходит огромное количество писем, в основном от поклонников. На них отвечает секретарша: не хочется разочаровывать людей, ожидающих ответа. Бывает, на несколько писем отвечаю я сам, но, к сожалению, не на все: иначе на это ушла бы вся моя жизнь, однако все пришедшие письма просматриваю лично. Конечно, сортировать их — большая работа, но в них всегда может найтись нечто важное или занятное. Во многих письмах содержатся просьбы о деньгах. Мне присылают справки о болезнях, требующих неотложного лечения, фотографии больных детей и страждущих стариков, взывая к сочувствию. Оно им гарантировано. Но как помочь? Ни у Джульетты, ни у меня нет таких денег. Люди думают: раз я знаменит, то и богат. Они полагают: если мои ленты обходятся в огромные суммы, то они стекаются ко мне. А разве это не то же, что принять актера, исполняющего роль великого человека, за него самого?

Присылают и множество фотографий. Иногда актеры, но чаще люди, никогда не игравшие в кино, но жаждущие оказаться в фильме Феллини; основываясь на портретных характеристиках, я выбираю кандидатов, как имеющих профессиональный опыт, так и новичков. Очень часто родители присылают фото своих детей, а молодые люди — подруг, как на конкурс красоты. Эти фотографии находят прибежище в бесчисленных досье, которыми полны мой офис и кабинет на студии «Чинечитта». Дома им не поместиться, ведь у нас не очень большая квартира.

И наконец сценарии. Десятки сценариев в неделю. Я стараюсь не снимать фильмов по чужим сценариям. Некоторым из тех, кто мне пишет, это известно: они хотят просто услышать мое мнение. Если мне не знаком автор, я возвращаю конверты со сценариями нераспечатанными. Поначалу, правда, я их раскрывал, но вслед за тем, как выходил мой очередной фильм, меня забрасывали жалобами юристы, утверждавшие, что я воспользовался плодами труда их подзащитных. Вот пример: мне прислали сценарий о некоем Рикардо; позже я назвал этим именем одного из персонажей моего фильма — молодого любителя пения; но фигурирующий в том сценарии Рикардо тоже любил петь; больше того — оба обожали спагетти. Итог: я, вне всякого сомнения, украл чужую идею. Для автора письма не имело ни малейшего значения, что моего Родного брата зовут Рикардо и что он тоже любитель пения и спагетти, в каковом качестве и появляется в моем фильме под тем же именем. Судя по всему, юристы пустились в эту авантюру ради рекламы, а может быть, им хотелось меня припугнуть, дабы получить что-то в качестве отступного. Но я не поддался.

Иногда мои недоброжелатели обращаются в суд. Утверждают, что именно они — авторы сценариев моих лент. Их притязания в равной мере беспочвенны и нелепы. Ни одному не удалось отсудить и лиры, но все это стоило уймы сил и времени. Нет надобности добавлять, что теперь я и в руки не беру сценария, если он не принадлежит тому, кому я доверяю.