Женский вопрос и мужской ответ
Несомненной и, возможно, главной победой партии большевиков была быстрая и почти полная ликвидация безграмотности, преобразившая лицо России. И как бы сегодня ни кляли большевиков их дети, внуки и правнуки, они клянут довольно грамотно, литературным языком, почти без ошибок.
Научив страну читать и писать, новая власть не в первую очередь, даже не во вторую, считая более главными всевозможные политико-экономические проблемы, а, пожалуй, в пятую и шестую подошла к так называемому «женскому вопросу».
Машина, столь любовно создаваемая Надеждой Константиновной, наконец-то запустила свои металлические, механические щупальца в мир тонких и сложных материй.
«Замутили воду» дамы: Инесса Арманд, Лариса Рейснер и, в особенности, Александра Коллонтай, очень много внимания уделявшая «женскому вопросу» в первые пореволюционные годы. Прелестные фурии, отнюдь не кремлевские жены, а кремлевские соратницы, чтобы не сказать возлюбленные, в той или иной степени стояли на позициях «свободной любви».
«Для классовых задач рабочего класса, — писала Коллонтай, — совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и оформленного союза или выражается в виде проходящей связи».
Это она, умница, красавица, изящная и тонкая, словно статуэтка севрского фарфора, генеральская дочь, ушедшая в революцию, провозгласила теорию любви, как «стакана воды»: выпито и забыто. Пытаясь применить теорию на практике, Коллонтай, однако, полюбила большевика Павла Дыбенко, он был моложе ее на шестнадцать лет, и его измены с молодыми девушками она переживала, как нормальная женщина, тяжело, бурно, забыв про свой «стакан воды».
Но на первых порах идеи «свободной любви», ярко высказанные Коллонтай в статье «Дорогу крылатому эросу», взбудоражили солидную публику. Разволновалась нравственная Надежда Константиновна. Она дала отпор Александре Михайловне Коллонтай в статье «Брачное и семейное право», написав: «Единобрачие является наиболее нормальной формой брака, наиболее соответствующей природе человека».
Крупская и Коллонтай.
Жена и гетера.
Два полюса женского проявления.
Возможно ли их примирить? Нет. Благоразумнее дать разобраться самой жизни.
В 1923–1924 годах были дискуссии о партэтике, на них возникал «женский вопрос». Беру его в кавычки, уверенная, что такого вопроса нет в природе. Любой самый малый «женский вопрос» немедленно становится мужским: мы — неделимы, а тот факт, что «женский вопрос» все-таки есть — свидетельство аномии, нравственной болезни общества.
Дискуссии обнажили прежде всего полную несостоятельность людей партийной машины по-человечески подходить к человеку.
Вот лишь некоторые, но характерные высказывания участников: Крупской, Ярославского, Сольца, Луначарского, Лядова-Мандельштама:
«Беспартийная масса рассматривает партию как застрельщицу в создании новых норм семьи, семейного быта».
«Женская слабость» воспевалась когда-то поэтами как «вечно женственное», и нами определенно расценивается как неизбежное последствие векового рабства женщины в результате исторических условий, которые будут окончательно устранены только при коммунизме».
«Новый тип женщины выковывается (глагол! — Л.В.) на наших социалистических фабриках и заводах. Там можно наблюдать, правда, медленный, но многообещающий рост женщин будущего, красота которых ничего общего не имеет с вечно женственной красотой, воспетой поэтами старого времени. По кусочкам особый тип женщины уже воспроизводится (глагол! — Л.В.) новыми поэтами и писателями, но в целом он еще настолько весь в динамике роста, что не поддается художественному воплощению».
«Партия имеет право заглянуть в семью каждого из нас и проводить (глагол! — Л.В.) там свою линию».
«Члены нашей партии слишком мало думают об индивидуальной пропаганде прежде всего в собственной семье».
«Мы должны быть беспощадными, если выявится, что под влиянием жен коммунисты-мужья отступают от коммунистической этики».
«Из практики контрольных комиссий известно немало случаев, когда все совершенные преступления делались под влиянием буржуазных жен, иногда принявших личину коммунисток. Однако неизвестен случай, когда контрольная комиссия в таком деле поставила бы развод условием оставления в партии. В иных случаях это было бы очень к месту и давало бы соответствующие результаты».
«Партия справлялась со многими болезнями, справится и с непорядками в семейной жизни коммунистов».
«Мы имеем право требовать, и мы должны требовать от членов партии, чтобы духовное верховенство в семье принадлежало коммунистам. Коммунист, который не может домашнюю жизнь повернуть по-своему, внести в семью свое руководящее коммунистическое начало, такой коммунист очень мало стоит. Партия до сих пор слишком мало занималась семейным бытом, и этот пробел уже давно чувствуется в низах».
«Фронт беспартийных жен еще не встал перед партией как одна из важных задач».
«Семья еще долго будет являться важнейшим фактором нашей жизни. До идеала еще очень далеко».
Удивительное высказывание. Не значит ли оно, что идеал коммуниста — жизнь без семьи? Всех детей сдадим в приют, и все бабы будут наши — вот идеал?
«Настоящее освобождение женщины, настоящий коммунизм начнется только там и тогда, где и когда начнется массовая борьба (руководимая владеющим государственной властью пролетариатом) против этого мелкого домашнего хозяйства или, вернее, массовая перестройка (выделено не мной. — Л.В.) его в крупное социалистическое хозяйство».
Вот, вот — ВЛАСТЬ, борьба, перестройка — фантомы мужской силы, втискиваемые в хрупкие формы семейных отношений.
Могло ли такое отношение к жизни и человеку кончиться для человека добром в огромном масштабе?
Сегодня мы, советские люди, — новая общность — плоды той этики. И не скоро освободимся от ее влияния. Если освободимся, а не попадем в новое рабство.
От таких взглядов на женщину и мужчину, превращающих обоих в роботов партии, знаменателен переход к идее семьи. Большевик А. А. Сольц, много времени посвятивший этой идее, говорит буквально следующее:
«Семейный вопрос — это вопрос о том, как должен жить член партии в своей семье. Лучше всего об этом сказала Н. К. Крупская. Я от нее первой услышал такую удачную формулировку, что семья члена партии должна быть в известном смысле ячейкой содействия. Это должна быть такая группировка товарищей, когда один в семье живет приблизительно так же, как он живет и вне семьи, и все члены семьи должны всей своей работой и жизнью представлять нечто похожее на ячейку содействия».
Рассуждая, как добиться (глагол! — Л.В.) подобного идеала, партийцы приходят к выводу:
«Нужен резкий перелом во всем деле воспитания наших детей. Если буржуазное общество через свои школы, свои детские дома сумело проводить (глагол! — Л.В.) искусственное воспитание мещанина, против которого шла уже сама жизнь, то мы должны первый удар нанести по этому месту, изменить прежде всего дело воспитания наших детей. Можно ли коллективного человека воспитать в индивидуальной семье? На это нужно дать категорический ответ — нет! Коллективно мыслящий ребенок может быть воспитан только в общественной среде. В этом отношении лучшие родители губят своих детей, воспитывая их дома». — Так говорил и писал большевик М. Н. Лядов в 1924 году.
Результатом дискуссий стало первое в истории партии «Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) по «женскому вопросу», предписывающее все то, о чем говорилось выше. Первое вплоть до 1989 года — когда появилось последнее.
Это «Постановление» сделало свое дело: коллективное развитие человека пошло в массовом масштабе.
Женское начало с его миролюбивым, миротворческим характером не востребовал ось новой, не виданной прежде властью, провозгласившей мир, свободу, братство и поднявшей эти мирные слова на штыки. Женщина должна была стать подспорьем нового мужского общества во всех делах на равных, но без собственного лица, или полуравных: все же рожать кому-то надо, а мужчине пока что ни одному не удалось родить.
Кремлевских семей «Постановление» вроде бы не коснулось. Кремлевские жены были в массе своей женщины разумные. Интуицией, достойной внимания, они ощущали, что жизнь и «постановления» их мужей не одно и то же. Посему и держали своих командиров, вождей, комиссаров не только товариществом партийного масштаба, но и уютом, буржуазным семейным теплом, кремлевским бытом, который утрясался, укреплялся, устанавливался как некая, становящаяся незыблемой, величина.
Кремлевский быт внутри ограниченного красной стеной пространства — тема во многом неизвестная и вполне неисчерпаемая.
Коротко могу сказать одно: чтобы удержать около себя вождей, кремлевские жены должны были быть хозяйками и соратницами, марфами и мариями. Одновременно.
Все же щупальца машины достали и Кремль, не так — так этак, изувечивая человеческие отношения внутри кремлевских семей.