Жемчужина в железной оправе
Полина, Перл. На многих языках, включая идиш, «перл» означает «жемчужина». Красиво, правда? Излишне красиво для снивелированного, полуголодного, полураздетого советского общества. Но не для кремлевской жены.
Полина Жемчужина приехала в Москву из Запорожья девятнадцатилетней девушкой в 1921 году участвовать в международном женском совещании. Она уже три года была членом партии большевиков, и ее красная косынка естественно слилась на съезде с косынками многих делегаток. Однако Вячеслав Молотов, представитель Кремля, ответственный за проведение этого съезда, отметил и запомнил косынку Полины.
Жемчужина в Запорожье не вернулась, переехала прямо в Кремль, где стала одной из самых заметных его хозяек. Умная и прозорливая, видящая жизнь Кремля свежим глазом, Полина Семеновна быстро разобралась что к чему и кто к кому.
Оказавшись примерно в одних летах с женой Сталина, Надеждой Аллилуевой, Жемчужина естественно и просто стала главной ее кремлевской подругой. Молотовы некоторое время жили в одной квартире со Сталиными, и Полина знала о Надежде Сергеевне много больше, чем кто бы то ни было в Кремле.
Это она, Жемчужина, в последний вечер жизни Надежды Аллилуевой, после публичной ссоры Надежды со Сталиным, вышла со взволнованной Надеждой на улицу, и они долго гуляли вместе по Кремлю. Аллилуева жаловалась. Жемчужина слушала. Успокаивала. Пыталась понять и ее, и Сталина.
После того как Надежду Аллилуеву прислуга нашла мертвой, первыми были вызваны Енукидзе и Жемчужина.
Многие историки, в том числе и Рой Медведев, считают, что Сталин в 1937 году не тронул Жемчужину, но затаил злобу против нее и, умея ждать, дождался своего часа в сорок девятом.
Решительно не согласна. Думаю, дело тут сложнее, глубже, деликатнее. Захоти Сталин избавиться от Жемчужиной в тридцатых, он сделал бы это без труда: НКВД работало более чем отлично, запуская взгляды во все тайники жизни и быта человека, в особенности кремлевского. Жемчужина оставляла следы весьма заметные: старший брат ее являлся (глагол! — Л.В.) американским капиталистом, уехав из России в начале века. Она иногда переписывалась с ним. Чем не криминал?
Сталин сам, лично подписывал все назначения Полины Семеновны: она работала зам. наркома пищевой промышленности, наркомом рыбной промышленности, начальником управления Главпарфюмера — известной в стране фирмы «ТЭЖЭ». У нее частенько случались неприятности по работе — с кем не бывает. В 1939 году, по свидетельству Молотова, в «ТЭЖЭ» «пробрались шпионы».
Немецкие!
Видимо, наши духи были так хороши, что немцы предпочли их знаменитым французским фирмам и пожелали выкрасть их тайну. Тогда Жемчужиной объявили выговор, даже на какое-то время исключили ее из партии, но восстановили, и она продолжала возглавлять свой галантерейно-трикотажный главк.
Текстиль, духи, рыба…
Рыба и парфюмерия связаны между собой лишь отчасти, в том случае, когда из внутренностей кита берут амбру для нужд парфюмерии. Но для большевистского правления изначально никогда не важна степень подготовленности того или иного руководителя к той или иной профессии — важно быть преданным членом партии и неуклонно выполнять все партийные предписания.
* * *
«Я уехал, — вспоминает о временах своей давней ссылки Молотов, — а Сталин приехал на мое место в ссылку, и мы разминулись. Но начали переписываться. А когда познакомились, жили в одной квартире. Потом он отбил у меня девушку. Вот Маруся к нему убежала…
Вообще Сталин красивый был. Женщины должны были увлекаться им. Он имел успех. Мы жили со Сталиным в одной квартире в Кремле, в здании, где сейчас Дворец съездов построен новый. Редко, но бывало, по вечерам друг к другу заходили. Были годы, когда довольно часто это было».
Попробуем прочесть эти воспоминания сквозь строки. Тесная связь была между двумя большевиками — Сталиным и Молотовым. Чего-чего только не случалось между ними.
Отбил девушку… Такое помнится всю жизнь и вспоминается. Признавая за Сталиным первенство во всем и в личных отношениях, Молотов становится его тенью. Жена Молотова идет в лучшие подруги к жене Сталина.
«Все современники рассказывали: Полина Жемчужина очень осуждала Надю за ее страшный поступок. Не жалела, не печалилась об утере подруги, а резко возмущалась: «Она оставила ЕГО в такое трудное время. Бросила детей, прекрасно зная, что у НЕГО нет возможностей заниматься ими. Сделала сиротами и ЕГО и детей. Это просто эгоизм!»
Возникает предположение. Всего лишь предположение. Без каких-либо фактов, хотя и факты налицо. Впрочем, кому не известно, что любой факт можно интерпретировать всячески.
Так вот, возникает предположение: Полина Семеновна — не лучшая подруга Аллилуевой, а союзница Сталина. Она, возможно, любит не Надежду, а Иосифа. Разве такое трудно предположить? Сам Молотов подтверждает, что женщины влюблялись в Сталина. В семье Молотовых наверняка известно: Сталин когда-то отбил у Вячеслава Михайловича некую Марусю. Полину не нужно отбивать. Зачем уводить, можно иначе. Они — свободные марксисты и ближайшие соседи. В двадцатых идея любви, как стакана воды, — выпил и забыл — если не торжествовала на общественном уровне, то вполне нравилась некоторым людям кремлевского круга. Особенно мужчинам.
Но именно кремлевские жены были тихими, исподвольными инициаторами похорон идеи свободной любви. Почему? Кремлевский вождь на дороге не валяется. Выпустить его из рук на простор жизни в лапы любой, готовой занять ее место внутри исторического Кремля, — просто глупо. Идея свободной любви с первых же дней жизни кремлевских семей в Москве споткнулась о семейные узы, захлебнулась в чашке какао или кофе, подавилась икрой и семгой.
Однако, кто помешал бы Сталину когда-то выпить свой любовный стакан воды с лучшей подругой его жены и женой его лучшего друга и соратника? Кто помешал бы Полине…
Вот тут и появляется мысль: Полина Жемчужина-Молотова всю свою жизнь любила кроме своего мужа — семейная любовь, дело привычное — еще и Сталина не только как член партии, но и как женщина. Не примитивно, а весьма сложно, даже противоречиво, быть может, любила, ибо сама была — сложная натура.
* * *
Представьте себе квартиру Сталина и Аллилуевой, когда они уже разъехались с Молотовыми, но жили рядом, дверь в дверь. Напряженную жизнь, которую, как правило, отлично умеет разрядить остроумная и находчивая Полина Жемчужина. Уют и комфорт Полина тоже умеет создавать. Это нравится Сталину. У соседа всегда все кажется лучше. Полина выгодно отличается от своенравной и неуправляемой Надежды.
Представьте себе совместные домашние разговоры, по душам, интересные, вчетвером. В застолье. Рассудительная Полина Жемчужина всегда настойчиво, безапелляционно держит сторону Сталина. Какой контраст с Надеждой! Хотя Полина как женщина вряд ли сильно нравится ему: слишком активна, чересчур партийна. Политизируя женщину, мужчина утрачивает к ней интерес как к женщине. Надо бы помнить об этом.
Представьте себе первый год и последующие годы жизни Сталина без Аллилуевой. Все тридцатые. Соседка Полина у Сталина на подхвате. Имея, в свою очередь, на подхвате целый штат обслуги и охраны, Полина берет на себя многие домашние проблемы Сталина. Все складывается удачно: их дочери почти ровесницы. Обе Светланы растут вместе. Сталину это удобно: Полина, как никто, может дать самый умный житейский совет, как никто, понимает в проблемах воспитания лучших кремлевских девочек. Он доверяет ей свою Светлану. Деталь: дочь Молотовых младше сталинской — названа Светланой, как и та. Полине Семеновне явно хотелось, чтобы ее девочка звалась так же, как и ЕГО девочка.
У Полины всегда все самое лучшее. У Молотовых самая лучшая квартира в Кремле. Позднее Молотову, под внимательным присмотром Полины Семеновны, строят самую лучшую дачу: исключительность объясняется необходимостью проводить на этой даче правительственные и международные приемы. Вспомним слова ворошиловской снохи: «Полина Семеновна Жемчужина-Молотова считала, что ей все было можно».
Полина ставит образование двух девочек Светлан на серьезные рельсы: иностранные языки — английский, немецкий, французский, музыка: «Девушку в будущем очень украсит, когда она в разгар вечеринки вдруг сядет за пианино и заиграет полонез Огинского».
Гимнастика.
Если Светлана Сталина не хочет целиком исполнять программу Полины Семеновны, Жемчужина не настаивает, но свою дочку она выучит всему.
Обе Светланы вместе посещают саму Дорис Харт-Максину и берут у нее уроки английского. Последняя заслуживает отдельного разговора.
Молодая коренная англичанка из семьи со средним достатком, увлекшаяся коммунистическими идеями, была в начале тридцатых откомандирована английской коммунистической партией в советское посольство, под эгиду посла И. Майского. В помощь ему. Она работала в канцелярии посольства, была незаменима на приемах как переводчица и информатор о разговорах между собой всех говорящих по-английски гостей. В то время это не считалось зазорным. Честная английская девушка Дорис не была доносчицей, она была просто преданным членом партии.
Там, в посольстве, встретилась Дорис с простым русским парнем, Алексеем Максиным, шофером посла. Он не блистал красотой, но, надевая целлулоидные очки, кожаную куртку, шоферские перчатки с крагами — этакий герой своего времени, как позднее космонавт — водил красивые машины «роллс-ройс» и «паккард»; демократически настроенный посол Майский иногда разрешал ему прокатить Дорис на этих машинах. Влюбившийся по уши в обаятельную Дорис, Алексей купил мотоцикл и катал ее, когда под рукой не было шикарных машин. Все посольство с интересом и жарким сочувствием наблюдало развивающиеся отношения, подогревало их.
Кончилось тем, что Дорис уехала с Алексеем в Москву. Она стала диктором, лучшим диктором Всесоюзного радио на английском языке. Долгие годы наша страна вещала на западные страны голосом Дорис.
Уроки английского у Дорис Максиной стали высшей точкой кремлевского аристократизма: она никому не давала уроков, но для двух Светлан сделала исключение. Дорис рассказывала мне:
«Девочки приходили вдвоем и занимались вместе. Они обе были очень милые. Скромные. Пальтишки на них выглядели бедно. Однажды Светлана Молотова, заметив, что я смотрю на потертый мех шубы, сказала: «Мама не разрешает выряжаться, когда я иду в город. Мы должны быть скромными, на нас все смотрят, вся страна».
Мой муж, Олег Васильев, учившийся в институте Международных отношений со Светланой Молотовой, однако, свидетельствует иное:
«Она каждый день меняла туалеты. Ее в институт привозили на машине. Когда я, поднимаясь по институтской лестнице, ощущал от начала лестницы до конца сильный запах французских духов, можно было не сомневаться: здесь только что прошла Светлана Молотова».
Разноголосица объяснима временем: Дорис учила девочек Светлан в конце тридцатых, мой муж поднимался по институтской лестнице в конце сороковых.
* * *
Итак, есть предположение, что политическая верность Сталину, провозглашаемая Полиной Жемчужиной, бывшая в значительной степени верностью любящей женщины, оказалась той самой веревкой, которая связала ему руки в тридцать седьмом и далее — в тридцать девятом. Он не хотел лишаться Полины Семеновны.
* * *
После смерти Аллилуевой место «самой-самой» дамы Кремля пустовало. Осторожно и негромко к нему вскоре примерилась Полина Семеновна и как-то своеобразно села. Разумеется, негласно. Вроде бы неохотно. Просто потому, что больше нет никого. На время. На десять дней. На десять месяцев. На десять лет. И далее — как получится. Она освобождала его мгновенно, чувствуя то или иное настроение Сталина. И опять, как бы с краешку, садилась. Думаю, это стало раздражать Берию с первых же дней появления в Москве на его главной роли. Думаю он сразу собрал на нее материал — неприятности Жемчужиной в конце тридцатых — тому подтверждение. Но Сталин не согласился. А может, и Молотов не позволил. Однако пятно тогда появилось на ее платье и лишь поблекло.
Неприятности тридцать девятого года, похоже, ничему не научили Полину Семеновну — она не относилась к категории пугливых или осторожных женщин.
Какой это был характер!
Соня — дочь шофера Молотова — вспоминает: «22 июня 1941 года нас застало в Крыму. Рано утром Вячеслав Михайлович позвонил из Москвы Полине Семеновне, чтоб мы срочно выезжали в Москву. Полина Семеновна спокойно собралась, собрала нас. Она вызвала парикмахершу, в 12 часов ей делали маникюр, и она слушала выступление Вячеслава Михайловича по радио. Эвакуировались в Вятку, к родственникам Вячеслава Михайловича. Потом. Полине Семеновне посоветовали поехать в Куйбышев. В 1942 году вернулись в Москву».
* * *
Рассказывает Екатерина Сергеевна Катукова:
— В 1945 году я жила в Саксонии, где служил мой муж, маршал Катуков. По пути в Карловы Вары к нам заезжали многие члены советского правительства. Принимала я у себя и Полину Семеновну с дочерью. Обе были роскошно одеты: все в мехах, на Светлане норковый палантин. Жемчужина была очень умная, очень властная женщина. В сопровождении у них было пятьдесят человек — я это помню, потому что встала проблема всех разместить. Прилетели они самолетом, со своими врачами, но жили отдельно от обслуги — у нас на вилле.
После нас Жемчужина с дочерью поехала в Карловы Вары. Я тоже поехала туда. И хотя всего несколько дней назад Полина Семеновна жила на вилле у нас в гостях, в Карловых Варах она меня уже не замечала и не здоровалась.
* * *
Во время Отечественной войны возник Еврейский антифашистский комитет. В 1948 году на карте мира появился Израиль. Его создали по решению ООН, при активном содействии СССР. Мы первыми объявили об установлении дипломатических отношений с Израилем. Послом Израиля в Москве стала Голда Меир.
Еврейские жены вождей, естественно, ощутили себя дочерьми своего народа. Но если Екатерина Ворошилова, Мария Каганович и другие спрятали это ощущение подальше, то Полина Жемчужина вся раскрылась навстречу новому чувству.
Жемчужина устроила прием в честь Голды Меир и стала бывать у Голды. Говорили, что Полина и Голда Меир вообще школьные подруги. Говорили, что Полина Жемчужина вместе с Голдой Меир выработала план и подготовила бумагу в ЦК с просьбой объявить Крым Еврейской автономной областью.
Началась кампания против безродных космополитов. Массовые репрессии. А у Жемчужиной идет такая игра!
Верная «сталинка», Полина Семеновна, кажется, немножко забылась?
Все бумаги на Жемчужину, как старые, так и новые, были у Берии в порядке. Оставалось пустить их в ход. Берия ждал своего часа. В атмосфере всеобщей охоты на еврейских ведьм, ощущая к 1949 году уже определенную отдаленность Сталина от Жемчужиной и ее домашнего уюта, Берия представил вождю документы на Жемчужину.
«Когда на заседании Политбюро он (Сталин. — Л.В.) прочитал материал, который чекисты принесли ему на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали. Но дело было сделано — не подкопаешься, — говорил Молотов Феликсу Чуеву, — чекисты постарались. В чем ее обвиняли? В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотела сделать Крым Еврейской автономной областью… Были у нее слишком хорошие отношения с Михоэлсом…
— И ты поверил! — закричала она, когда я сказал, в чем ее обвиняют. Конечно, ей надо было быть более разборчивой в знакомствах. Ее сняли с работы, какое-то время не арестовывали. Арестовали, вызвав в ЦК. Между мной и Сталиным, как говорится, пробежала черная кошка.
Она сидела больше года в тюрьме и была больше трех лет в ссылке. Берия на заседаниях Политбюро, проходя мимо меня, говорил, верней, шептал мне на ухо: «Полина жива!»
* * *
Красивая картинка. Сидят на Политбюро мужчины, как пауки в банке. У каждого своя слабина, за каждым крылатый страх. И двое вершителей, Сталин и Берия способны в секунду исправить положение, но ни один политмуж не решается поднять вопрос о собственной жене. Все вместе взятые ломают какую-то невообразимую комедию, пахнущую бедой.
— А она мне сказала: «Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся». В конце 1948-го мы разошлись. А в 1949-м, в феврале, ее арестовали, — свидетельствует Молотов.
* * *
Татьяна Кирилловна Окуневская, попавшая на Лубянку в одно время с Полиной Семеновной, вспоминает:
«Однажды в открытую дверь камеры я услыхала громкий капризный и знакомый мне скрипучий женский голос, требовавший:
— Позвоните мужу! Пусть он пришлет мне диабетические таблетки! Я тяжело больной человек! Вы не имеете права кормить меня всякой баландой!
— Это Жемчужина, жена Молотова, — объяснила мне сокамерница, — никак не может привыкнуть к новым условиям. Не понимает, что ее мужу сейчас не до нее — может быть, сам уже «сидит». (Глагол! — Л.В.)
Молотов сидел… на заседаниях Политбюро и, быть может слова Берии — «Полина жива» — были для него тогда единственным эликсиром жизни.
Много лет спустя, после похорон Жемчужиной, Молотов Сказал:
— Мне выпало большое счастье, что она была моей женой. И красивая и умная, а главное — настоящий большевик, настоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась нескладно из-за того, что она была моей женой. Она пострадала в трудные времена, но все понимала и не только не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают, ибо тот, кто очерняет Сталина, будет со временем отброшен.
* * *
Разойдясь с Молотовым в сорок восьмом и уйдя жить к сестре и брату, Полина Жемчужина некоторое время была на свободе и сильно тосковала по дому. Но, опасаясь подвести (глагол! — Л. В.) семью, она никак не давала о себе знать. Лишь изредка вечером, после своей работы, к ней заезжал на красном «Москвиче» зять, муж Светланы. Он рассказывал семейные новости и вез опальную тещу за город, прямо к забору молотовской правительственной дачи.
Они гуляли вдвоем и ей казалось, что она почти побывала дома.
Можно ли вообразить: вчера еще гордая, независимая, бесстрашная, властная (да чертову дюжину эпитетов можно найти для Жемчужиной) Полина Семеновна сегодня — раздавленная паровым катком партийной машины несчастная женщина, со дня на день ожидающая тюрьмы.
И терпит все безропотно, все принимает как должное.
А ее любящий муж сидит за забором, отдыхает от тяжких партийных трудов и в ус не дует? Вряд ли. Он тоже мучается, переживает, испытывает массу неудобств в связи с отсутствием своей властной хозяйки дома.
Но он не пойдет к Сталину с требованием оставить жену в покое. Он не бросится вызывать на дуэль Берию — какая дуэль в двадцатом веке, в СССР, между двумя партийными вождями?
Он будет молчать и терпеть во имя… коммунизма, светлого будущего, в которое верит, как верит он и в вину Полины Семеновны.
Да, да, верит — таково правило игры у руля машины.
* * *
В день похорон Сталина, 9 марта 1953 года, отнюдь не убитые горем соратники мертвого грозного вождя Хрущев и Маленков, спускаясь с трибуны Мавзолея, подошли к Молотову и поздравили его с днем рождения.
— Какой тебе сделать подарок? — спросили они, переглянувшись между собой.
— Верните Полину! — резко сказал Молотов и, наклонив голову, быстро пошел от них.
Хрущев и Маленков передали просьбу Берии. К этому дню Полина Семеновна уже сидела в Москве, на Лубянке: в связи с «делом врачей» ее вернули из кустанайской ссылки в тюрьму, заново обвинив в сионистском заговоре.
В тюрьму проник слух о болезни Сталина. У Жемчужиной начались серьезные переживания — О НЕМ. Возможно, была она единственной узницей ГУЛАГа, кто страстно желал здоровья Сталину.
Десятого марта Жемчужину вызвали к Берии. Он встретил ее возгласом:
— Героиня!
Она отвела от себя его руки. Спросила:
— Как Сталин?
В голосе были неподдельные волнение, тревога, надежда. Узнав, что его больше нет, она без чувств упала на пол. В кабинете Берия был тогда и муж Полины Семеновны, Вячеслав Михайлович Молотов.
* * *
Когда ее арестовали, все думали: в тюрьме она не выживет. Дочь ничего не знала о матери.
После тюрьмы Жемчужина, по мнению некоторых, выглядела лучше, чем когда бы то ни было. Непонятные болезни, точившие ее прежде, исчезли.
Такое нередко случается с людьми — попав в сложные условия, они собирают все силы и в сопротивлении, выживая, начинают функционировать нормально.
Позднее, она перенесла три инфаркта и операцию на сердце: ничто даром не проходит.
* * *
Кто помнит сегодня Полину Жемчужину? Молотов умер, дочь их, Светлана, умерла. Внуки?
Зная, что поэт Феликс Чуев в последние годы посещал Молотова и выпустил книгу бесед с ним, я спросила его:
— Кто мог бы рассказать мне о Полине Жемчужиной?
— Никого не осталось.
— А внуки?
— Там трое внуков. Но им это (выделено мной. — Л.В.) уже не нужно.
И я, недоверчивая, поверила. Не стала искать типичных кремлевских внуков, которым сегодня хотелось бы забыть, кем были бабушка и дедушка.
Но что-то точило меня: «Пойди, найди, убедись сама» — шептал внутренний голос.
И вот сижу на кухоньке в квартире Ларисы Алексеевны, переводчика художественной литературы с английского и на английский, специалиста по творчеству прерафаэлитов, старшей внучки Полины Семеновны.
— Меня в семье называли «бабушкин хвостик». Вернувшись из ссылки, бабушка сразу взяла меня к себе, и я воспитывалась у Молотовых. Моя мама по характеру была большой ребенок. Она в детстве была сильно защищена, и это, видимо, сделало ее вечной девочкой. Бабушка не хотела повторять со мной этой ошибки.
«Жизнь очень сложна», — говорила она.
Бабушка была сильная птица, закрывающая гнездо своими крыльями. Они с дедушкой активно занимались моим воспитанием и образованием. Все, что я знаю и умею, все во мне хорошее — это бабушкина заслуга. Все плохое — собственное приобретение.
Она учила всему, считая, что «жизнь может измениться в любую минуту. Нужно быть готовой».
Бабушка и дедушка развивали мою память и восприятие. С малых лет по вечерам я должна была рассказывать им, что видела за день, как качались деревья, какие были запахи. Потом все это я пересказывала им по-немецки.
Какая она была? Необыкновенная. Внешне — настоящая леди. Очень добрая и заботливая. К ней шли толпы, даже когда дед был уже в опале, при Хрущеве. Она всем помогала.
У них была история с детским домом. С сорок третьего года он и она посылали свои орденские купоны в один московский детский дом. (Это купоны за ордена. Они превращались в деньги по правилам того времени. — Л.В.) Орденов у обоих хватало. Поступка своего они не афишировали. В пятьдесят седьмом году деда отправили в опалу — послом в Монголию, а спустя некоторое время в МИД пришла телеграмма из детского дома с вопросом: где средства и почему они перестали поступать? Тут и выяснилось, что средства были не мидовские, а лично молотовско-жемчужинские.
Несколько лет назад я была на кладбище и увидела у могилы моих деда и бабушки старую женщину. Она кланялась могиле в пояс и говорила: «Здравствуйте, Полина Семеновна! Здравствуйте, Вячеслав Михайлович! Святые вы были люди. Пока вы были живы, сироты были сыты».
Я, конечно, подошла. Это была нянечка из того детского дома.
— Вспоминала ли ваша бабушка, — пытаю я Ларису Алексеевну, — время тюрьмы, ссылки? Весь свой страшный период жизни?
— Она ушла «туда» в беличьей шубке и вернулась в ней, потертой и залатанной. Она говорила о том времени: «Мне «там» было нужно только три вещи: мыло, чтобы быть чистой, хлеб, чтобы быть сытой, и лук, чтобы не заболеть».
Когда она пришла «оттуда», то сразу свалилась. Наверно, полгода лежала на диване, в столовой и с этого дивана руководила всем домом.
У нее после ссылки дрожали руки, но она старалась преодолеть это, вышивала. Могла перетерпеть любую боль. И часто говорила, что жизнь очень сложна. Повторяла: «Я всегда верила, что дед меня спасет, и мы опять будем вместе».
— Скажите, — спрашиваю я Ларису Алексеевну, а сердце мое готово выскочить из груди в предчувствии любого ответа, способного подтвердить, а скорее, опровергнуть мое предположение о любви Жемчужиной к Сталину, — как вы думаете, Полина Семеновна любила Вячеслава Михайловича?
— Они очень любили друг друга. Такая любовь — одна на миллион. Скрывали друг от друга свои боли. Она ему создала режим и прекрасную домашнюю атмосферу: никто ни на кого не кричал — голоса не повышали. Он лишь иногда говорил: «Поленька, мы с тобой спорили — я был неправ». Их поступки никогда не расходились со словами. Она умирала и звала его. Спустя много лет умирал он, я сидела у его кровати, он принимал меня за нее и звал: «Поля, Поля».
— Почему вас называли «бабушкин хвостик»?
— Мне было шесть лет, когда она вернулась и взяла меня к себе. И мы были очень привязаны друг к другу. Я ходила с нею даже на ее партсобрания.
Она воспитала маму в изнеженности, но, пройдя жизнь, считала такое воспитание ошибкой. Меня воспитывала крепкой и сильной. Внушала мне это. И внушила. Я свою маму-девочку всегда ощущала своей дочкой, — говорит хрупкая Лариса Алексеевна. — Мама моя очень переживала то, что свалилось на нашу семью в пятидесятых и после. Она читала всю ложь и пасквили на деда и страдала. Думаю, это ускорило ее смерть. Умерла мама внезапно, встала и упала — разрыв сердца.
* * *
Что знаем мы о наших близких? Какие тайны их молодости известны нам? Нужно ли знать эти тайны?
Не существует на сей счет нравственных кодексов. У каждого свое понимание.
Я узнала некоторые секреты своих родителей много позднее их ухода из жизни. И что? Они стали мне еще ближе, понятнее.
Жемчужина была слишком полнокровной натурой, чтобы смотреться однозначно, однобоко.
Молодая жена кремлевского вождя, с неограниченными возможностями внутри узкого властного мира.
Зрелый советский нарком в юбке, обладающий большой властью.
Хозяйка большого гнезда.
Все это разные люди в одном человеке.
Я наводила Ларису Алексеевну на разговор о Сталине и Жемчужиной, но она уходила от этого разговора, возможно, потому, что не видела в моих вопросах подвоха. Ей, вероятно, в голову не приходила мысль о любви бабушки к Сталину.
А может быть, я ошибаюсь?
* * *
Вторая, младшая внучка Полины Семеновны, Любовь Алексеевна, рассказывает:
— Бабушка была женщиной высокого класса. Сильная, властная, целеустремленная, справедливая. Мне исполнилось 15 лет, когда она умерла 1 мая 1970 года. Она много занималась внуками, вообще была стержнем семьи, душой дома. О тюрьме и ссылке никогда не говорила — я узнала об этой странице жизни после ее смерти. Безгранично была предана партии, и в старости из последних сил ходила на партийные собрания. Искренно верила в коммунистическую идею. Без фальши.
Внуков учила всему: готовить, шить, вязать; если сами делать не будем, сможем домработницу научить. Свою домработницу, деревенскую, ничего не умеющую девчонку, превратила в первоклассную повариху. В доме вела борьбу за чистоту и порядок. Дед жил по установленному ею режиму. Вся еда по часам. В определенные дни было определенное меню. Если она что решила, изменить ничего нельзя. В среду всегда готовилась молочная лапша. И хоть тресни, лапша была. В этом смысле дед дома жил в тяжелом режиме. Но может, потому он так долго прожил, что она создала ему все условия.
Любовь Алексеевна ведет меня по квартире, подводит к большим фотопортретам бабушки и деда. Глядя на них, вспоминаю, что точно такой же официально-партийный портрет Молотова висел над моей кроваткой в эвакуации. Почему? Расскажу дальше. Фотография Полины Семеновны обнаруживает породистое библейское лицо с вьющимися волосами, изящные кисти рук, надменный взгляд.
Она была, конечно, несравненно сильнее деда характером. Тонкая фигура, высокая грудь, ногти вот такие! Перед смертью ей делали маникюр.
— Они разошлись, перед тем как ее посадили?
— Да. Она была инициатором развода. Ушла к сестре и брату. Там их всех взяли. Сестра погибла в тюрьме.
— Скажите, у вас есть связь с американским братом бабушки?
— К сожалению, никакой. Они прислали соболезнования, когда бабушка умерла, — в американской прессе было сообщение о ее смерти, — и все. Сейчас хотелось бы найти их, но не знаю как… («Сейчас», то есть в те времена, когда безумия дедушкиного времени канули в Лету. — Л.В.)
— Они любили друг друга? — предчувствуя положительный ответ, спрашиваю я.
— Более любящих друг друга людей я не видела, — отвечает она мне. — Не просто сюсюкающие старички, а двое влюбленных. У нее на первом месте был дед, потом уже все мы.
Вот и снова накрылось мое романтическое предположение о тайной любви Полины к Иосифу. Она, оказывается, любила только своего высокопоставленного мужа и ушла жить к сестре и брату, чем погубила их, — лишь бы спасти его.
Знай Любовь Алексеевна о моем «смелом» предположении, она презрительно отвергла бы его. Не удивляюсь. Легко представлять себе предков идеально ходульными героями, которым чуждо все человеческое, будучи при том вполне современно-раскованными, прочно стоящими на зыбком фундаменте посткремлевского благополучия, созданного этими предками.
Я все же стою на своем: Полина Жемчужина любовь к Сталину переплавила (глагол! — Л.В.) в преданность вождю и партии.
— Вы спрашивали деда, почему он не заступился за нее?
— Он считал, что если бы поднял голос, ее уничтожили бы. Эти правительственные мужики все были заложники.
* * *
Они менялись. Сильно менялись кремлевские женщины. В 20-х эхо были раскованные хозяйки жизни, не чуждые безумств; в 30-х становились «парттетями» с большей или меньшей долей партийности; в 40-х они несколько расслабились. И расслабившаяся чуть сильнее других была крепко одернута.
* * *
В конце пятидесятых, когда Сталина развенчали, она говорила ЕГО дочери: «Твой отец был гений. Он уничтожил в нашей стране пятую колонну, и когда началась война, партия и народ были едины».
Переживая за своего исключенного отовсюду при Хрущеве мужа, Жемчужина не желала дать его в обиду. И себя также. Она презирала послесталинское правительство, писала письма, в категорических формах требуя целого ряда привилегий: повышения пенсии, предоставления загородной дачи.
«Если вы его не уважаете, то я все-таки была наркомом и членом ЦК». Предоставили им совминовскую дачу в Жуковке, а в 1967 году повысили пенсию до 250 рублей.
Вся молотовская семья, все знакомые Жемчужиной и сам Молотов вспоминают, что Полина Семеновна никогда не меняла своего отношения к Сталину, до последнего дня была страстно предана его памяти и ненавидела Хрущева прежде всего за измену Сталину, не могла слышать ни слова против своего вождя:
— Вы ничего не понимаете в Сталине и его времени! Если бы вы знали, как ему трудно было сидеть в его кресле!
У Светланы Аллилуевой, которая удивляется верности Полины памяти Светланиного отца, есть строки: «Полина Молотова мелко накрошила чеснок в борщ, уверяя, что «так всегда ел Сталин».
* * *
Внучка Полины Семеновны рассказала мне «семейное предание»:
— У бабушки за обедом еду быстро подавали и быстро уносили. И Сталин, когда обедал у них, всегда говорил: «Я у вас не наедаюсь, пойдем ко мне, посидим за обедом».
Полина любила Сталина в жизни и смерти?
Она не могла простить или не простить ему свою ссылку и Лубянку — она не считала его виноватым перед нею?
Как сказала Ахматова:
От других мне хвала — что зола,
От тебя и хула — похвала.
Она «понимала» его репрессии против еврейского народа?
Ей легче было признать виновной себя, чем ЕГО? Всю свою жизнь она думала и поступала в унисон с НИМ?
Сталин не внял ее желанию дать евреям счастье в СССР и наказал ее тюрьмой за это желание. Для нее признать ЕГО неправоту означало перечеркнуть свои идеалы.
Она была не библейской, а советской Эсфирью.
Две большие разницы, как говорят в Одессе.
P.S. А может быть… Все она знала, все понимала, все ненавидела и выживала?
Но может ли быть?
* * *
«Дело» Жемчужиной П. С. (фрагменты)
Четыре бледно-голубые папки. Три первых — допросы обвиняемой и свидетелей. Очные ставки. Четвертая папка содержит документы, приобщенные к делу, — это личная переписка обвиняемой с разными людьми. Поздравления, присланные ей к праздникам. Просьбы. Обращения писательницы Серебряковой, попавшей в тюрьму, В. Белинкова — просит о своем сыне Аркадии, арестованном за «написание антисоветского романа», — жалобы работниц разных фабрик, тоже попавших в тюрьму.
Все письма небезответны — Жемчужина обращается к прокурорам, судьям, просит разобраться, устроить дополнительное расследование. Ей отвечают, разбираются.
Она переписывается с сосланной писательницей Галиной Серебряковой, интересуется ее новым романом, берется перепечатать его на машинке. Пытается облегчить участь тяжело больного Аркадия Белинкова. Есть среди писем, приобщенных к делу, записка академика Лины Штерн к Жемчужиной с просьбой передать письмо Молотову, есть и копия письма Штерн, она просит Молотова как министра иностранных дел помочь ей быстро оформить документы для поездки делегации ученых-физиологов в Австралию.
Есть в четвертом томе копия письма Жемчужиной ее брату, американскому капиталисту.
Нехорошо, конечно, читать чужие письма, но эти письма прочитало большое количество недоброжелателей моей героини, они превратили их в обвинительные документы.
У меня даже нет ощущения, что передо мной письма. Но это письма. Вот криминал — брату, в Америку:
«Здравствуйте, мои дорогие.
Пользуясь случаем, что кое-кто едет в ваши края, решила вам написать несколько строк. Живем мы очень хорошо. В стране широко развернулись восстановительные работы, идет усиленная работа по залечиванию ран, причиненных нам фашистскими захватчиками. Народ самоотверженно трудится и успешно выполняет новый пятилетний план. Светланочка закончила школу-десятилетку на аттестат зрелости с золотой медалью, а сейчас учится в институте международных отношений. Светлана прекрасно знает английский язык, если твои дочери приедут, то она сумеет с ними свободно говорить. Я работаю там же по текстилю, к сожалению, часто хвораю… Привет Соне и всем детям, целую всех вас.
Ваша (без подписи).
5.10.46».
Среди материалов, компрометирующих Жемчужину, находится в «Деле» письмо артиста Михоэлса от 18 апреля 1945 года.
«Глубокоуважаемая, дорогая Полина Семеновна.
Прошу Вас заранее простить меня, что решаюсь беспокоить Вас. Дело общественного порядка (вообще-то, по-моему, сугубо личного порядка, но в те годы, как мы уже видели, лично не имело общественного значений, посему сказать «дело личного порядка» означало обречь его на провал. — Л.В.), это единственное, что придает мне смелости. Речь идет об известном нашем советском критике Гурвиче Абраме Соломоновиче, который в сравнительно молодом возрасте заболел частичным параличом. По свидетельству врачей, болезнь поддается лечению. Зная вашу отзывчивость, прошу вашего любезного содействия по устройству его в кремлевскую больницу. Повторяю, что мне чрезвычайно трудно досталась решимость беспокоить Вас, и я надеюсь, что Вы меня простите.
С чувством глубокого уважения к Вам и признательности,
Михоэлс».
Обыкновенная просьба. Похожа на письмо Клары Цеткин к Енукидзе по поводу Фортунато. Не правда ли?
* * *
Понять происхождение «Дела» Жемчужиной можно, зная международную обстановку конца сороковых годов и внезапно испортившиеся взаимоотношения между СССР и только что возникшим Израилем: Жемчужина попала на Лубянку с обвинением в том, что «она на протяжении ряда лет находилась в преступной связи с еврейскими националистами и совместное ними проводила вражескую работу против советского государства» (выписка из обвинительного заключения).
Привожу лишь часть материалов, наиболее типичных для понимания ситуации, характеров, законности и нравственности того времени.
Из протокола очной ставки между Жемчужиной и Фефером (поэт, член Еврейского антифашистского комитета. — Л.В.). От 6.12.1948 г.:
«ФЕФЕР: Михоэлс, заходя в Еврейский антифашистский комитет, часто говорил мне о посещении Жемчужиной спектаклей Еврейского театра. С его слов, он имел беседу с Жемчужиной во время ее посещения спектакля «Фрейлехс» в комнате художественного руководителя. Он говорил о том, что Жемчужина восхищается спектаклем и что она вообще очень интересуется нашими делами, о жизни евреев в Советском Союзе и о делах Еврейского антифашистского комитета. Спрашивала, не обижают ли нас. Характеризуя отношение Жемчужиной к евреям, а также высказывая свое мнение о ней, Михоэлс сказал: «Она хорошая еврейская дочь». Как мне рассказывал Михоэлс, он жаловался Жемчужиной, что дела плохие, чувствуется неприязнь к евреям. На это Жемчужина ему ответила: «Ну, знаете, наверху не очень…»
ВОПРОС СЛЕДОВАТЕЛЯ К ФЕФЕРУ: Это что значит?
ФЕФЕР: Я так посмотрел на него и спросил, как это понимать? Эти слова надо понимать так: это не местное явление. Среди руководителей есть такая тенденция, линия ущемления, ограничения, притеснения евреев. Так понял ее трактовку Михоэлс.
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Что вы можете сказать?
ЖЕМЧУЖИНА: Это все выдумки или Михоэлса, или Фефера.
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Вы были на спектакле, имели беседу с Михоэлсом?
ЖЕМЧУЖИНА: На спектакле была, но я отрицаю содержание разговора между мной и Михоэлсом в изложении Фефера. (Во время этого допроса Михоэлса уже нет в живых. — Л.В.)
ВОПРОС К ФЕФЕРУ: Вы в синагоге были 14 марта 1945 года?
ФЕФЕР: Я мало туда хожу, но в этот день был. 14 марта 1945 года в синагоге было богослужение по погибшим евреям во второй мировой войне. Там было много народу, в том числе артисты Рейзен, Хромченко, Утесов, были академики, профессора и даже генералы, там же я видел и Жемчужину с братом. Я был, я сидел в пятом или шестом ряду, я смотрел на амвон. Женщинам, по религиозным обычаям, полагается сидеть наверху, но в исключительных случаях, когда речь идет о больших, весьма почетных людях, допускаются отступления. Оно было допущено в отношении Жемчужиной.
ВОПРОС К ФЕФЕРУ: Жемчужину видели все присутствующие?
ФЕФЕР: Народ ее знает, ее узнала вся еврейская верхушка, которая была там.
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Были вы в синагоге?
ЖЕМЧУЖИНА: Нет, я не была, сестра была.
ВОПРОС К ФЕФЕРУ: Вы подтверждаете, что именно Жемчужину видели в синагоге?
ФЕФЕР: Жемчужина была в синагоге, и об этом все евреи в городе говорили.
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Вы по-прежнему отказываетесь?
ЖЕМЧУЖИНА: В синагоге я не была».
* * *
Из протокола очной ставки между Жемчужиной и Зускиным (администратор Еврейского театра, член Еврейского антифашистского комитета. — Л.В.). От 6.12.1948 г.:
«ВОПРОС СЛЕДОВАТЕЛЯ К ЗУСКИНУ: На похоронах Михоэлса присутствовала Жемчужина?
ЗУСКИН: Да, присутствовала. Дело было так. Вечером 15 января 1948 года я стоял у гроба и принимал венки у всех организаций, в это время увидел Полину Семеновну, я поздоровался с ней и выразил ей печаль по поводу смерти Михоэлса. Во время беседы Полина Семеновна спрашивает, как вы думаете, что здесь было — несчастный случай или убийство? Я говорил на основании сообщения, которое мы получили: Михоэлс погиб в результате автомобильной катастрофы, его нашли в 7 часов утра на улице невдалеке от гостиницы, а Полина Семеновна возразила мне и сказала, что дело обстоит не так гладко, как это пытаются представить, — это убийство.
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Вы это говорили?
ЖЕМЧУЖИНА: Нет.
ВОПРОС К ЗУСКИНУ: Вы в синагоге были 14 марта 1945 года?
ЗУСКИН: Да, был. Там я видел Полину Семеновну, она сидела сбоку.
ВОПРОС К ЗУСКИНУ: Вы уверены, что это была Жемчужина?
ЗУСКИН: Я утверждаю это и ничего не выдумываю. Я поздоровался с ней.
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Подтверждают это Фефер и Зускин, который вас хорошо знает и даже здоровался с вами в синагоге, что вы на это скажете?
ЖЕМЧУЖИНА: Не была я в синагоге».
* * *
Из протокола очной ставки между Жемчужиной и Слуцким. От 26 декабря 1948 г.:
«ВОПРОС К СЛУЦКОМУ: Расскажите, какое отношение имеете вы к московской синагоге?
СЛУЦКИЙ: Я, Слуцкий, с 1941 года являюсь членом двадцатки московской синагоги, отвечающей за ее деятельность.
ВОПРОС К СЛУЦКОМУ: Вами сделано заявление о том, что 14 марта 1948 года, когда было моление в синагоге, там присутствовала Жемчужина?
СЛУЦКИЙ: Да, такое заявление я сделал и его подтверждаю. В этот день я, как член двадцатки, был одним из распорядителей. Я принял меры, чтобы пропустить (глагол! — Л.В.) Жемчужину в синагогу. У нас в синагоге такой порядок, что мужчины находятся внизу, в зале, а женщины — на втором этаже. Для Жемчужиной мы решили сделать исключение и посадить ее на особо почетное место в зале. Когда я увидел Жемчужину с двумя родственниками, женщиной и мужчиной, я растолкал (глагол! — Л.В.) толпу и пропустил ее вместе с родственниками в зал.
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Вот еще один гражданин говорит о вашем участии в богослужении в синагоге 14 марта 1945 года. Что вы на это скажете?
ЖЕМЧУЖИНА: Я уже сказала, что в синагоге я не была. Все это неправда».
* * *
Почему она отказывается?
Посетить любой храм для члена партии, ответственного работника — почти преступление. Это значило тогда расписаться (глагол! — Л.В.) в своем тайном пристрастии к религии, что, в свою очередь, означало несовместимость с партийностью.
* * *
Из протокола допроса арестованной Жемчужиной П. С., 1897 года рождения, уроженки станции Пологи Гуляйпольского района Днепропетровской области, из рабочих, еврейки, со средним образованием, бывшего члена ВКП(б) с 1918 года, до ареста нигде не работала. От 4.2.1949 г. (Как известно, ее сняли со всех должностей. — Л.В.):
«ВОПРОС: Жемчужина — это ваша настоящая фамилия?
ЖЕМЧУЖИНА: Нет, моя урожденная фамилия Карповская Перл Семеновна, а Жемчужина — это моя партийная кличка.
ВОПРОС: Вы что, работали в подполье?
ЖЕМЧУЖИНА: Да.
ВОПРОС: Где?
ЖЕМЧУЖИНА: На Украине, в период пребывания там армии Деникина.
ВОПРОС: Кто вас оставлял на подпольной работе в белогвардейском тылу?
ЖЕМЧУЖИНА: Я сама там осталась в силу сложившихся обстоятельств. В 1918 году Запорожской городской партийной организацией я была принята в члены РКП(б) и, спустя некоторое время, стала заведовать отделом Запорожского губкома партии. Осенью 1919 года в Запорожье было предпринято Деникиным наступление в связи с чем весь аппарат губкома партии начал эвакуироваться в Киев. Вместе с группой работников губкома эвакуировалась в Киев и я. Здесь мы явились в ЦК КП(б)У и нас группами разослали в действующие части Красной Армии. Я, например, была направлена политработником в Девятую армию, дислоцирующуюся в районе станции Дарница. По прибытии на станцию Дарница меня зачислили в один из полков Красной Армии, в составе которого я находилась около двух месяцев, после чего вынуждена была бежать обратно в Киев, так как наш полк подвергся нападению со стороны белогвардейских войск и был полностью рассеян.
ВОПРОС: Как следует из ваших показаний, на фронт вас послали для налаживания политработы в войсках, а вы вместо этого бежали в Киев. Как вы это расцениваете?
ЖЕМЧУЖИНА: Теперь я рассматриваю это как бегство с поля боя, но тогда я была молодая и не понимала, что от меня требовалось. К тому же комиссар нашего полка Семенов заявил нам тогда, что положение создалось безвыходное, и предложил уничтожить личные документы и пробраться в Киев. Я так и поступила.
ВОПРОС: Что вы делали по прибытии в Киев?
ЖЕМЧУЖИНА: К моменту моего возвращения в Киев, город полностью находился в руках белогвардейского генерала Бредова. В этой связи я в течение трех дней отсиживалась в Михайловском монастыре, так как никого из своих товарищей не, нашла и не знала, что мне делать, а затем пробралась в г. Запорожье, который был тогда оккупирован Деникиным. В Запорожье я установила связь с партийной организацией и была направлена в Харьков на подпольную партийную работу.
ВОПРОС: А почему вы не остались в Запорожье?
ЖЕМЧУЖИНА: Объясняется это тем, что в Запорожье меня многие знали как работницу губкома партии, я могла быстро провалиться. Достаточно сказать, что по возвращении в Запорожье я пробыла там всего лишь одни сутки, а меня уже начали разыскивать.
ВОПРОС: Кто?
ЖЕМЧУЖИНА: Деникинская контрразведка. Ко мне домой нагрянули белые, произвели обыск, однако меня там уже не было.
ВОПРОС: Но были ваши родные? Как они с ними поступили?
ЖЕМЧУЖИНА: Белые их не тронули.
ВОПРОС: Чем это объяснить? Ведь белые, как известно, даже беспричинно расправлялись с людьми еврейской национальности?
ЖЕМЧУЖИНА: Я не могу этого объяснить.
ВОПРОС: Не можете, потому что ничего подобного в жизни не было?
ЖЕМЧУЖИНА: Я утверждаю, что обыск у нас действительно был, белые меня разыскивали, но почему они благосклонно отнеслись к моим родным, сказать затрудняюсь. В Харьков я прибыла приблизительно в октябре или ноябре 1919 года, связалась с Дашевским, который оказался заведующим паспортным отделом харьковской городской подпольной партийной организации. Дашевский выдал мне новый паспорт на имя Жемчужиной П. С. И с тех пор, то есть с конца 1919 года, я ношу эту фамилию…
ВОПРОС: Сколько времени вы работали в ЦК КПБУ?
ЖЕМЧУЖИНА: Очень немного. В 1921 году украинской партийной организацией я была делегирована на международный женский конгресс, состоявшийся в Москве, по окончании которого осталась работать в бывшем Рогожско-Симоновском районе города Москвы участковым партийным организатором.
ВОПРОС: И больше из Москвы не уезжали?
ЖЕМЧУЖИНА: Да. Принимая участие в работе международного женского конгресса, я познакомилась с Молотовым, который являлся тогда секретарем ЦК ВКП(б), и с конца 1921 года стала его женой».
* * *
Из протокола допроса Жемчужиной. От 10.2.1949 г.:
«ВОПРОС: Намерены ли вы правдиво рассказать о совершенных вами преступлениях?
ЖЕМЧУЖИНА: Никаких преступлений против советского государства я не совершала. Предъявленное мне в процессе следствия обвинение в установлении преступных связей с еврейскими националистами я отрицаю.
ВОПРОС: Отрицаете, потому что хотите скрыть вражеский характер своей связи с Михоэлсом и другими националистами? Скажите, как часто вы встречались с Михоэлсом?
ЖЕМЧУЖИНА: Считанные разы. Первая наша встреча состоялась в 1938 или 1939 году в Московском еврейском театре, где я присутствовала на спектакле «Тевье-молочник». В антракте Михоэлс пришел ко мне в ложу и представился как руководитель театра. После этого долгое время никакого общения с Михоэлсом у меня не было, и лишь в начале 1944 года я по просьбе сотрудников главного управления текстильно-галантерейной промышленности пригласила Михоэлса сделать в управлении доклад о его поездке в Америку. Михоэлс принял мое приглашение, и через несколько дней его доклад состоялся… В 1948 году Михоэлс вторично посетил главк, на этот раз, с целью пригласить меня на спектакль «Фрейлехс». Тогда же он обратился ко мне с просьбой устроить на излечение в кремлевскую больницу какого-то артиста Еврейского театра, однако в этом я ему отказала.
ВОПРОС: А приглашение Михоэлса посетить театр приняли?
ЖЕМЧУЖИНА: Да.
ВОПРОС: Показывайте (глагол! — Л.В.), какие поручения Михоэлса вы выполняли?
ЖЕМЧУЖИНА: В 1948 или 1947 году, точно не помню, Михоэлс просил меня отправить письмо Молотову, находившемуся в командировке за границей, это письмо я передала в секретариат Совета Министров для отправки Молотову с очередной почтой.
ВОПРОС: Вам было известно содержание письма?
ЖЕМЧУЖИНА: Нет, письма я не читала, Михоэлс не посвящал меня в его содержание.
ВОПРОС: Снова лжете! Известно, что вы не только взялись переправить письмо, но и обещали Михоэлсу подвинуть вопросы, которые он ставил в этом письме.
ЖЕМЧУЖИНА: Я это отрицаю. Взяв письмо у Михоэлса, я не находила в этом ничего предосудительного, что же касается содержания письма, то еще раз заявляю, что оно мне неизвестно.
СЛЕДОВАТЕЛЬ: Поскольку вы нагло отрицаете установленные факты, следствие вынуждено вас изобличить. (Вводится арестованный Лозовский, бывший начальник Совинформбюро, член Еврейского антифашистского комитета).
ВОПРОС К ЛОЗОВСКОМУ: Еврейские националисты направляли клеветнические письма в адрес советского правительства?
ЛОЗОВСКИЙ: Да. В 1944 году Михоэлс и бывший ответственный секретарь Еврейского антифашистского комитета Эпштейн, получив с Украины несколько писем от евреев, сообщавших, что якобы местные власти их притесняют, пришли ко мне протестовать перед советским правительством против подобных действий. Должен сказать, что к тому времени нами была уже достаточно развернута националистическая работа, и мы решили действовать. Обсудив между собой этот вопрос, мы решили написать на имя Молотова письмо с изложением фактов, приведенных в письмах с Украины, имея в виду вырвать у советского правительства некоторые преимущества для евреев. Оно было направлено адресату. Не получив ответа, я, Михоэлс и Эпштейн договорились написать по тому же вопросу второе письмо Молотову, но, опасаясь, что оно останется без ответа, решили добиваться положительного реагирования на него через свои связи.
ВОПРОС: Через Жемчужину?
ЛОЗОВСКИЙ: Через нее».
* * *
Из протокола допроса Юзефовича (бывший заместитель Лозовского, член Еврейского антифашистского комитета. — Л.В.). От 26.1.1949 г.:
«ЮЗЕФОВИЧ: Первыми о создании в Крыму еврейской республики начали говорить Михоэлс и Фефер. Все мы приходили к единому мнению, что с точки зрения климата Крым является самым подходящим местом для создания еврейской республики.
ВОПРОС: Дело не в климатических условиях, а в том, что создать еврейскую республику в Крыму требовали ваши американские хозяева. Почему вы это скрывали?
ЮЗЕФОВИЧ: Это правильно, но узнал я об этом, лишь когда в СССР прибыл американский представитель Гольдберг… Он — крупный делец, связанный с Белым домом, редактирует издающуюся в Нью-Йорке реакционную газету и занимает руководящее положение в ряде еврейских националистических организаций США. Прибыв в Москву, Гольдберг при первой же встрече с нами с большим удовлетворением отметил наши старания по созданию в Крыму еврейской республики. Из его слов было видно, что этот вопрос был для него не нов. Подбадривая нас, националистов, Гольдберг говорил, что Крым дол жен стать еврейской славой, еврейской Калифорнией, тут же недвусмысленно отмечал близость Крыма к Палестине и заявлял о необходимости установления более тесной связи между советскими и палестинскими евреями, подчеркивая свою готовность посредничать в этом деле… Гольдбергу была очевидна неприкрытая заинтересованность американцев с помощью еврейских организаций создать на территории Крыма сперва республику, потом еврейское государство, которое можно использовать как плацдарм против Советского Союза…
ВОПРОС: Какое отношение имела к вашим преступным целям Жемчужина?
ЮЗЕФОВИЧ: Вдохновленные поддержкой Гольдберга, Михоэлс и Фефер решили использовать Жемчужину, через которую имелось в виду поставить вопрос перед советским правительством о предоставлении евреям Крыма. Михоэлс с ранних пор был тесно связан с Жемчужиной и говорил, что по нашим еврейским делам он советуется с ней и получает поддержку. Зная об этом, мы, еврейские националисты, смотрели на Жемчужину как на нашу покровительницу, внимательно относящуюся ко всем нашим просьбам и еврейским делам вообще.
ВОПРОС: И что, помогла вам Жемчужина?
ЮЗЕФОВИЧ: Как рассказывал Михоэлс он повстречался с Жемчужиной, посвятил ее в наши планы по поводу Крыма, и она обещала поддержать нас. Вскоре после встречи Михоэлса с Жемчужиной, состоявшейся в начале 1944 года, Михоэлс и Фефер составили проект письма о передаче евреям Крыма».
* * *
Представляю себе, как иные взовьются: «Ах, евреи, такие-сякие! Крыма захотели!»
Посмотрите на себя. Заметьте, что сами творите сегодня, поливая кровью, кромсая землю, которая нас кормит, поит, одевает, обувает. Заметьте собственные рты, разинутые на земельные куски: — Мое! Мое! Мое!
Кому из вас, властвующее над миром мужское племя, приходило в голову, что земля не может принадлежать народу, по причине неадекватности этих двух величин: земля — ипостась космическая, а человек на ней — временный гость и не она ему, а он ей принадлежать должен.
В те годы Крым опять стал гуляй-полем: татар выселили, а тут все так, «благополучно» складывалось для еврейского народа. Но была ли Жемчужина связана с идеей еврейского Крыма и была ли такая идея? Это не мой вопрос. Считаю лишь, что ее единородные мужчины невысоко летали, оговаривая женщину. Впрочем, легко судить из другого времени, если тебя не били, не пытали, не держали в одиночке.
* * *
Все упоминающиеся в деле члены Еврейского антифашистского комитета, кроме академика Лины Соломоновны Штерн, свидетельствовали одно и то же. Лину Штерн следователь изводил вопросами о письме, которое она передала Жемчужиной для передачи Молотову о поездке делегации ее сотрудников в Австралию, но она лишь определенно сказала: «Наши встречи с Полиной Семеновной носили теплый, дружеский характер».
И ничего более.
* * *
Полина Семеновна отрицала свою причастность к «Делу» еврейских националистов. Советская Эсфирь признавала себя виновной лишь в том, что «брала под свою опеку арестованных врагов народа Серебрякову, Белинкова, работниц — Докучаеву, Губанову, Федосову, некоего Грахова (в большинстве своем не евреев. — Л.В.), Перечень фактов моего заступничества за врагов советского государства не ограничивается случаями, которые я привела в данном протоколе, их значительно больше, однако за давностью времени мне трудно все вспомнить».
«ВОПРОС: Многие факты из вашей преступной деятельности мы вам еще напомним, сейчас расскажите, как вы брали под свою опеку родственников арестованных врагов народа?
ЖЕМЧУЖИНА: В этих преступлениях я также признаю себя виновной. До последнего времени доказывала материальную помощь дочери моей ближайшей подруги Слезберг. Я дала ей шестьсот рублей, купила башмаки. Зоря, дочь Серебряковой, также получала от меня поддержку».
* * *
В ходе следствия пришлось Полине Семеновне убедиться в искренности своих сослуживцев, которые при ее власти льстили и угождали, а на следствии на очных ставках говорили:
«Вы были чрезвычайно деспотичны. Всякий раз, когда кто-нибудь пытался выступить против вас, вы немедленно зажимали рот. Вас боялись, потому что вы были люты, как боярыня Морозова. Я не намерена защищать вас, тем более что благодаря вам нахожусь в тюрьме. Вы привели за собой в тюрьму и других лиц — они не будут выгораживать вас».
«Жемчужина обманывала правительство и добивалась показателей в работе путем злоупотреблений своим положением жены Молотова. Всему руководящему составу главка, которым руководила Жемчужина, известно, каким антигосударственным путем она получала фонды… она не раз хвасталась, что наш главк обеспечен материалами гораздо лучше, чем министерство в целом».
«Почти каждую субботу Жемчужина собирала теплую компанию, увозила нас к себе на дачу, и неплохо мы все проводили время за выпивкой и разговорами. Основной коллектив знал о нашем веселом времяпрепровождении и, будучи предоставлен сам себе, не переутомлял себя работой».
«Жемчужина добивалась незаслуженного премирования сотрудников и даже награждения их орденами и медалями».
* * *
Не пожалели Полину Семеновну и ее ближайшие родственники, насмерть испуганные лубянской действительностью, деморализованные следствием и, очевидно, искренне желавшие помочь ей чистосердечным признанием:
«Поля, ты же говоришь неправду. Вспомни, когда весной тридцать шестого года ты возвратилась из Америки, то передавала мне от Карпа (американского брата. — Л.В.) письмо и двести долларов.
ЖЕМЧУЖИНА: Я ничего тебе не передавала.
— Поля, мне пришлось (пришлось! — Л.В.) подробно рассказать следствию о твоих связях с Михоэлсом, о встречах, которые ты имела с ним, и обо всех наших с тобой разговорах по поводу так называемых еврейских дел. Советую тебе честно рассказать о совершенных тобой преступлениях.
ЖЕМЧУЖИНА: Мне не в чем признаваться, я ни в чем не виновата.
— Вспомни, Поля, как ты рассказывала, что Михоэлс поведал тебе о жизни за границей, говорил, что там существует настоящая свобода, а у нас, мол, в Советском Союзе, этого нет.
Михоэлс жаловался тебе, что советское правительство даже закрыло еврейские школы. Ты сама говорила, что Михоэлс просил тебя заступиться за евреев.
ЖЕМЧУЖИНА: Не было у меня такого разговора с Михоэлсом.
— Ты говорила, что Михоэлс ходит к тебе, как к раввину.
ЖЕМЧУЖИНА: — Я ничего этого не говорила.
— Поля, ты говорила, что евреев били при царе, притесняют их и сейчас: правительство, когда узнает о фактах антисемитизма, закрывает на это глаза.
ЖЕМЧУЖИНА: — Я это отрицаю».
* * *
Идет очная ставка Жемчужиной с ее помощником по службе Иваном Алексеевичем X.:
«ВОПРОС К X.: Вы показали на прошлом допросе, что в 1939 году на вас в ЦК ВКП(б) поступило компрометирующее заявление. Кто вас об этом информировал?
X.: Жемчужина. Она вызвала меня к себе в кабинет и сказала о заявлении, в котором сообщается о моих антисоветских высказываниях.
ВОПРОС: Какие меры были приняты по заявлению?
X.: Никаких. Жемчужина только предупредила меня, чтобы я следил за собой и в дальнейшем высказывания антисоветского характера не допускал (глагол! — Л.В.).
ВОПРОС: Выходит, Жемчужина взяла вас под защиту?
X.: За это я всегда чувствовал себя ей обязанным.
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Когда вам стало известно о заявлении об антисоветских взглядах X.?
ЖЕМЧУЖИНА: Мне неизвестно ни о каких заявлениях относительно X., и разговоров с ним по этому поводу у меня не было.
X.: Полина Семеновна, вы же вызывали меня к себе в кабинет, мне это врезалось в память на всю жизнь, такие факты не забываются!
ЖЕМЧУЖИНА: Повторяю, никаких заявлений относительно X. мне не поступало.
ВОПРОС к X.: Во что вылились ваши отношения с Жемчужиной?
X.: Жемчужина склонила меня к сожительству.
РЕПЛИКА ЖЕМЧУЖИНОЙ: Иван Алексеевич!
X.: Полина Семеновна! Не одергивайте меня. Вы же не можете отрицать… (И далее идет монолог, недостойный звания мужчины, именно поэтому я не называю фамилию этого человека, хотя и предшествовавшие были не лучше, но там дела «политические», имена известные, уже не раз в печати об их наговорах на себя писалось, а здесь… просто стыдно фамилию назвать, ведь родственники остались. Хотя и его трудно судить — ЧК есть ЧК. — Л.В.)
ВОПРОС К ЖЕМЧУЖИНОЙ: Кому вы рассказывали о своей связи с X.?
ЖЕМЧУЖИНА: Я не могла никому об этом рассказывать, так как связи с X. у меня не было. Я всегда считала Ивана Алексеевича легкомысленным человеком, о чем ему неоднократно говорила в глаза, но я никогда не думала, что он окажется подлецом.
X.: Полина Семеновна, почему вы называете меня подлецом и не думаете о моей семье и детях, если бы вы хоть раз задумались об этом, вы не стали бы оскорблять меня.
ЖЕМЧУЖИНА: Иван Алексеевич, вы хотите сказать, что рассказываете обо мне следствию небылицы в надежде заслужить себе прощенье и вернуться к семье? Я так поняла вашу просьбу подумать о детях?
X.: Полина Семеновна, вы напрасно меня провоцируете. Я напоминаю вам о моих детях и моей разбитой семейной жизни для того, чтобы вы осознали свою вину передо мной и перед ними. Не считаясь с тем, что я имею жену и детей, вы навязывали мне интимную близость…
ЖЕМЧУЖИНА: Повторяю, что в интимных отношениях с X. я никогда не состояла. Я часто его ругала, так как до меня доходили о нем сплетни, что он по простоте своей, по доброте ошибается при решении служебных вопросов. Я была знакома с женой X., она бывала у меня, хотя бы по одному этому я не могла с ним сожительствовать».
* * *
Вот такой букет. И это лишь несколько цветочков. В результате Полина Семеновна получила пять лет ссылки — что еще по-божески в те времена — в Урицкий район Кустанайской области.
В «Деле» Жемчужиной есть несколько документов — донесений окружающих ее в ссылке сексотов-женщин. Вот они:
«Сведения по Объекту № 12. Говорила, что раньше жила очень хорошо, было много богатых платьев. Одно ей очень нравилось, гарусное, вязаное, бутылочного цвета.
С ней делали пельмени. Говорила, что мужа звать Владислав. Есть дочь, Светлана, каждый год 8 мая отмечает день рождения дочери».
«В первый год с жадностью пила водку, вино».
«Она говорила, не помню на каком съезде, видела В. И. Ленина».
* * *
В январе 1953 года оперативная группа МГБ выехала в Урицкий район со срочным заданием перевезти Объект № 12 в Москву, не говоря ей зачем, ибо «Объект страдал сердечными припадками тахикардии, которые возникали от переживаний на почве радости или неприятности».
Объект № 12 — Полина Семеновна, по обыкновению, мужественно встретила новость: «Я взрослый человек, мне ничего объяснять не надо. Как правительство решило, так и будет».
При обыске у нее ничего не нашли. Она так и сказала перед обыском: «Клянусь своей дочерью, что в доме вы ничего предосудительного не найдете, хоть и перевернете все вверх дном. Для меня интересы государства превыше всего».
Эти заявления Жемчужиной подшиты к «Делу».
* * *
На Лубянке начался новый круг ада. В «Деле» фигурируют выписки из допросов врачей: Виноградова, Когана, Вовси с показаниями против Жемчужиной — еврейской националистки.
Выгодно выделяются показания писателя Льва Шейнина. Как и Лина Штерн, он не оговаривает Жемчужину.
Один штрих из допроса Шейнина: «Жемчужина с дочерью были на моем спектакле «Поединок» в Театре имени Ленинского комсомола. Она похвалила спектакль и выразила сожаление, что ее муж, Молотов, не может посмотреть этот спектакль ввиду отсутствия в театре правительственной ложи».
* * *
Характерная деталь. В «Деле» Жемчужиной нигде нет показаний свидетеля Молотова, с которым она прожила вместе 27 лет. А ведь «криминальные» письма Жемчужина передавала именно Молотову. Ему они и были адресованы. Интересно, почему их нет в «Деле»?
Где Молотов? Государственный муж. Может быть, его допрашивали, но допросы таких людей в «Дела» преступников не подшивались? Вряд ли. Вспомним, Жемчужина и Молотов развелись до ее ареста. Она пошла на это, чтобы оградить его.
А он? На что пошел он?
В ее тюремной анкете в графе «семейное положение» написано: ОДИНОКАЯ.
* * *
Весь февраль пятьдесят третьего года Жемчужину допрашивали на Лубянке. И вдруг второго марта асе прекратилось. Судя по разным рассказам, Жемчужину освободили пятого или десятого марта, по бумагам «Дела» — двадцать третьего марта. Подпись Берии на ее освобождении, возможно, сделана задним числом. А в освобождающем Жемчужину документе фраза — свидетельство века: «В настоящее время установлено, что находящиеся в деле Жемчужиной показания Когана и Вовси сфальцифицированы и получены в результате вымогательства, грубого принуждения и избиения арестованных».
Как просто сказано. Ни одно из прочитанных мною «Дел» не содержит признаков побоев, пятен крови, но не значит ли это, что в каждом «Деле» все это есть?
В каждом?!
И, читая «Дело», нужно исходить прежде всего из этого обстоятельства, непременно попытавшись примерить его на себя: а в чем призналась бы ты, если бы тебе устроили подноготную или морили голодом? Холодом?
Чем морили Жемчужину? Она ни в чем не призналась?
В ее «Деле», среди всех справок, доносов, допросов — страничка. Ее рукой: «Четыре года разлуки, четыре вечности пролетели над моей бедной, жуткой, страшной жизнью. Только мысль о тебе, о том, что тебе еще, может быть, нужны остатки моего истерзанного сердца и вся моя огромная любовь, заставляют меня жить».
К кому обращены эти слова?
К дочери? Возможно. Однако нечто между строк и в строках намекает на мужчину.
К Молотову? Мужу, не сумевшему защитить? Возможно…
Или мое предположение о любви Жемчужиной к Сталину неожиданно встретило тут подтверждение? «Огромная любовь», «только мысль о тебе» предполагают достойного — пусть и во зле — героя: полюбить — так Дьявола…
Кстати, при обыске в Кустанае перед отправкой в Москву у Жемчужиной были изъяты (зачем изымали такое? — Л.В.) тетради с конспектами произведений классиков марксизма-ленинизма и материалы девятнадцатого съезда КПСС.
* * *
Кто была Жемчужина? Женщина из партийной машины? Советская Эсфирь, на мгновение позволившая себе стать библейской Эсфирью и наказанная за это самой машиной?
Похоже, что так. Фигура ее — сильная, противоречивая, чрезвычайно характерная для сталинского времени: переплетенье веры с ложью — ушла в историю почти незамеченной. Но треугольник: Сталин — Жемчужина — Молотов, даже если отбросить мое предположение о любви Жемчужиной к Сталину, таит в себе взрыв шекспировских отношений.
Те, кто встречался с Молотовым в последние вдовые годы его долгой жизни, рассказывают одно и то же: «Вячеслав Михайлович в день праздника седьмого ноября достал коньяк, налил:
— Первую — за Ленина!
Вторую — за Сталина!
Третью — за Полину Семеновну!
И убрал бутылку».
P.S. Внучка Жемчужиной свидетельствует, что после смерти Молотова люди секретных служб неоднократно посещали семьи молотовских внуков (даже в период перестройки. — Л.В.) и унесли много бумаг.
Где эти бумаги?..