МАРКИЗЫ, ПАЯЦЫ, ИУДЫ…

Длинный январский вечер казался друзьям чересчур коротким: о стольком надо было вспомнить, переговорить. Неизвестно, когда они свидятся следующий раз. Назавтра Арно, внесенный в «рескрипционные» списки как «враг монархии», должен покинуть пределы родины.

Беранже проводил его до городка Бурже, который стал после второй Реставрации пограничным: дальше начиналась зона, оккупированная иностранными войсками.

Здесь, в Бурже, в маленькой гостинице друзья и коротали свой прощальный вечер. Третьим за столом был молодой офицер из местного гарнизона. Арно и Беранже только что познакомились с ним, но, разговорившись почувствовали, что по взглядам на самое главное, на то, что больше всего сейчас волновало и задевало их, этот молодой человек им близок. Офицерик, преисполнившись доверия к этим, на его взгляд, пожилым, но таким простым и дружелюбным в обращении парижанам, изливал нм свою душу, оплакивая судьбы Франции и судьбы армии.

Да, не удивительно, что столько горечи в его cло вах, думал Беранже. Мольеровский герой Альцест приходил в негодование от безделицы, а на глазах современных Альцестов совершаются колоссальные мерзости. Террор, массовое изгнание лучших сынов Франции, убийства. Расстрелян маршал Ней… Расстреляны, зарублены своими же соотечественниками сотни солдат и офицеров, бывших бойцов республики, участников наполеоновских походов.

Дважды реставрированная монархия мстит французам и за «сто дней» и за всю последнюю четверть века. Вот какой она оказалась вблизи, монархия Бурбонов! Многие французы надеялись, что она принесет, наконец, мир и отдых утомленной, истерзанной стране. Беранже вспомнил о том, как незадолго до первой реставрации легитимисты пытались залучить его, автора «Короля Ивето», в свой лагерь, прельщая всякими орденами и наградами, когда Бурбоны придут к власти. «Пусть они дадут нам свободу взамен славы, пусть они сделают Францию счастливой, и я тогда буду воспевать их бесплатно», — ответил он. Конечно, Беранже не слишком-то верил, что Бурбоны могут сделать Францию счастливой, но, как и весь народ, он хотел мира и не испытывал еще ненависти к дряхлой монархии. А теперь… Нет, не воспевать Бурбонов, а помочь народу разнести в щепы их трон — вот в чем задача! «Конечно, королей и их приспешников учат не песнями и стихами, — думал Беранже, — но и поэты должны делать свое дело!»

— Спойте, Беранже, спойте! — сказал Арно, как бы подслушав его мысли. — Ту песню, которую вы посвятили мне.

И Беранже запел грустную песенку о птицах, изгнанных с родины холодной зимой. Они унесли с собой и любовь и песни… Грусть становилась все щемительнее, но рефрен песенки шел ей наперекор, упорно отстаивая надежду. И в последней строфе надежда побеждала:

Они на темную лазурь

Слетятся с громовым ударом,

Чтоб свить гнездо под дубом старым,

Но не согнувшимся от бурь.

Усталый пахарь за сохою,

Навстречу вольным голосам,

Зальется песнями — и к нам

Они воротятся весною.

Обычно суховатый Арно, отвернувшись, вытирал глаза платком; офицерик застыл, весь обратившись в слух. В этой песне слышалось как раз то, что хотелось услышать и завтрашнему изгнаннику и тем, кто остается и будет страдать от «зимней стужи».

Весна придет! Но как приблизить ее?

* * *

Песней «Птицы» открылся для Беранже 1816 год.

Когда он вернулся из Бурже в Париж, «Птицы» уже летали по городу и очень быстро допорхнули до ушей полиции и министерства, которое и без того имело претензии к экспедитору университетской канцелярии, только что выпустившему в свет сборник песен. Хотя прямой политической крамолы в этом сборнике будто и не было, но все же он вызывал у властей раздражение и беспокойство. Вино, Лизетта, чердаки, всякие там этакие скользкие штучки и шуточки, гм… гм… — рассуждало начальство. И автор всего этого — государственный чиновник! Пусть маленький, пусть даже совсем незаметный — тем более опасно! Что же тогда начнут делать люди, сидящие на высоких должностях, если какой-то экспедитор позволяет себе такое?

До поры до времени поэта не трогали. Поговаривали, что сборник его песен будто бы понравился самому Людовику XVIII (этот старый подагрик, ох, как любил игривые песенки!). Передавали и слова короля, что, мол, «автору «Короля Ивето» можно многое простить». Людовик еще надеялся, что поэт «образумится».

Но начальство и полиция не очень-то верили в это. Сборник сборником, но есть у этого Беранже и другие песенки, не вошедшие в сборник и весьма подозрительные. А теперь еще нате вам — «Птицы»!

Беранже вызвали в министерство для объяснений.

Место Арно в отделе просвещения занял литератор Петито, ханжа и легитимист, пытавшийся разыгрывать роль благожелательного и благоразумного наставника.

— Ай-яй-яй! Что же это вы ни о себе, ни о нас не заботитесь? — укорял он Беранже. — Ну что дают вам эти песенки? И место вы могли бы получить повыше! Почему бы вам не использовать старые связи вашего батюшки с графом де Бурмоном? Граф ведь теперь занимает немалое положение и мог бы вам быть полезен.

Нежелание Беранже следовать столь добрым советам казалось чиновнику нелепым и злостным упрямством. При дальнейших встречах с Беранже Петито перешел к предупреждениям.

— Имейте в виду, если вы издадите новый сборник, это будет равносильно вашей отставке, — заявил он.

Новые тома Беранже пока что не выпускал — не так-то легко они создаются! Но над новыми песенками работал усердно.

Певец Лизетты и застольных утех рос на глазах, но совсем не в ту сторону, куда хотели бы его заставить расти власти предержащие. Беранже становился политической силой, за обладание которой начали бороться различные партии.

Крайние реакционеры, ультрароялисты, засевшие в палате 1815 года, иронически прозванной из-за своего «отборного» состава «бесподобной палатой», не рассчитывали на то, что автор «Челобитной» вдруг переметнется на сторону осмеянных им «породистых псов». Вопреки чаяниям короля они видели в песеннике опасного врага и рады были бы заткнуть ему рот.

По-другому относились к Беранже «умеренные роялисты» или «доктринеры», отвергавшие крайности реакции сторонники конституционного режима. Они всячески заигрывали с песенником и предлагали ему место штатного сотрудника в газете «Конституционалист».

Беранже ответил на это предложение вежливым отказом, объясняя его тем, что, мол, по свойствам характера и по манере работы он вовсе непригоден для ремесла журналиста. Ответное письмо его в редакцию газеты заканчивалось примечательным постскриптумом:

«P.S. При сем «Маркиз Караба». Сочинять песни — мое ремесло. Досадно, что оно малодоходно».

Да, он избрал себе ремесло, смотрит на него уже совсем другими глазами, чем раньше, и не сменит его ни на какое другое. Не безделками для отдыха и развлечения станут его песни, они будут служить большой цели: помогать народу в борьбе с реставрированной монархией. Беранже уже приобрел репутацию песенника оппозиции.

Фронт оппозиции Бурбонам был в то время очень широк и разнороден. К нему присоединялись и левые республиканцы, «якобинцы», как их называли на прежний лад, и умеренные республиканцы, и либералы различных оттенков, и бонапартисты, и даже умеренные роялисты. Их всех объединял протест против феодально-католической реакции, против режима, сковывавшего экономическое и политическое развитие страны.

Каждая из этих партий была бы рада безраздельно овладеть песенником оппозиции, объявить его своим. Сам Беранже считал себя республиканцем, но организационно ни в какую партию не входил. Он стремился сохранять независимость, чтоб выступать не от лица одной какой-нибудь группы, а от большинства народа.

* * *

Песня «Маркиз Караба», посланная вместе с письмом в редакцию «Конституционалиста», была одной из самых острых и ядовитых стрел, пущенных песенником в лагерь врага. Он целился в оплот реставрированной монархии, в матерых помещиков-феодалов, бежавших некогда от революции, а теперь вернувшихся во Францию, чтоб переделать все на старый лад. Это были те самые алчные и тупые господа эмигранты, которые, по меткому выражению Талейрана, ничего не забыли и ничему не научились. Это они призвали к жизни реакционную «бесподобную палату», это они ратовали за «исключительные законы», за белый террор.

Вот он гарцует на отощавшем скакуне, злобный старый маркиз:

Встречай владыку, голытьба!

Ура, маркиз де Караба!

Беранже наградил его именем персонажа из сказки Перро «Кот в сапогах». Но маркиз де Караба из старой сказки вел свой род от некоего мельника, а его тезка из песни Беранже с негодованием отвергает подобные слухи о своем происхождении. Он, мол, прямой потомок самого Пипина Короткого, его род древнее королевского, и привилегии, которыми он владеет, даны ему «свыше».

Давить и грабить мужичье —

Вот право древнее мое;

Так пусть оно из рода в род

К моим потомкам перейдет.

Как и «породистые псы», маркиз сам выбалтывает все, что у него на душе. Несколько точных деталей портрета, хвастливый монолог — и он весь тут, омерзительный, опасный и в то же время нелепый со своими несоразмерными претензиями, пустозвонством и самохвальством. Смешной и зловещий анахронизм, призванный к жизни реставрацией, человек, лишенный чувства реальности.

Живые оригиналы маркиза увидели себя, как в зеркале, в песне Беранже. Некоторые, даже весьма правоверные роялисты, из числа тех, кто поумнее, не могли удержаться от смеха — так разительно было это сходство. А о том, как хохотали люди из другого лагеря, и говорить нечего.

Имя маркиза де Караба стало во Франции нарицательным.

Главой и вдохновителем маркизов де Караба, поддувалом реакции в стране был родной брат Людовика XVIII граф д’Артуа. Он имел собственный двор, свой штат советников, наушников и прихлебателей, которые участвовали во всех интригах, затеваемых в высших и прочих сферах.

Твердолобый, ограниченный, фанатичный в своей ненависти к революции, граф д’Артуа любил похваляться тем, что он принадлежит к числу немногих французов, взгляды которых ни на йоту не изменились после 1789 года. Соответственно этим взглядам он не желал считаться ни с ходом истории, ни с интересами Франции и рвался к одному — вернуть страну к дореволюционным порядкам. Вернуть маркизам Караба и их отпрыскам конфискованные поместья и былую власть. Вернуть иезуитам и попам их доходы, паству и земли.

Брат короля был одним из старейших членов и заправил Конгрегации — тайного религиозно-политического общества, образовавшегося еще во времена республики и ставившего своей целью защиту католической религии и восстановление старого, монархического режима.

После реставрации это общество приобрело особую силу и вес. Члены Конгрегации совали носы во все дела французского королевства, негласно заправляли и ходом выборов, и прениями в министерстве, и назначением местных властей.

Конгрегация, руководившая армией избирателей — маркизов де Караба, добилась того, что в «бесподобной палате» 1815 года из 402 членов 350 были матерыми ультрароялистами.

Неистовства дорвавшихся до власти маркизов Караба вызвали возмущение большинства французов. Даже могущественные иностранные державы обеспокоились, не приведут ли Францию крайности реакции к новому революционному взрыву.

Осенью 1816 года порядком перетрухнувший Людовик XVIII под давлением своих советников решился на роспуск «бесподобной палаты». В результате новых выборов вопреки всем проискам Конгрегации большинство мест в палате завоевали на этот раз уже не крайние, а умеренные роялисты; среди депутатов появились даже отдельные фигуры «независимых».

Негласным вершителем политических дел во Франции стал королевский фаворит Деказ. Бывший полицейский префект, добравшийся еще молодым до министерского поста, он обладал искусством маневрирования между политическими лагерями и, что весьма ценилось при дворе, был признанным мастером легкой светской беседы. Никто лучше Деказа не мог потешить короля очередной придворной сплетней со всеми пикантными подробностями или новым забористым анекдотцем. Щеки и живот тучного Людовика тряслись от смеха, он с обожанием глядел на своего любимца и всецело полагался на него в государственных делах (сам король ленился вникать в «скучные» политические вопросы).

Белый террор поутих в стране, правительство взяло более «умеренный» курс. Но Конгрегация продолжала накладывать свою тяжелую лапу на всю внутреннюю жизнь Франции. В согласии с ней действовали и чиновники-роялисты, и господа помещики, и служители церкви.

* * *

Бок о бок с роялистскими «индюками», маркизами Караба на общественной арене реставрированной монархии успешно подвизались хитроумные и корыстные авантюристы, умевшие приспособиться ко всякому режиму.

Сохранять свои личные преимущества при любом «хозяине», ловко применяться к обстоятельствам, соблюдая собственную выгоду, — эта циническая мораль все больше входила в силу. Образцами ее могли служить прославленные государственные мужи Талейран и Фуше. Преемники и подражатели этих виртуозов предательства заседали в палатах и министерствах, в судах и департаментах. Политические флюгера в мундирах, дипломатических фраках, церковных сутанах! И среди людей искусства расплодилось немало марионеток, готовых плясать на потеху сильным мира сего.

«Паяц» — так назвал Беранже новую песенку. Герой ее сам повествует о своей карьере.

Шутом на свет я был рожден.

Отец, без проволочек,

Дал мне пинка и выгнал вон:

«Скачи, мол, сам, сыночек!..

Ты толст, плечист

И неказист,

Не прыгай вполовину…

Смотри, дружок:

Сперва прыжок,

Потом — пониже спину!..»

Так паяц и прыгал всю жизнь: сначала перед вельможей — вместо собачки, потом перед братом вельможи, «вытолкавшим» прежнего хозяина, потом перед «законным сыном» нового властителя, потом снова перед прежним хозяином:

Чего тужить? —

Мне лишь бы жить

В тепле, на даровщину!

Что ему принципы? Он думает только о своем благе.

Что б ни случилось — я всегда

Доход считаю целью…

Паяц из песенки Беранже не карикатура на какую-нибудь определенную личность. Это социальный тип. Такие вот «попрыгунчики», процветающие при любом режиме, охотно пляшут на поводу у маркизов де Караба. Политическая беспринципность, забота о личной выгоде великолепно уживаются с реакцией и готовы служить ей.

«Догадливые» приятели из «Погребка» увидели, однако, в песне Беранже не широкую социальную сатиру, а личный выпад против Дезожье, бывшего в то время директором театра «Водевиль». К Беранже обратились с вопросом, действительно ли Дезожье послужил для него прообразом «паяца».

— Вы забываете, что я направляю стрелы только против сильных мира сего, к тому же, когда появился «Паяц», мы были с Дезожье еще в дружеских отношениях, — ответил Беранже. — Хотя кое-что и могло навести на мысль об этом песеннике, тем не менее паяц — это обобщающий образ, и те, чьи интересы отразились в нем, занимают гораздо более высокое положение, чем директор «Водевиля».

Такое же объяснение дал автор и в примечании к песне, сделанном потом.

В начале второй реставрации Беранже и Дезожье действительно были еще дружны. Беранже даже написал тогда приветственную песенку «Моему другу Дезожье, только что назначенному директором «Водевиля». В шутливой форме песенка давала новоиспеченному директору советы, как вернуть театру народный характер:

Пусть балаган вернется старый

На сцену с шуткой площадной.

Пусть вместо плоской эпиграммы

Сверкает дерзостный куплет…

Быть справедливым и беспощадным в обличении призывал своего друга Беранже:

Не бойся штрафа и упрека —

Чуть не с рожденья «Водевиль»

Живет доходами с порока,

Метет насмешкой сор и пыль.

Вонзай в того сатиры жало,

Кто вьется в лести, как червяк.

Ты сам, чудак,

Вину не враг,

Налей полней и пей — вот так!

А «Водевилю», как бывало,

Верни с бубенчиком колпак.

И Дезожье принялся за дело, но… ведь это чересчур рискованно — быть смелым, находясь на виду у властей. Гораздо проще и удобней пускать стрелы так, чтоб заслужить их одобрение и похвалу.

В одной из первых своих программ новый директор попотчевал публику комическими куплетами, высмеивающими… «сто дней» Наполеона.

Это пришлось как нельзя более по сердцу властям.

Беранже возмутился. Как! Значит, добрый его приятель вместе с паяцами, с теми, кто готов плясать в угоду каждому новому хозяину!

Конечно, Беранже и раньше слишком хорошо знал Дезожье с его слабохарактерностью и легкомыслием, чтоб возлагать на него серьезные надежды как на соратника в борьбе. Но после злосчастных куплетов как будто некий барьер вырос между былыми друзьями.

А тут как раз появилась песня о паяце, и те же услужливые знакомые, прослышав о ссоре двух песенников, стали подливать масла в огонь, уверяя Дезожье, что он и есть оригинал беранжевского паяца.

Дезожье не раз пытался объясниться, помириться с Беранже, но тог ни шагу не делал навстречу. Прежняя дружба сломалась, и уже ничего нельзя было исправить.

* * *

И Людовик XVIII, и его фаворит Деказ, и другие министры очень хотели бы, чтоб подданные французской монархии довольствовались легкими блюдами «Водевиля», отвлекающими от вредоносных политических страстей.

Но до правителей то и дело доносились песни совсем другого толка — колючие, задиристые, бурлящие как раз такими вот недозволенными страстями. Агенты и сыщики доставляли рукописи этих песен в полицейские префектуры и докладывали хозяевам, что в Париже и других городах Франции плодятся весьма подозрительные «общества» и кружки. На своих сборищах члены этих кружков не только поют дерзкие песни, но и ведут крамольные беседы.

Действительно, песенные содружества одно за другим рождались в реставрированной монархии, и многие из них превращались в своеобразные политические клубы. «Кролики», «Медведи», «Птицы», «Гамены», «Истинные французы» и еще много других песенных обществ с живописными названиями появлялись в то время в Париже. Кружки песенников в рабочих предместьях назывались гогеттами{Goguette — от слова goguer — шутить, балагурить, насмехаться, пировать (франц.).}; здесь смех звучал особенно раскатисто, здесь не боялись дерзкой шутки. И каждая новая песня Беранже была здесь желанной гостьей.

Обличие песенных содружеств принимали иногда и тайные общества политической оппозиции. В одном из них состоял некоторое время Беранже. Оно именовалось обществом Апостолов, кличкой каждого члена было имя какого-нибудь библейского апостола. Беранже носил кличку Жак Старший.

К удивлению своему, он встретил на очередной сходке «апостолов» шевалье де Пииса, который голосовал когда-то против его принятия в члены «Погребка». Шевалье вел себя совсем по-иному, чем прежде. Ни следа недоброжелательства. Никакой ворчливости. Напротив, Пиис так дружески относится к песеннику оппозиции и собрату по кружку, так горячо интересуется каждой новой его песней! Участвуя в общих беседах, шевалье вспоминает о том, как в годы революции он — тогда еще молодой поэт — воспевал ее в стихах. Да-да, он всегда был вольнодумцем и сторонником всего передового. При империи он принужден был таить это; что поделать — такие времена! Но вот когда находишься среди настоящих друзей…

Заверения старого Пииса как-то настораживали. Беранже помнил, что Дезожье советовал ему не петь при этом человеке «Короля Ивето» и вообще не говорить лишнего. Тогда Пиис подвизался в полицейской префектуре. Этот человек, служивший поочередно разным политическим режимам, наверняка сумел и теперь найти соответствующее местечко.

Содержание бесед, которые вели «апостолы», в скором времени стало известно полиции, кое-кого из членов кружка уже вызывали в префектуру для объяснений, а за иными установлена слежка. Значит, в кружке действительно завелся доносчик!

Судьба общества Апостолов отнюдь не исключительна.

— Иуд развелось теперь так много, что самому господу богу не мешало бы поостеречься, а не только нам, смертным, — говорит Беранже друзьям.

На одной из последних сходок, происходившей в отсутствие де Пииса, Беранже пропел «апостолам» новую песню — «Месье Жюда»{В русском переводе Курочкина — «Господин Искариотов».}. Песня начиналась с обращения к «братьям апостолам». Надо действовать заодно, и сам «брат добрый бог» будет вместе с ними, но не стоит слишком громко говорить о своих делах, лучше — потише. И затем следовал рефрен:

Тише, тише, господа!

Господин Искариотов —

Патриот из патриотов,

Приближается сюда.

Беранже пропел эти слова вполголоса и с чрезвычайно выразительной интонацией. Все невольно вздрогнули и оглянулись. Де Пииса в комнате не было. Но когда Беранже пропел следующую строфу, слушателям показалось, что он здесь, перед ними, просвеченный насквозь взглядом песенника. Нет, это даже не Пиис, это нечто большее. Отвратительная фигура провокатора, улыбающегося подлеца встала перед ними.

Господин Искариотов —

Добродушнейший чудак:

Патриот из патриотов,

Добрый малый, весельчак.

Расстилается, как кошка,

Выгибается, как змей…

Отчего ж таких людей

Мы чуждаемся немножко?

И коробит нас чуть-чуть

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов, —

Подвернется где-нибудь.

Первую строфу — обращение к «апостолам» — автор решил потом вычеркнуть из песни. Нечего связывать тип провокатора с одним каким-то кружком, решил Беранже, этот тип шире и значительнее.

«Портрет этого трусливого апостола схож со столькими людьми, что после уничтожения первого куплета песня получает обобщающий характер», — напишет он в примечании к песне.

Общество Апостолов распалось, но шевалье де Пиис продолжал свою деятельность осведомителя, оставаясь членом либерального общества «Друзей печати», и получал от правительства кресты и пенсии.