ГАЛЛЬСКИЕ РАБЫ

Парламентская сессия, созванная в конце января 1823 года, открылась тронной речью. Король призывал в ней своих подданных к походу против Испании, объятой гражданской войной.

«Сто тысяч французов готовы с именем св. Людовика на устах двинуться в поход, для того чтобы сохранить престол за одним из потомков Генриха IV, спасти это прекрасное королевство от гибели и примирить его с Европой», — торжественно шамкал Людовик XVIII.

Пэры и депутаты-роялисты удовлетворенно кивали. Да, речь престарелого монарха построена в полном согласии с замыслами Конгрегации и пожеланиями Священного союза, выраженными недавно на Веронском конгрессе. Немногие депутаты-либералы и «умеренные» встревоженно переглядывались. Неужели правительство сделает этот шаг? Увы, вопрос предрешен.

Вслед за тронной речью государственные мужи выслушали доклад министра Виллеля, который предложил их вниманию проект о выпуске займа в сто миллионов франков на предстоящие экстраординарные расходы.

Засим развернулись многодневные прения в палатах. Торжественные речи пузанов, паяцев и воинствующих маркизов Караба чередовались с осторожными выступлениями депутатов оппозиции, пытавшихся оспаривать целесообразность войны. Впрочем, возражения либералов были настолько робки, что лишь слегка задевали «крайних».

Но господа роялисты насторожились, когда на трибуну неторопливым шагом поднялся Манюэль. Это произошло 26 февраля. Манюэль был немного бледнее обычного, но, как всегда, внешне спокоен и сдержан. При первых же звуках его голоса гул в зале сменился тишиной, напоминавшей предгрозовое затишье.

С каждым его словом, с каждым новым аргументом против войны к головам маркизов и пузанов все сильнее приливали волны злобы. Хриплые возгласы, похожие на звериное рычание, понеслись к трибуне, но они не могли заглушить крепнущий голос оратора.

Манюэль решительно протестовал против войны, он говорил о катастрофе, которую может вызвать во Франции ее вмешательство в испанские дела. Он вызывал в памяти присутствующих события Великой революции.

— …Должен ли я напоминать вам о том, что опасность, угрожавшая королевскому семейству, усилилась именно с того момента, когда Франция, революционная Франция почувствовала, что для своей защиты она должна прибегнуть к новым силам, найти источники новой энергии…

Лай, вой, визг «породистых псов» прервал на этом месте речь оратора.

Многие из роялистов вскочили с мест и, сжав кулаки, подступали к трибуне.

— Это апология цареубийства! Это наглое подстрекательство! Долой! Долой! — вопили «маркизы» и «пузаны».

Заседание было прервано. Манюэлю не дали продолжить речь, не приняли от него и письменных объяснений.

На следующем заседании один из воинствующих «ультра», воспользовавшись отсутствием Манюэля, предложил исключить его из числа депутатов. Большинство проголосовало за исключение.

— Но ведь это попирает права депутата! — возмутился Манюэль, когда ему рассказали о результатах голосования. Нет, он не подчинится такому противозаконному решению!

— Вы правы, — сказал Беранже, с которым Манюэль советовался, как быть дальше. — Вы правы!

Но найдется ли в палате хоть один смельчак, который встанет рядом с вами?

Манюэль явился на очередное заседание сессии и занял свое место на скамье «левой». Национальным гвардейцам тотчас же был отдан приказ вывести «непокорного», но они отказались поднять руку на депутата. Тогда государственные мужи прибегли к помощи полиции. Дюжие жандармы схватили сопротивлявшегося Манюэля, стащили вниз по ступенькам и вытолкнули из зала. Ни один депутат «левой» не поднялся, не поспешил к нему на помощь; все сидели не шелохнувшись. И только «после драки» либералы замахали кулаками, пытаясь выступить с письменным протестом. Роялистское большинство не захотело их слушать. Тогда либералы покинули зал и больше не появлялись на заседаниях до конца сессии.

Беранже не ошибся. Смельчаков, которые могли бы стать плечом к плечу с Манюэлем, в палате не нашлось.

* * *

Весной 1823 года французские солдаты, расположившиеся лагерем в Пиренеях, тайком передавали друг другу листки с текстами «Воззвания» Поля Луи Курье и песни Беранже «Новый приказ». Грамотные заучивали слова наизусть и шепотом передавали их неграмотным. Слова песни прямо-таки сами собой застревали в памяти, может быть, потому, что в ней давались ясные ответы на те вопросы, которые вставали перед рядовыми участниками этой войны. И разговор в песне велся так, как он обычно шел среди солдат на самом деле.

Старый капрал объясняет молоденькому новобранцу, что делается в Испании, за что идут проливать кровь французы, кому на руку эта война.

— Слышь, дядя, что испанцам нужно?

— Сынок, они уж не хотят,

Чтоб Фердинанд, король недужный,

Их вешал, как слепых котят.

А мы к монахам черным

На выручку спешим.

И ядовитым зернам

Взойти у нас дадим…

Приказ, солдаты, вам…

Победа явно

Становится бесславна.

Приказ, солдаты, вам:

Кру-гом! И по домам!

Эх, если б вправду солдатам дали бы такой приказ, который звучал в этой песне! Как помчались бы они назад, домой, к мирным своим делам! Но от командования идут совсем другие приказы. И солдаты принуждены повиноваться и класть головы за власть святош и гадов-эмигрантов. Наступать! Бить испанцев! И что же получат за это французские солдаты?

— Слышь, дядя! что же будет с нами?

— Сынок, вновь палки ждут солдат.

А офицерскими чинами

Одних дворян вознаградят.

В конце песни-беседы бывалый солдат призывает молодых встать под старое трехцветное знамя, чтобы спасти родину.

Памфлет Курье и песня Беранже врезались в память, оставляли след в головах и сердцах солдат, но не могли повернуть штыки армии интервентов.

Французы брали город за городом. На занятых ими землях спешно возводились виселицы и эшафоты для испанских революционеров.

13 ноября 1823 года король Фердинанд торжественно въехал в Мадрид, восседая в колеснице, запряженной восемьюдесятью юношами.

Ультрароялисты праздновали победу и в Испании и во Франции.

* * *

После изгнания из палаты Манюэль остался не у дел, без политической трибуны. Никто из друзей не слышал от него жалоб, он был слишком горд для этого и умел хранить спокойствие в самые трудные минуты.

Беранже знал, как горько переживает его друг насильственное отлучение от живой борьбы.

Бледное лицо Манюэля стало желтоватым, под глазами залегли глубокие тени, складка губ стала еще более горькой и саркастической. Ему нанесена неизлечимая рана.

Чтоб ни на день не разлучаться с другом, Беранже переселился к нему на улицу Мартир. В окна маленькой тихой гостиной заглядывали кусты акаций. Здесь на широкой оттоманке друзья беседовали часами обо всем, что наболело.

Новые выборы в палату, состоявшиеся в феврале 1824 года, нанесли еще один удар Манюэлю: ни один округ не выдвинул его своим депутатом.

— Удивляться тут нечему, — говорил Манюэль. — «Ультра» хозяйничают в стране, и, конечно, они приложили все усилия, чтоб заранее отвести неугодные им кандидатуры. Но самое печальное, что и либералы помогали им кое в чем.

Манюэль прекрасно осведомлен о постыдных интригах своих прежних соратников. Если б не их происки, его бы, наверное, переизбрали.

Беранже давно уже заметил, что «либеральные корифеи» завидуют Манюэлю, завидуют его превосходству, его популярности в народе.

— Они всегда опасались порывов вашего патриотизма, которые уводили их дальше, чем они хотели бы идти! — говорит Беранже.

И песенник и изгнанный депутат решительно отвергают и высмеивают распространенное в либеральных кругах мнение, что результаты выборов якобы выражают волю народа.

— Разве можно считать народом кучку трусливых политиков или даже весь избирательный корпус, состоящий из ста пятидесяти тысяч господ, правоспособность которых измеряется содержимым их кошелька? — говорит Беранже. — Нет, это не народ. Это рабы своего благополучия, рабы, покорные воле хозяина. И такими рабами становятся теперь многие из тех, которые называли себя когда-то «независимыми»; трусы, отступники, склонившие голову перед тиранией.

«Галльские рабы» — так назвал Беранже новую свою песню, может быть, самую мрачную из всех, сочиненных им до сих пор.

Ночью, когда заснула стража, рабы пируют в хозяйских погребах. Пьют и напевают дикую, заунывную песню о своей беспросветной судьбе, о позорных оковах. Ох, как тяжелы цепи, но они и не пытаются разбить их.

О божество! К чему напрасно

В ряды безумцев снова нас манить?

Богатство, слава — все тебе опасно…

Давайте пить, давайте пить!

Рабы отмахиваются от воспоминаний о воле, они забыли о друзьях, погибших в борьбе.

Дурак же тот, кто умер за отчизну! —

с циничной безнадежностью восклицают они.

Освищем всех — богов и мудрых —

И будем льстить лишь господам;

Своих сынишек златокудрых

Дадим в заложники врагам.

Что стыд? Мы жизнь лишь им упрочим,

Напившись, легче горе выносить!

В грязи, смеясь, мы цепь тогда волочим…

Давайте пить, давайте пить!

Так поют они до пробуждения тирана, который приказывает слугам унять излишнюю веселость рабов плетьми. И рабы трусливо преклоняют колени перед властелином. «А ведь когда-то мир дрожал пред нами», — мелькнет вдруг смутное воспоминание в их затуманенных мозгах. Мелькнет и исчезнет под свист плетей.

Песня заканчивается прямым обращением к Манюэлю:

Друг Манюэль, в другое время

Я б не воспел тех мрачных дней!

Но галлов нынешнее племя

Не ценит доблести твоей;

А ты, опасность презирая,

Стремясь отважно родине служить,

Жалеешь тех, кто гибнет, повторяя:

«Давайте пить, давайте пить!»

* * *

Одну за другой пересматривает Беранже песни, сочиненные им за последние годы. Сказать по совести, годы не веселые ни для поэта, ни для Франции и ее народа. Не удивительно, что и песни этих лет не брызжут прежним весельем. Уже названия их говорят о настроении автора: «Эпитафия моей Музы», «Мои похороны», «Больной», «Разбитая скрипка», «Узник», «Дамоклов меч», «Галльские рабы»… Читатели, пожалуй, и не узнают поэта, так полюбившегося им по прежним сборникам. Нет, все-таки узнают. Даже в самых грустных песнях его не исчез задор, не иссякло остроумие, сохранилась стремительность движения и меткость прицела. К тому же в новом сборнике найдут место и шутливые анакреонтические песенки. Но вот самые острые политические песни придется до поры до времени придержать. Разве осмелится хотя бы один издатель в реставрированной монархии опубликовать «Новый приказ»? Что ж поделать, придется самым резвым его детишкам-песен-кам до лучших времен побродить по свету в рукописях или в устной передаче. Пусть томик его песен, как мальчик с пальчик, ускользнет от лап людоедов, хотя они и будут коситься на него, а может быть, и гнаться за ним.

Издатель Лавока, запуганный полицией, пожалуй, еще больше автора беспокоится по поводу всяких осложнений с цензурой и уговаривает Беранже подрезать то одну, то другую песенку. Лавока дал обещание цензорам снять последнюю строфу из песни «Галльские рабы» — обращение к Манюэлю.

Нет, уж чем-чем, а этой строфой автор никак не соглашается поступиться.

Сборник вышел в свет в марте 1825 года. В честь этого события издатель устроил званый обед. Хозяин и гости долго ждали виновника торжества, бутылки с шампанским были наготове, но Беранже так и не пришел. В тот самый день он узнал, что вопреки его воле издатель все-таки снял в части тиража заключительную строфу из «Галльских рабов». Беранже был возмущен. Потом он, правда, смягчился, узнав, что Лавока только таким способом удалось отбиться от полиции и получить разрешение на выпуск книги.

В другой части тиража запрещенная строфа сохранилась, и против издателя не замедлили начать судебный процесс. Лавока был присужден к денежному штрафу. Затевать дело против Беранже власти на этот раз не стали.