Подробности движения от Софии к Филиппополю

Быстрым движением из Софии к Филиппополю генерал Гурко догнал отступавший из Самоково на Адрианополь турецкий отряд, пересек ему путь отступления, рассеял его колонны, отняв у него все орудия и весь обоз. Преследование и уничтожение бежавшего врага было как нельзя более полное. Но гнались мы за неприятелем из-под самой Софии вплоть до Филиппополя без отдыха, шли, по выражению Гурко, подобно вихрю, и едва-едва успели захватить турок в долине реки Марицы, между Базарджиком и Филиппополем.

После двойного перехода русских войск через Балканы – у Араба-Конака и на Шипке Сулейман-паша не мог долее держать свою армию в Малых Балканах или оперировать в долине Марицы, иначе он рисковал быть отрезанным от Адрианополя отрядами Скобелева и Радецкого, шедшими с Шипки прямой дорогой на Адрианополь; ему оставалось быстро отвести свою армию из Малых Балкан к Адрианополю, чтобы спасти ее от двойной угрозы. В Адрианополе Сулейман был бы уже как у себя дома, расположив свою армию в заранее приготовленных рвах и укреплениях Адрианополя. Но чтобы поспеть сделать это, Сулейману необходимо было задержать по возможности движение русских сил вперед. И вот он выслал двух парламентеров с предложением о перемирии: одного, своего собственного адъютанта Зеки-бея – к его высочеству великому князю главнокомандующему; другого, турецкого офицера – к генералу Вельяминову. Оба парламентера приехали к нам в ту минуту, когда Скобелев уже двигался на Германлы, а в отряде Гурко генерал Вельяминов атаковал позицию турок близ Самокова, Шувалов подходил к Трояновым воротам, Криденер и Шильдер-Шульднер шли в обход Трояновых ворот к Базарджику.

При этих условиях положение армии Сулеймана, сосредоточенной в Самокове и Трояновых воротах, ежеминутно могло стать критическим, и время, чтоб отвести ее на Адрианополь могло быть легко потерянным. Тем не менее, выслав парламентеров, Сулейман-паша решился елико возможно быстрее уйти со своими войсками к Адрианополю, надеясь, что парламентеров у нас примут, начнут с ними переговоры, остановят движение войск, а он меж тем успеет ускользнуть от нас и сосредоточиться в Адрианополе. 29 декабря прибыл первый турецкий парламентер – именно к генералу Вельяминову, атаковавшему накануне турок у Самокова. Вельяминов завладел накануне несколькими ложементами турок и прекратил атаку за наступившей темнотой. Наутро 29-го Вельяминов приступил было к продолжению атаки, но едва войска его колонны двинулись в дело и артиллерия открыла огонь, на стороне неприятеля раздались трубные звуки, появились белые флаги, и выехал навстречу нашим солдатам, шедшим в атаку, парламентер с объявлением, что между правительствами воюющих сторон заключено перемирие.

– Стреляйте в нас, мы не будем отвечать вам; мы заключили перемирие и не хотим драться, – говорил парламентер.

– Так сдавайтесь! – предложил ему Вельяминов.

– Мы не можем сдаваться, ибо в перемирие поставлено условие, что каждая сторона остается на занимаемых ею позициях.

– Я не имею никаких сведений и инструкций относительно перемирия и продолжаю атаку: защищайтесь или сдавайтесь, – возражал Вельяминов.

– Вы не успели, быть может, получить известий от вашего правительства о перемирии; но вот вам доказательство, – говорил парламентер, – телеграмма турецкого военного министра из Константинополя, предписывающая нам прекратить военные действия, и наконец, – добавил парламентер, – я сам остаюсь у вас заложником в подтверждение моих слов.

Генерал Вельяминов, занявший еще накануне выгодные позиции против неприятеля, согласился приостановить атаку и отправил турецкого парламентера к генералу Гурко, испрашивая у него дальнейших распоряжений. Турки между тем вышли из своих редутов и ложементов, составили ружья в козлы и разгуливали взад и вперед в виду нашей цепи; некоторые подходили к самой цепи и угощали наших солдат табаком и ракией, изъявляя знаками радость о прекращении войны. Но когда наступила ночь с 29-го на 30-е, они засветили огромные яркие костры по всей занимаемой ими линии, оставили на виду у нас небольшую цепь и всеми своими силами стали отступить ночью из Самокова на Банью и далее к Адрианополю.

Гурко получил донесение обо всем этом 30 декабря в Ихтимане, где он остановился на ночлег по дороге к Трояновым воротам, куда двигался вместе с колонной Шувалова. Генерал пришел в сильнейшее негодование. «Преследовать неприятеля, гнаться за ним по пятам, не дать ему уйти», – писал он генералу Вельяминову. Но Вельяминов сам уже понял турецкую хитрость и, не дожидаясь приказаний Гурко, с рассветом 30 декабря побежал следом за турками на Банью; турецкий парламентер, присланный генералом Вельяминовым, остался в свите Гурко. Одновременно с отступлением из Самокова турки отступили из Трояновых ворот, направляясь по шоссе на Филиппополь и оттуда далее к Адрианополю. Единственной их целью было успеть в целости спастись от преследования их генералом Гурко и от едущего им наперерез к Адрианополю генерала Скобелева. Чтобы задержать по возможности наше движение в погоне за ними, Сулейман-паша продолжал посылать к нам парламентеров с предложениями о немедленном заключении перемирия. Вторым турецким парламентером был адъютант Сулейман-паши Зеки-бей, который прибыл 30 же декабря в Ихтиман и объявил генералу, что турки желают вести переговоры о мире и потому просят прекратить военные действия. Этот второй парламентер оказался очень образованным и весьма умным человеком, принадлежащим к старотурецкой консервативной партии. Приехал он к нам предубежденный против русских, и первый день, проведенный с нами, вел себя крайне сдержанно, видимо взвешивая каждое свое слово. Но принятый нами радушно, очарованный добродушием и привлекающей любезностью гвардейской свиты и ординарцев генерала Гурко, Зеки-бей стал на другой же день совсем иным в обхождении с нами. Он иначе не называл нас, как «мои дорогие враги» (mes chers ennemis), и признался откровенно, что единственная армия, уцелевшая у турок от разгрома, это ныне отступающая перед нами на Адрианополь. Если этой армии не удастся благополучно добраться до Адрианополя, то у Турции не останется ровно ничего под ружьем.

– Мы спасаем нашу честь в настоящую минуту, – прибавил Зеки-бей, – чтобы встретить переговоры о мире, имея в Адрианополе хоть какую-нибудь армию.

Слова эти Зеки-бей подтверждал тем нервным состоянием и испуганным видом, который невольно принимал всякий раз, когда раздавались впереди глухие удары орудий или звуки ружейной пальбы. «Вы догоняете нас, – говорил Зеки-бей, вслушиваясь тревожно вдаль при каждом грохоте пушки, – но вам не догнать нас; вы опоздали на целые сутки», – прибавил он в утешение себе. Гурко между тем усиливал марши своего отряда, предполагая не только догнать неприятеля, но перегнать его, забежать ему вперед и стать поперек дороги. Отряд наш двигался через Малые Балканы подобно вихрю со всей тяжелой артиллерией и забирал в плен попадавшихся по пути отставших турок. Этих отставших было много. До Базарджика мы набрали до трех тысяч человек пленных. Только ленивый, можно сказать, не приводил пленных к Гурко. В Базарджике даже один полковой священник представил Гурко двух турецких солдат, лично схваченных им с оружием в руках. Случай этот произошел следующим образом. Проходя по улицам Базарджика со 2-й гвардейской дивизией (с колонной Шувалова), священник зашел в пустой дом, чтобы на скорую руку развести там огонь и напиться чаю. Пока кипятилась вода, священник заметил в комнате плотно притворенные дверцы шкафа, вделанного в стену. Любопытствуя узнать, нет ли чего в этом шкафу съедобного, священник отворил дверцы и, к ужасу своему, увидел турка, сидящего в шкафу с ружьем в руках. Несколько мгновений оба, и священник, и турок, испуганно смотрели друг на друга. Наконец турок начал первый:

– Аман, Аман! – стал восклицать он.

– Положи оружие! – проговорил тогда священник повелительным голосом.

– Аман, Аман, – повторил турок, сам протягивая ружье священнику и сдаваясь военнопленным.

В комнате находился другой шкаф, подобный первому, и в нем также сидел спрятавшийся от русского преследования турецкий солдат, который тоже не замедлил положить оружие перед священником и, безусловно, сдаться военнопленным.

Преследуемый отрядом Гурко неприятель отмечал между тем путь своего отступления пожарами и кровью мирного христианского населения. Перед нами по сторонам дороги стояли в воздухе столбы черного дыма над пылающими деревьями и селами. Навстречу выбегали обезумевшие от страха болгары и целовали руки генерала, называя его «благодетелем и спасителем их». Прикрывавшие отступление турецкого войска черкесы и башибузуки свирепствовали на прощание по деревням и резали жителей. Между Базарджиком и Филиппополем драгуны наткнулись в одном из селений на процессию, состоявшую из ряда носилок, несомых болгарами с плачем и воем. На носилках лежали изуродованные тела только что зарезанных болгарских женщин и детей. Всего час тому назад из этого селения ушли черкесы.

В продолжение всей дороги мы не теряли из виду отдалявшейся по мере нашего приближения турецкой кавалерии и за ней темных масс поспешно отступавшего турецкого войска. К вечеру 3 января мы уже настолько обогнали Самоковский отряд турок, что решено было с рассветом 4-го приступить к атаке неприятеля. Для этого вечером 3 января колонна Шувалова перешла вброд реку Марицу, сделав 27 часов пути без отдыха, лишь с небольшими передышками в полчаса и час. Первой перешла вброд гвардейская стрелковая бригада: батальон стрелков Императорской фамилии и батальон стрелков Его Величества, которые после 27 часов безостановочного движения сначала по горам, затем по равнине, продолжали движение, наконец, по горло в воде, в боевом порядке, сомкнутым строем и перейдя реку, несмотря на мороз и резкий ветер, стали тотчас же на позиции против неприятеля, и с этой минуты непрерывно, в течение трех суток, дрались с турками!

В предыдущем письме я сообщил уже в общих чертах историю трехдневного боя на правом берегу Марицы и гибель армии Сулеймана, оставившей нам 115 орудий и рассеявшейся по диким горам Родопского Балкана, в ущельях и высотах Деспото-дага.

Гибелью этой армии завершается целый период деятельности отряда генерала Гурко. Неприятель, бывший перед нами с самого Горнего Дубника в Балканах и за Балканами, не существует более, рассеянный, последовательно уничтоженный длинным рядом то кровавых дел, то тяжелых, но успешных маневров в горах, наконец последним усиленным преследованием его в равнине реки Марицы. С прибытием в Филиппополь отряд Гурко вступил уже в соединение с остальными силами русской армии, перешедшими Балканы на Шипке. В связи с ними Гурко будет двигаться далее к Адрианополю. Болгары, граждане Филиппополя, предложили вчера обед генералу Гурко, на котором было провозглашено здоровье государя императора, великого князя главнокомандующего, и затем один из граждан предложил тост за генерала Гурко. Граф Шувалов произнес после этого тоста короткую речь, в которой сказал, что без энергии и настойчивости Гурко мы не сделали бы того, что завершили ныне, и быть может, с другим начальником стояли бы и по сию минуту перед твердынями Араба-Конака.

– Проходя мысленно все, что преодолела русская армия, – прибавил Шувалов, обращаясь к Гурко, – я говорю прямо, что она преодолела невозможное, но я глубоко и искренно убежден, что преодолела она все трудности и препятствия только благодаря вашему высокопревосходительству, вашей настойчивой энергии, благодаря тому, что для вас не существовало слова «невозможно». Позвольте же офицерам, имевшим счастье быть руководимыми вами на славные подвиги, поднять тост за ваше высокопревосходительство.

Гурко ответил на это словами:

– Вы привели меня в смущение. Я ли виновник всего, что достигнуто нами? Слушая вас, я подумал было, что в самом деле я имею такое значение. Но я обратился к своей совести, и совесть моя говорит мне, что во всем этом я – ничтожество. Я – только счастливая случайность. Бог помог нам. Бог был моей защитой в течение всего прошлого года; да, скажу по праву, Бог был моей защитой. Я же – только счастливая случайность. Мне выпала на долю высокая честь – командовать русской армией, и всякий на моем месте достиг бы того же, что достигнуто теперь нами. С другой армией ни я, никто не были бы здесь. Но с русскими солдатами я намечал только путь; все делали богатыри-солдаты. Да здравствуют русские солдаты!

Филиппополь,

9 января 1878 г.