Выступление из Дольнего Дубника

Весь день 3 ноября в Дольнем Дубнике царило особенно оживленное движение; весь день тянулись из-под Плевны по шоссе войска, направляясь к Горному Дубнику, к Телишу, и далее; на место их двигались под Плевну новые части на смену гвардии, покидавшей свои позиции у Плевны. Высоко нагруженные фуры стояли у полуразрушенных домиков Дольнего Дубника, и около фур суетилась и бегала прислуга, стараясь засунуть лишний узелок, лишний ящичек в переполненный и без того фургон. Штабу приказано было выступать 4-го рано утром, чуть забрезжит свет; куда именно, зачем – еще пока неизвестно, но судя по тому, что отправлены вперед казаки для отвода помещений штабу в Радомирцах на 4 ноября, а в Яблоницах на 5-е, позволяется заключить, что передвигаемся мы на юг к Балканам.

В ночь с 4-го на 5-е наше выступление едва не было задержано телеграммой, полученной генералом Гурко от генерала Скобелева о том, что по достоверным сведениям турки намерены сделать усиленную вылазку из Плевны на позиции генерала Скобелева. В три часа ночи пушечные выстрелы, треск ружейной стрельбы, раздавшиеся в стороне позиций Скобелева, явились в подтверждение только что полученной телеграммы и заставили генерала Гурко, его ординарцев и штабных вскочить со своих постелей и выбежать на улицу. Генерал Гурко отправил ординарца к Горнему Дубнику и Телишу с тем, чтобы задержать на всякий случай до утра движение выступивших уже в поход гвардейских частей, и сам, готовый сесть на коня, стал дожидаться новых известий от генерала Скобелева. Ночь была светлая, лунная, но очень холодная, с северным ветром, доносившим до нас ярко знакомые звуки непрерывного треска ружейной пальбы и отдельных глухих ударов орудий. Огонь был частый и сильный и заставлял предполагать о серьезном столкновении: «Уж не сам ли Осман-паша прорывается из Плевны?». Но часа через два перестрелка стала стихать и к 5 часам утра умолкла вовсе: то была, вероятно, одна из часто повторявшихся в последнее время вылазок турецких на позиции, занятые генералом Скобелевым. Мы поспешили вернуться к своим постелям, доспать немногие остающиеся до выступления часы и согреться, снова зарывшись в солому от ночного холода. Ужасно, когда думаешь о раненых и умирающих в такую холодную ночь где-нибудь в открытом поле или в земляной канавке, вырытой для самообороны!

Благодаря ночной тревоге генерал Гурко отложил выступление из Дольнего Дубника на 4 часа позднее, и мы покинули селение только в десять часов утра 4 ноября, следуя за генералом по шоссе к Горнему Дубнику и Телишу в Радомирцы, где должны были заночевать в тот день. Кстати, на прощание с Дольним Дубником мне припомнилась любопытная сцена свидания генерала Гурко с генералом Скобелевым под Плевной, имевшая место в редуте Мирковича на Волынской горе, с неделю или полторы тому назад. Личная храбрость и отвага обоих генералов не подлежат ни для кого сомнению, а презрение к опасности Скобелева вошло даже в поговорку, но тут в редуте Мирковича обоим генералам вместе пришлось состязаться друг перед другом в отваге или выдержать дуэль храбрости. Условившись свидеться между собой для переговоров о выборе места для возведения новых укреплений на позициях под Плевной, генералы Гурко и Скобелев назначили местом свидания для себя редут Мирковича и съехались там на днях, каждый в сопровождении своих ординарцев, начальников вверенных им частей и прочих, так что небольшой редут наполнился многочисленной свитой обоих генералов. Этот редут расположен от ближайшего турецкого укрепления на расстоянии каких-нибудь 800–1000 сажен, и турки до того пристрелялись к нему из своих орудий, что без промаха направляют свои снаряды в самую средину редута. В обыкновенное время турки редко стреляют в наши укрепления и первые не открывают никогда огня из орудий, а только изредка отвечают на наши выстрелы. На этот раз турки по обыкновению разгуливали по своим укреплениям, иные работали с лопатами в руках, другие сидели кучками на насыпи; турецкий офицер внутри укрепления разъезжал верхом на белой лошади. Гурко, разговаривая со Скобелевым и видя это sans g?ne[9] турок в таком близком расстоянии от нашего редута, обратился к батарейному командиру с приказанием: «Дать по ним залп из двух орудий!». Залп был дан, и турки мгновенно попрятались за насыпью, но через минуту снова появились с лопатами на поверхности укрепления, снова выползла кучка любопытных и офицер на белой лошади. «Дать по ним еще залп шрапнелью!» – скомандовал генерал Гурко и обратился с прерванной речью к Скобелеву. Турки от второго залпа скрылись вовсе и не показывались больше на поверхности укрепления. Но вот на их стороне показался белый дымок. «Ложись!» – раздался крик дежурного фейерверкера, и все, что было в редуте, кинулось на землю; остались на ногах только Гурко и Скобелев в позах разговаривающих между собой людей. Турецкая граната, с воем, шипом и свистом разрывая воздух, влетела в редут и зарылась в землю по самой средине редута; офицер-артиллерист бросился к месту упавшего снаряда, разрыл землю, вынул еще горячую от полета, но не разорвавшуюся гранату и положил ее на землю перед генералами. Через минуту раздался новый крик «ложись!», и новая граната ворвалась в редут и зарылась рядом с первой. Гурко и Скобелев вошли на барбет и продолжали при второй гранате, так же стоя, разговаривать и сохранять хладнокровный вид друг перед другом. Турки, если отвечают на наши выстрелы, то выпускают обыкновенно одним выстрелом более того, чем пущено в них; поэтому надо было ожидать прибытия третьей гранаты, которая при новом крике «ложись!» не замедлила удариться в землю шагах в пяти от беседовавших и как раз впереди их. По счастью, этот вновь прибывший снаряд не лопнул; в противном случае обоих генералов не было бы в живых, так как осколки лопнувшего снаряда летят вперед по силе инерции и неминуемо должны были бы задеть Гурко и Скобелева. При этой третьей гранате оба генерала были бледны, но ни в чем не изменили себе, сохраняя прежнюю позу и не прерывая беседы как будто ни в чем не бывало.

Но возвращаюсь к прерванному рассказу. Мы едем за генералом Гурко по Софийскому шоссе на юг и внутренне радуемся, что покинули наконец Дольний Дубник, начинавший порядком надоедать монотонностью жизни и бесконечным выжиданием той минуты, когда Осман-паша вздумает положить оружие или с оружием в руках пробиваться на волю. Мы двигаемся вдоль шоссе по волнистой местности, с каждым часом пути становящейся более волнистой и пересеченной. Возвышенности постепенно делаются круче, сосредоточеннее, с острыми гребнями наверху: лощины суживаются, и в их глубине ручейки и реки стремятся быстрее по каменистому ложу, а вдали, сквозь сизый туман, виднеются первые темные массы гор. В Радомирцах мы находимся уже у подошвы Балкан. Пришли мы в Радомирцы к самому вечеру, когда в темноте не приходится разбирать, где и как устроиться поудобнее на ночь. Располагаемся в чистеньких домиках помаков на сквозном ветру, ибо окна разбиты, дверей в домах нет. С рассветом на другой день двигаемся далее. Красиво расположенные селения на откосах гор и в глубине долин стоят пустые, покинутые их обитателями – помаками. Помаки – это болгары, издавна принявшие мусульманство в видах лучшего обеспечения своей собственности от корыстолюбия турецких беков; переменив веру в интересах собственности, помаки стали злейшими врагами своих единоплеменников болгар-христиан и крепкими друзьями турок. В настоящую минуту они вместе с турками ушли вслед за отступившим в Орхание турецким войском, ушли из боязни русских и наказания за многие совершенные над болгарами жестокости. Отступление Шефкет-паши по шоссе было, вероятно, весьма поспешное, так как турки в селениях по дороге не успели уничтожить запасов сена, ячменя и овса, так что в селениях Луковцы, Петровены, Бласничево находится достаточное количество фуража для лошадей. Надо думать поэтому, что Шефкет-паша рассчитывал на немедленное наступление на него русских войск после дел под Горним Дубником и Телишем, почему и счел за лучшее быстро отступить для занятия более укрепленных позиций близ Орхание и в Этрополе у перевалов через Балканы.

Выступив вчера из Радомирцев, мы вплоть до Яблониц тянемся длинной вереницей по широкому шоссе, обгоняя колонны пехоты, артиллерийские парки, сторонящиеся, чтобы дать дорогу генералу и его свите, то и дело раздаются звуки барабана, дающие знать растянувшейся колонне войск о том, что приближается начальство: командуют «смирно!». Генерал Гурко выкрикивает: «Здорово, семеновцы!», «Здорово, преображенцы!», «Здорово, артиллерия!». «Посторонись!» – раздается в одной стороне. «Штык прими, ротозей!» – слышится в другой. «Раздайтесь, эй!» – слышится еще где-то. По извилистой дороге, то поднимающейся в гору, то огибающей ее, виднеются в разнообразных группах войска, или двигающиеся, или отдыхающие на биваке в сторонке среди красивой обстановки гор; что ни шаг, то новый вид и новый богатый сюжет для Василия Верещагина, находящегося вместе с нами в свите генерала Гурко. Кроме Верещагина, занятого исключительно наблюдениями для будущих работ, в свите Гурко находятся еще корреспондент «Нового времени» г. Иванов и корреспондент «Дейли Ньюс» Макгахан (Mac Gahan), успевший залечить в Букуреште свою расшибленную ногу и получить на днях из Главной квартиры разрешение следовать за генералом Гурко.

Сегодня мы остановились в селении Яблоницы, и как долго простоим здесь, еще неизвестно.

Яблоницы,

5 ноября 1877 г.