Их музыкальный роман

Одиннадцатого марта 1958 года на сцене Большого театра состоялась премьера балета «Спартак» Арама Хачатуряна. В первой постановке этого балета, осуществленной знаменитым Игорем Моисеевым, Плисецкая исполняла роль гречанки Эгины, возлюбленной Красса, на долю которой приходилась значительная часть сюжетного конфликта. Помогая Крассу в его борьбе с восставшими рабами, Эгина обольщала ближайшего помощника и друга Спартака – Гармодия, заставляя его изменить товарищам и выдать их военные планы.

Забегая вперед, скажем, что постановка Игоря Моисеева по многим причинам вызвала серьезную критику и не удержалась в репертуаре театра. Плисецкую это расстраивало и раздражало.

«Московский подневольный балетный люд не без умысла, думаю, позадвинул эту моисеевскую работу в дальний чулан.

Зря! Несправедливо это. А все потому, что бацилла подхалимажа многих полишила совести и памяти: “Не удался Моисееву спектакль, и все тут. На свалку…” Зато нынешний диктаторишка соорудил великий шедевр. Власть-то в его лапах. Его-то мы восславлять и будем. Конечно… пока на троне сидит.

Время все по местам расставит. Ждать только долго…

Роль моисеевской Эгины была необыкновенно хороша. С удовольствием рука о ней пишет.

Постановка была богатая, масштабная. На деньги не поскупились. Государство тогда в императорский театр пригоршнями их кидало. Счету не вело (чай, не свои, народные).

Я появлялась во дворце Красса из нижнего люка, на подъемнике, в радужных струях всамделишного фонтана. В гладиаторских поединках участвовала вся мужская часть труппы. Все переливалось красками, кипело, полыхало… Роскошными были костюмы. Они искрились перламутром, играли цветастой вышивкой театральных камней. Чуть ли не Голливуд на советской площади имени Свердлова.

Хореографическая пластика была сочная, земная, эффектная. Мои дуэты с Гармодием (Фадеечев) были на грани дозволенного, по тем временам, разумеется. Зритель таил дыхание: неужто не запретят?..

В финальной сцене я являлась в золотом шлеме с длинными перьями, в искрометной кольчуге, в изумрудном шифоновом хитоне. Подымалась по мраморной лестнице к ладьям пиратов (откуда там были пираты?). Афина Паллада с барельефов Акрополя…» («Я, Майя Плисецкая»).

«Зато нынешний диктаторишка соорудил великий шедевр. Власть-то в его лапах. Его-то мы восславлять и будем. Конечно… пока на троне сидит» – это сказано о Юрии Григоровиче, с которым в дальнейшем, годы спустя после моисеевского «Спартака», у Плисецкой будут отношения на грани войны, и о его постановке этого балета, явно недооцененной и непонятой примой. «Время все по местам расставит», – говорила она о редакции Григоровича. И время действительно расставило: «Спартак», поставленный Юрием Григоровичем, до сих пор и по праву считается непревзойденным шедевром героического балета.

«Спартак» представляется мне вершиной советской хореографии в области создания героического балета», – считал известный балетный критик Борис Львов-Анохин. – Этот спектакль – торжество, триумф, пиршество героического мужского танца».

Точнее, наверно, не скажешь. Что касается сидения «на троне»… «Несчастные, они думали, дело в кресле! – словно в ответ на подобные высказывания хулителей Григоровича пишет Александр Колесников в предисловии к книге о хореографе известного балетоведа А. Демидова. – Они думали, сила Григоровича в административном ресурсе, как сейчас говорят. Что статус его – результат расположения официальных верхов, а не следствие собственного дара. А ведь Григорович даже не состоял в КПСС, и его положение при этом оставалось незыблемым 35 лет».

Но вернемся к «Спартаку» Игоря Моисеева. Вернее, к событиям, которые последовали в жизни Майи Михайловны за его премьерой.

Познакомившись еще в 1955-м в гостях у Лили Брик – знаменитой возлюбленной Владимира Маяковского, молодой композитор Родион Щедрин и балерина Майя Плисецкая вроде бы не слишком заинтересовались друг другом. Но через три года, после блистательной премьеры «Спартака», композитор позвонил Плисецкой и, наговорив комплиментов, напросился к ней в репетиционный класс.

– Я работаю с Радунским над новым «Коньком-Горбунком». Для вашего театра, – подчеркнул он. – Радунский просвещает меня по балету, как может. Настаивает, чтобы я пришел несколько раз в класс. Это правда поможет? А вы когда занимаетесь? В одиннадцать? А завтра в классе будете?

На следующий же день они увиделись в репетиционном зале. Щедрин пришел с упомянутым в разговоре балетмейстером Александром Радунским. Оба они уселись перед классным зеркалом, и урок начался…

Майя Плисецкая занималась в черном, выгодно обтягивающем купальнике. Этот французский купальник-эластик, как и другие вещи, она приобрела из рук знакомой фарцовщицы Клары.

– Купальник к моей фигуре здорово подошел, выгодно выделив ее достоинства: удовлетворенно перехватывала свое отражение в зальном зеркале, – хвалилась балерина. – То соблазнительные па Эгины, теперь часовая разминка в облегшем торс одеянии! На Щедрина обрушился ураган фрейдистских мотивов…

Родион Константинович Щедрин – советский и российский композитор, пианист и педагог. Народный артист СССР (1981). Лауреат Ленинской премии (1984), Государственной премии СССР (1972) и Государственной премии РФ (1992). Автор 7 опер, 5 балетов, 3 симфоний, 14 концертов, многочисленных произведений камерной, инструментальной, вокальной, хоровой и программной музыки, музыки к кино и театральным постановкам

Видимо, опытным глазом сразу заметив это, Плисецкая как бы между прочим бросила композитору:

– У меня после класса – две репетиции. Хотите посмотреть?

Щедрин замялся.

– Спасибо. Для одного дня впечатлений у меня предостаточно…

Но вечером позвонил Плисецкой и предложил покататься по Москве. «Старикашка Фрейд победил», – торжествовала Майя Михайловна.

– Я был очень настойчивым, – подчеркивает Щедрин. – Когда мужчине нравится женщина, его мало что может удержать. И Майя ответила мне взаимностью.

«Я без раздумий согласилась. Кончилось все тем, что, когда я пишу эти строки, – мы не расстаемся уже тридцать четыре года. Точнее, тридцать пятый пошел.

Встречались мы в композиторском доме на улице Огарева, где Щедрин жил с матерью, Конкордией Ивановной, и у меня, на Щепкинском.

Весна стояла в тот год холодная. И ночами мы, замерши, прислушивались, как продрогшие чекисты в по-прежнему исправно сопровождавшей меня машине слежки включали шумно детонировавший мотор, чтобы согреться…» («Я, Майя Плисецкая»).

Как и другие возлюбленные Плисецкой, Щедрин был младше ее. Впрочем, не столь критично: на семь лет. Ей в тот счастливый год исполнялось уже тридцать три, а ему – только двадцать шесть. Такая разница в возрасте по тем временам считалась по меньшей мере непривычной: обычно в семейных парах старше были мужья. Но судя по кинопленкам конца 1950-х, балерина выглядела прекрасно. С хорошей эффектной фигурой, оригинальным живым лицом, стройная и ладная, она находилась в самом расцвете женской привлекательности. К тому же, как иные танцовщицы, явно не испытывала недобора веса и не могла отпугивать поклонников излишней худобой…

Если на самом деле бывают встречи, предначертанные в книге судеб, то встреча балерины и композитора оказалась именно такой. Майя Плисецкая и Родион Щедрин наконец-то нашли друг друга, и каждый из них, талантливый и значимый в искусстве по-своему, стал половинкой одного целого, союза на всю жизнь, что бы там не писали и не говорили досужие сплетники.

Как позже признавалась балерина, явившийся ей с неба головокружительный роман отвлек ее даже от мыслей о ее несостоявшейся поездке во Францию и Бельгию. Как обычно, она осталась дома, но этот «удар» был не таким уж болезненным. «Когда рядом есть человек, делящий твое горе и радость пополам, жизнь становится улыбчивее, светлее, брезжит надежда. Найдем выход из катакомб, вдвоем – обязательно найдем!..» – говорила она.

И через много лет, прожитых вместе, Плисецкая напишет о своем спутнике слова восхищения, пронизанные искренним чувством:

«Блестящий, Богом, музами музыки помеченный человек, неотразимо обаятельный, источающий вокруг себя радиацию. Человек редкостной щедрости, точнее точного совпадающей со смыслом своей фамилии. Как мог он не привлечь к себе внимания? Даже в Союз композиторов двадцатилетнего студента консерватории Щедрина приняли за глаза, без собственной его просьбы, без формальных процедур, заявлений».

В мае, за несколько дней до отъезда труппы в Париж, министр культуры Николай Михайлов, напутствуя отъезжающих на собрании в театре, загадочно ответил на чей-то вопрос, почему опять не едет Плисецкая:

– Плисецкая, товарищи, возможно, едет в другую, не менее ответственную поездку…

«По залу прошел настороженный гул. Что может быть ответственнее спектаклей в “Гранд-опера”? На Марс Плисецкую пошлют? Марсиан лебедиными танцами услаждать? Человек сорок, ранее совершенно меня не узнававших, дружественно заприветствовали Майю Михайловну Плисецкую по коридорам. Ох, вот она, махровая наша российская подлость!..

Логика Михайлова сшита была белыми нитками. Спектакли ”Лебединого” в “Гранд-опера” прошли 31 мая, 2 и 7 июня. А я лишь 14 июня полетела в “ответственную поездку” в Прагу. И все равно, это был маленький сдвиг, сдвиг из безнадежной преисподней… новенький заграничный паспорт похрустывал у меня в руках. Таможня, пограничники, неродная речь, магазинчики, соблазнительное чешское стекло…

Танцевальный вечер в Праге и других городах носил название “Вечер солистов балета Большого театра”. Мы же именовали себя ”штрафной батальон Большого”. Сборная команда невыездных в братской стране народной демократии. Все до одного артисты, как на подбор, были не выпущены в Париж. А к чехам – поехали. Решили, наверное, не озлоблять людей до самой уж крайности. Из Чехословакии не убежишь. И здесь граница на советском замке» («Я, Майя Плисецкая»).

Во время этой поездки Плисецкая выступала в Пражском оперном театре имени Сметаны, вместе с группой артистов Большого театра танцевала Зарему в «Бахчисарайском фонтане» и Одетту – Одиллию в «Лебедином озере» – вместе с труппой чехословацкого балета. Своими впечатлениями о поездке балерина поделится позже с корреспондентом газеты «Советская культура»:

– То, как нас здесь приняли, превзошло все наши ожидания. С первого же выступления мы почувствовали, как понимают и любят искусство чехословацкие зрители, как удивительно они умеют смотреть и слушать. Приятно работать с чехословацкими коллегами из балетной труппы Национального театра. Это очень хорошая и сильная труппа.

Как всегда за рубежом, радовали ее и «магазинчики» всем тем, что можно там купить на скромные командировочные советской артистки.

Родион Щедрин на время ее чехословацких гастролей уехал в Сортавалу – город в Карелии. Там, на берегу Ладожского озера, располагался Дом творчества композиторов.

Вернувшись из Чехословакии, балерина отправилась к нему в Карелию. Щедрин, загоревший, веснушчатый, встречал любимую на сортавальском перроне. «Мы были с ним совсем одной масти – рыжей, – уточняла Майя Михайловна. – Может, сама природа решила обручить нас крепче обычного?..»

Сосед по купе, введенный в заблуждение этой схожестью, показал на окно:

– Вон ваш брат с букетом.

На перроне стоял Щедрин с букетом полевых цветов. Они и правда схожи.

Плисецкая назвала это памятное сортавальское лето всплеском счастья. «Жили мы в крошечном коттедже, прямо в лесу, среди гранитных валунов, в совершенном отдалении от людей, – рассказывала она в своей книге. – Коттедж был из одной малюсенькой комнаты. Метров семь-восемь. Туалет – весь лес. Ванная – Ладожское озеро. Комары не щадили. По ночам снаружи лоси терлись о наши дощатые стены. В дожди в домике было зябко. Коттедж не отапливался. Крыша чуть протекала. Но мы лучились радостью. Что человеку, мудрые философы мироздания, в конце концов нужно – задам вновь извечный вопрос?..»

К концу августа балерину охватило беспокойство: она поняла, что ждет ребенка… Надо возвращаться в Москву. «А может, родить? И расстаться с балетом?» – размышляла она. Но жалко. После «Спартака» и чешских гастролей она была в хорошей форме, с красивой стройной фигурой. Решила отложить появление детей на неопределенное время, ведь еще успеется… Композитор без восторга, но согласился.

Увы, после того решения завести детей они так и не смогли. И сосредоточились исключительно на искусстве. Совместными детищами стали балеты «Кармен-сюита», «Анна Каренина», «Конек-Горбунок», «Дама с собачкой», «Чайка» – все их композитор Родион Щедрин посвятит любимой женщине.

После короткого перерыва они пустились вдвоем в дальнее путешествие – в Сочи, на щедринской машине. В те годы композитор много работал в кино, писал музыку к фильмам, за что неплохо платили. Вот и машину купил на гонорары.

Сбор балетной труппы каждый год назначался на 26 августа, а в этот раз из-за французских гастролей он сдвинулся на целый месяц, подарив лишнее время отдыха. И влюбленные отправились путешествовать. Их путь пролегал через Тулу, Мценск, Харьков, Ростов, Новороссийск. В гостиницы не пускали без штемпелей о браке в паспортах, поэтому им приходилось спать в машине. Но разве это главное?

Не обошлось без забавных происшествий. На первом ночлеге у обочины в Мценске парочка выставила сумку с провизией на холодок, под машинное крыло. В автомобиле и самим тесно, да и жареных цыплят опасно оставлять в тепле. Вокруг – непроглядная темень, тишина, ни души… Уснули сладко до самого утра.

Чуть рассвело, отворили дверцу в надежде перекусить перед дорогой. А сумки и след простыл. Кто и как сумел ее унести без малейшего шума? Может, зверь какой?

Оставшись без завтрака, влюбленные покатили в сторону железнодорожной столовой на вокзал. А там, по выражению Майи Михайловны, «картошка с синевой, компот с мухами, хлеб черствый, посуда немытая». Короче, все не так как нужно.

Майя Плисецкая и Родион Щедрин накануне свадьбы. 1958 г.

«Любящие люди воспаряют над обыденностью, мелочностью жизни. Влюбленные всегда живут в другом измерении».

(Майя Плисецкая)

«Чувствую, смотрит на меня Щедрин испытующе, – рассказывала она. – Закапризничает балерина, взбрыкнет, взнегодует, ножкой топнет. А я ем за обе щеки. Уплетаю. Аппетит у меня всю жизнь был зверский».

Что ж, отправились дальше. По дороге купили спелых арбузов, запаслись яблоками.

На следующую ночь заночевали в степи за Ростовом. Засветло съехали с дороги к пруду, наелись фруктов. Оставшееся сложили возле машины и прикрыли ветками. Кому арбузы понадобятся? Кругом бахчи. Никого не видно.

Закрыли занавески на окнах и… Сладко уснули.

На рассвете решили съесть по кусочку арбуза. Раздвинули ветки – ничего: ни арбузов, ни яблок. Ну уж это слишком…

Третью ночь ночевали возле Архиповки в Джугбе, прямо на пляже возле Черного моря. В этот раз парочка решила полакомиться жареными куропатками с новороссийского рынка. Куда же понадежнее спрятать их на ночь? В багажник? Но там стоят канистры с бензином, куропатки пропахнут.

Композитор целый час потратил на сооружение ловушки для грабителей – на случай, если покусятся на их дичь. Эмалированная кастрюля, в которой находились деликатесные птички, висела чуть над землей на толстом шнуре. Привод с колокольчиком, ведущий от кастрюли в салон машины через ветровое стекло, привязали на ночь к ноге Щедрина. Если посмеют – хотя на пляже ни души, – он тотчас проснется и пальнет в разбойников из стартового пистолета.

«Спали слаще обычного от сознания полной защищенности нашего провианта.

Наступает утро. Мой первый вопрос:

– Висят? Целы? Завтрак будет?..

Щедрин проверяет натяжку шнура. Колоколец звонит. Радуется:

– Цела кастрюля. Ощущает ее вес рука. Попируем…

Встаем. Сначала – купаться. Потом куропатки.

Мамочка родная! Вместо кастрюли камень на шнуре висит. И записка карандашом: «Спасибо»…

Матушка Россия!..

Так мы и ехали до Мацесты. Десять ванн приняла. Ноге полегчало. Потом обратно.

Ни в Карелии, ни в сочинском променаде слежки за мной не было. Точнее, мы ее не ощущали. Никто не катил вослед, никто не караулил. Подумалось даже, что более опасаются моего общения с иностранцами в столице. Но все эти пропажи?.. Чертовщина какая-то. Неужто чекисты поедали лакомства? И по сей день не могу самой себе ответить на этот вопрос…» («Я, Майя Плисецкая»).

Таким было их, по сути, свадебное путешествие… Вернувшись в Москву, второго октября 1958 года композитор и балерина отправились в ЗАГС.

– Сегодня признаюсь, что это была моя инициатива. Щедрину не хотелось брачных официальных уз, – откровенничала Майя Михайловна. – Но мне интуиция подсказывала – власти меньше терзать меня будут, если замужем. Об этом не раз намекали. А Фурцева впрямую говорила – выходите замуж, вам веры будет больше. Даже квартиру новую обещали…

Что касается Родиона Щедрина, то ему жениться на Плисецкой наоборот не советовали. Композитор рассказывал в своей автобиографической книге:

«На репетиции одного из концертов ко мне подошел Б.М. Ярустовский. Он был заведующим сектором музыки ЦК КПСС. “Нам сообщили, что у вас роман с Майей Плисецкой. Это так?” – спросил он меня неожиданно. ”Она замечательная женщина. И зря ее так…”. ”Надеюсь, вы не собираетесь на ней жениться, – перебил меня Ярустовский. – Вы испортите себе репутацию”.

Это был совет, которого молодой композитор, к счастью для себя и своей любимой, все-таки не послушал.

А с жильем действительно получилось. Свадебным подарком от матери балерины стала выхлопотанная двухкомнатная квартира на Кутузовском проспекте.

После ЗАГСа, с печатями в паспортах и свидетельством о браке, новобрачные вышли на улицу. Под моросящим мелким дождиком они поспешили в ближайший гастроном: надо купить спиртного, в том числе шампанского – вечером несколько друзей зайдут на их свадебный пир.

В гастрономе нелюбезная старушка в шерстяном платке сердито толкнула новобрачную:

– Девушка, вы тут не стояли!..

Щедрин благодушно, но назидательно пояснил:

– Это не девушка. Это моя жена…

Когда Плисецкая выходила замуж за Щедрина, Лиля Брик безапелляционно сказала жениху:

– Ваш выбор мне нравится. Но один изъян у Майи велик. Слишком много родственников по всему белому свету.

Но наличие родственников, согласимся, далеко не всегда оборачивается минусом.

– Все лето, пока я была в Праге, Сортавале, на Мацесте, мама занималась хлопотами. Квартиру «пробивала», – рассказывала Плисецкая. – Характер у нее, как я уже писала, был тихий, но въедливый и упрямый до самой крайности. Она нешуточно затревожилась, что из-за полночного грохота театральными декорациями под самыми окнами я всерьез стала страдать бессонницей.

И добилась своего! Подарком ее к свадьбе моей был ордер на новое жилище.

Вскоре молодожены перебрались в новую квартиру на Кутузовском проспекте. Квартира была крохотная, по словам балерины, «две комнатенки и кухня». Всего 28,5 метра. Прихожей не было вовсе, и «если чуть разбежаться, то можно с лестничной площадки без труда вспрыгнуть на наше брачное ложе в спальне», не без юмора писала Плисецкая. (Особенно, конечно, если учитывать ее невероятный прыжок…) Плюс маленький балкон. Правда, район был отличный. Рядом Москва-река, напротив – гостиница «Украина», кругом полно магазинов. Нет театрального шума под окнами.

Кстати, о брачном ложе… Родион Щедрин в своей автобиографической книге рассказывал, упоминая о жене: «…На нее в КГБ, как нам недавно рассказал бывший чин, была целая гора доносов….У нас в спальне был вмонтирован подслушивающий микрофон… Конечно, мы предполагали, что нас подслушивают. Но прямо в спальне?.. Молодоженов?..».

Несмотря на небольшую площадь, расположились они в новой квартире втроем: молодожены и домработница Катя.

Катя работала в семье Щедриных еще раньше, когда был жив отец композитора. Позднее, поругавшись с матерью Родиона Константиновича, домработница перебралась в какую-то военную московскую семью.

«На второе утро нашей новой жизни, умудрившись опрокинуть на себя яичницу-глазунью, Щедрин, в сердцах, уселся в машину и покатил за Катериной. Ворвавшись в благочинное семейство безо всякого предупреждения, он побросал немудреный Катин скарб в чемодан, нацепил на нее пальто и под вопли офицерской жены, громко взывавшей к закону, уволок Катю к нам на Кутузовский. Русский человек склонен покоряться судьбе и напору…

Катя спала на кухне возле газовых конфорок, сооружая на ночь свою постель-раскладушку. Утром Катина опочивальня превращалась в место жаренья-паренья. Наступала ночь – обратно в спальню…» (Я, Майя Плисецкая).

Эпизод, очень показательный для жизни балетных звезд. О Галине Улановой, к примеру, рассказывали, что она могла только вскипятить чай, ничего больше на кухне не умела… Судя по рассказу танцовщика Большого театра Вячеслава Гордеева, решительно все в их доме с Надей Павловой, партнершей по сцене и жизни, делали поклонницы: готовили, убирали, даже стелили постель… Удивительная неприспособленность и, главное, нежелание заниматься бытом тут налицо. Судя по эпизоду с яичницей-глазуньей, из-за которой Щедрину пришлось прибегнуть к помощи домработницы, Плисецкая так же не обременяла себя домашними делами.

Конечно, это не главное и нет смысла осуждать ее за это.

– Любовь преображает каждое живое существо, придает смысл существованию, – говорил Родион Щедрин. – Я счастливый человек, потому что испытал это чувство в жизни. Если б я не встретил ее, то продолжал бы искать все эти сорок лет!.. В Майе Михайловне триста процентов женственности. Без нее я бы не написал такие балеты. Моя муза – моя жена…

– Я думаю, все обстоит немножечко наоборот, – говорила Плисецкая. – Это Родион Константинович продлил мою сценическую жизнь. Полагаю, что как композитор он мог бы обойтись без меня, а вот я без него – нет.

Отныне все свободные вечера они проводили в этом доме на Кутузовском, и не только в своем маленьком жилище: в другом подъезде обосновались Лиля Брик и ее последний муж Василий Катанян, разменявшие квартиру на Арбате на кутузовскую новостройку. Плисецкая и Щедрин и раньше были очень дружны с этой парой (Щедрин писал музыку к пьесе Катаняна «Они знали Маяковского», к одноименному фильму, а Катанян сочинил либретто для первой щедринской оперы «Не только любовь»), а житье по соседству сблизило их еще больше. С 31 декабря 1958-го встреча Нового года у Лили Юрьевны стала для Плисецкой и Щедрина доброй традицией, которую они свято соблюдали целых полтора десятилетия.

Лиля Брик и Катанян не пропускали ни одного спектакля Плисецкой и каждый раз отправляли на сцену огромные корзины цветов.

Майя Плисецкая и Родион Щедрин. 1964 г. Фотограф – Александр Еланчук

«Любви не нужны книги. Это книгам нужна любовная интрига».

(Майя Плисецкая)

«Решением самого Сталина Л. Брик получала третью часть (мать и сестры другие две трети) наследия Маяковского. И денег у нее водилось видимо-невидимо. Она сорила ими направо и налево. Не вела счету. Когда звала меня в гости, оплачивала такси. Так со всеми друзьями.

Обеденный стол, уютно прислонившийся к стене, на которой один к другому красовались оригиналы Шагала, Малевича, Леже, Пиросмани, живописные работы самого Маяковского, – всегда полон был яств. Икра, лососина, балык, окорок, соленые грибы, ледяная водка, настоенная по весне на почках черной смородины. А с французской оказией – свежие устрицы, мули, пахучие сыры…

Но в один прекрасный день Лиля оказалась нищей. Хрущев, правитель взбалмошный, непредсказуемый, безо всякого предупреждения приказал прекратить выплаты наследникам Маяковского, Горького, А. Толстого. Стабильно на Руси только горе да слезы. Лиля внезапно оказалась на мели. Стала распродавать вещи. Беззлобно итожила:

– Первую часть жизни покупаем, вторую – продаем…

И даже тогда Лиля делала царские подарки. Именно в ее безденежные годы она подарила мне бриллиантовые серьги, которые и сегодня со мной…» («Я, Майя Плисецкая»).

Корзины с цветами Майя Плисецкая получила и после очередной своей премьеры – в балете «Каменный цветок» С. Прокофьева в новой постановке Юрия Григоровича.

Как мы помним, «Сказ о каменном цветке» не удержался в репертуаре Большого театра, и вот теперь благодаря его новой редакции молодому балетмейстеру удалось показать много нового и интересного для советской хореографии. Плисецкая получила здесь заново сочиненную партию уже знакомой ей Хозяйки Медной горы.

Для постановки Григоровича была восстановлена вся партитура Сергея Прокофьева в подлинной авторской инструментовке, и это вернуло музыке драматизм и остроту звучания.

В постановке Лавровского партия Хозяйки изобиловала пантомимными моментами; она покровительствовала любви Катерины и Данилы, поддерживала мастера в его работе. Хозяйка в постановке Григоровича стала человечной и способной на любовь, страдающей и ревнующей. Такой образ стал еще более интересным для Плисецкой. Рассказывая о работе с Григоровичем, Майя Михайловна честно призналась в этом в своей книге:

«Хозяйка» Ленинградца два была мне много интереснее. Свежесть танцевальных комбинаций, очевидное спряжение их бажовскому образу верткой ящерки, разнообразие душевных состояний. Меня куда больше увлекла и захватила вторая работа. Новый спектакль был взят на гастроли в американский тур и прошел там хорошо. Я даже послала в Ленинград автору постановки приветственное письмецо, поздравляя его с удачей».

Известно, что первоначально танцы Хозяйки сочинялись балетмейстером для первой исполнительницы этой партии в Ленинграде – Аллы Осипенко. Теперь же, зная о природном прыжке и пластической выразительности московской исполнительницы, Григорович внес в партию новые фрагменты, сделав ее более танцевальной. Он не ошибся в Плисецкой: своим исполнением балерина внесла немалую лепту в успех спектакля. По словам балетоведа Н. Рославлевой, «мнения единодушно сходились на том, что в этой роли с блеском проявилось дарование артистки. Хозяйка ее была и обольстительной чаровницей, и повелительницей, и сказочной вещуньей, и таинственной ящеркой».

«Вокруг ее имени накручена уйма чертовщины, осуждений, ненависти, укоров, домыслов, сплетен, пересудов. Это была сложная, противоречивая, неординарная личность. Я не берусь судить ее. У меня нету на это прав…» – писала Плисецкая о Лиле Брик. Невольно возникает мысль: ведь и о самой Майе Михайловне можно сказать практически теми же словами. С одним уточнением: противоречивой личностью она никогда не была. Пожалуй, скорее цельной.

Со временем дружба Плисецкой с Лилей Брик сошла на нет, отношения разладились. По словам ее друга Сергея Николаевича, дело было в Родионе Константиновиче.

– Я могу пережить, когда унижают или обижают меня, – говорила балерина. – Могу этого даже не заметить. Но когда речь идет о Щедрине, меня начинает душить ярость.

«По странной ассоциации вспоминала в такие моменты Лилю Брик, как та тиранила Щедрина, заставляя его быть то личным водителем, то писать музыку для фильма о Маяковском, хотя это совсем не входило в его планы, и т. д., – рассказывал С. Николаевич. – На этом и поссорились, как потом выяснилось, навсегда. Щедрин эту тему никогда не поддерживал, а только напряженно молчал. И вообще разрыв с Лилей, не первый и не последний в череде других разрывов и расставаний, был, похоже, для них обоих особенно мучителен. Только Майя со свойственным ей чувством «несравненной правоты» пыталась все объяснить и оправдать, а Щедрину, человеку закрытому и сдержанному, любой разговор на эту тему был неприятен».

Кстати, именно Родион Щедрин, Лиля Брик и ее муж добивались по инстанциям (втайне от балерины) возвращения Плисецкой статуса выездной. Ну и сама Майя Михайловна, конечно, приложила к этому немало усилий. И только в 1959 году, после ее письма Н. С. Хрущеву, наконец-то достигшего своего адресата, председатель КГБ А. Н. Шелепин вальяжно принял балерину в своем холодном кабинете на Лубянке.

– Прочел Никита Сергеевич ваше письмо. Просил нас тут разобраться. Мы посоветовались и думаем – надо вам с товарищами вместе за океан отправиться. Никита Сергеевич вам поверил. У нас тоже оснований не доверять вам нету. Многое из того, что нагородили вокруг вас, – ерундистика. Недоброжелательство коллег. Если хотите, профессиональная зависть. Но и вы много ошибок совершили. Речи свои и поступки контролировать следует…

– Дядя ваш, господин Плезент, умер 7 апреля 1955 года в Нью-Йорке… – неожиданно добавил он. – Два его сына с семьями живут там же. Если они захотят встретиться с вами, что ж, мы запрещать не будем. Это уж ваше дело. Не бойтесь.

«Как они все это узнали? – мелькнуло в голове у Майи Михайловны. – Неужто следили, побывали на похоронах?».

Сомневаться в этом не приходится.

«Но я вовсе не хочу сводить всю трагедию моей семьи к родному дяде с американским паспортом в кармане клетчатого твидового пиджака», – писала балерина.

Трагедию семьи – нет. Но вот к печальной истории с зарубежными гастролями балерины наличие американского дяди отношение все-таки имело…

В самом деле, почему Плисецкую не выпускали на серьезные зарубежные гастроли до 1959-го и почему ее выпустили именно в тот год, да еще и деликатно подтолкнули к встречам и общению с американскими родственниками – остается тайной за семью печатями. Но думается, ничего случайного здесь быть не может…