Глава 10. Конец жизни королевы в замке Блуа (1506-1514)

Сен-Дени. Надгробие Анны Бретонской и Людовика XII.

Июль 1506 года. Несмотря на неудачу с браком Клод, уверенность Анны в себе не изменилась, королева продолжала править. И мог ли ее муж отказать ей в чем-то важном? Конечно, гроза 1505 года слегка пошатнула отношения в паре, но теперь супруги вернулись к утраченному было равновесию. Что еще неблагоприятного могло случиться?

О помолвке Клод и Франсуа больше никто не упоминал. Время делало свое дело… и было еще столько прочих важных дел: Франция, правление. Анна и Луи состояли в браке уже семь лет. Наконец наступила гармония в их отношениях. Почему бы не быть им счастливыми и процветающими?

В своем обновленном союзе супруги могли слаженно вести дела. Потому, что Людовик XII, осознающий свои пределы, очень рассчитывал на ум своей жены. Потому, что Анна, после своего неудавшегося габсбургского проекта, желала вернуть себе власть. Отныне все знали: важные решения король и королева принимают вместе. Анна управляла Людовиком!

Это доказывает та обильная и оживленная корреспонденция, которую вела Анна с зарубежными дворами. Она не переставала писать европейским королям, пробивая интересы своих друзей или родственников. Неоспорим факт, что Анна искала способы повлиять на Испанию. Чтобы поддержать одну из дочерей Дома де Фуа? Чтобы разделить химерические проекты своего супруга на итальянском полуострове? И то, и другое. Влияя через испанскую королеву на мужа последней, Анна помогала своему собственному мужу в его амбициозных планах. И эта работа велась со стороны женщины, которую активно обвиняют в противостоянии французским интересам! А ведь зачастую именно она производила больше реальных действий, чем ее супруг, ограничивавшийся лишь автографами на документах.

По крайней мере, в сфере дипломатии союз короля и королевы был нерушим. «Отец народа» делал для своей страны меньше, чем Анна, но именно она подвергалась нападкам историков. Да, когда дело касалось интересов ее родной Бретани, она действовала порой жестоко, но в прочих вопросах Анна следовала тем же целям, что и ее супруг. С его одобрения и поддержкой.

Анна чаще короля принимала послов всех государств. Именно на нее возлагали они свои надежды. Приемы проходили в зале для аудиенции, на них всегда присутствовал первый канцлер сеньор де Грино (Grignaux), принц де Шале (Chalais), обладавший прекрасными манерами и знавший иностранные языки. С его именем связан один анекдот, дошедший до нас благодаря Брантому.

Грино учил Анну основным фразам на немецком, итальянском и испанском языках, чтобы она могла приветствовать дипломатов на их родном языке. Это создавало благоприятную атмосферу для последующей беседы. Гости видели в ней доброжелательную и понимающую хозяйку. И вот однажды королева попросила Грино составить для нее красивую фразу на испанском языке, чтобы выучить ее наизусть и повторить на следующий день послу. Канцлер же, по словам Брантома, записал «несколько грязных словечек». Анна тщательно выучила фразу. На следующий день, незадолго до аудиенции, Грино, довольный собой, рассказал о своей шутке Людовику XII, желая развлечь короля. А тот ужаснулся, представив себе ту драму, которую могла повлечь за собой эта шутка, и поспешил предупредить свою Бретоночку.

Анна, всегда серьезно относившаяся к своим обязанностям, не нашла в шутке ничего смешного. Разгневанная, она хотела изгнать Грино. Понадобилось личное вмешательство короля, чтобы утихомирить королеву. Он уверил жену, что Грино всего лишь хотел пошутить над ней и собирался вмешаться, если бы она действительно начала произносить скандальную фразу. В конце концов, Анна простила Грино, но из-за своего чувства юмора и некоторой наглости, тот несколько дней не осмеливался появиться перед нею.

Анна участвовала как во внешней политике, так и во внутренней. В мае 1510 года кардинал д’Амбуаз умирал в Лионе. Анна получала в Блуа тревожные вести о состоянии здоровья фаворита Людовика XII, пока не пришло извести о смерти Жоржа 25 мая. Ещё 28 числа, когда печальная новость не достигла королевского двора, Анна отправила письмо канцлеру Рошфору, ясно дав тому понять, что именно его видит преемником д’Амбуаза. «Поскольку Господь призывает к себе своего слугу», а она «не вправе выступать против Божьей воли», то она, королева, рассматривает канцлера как полноправного преемника «хорошего слуги». Анна попросила Рошфора прибыть ко двору, уточняя: «Я желаю видеть только вас [в правительстве] и никого другого, я поддержу вас в этом насколько это будет в моих силах». Также бретонка уточнила: «Известите меня, кем вы хотите окружить себя». Иными словами, Анна лично назначила преемника на пост министра и снабдила его подробными инструкциями.

Однако влияние королевы не ограничивалось только эпизодическими вторжениями в сферу короля. С арены постепенно уходили ее политические соперники – Жье был в опале, д’Амбуаз скончался, вопрос брака Клод отложен на неопределенное время. И Анна могла спокойно править, не опасаясь потрясений. Ее влияние на короля со временем усиливалось. По сложившемуся мнению, Людовик XII вряд ли смог управлять государством без Анны, без своих друзей.

Целью этого труда не является описание быта королевы на заре Возрождения, но невозможно не заметить сияние, исходившее от ее личности, влиявшее на ее окружение и ее современников. Никогда Шарлотта Савойская, супруга Людовика XI и мать Карла VIII, не имела такого! Самое большее, чего она смогла добиться, – это оживить двор небольшой стайкой дам-компаньонок. Но оставить след в Истории ей не удалось, Шарлотта лишь следовала традициями XV века. Анна же выделяется в ряду французских королев, ей предшествовавших. Она стала легендой, началом новой эпохи, породив особый стиль жизни, где роскошь смешивалась с простотой.

Ее жилище, замок Блуа, тоже стал символом изменения эпохи. Супруг Анны занялся расширением замка – работы начались в 1498 году, когда Людовик освободился от Жанны Хромоножки и воссоединился со своей дорогой Бретоночкой. В первые годы совместной жизни супруги вместе разрабатывали концепцию переделки Блуа. Необходимость в укрепленных крепостях отпала – времена межфеодальных войн ушли в прошлое, в укреплениях, подобных Амбуазским, королевский замок уже не нуждался. Можно было наслаждаться миром, проживая не в военной крепости, а в элегантном особняке.

С трех сторон Людовик XII возвел удобный ансамбль зданий, восхищавший взор. Главные покои предстали со стороны полей. Это была изящная конструкция, прорезанная большими окнами на трех уровнях, через которые беспрепятственно проникали в здание свет и тепло. Кирпич и камень украсили вкраплениями в виде ромбов из черных камней. Возле королевского крыла Луи решил возвести часовню, к которой можно было пройти под сводами галереи, окружавшими двор замка. В 1508 году часовня была освящена именем Сен-Кале (Saint-Calais). Светскость и религиозность. Архитектура новых зданий выдерживалась в гармонии с сохранившимся старым крылом, в котором король приказал лишь переделать фасад. Как и в том крыле, которое позже снес Гастон Орлеанский. Во времена Луи там располагалась личная охрана Анны Бретонской, состоявшая из бретонцев, а потому крыло носило имя «Насест бретонцев» («Perche aux Bretons»).

Если планировка ансамбля сохраняла традиционную французскую структуру, то декор здания был склонен к итальянским веяниям – более оригинальная, чем это было прежде, она отражала впечатления короля от итальянских миражей. Появились невиданные ранее мотивы в украшении зданий: орнаменты в виде завитков, канделябры, забавные стилизации животных. Но никакой чрезмерности! Изящество и трезвость. Жилище короля не должно ослеплять – но быть изящным. На колоннах появились орнаменты – в том месте, куда естественным образом падал взгляд. Какой контраст по сравнению со средневековыми замками с их суровыми башнями, толстыми стенами, узкими окнами – именно такое крыло могла видеть Анна из окон своих покоев по правой стороне двора, там, где Франциск I позже возведет пышно убранное крыло, носящее ныне его имя.

А чего стоят интерьеры замка! В главном крыле было множество комнат, отведенных для королевы. Эти прекрасные частные апартаменты были украшены великолепными гобеленами, а также шторами, изготовленными из красной и золотой ткани, сквозь которые так весело играли солнечные лучи, проникая сквозь многоцветные витражи окон. Анна наслаждалась своими покоями. Ей нравилась приемная, созданная для королевы изобретательным архитектором. Это был широкий коридор, где можно было отыскать множество укромных уголков для дружеских встреч. В хорошую погоду дамы из свиты Анны могли наслаждаться видом новых фасадов, глядя в широкие и высокие окна. Зимой же эти окна плотно закрывались, сохраняя тепло помещений. А при желании можно было открыть дверь и сделать несколько шагов во внутренние покои к одному из монументальных каминов с ободряющим жаром.

Нежность и некоторая интимность этого уютного очарования не исключала пышности. Напротив! Королева была известна своим вкусом к украшениям и предметам роскоши. Рядом со своими покоями, в кабинете и галерее, Анна разместила свои самые ценные сокровища: ее бриллианты, жемчуга, рубины и изумруды были дарами от многочисленных королевских дворов Европы, от верных подданных ее мужа, а также от преданных друзей бретонки. Избранные персоны могли любоваться сокровищами хозяйки замка.

А что насчет обстановки замка? Была ли она достойна новой архитектуры и своего хозяина? На заре XVI века не так уж много было предметов мебели, и они не отличались разнообразием. Что до стульев, то в комнате Анны их было не более двух – большие, обтянутые бархатом, они были предназначены только для короля и королевы. Остальные посетители обычно стояли перед Анной. Если гостем была очень важная персона, то для него паж мог принести сиденье – скамью, если это был мужчина, или большую подушку для дамы высокого рождения. Люди же более скромного происхождения должны были опускаться перед королевой на колени, выслушивая ее приказы или же просто разговаривая с нею. Что до фрейлин Анны, то они составляли компанию королеве, сидя прямо на полу.

Вряд ли такое положение вещей можно приписывать исключительно нехватке мебели. В те времена социальные различия имели первостепенное значение, и необходимо было подчеркивать свой ранг любыми способами. Поскольку весь этот декор, одновременно пышный и интимный, был разработан самой Анной, то в первую очередь он преследовал удовлетворение ее личных амбиций. Впрочем, король не возражал.

Но бретонка нуждалась не только в изящной обстановке. Дитя своей земли, она обожала свежий воздух, прогулки, цветы, птиц. Карл VIII хорошо знал это и создал для любимой супруги сады в крепости Амбуаз, где она могла бы резвиться, отдыхая от официальных церемоний. Людовик XII пошёл дальше. В отличие от предшественника он не был ограничен в территории и мог возвести роскошный сад на восточной стороне замка Блуа, там, где сегодня раскинулись городские улицы. И сады эти были разбиты на плодородных почвах Турени, позволявшим создать настоящую райскую идиллию сельского пейзажа.

Для удовольствия королевы появилось три великолепных сада, разместившихся на трех уровнях террас. На самом нижнем уровне Анна могла гулять в маленьком Бретонском Саду (Jardin de Bretonnerie), который, несмотря на свое название, был разбит гораздо раньше. Людовик лишь переделал его, сообразуясь со вкусами любимой жены. Чуть выше располагался Нижний Сад (Jardin Bas), разбитый приблизительно в 1499-1503 гг, уже специально для Анны. На самом верхнем уровне располагался Высокий Сад (Jardin Haut), работы по его благоустройству начались в 1505 году.

Больше всего внимания привлекал Нижний Сад. Созданный одновременно с основной перестройкой замка, он отражал самые личные вкусы королевы. Анна легко могла попасть в него, пройдя из своих покоев по крытой галерее на каменном мосту, носившей название Оленьей (Galerie des Cerfs). Спустившись по нескольким ступенькам, Анна оказывалась в самом очаровательном саду своей эпохи. Там с большой прямоугольной террасы площадью 200 на 90 м, поддерживаемой с трех углов высокими стенами, открывался вид на великолепный пейзаж. Цветы и деревья источали сладкий аромат, дополняя визуальный ряд. Ровные аллеи были украшены многочисленными скульптурами геометрической формы, скрашивая строгую геометрию линий. В центре сада был возведен маленький павильон, под сводами которого находился небольшой водоем, высеченный из турского камня, в котором приятно журчала вода…

Но на особом предпочтении у Анны был несомненно павильон, который король возвел для нее, хотя и назван был в честь Людовика. Это строение стояло на краю террасы. В те времена оно оказалось уникальным образцом королевской архитектуры готического стиля, ставший декорацией для украшения сада. Строение имело три этажа и полуподвал, восьмигранное сооружение венчала шиферная крыша, от центральной части расходились четыре крыла здания. В этом павильоне Анна могла укрыться от дождя или жары, отдохнуть вдали от шума двора, помолиться в одиночестве в ожидании ребенка или после очередных неудачных родов. Именно там проводила она счастливые часы с Луи, в укрытии от нескромных взглядов.

Моменты скорби или счастья, полные нежности и очарования. В роскоши: стены, сложенные из камня и кирпича, широкие окна, богатые скульптурные украшения – все это создавало впечатление величия и в то же время сдержанности.

Для придания гармонии всему ансамблю был необходим талантливый садовник. Дом Пачелло, называемый также Пачелло да Меркольяно (Dom Pacello da Mercogliano), на этот раз превзошел самого себя. Пачелло! Тот самый итальянец, которого Карл VIII привез с собой из Неаполя, тот самый итальянец, кто украшал Амбуаз. Верхний и Нижний Сады Блуа – это было его творение. Мастер сумел сочетать величие и нежность, соединив замок и пейзаж в единое целое.

*

Но в начале XVI века главным действующим лицом замка Блуа была королева, вдохнувшая в камни и аллеи жизнь. Своим присутствием, своей активностью Анна заставила по-настоящему расцвести новую королевскую резиденцию. Она окружила себя художниками, оставившими свои имена и свои шедевры в Истории и Искусстве.

Это были великие скульпторы, как, например, Мишель Коломб (Michel Colombe), чей талант уже послужил Людовику XI и Карлу VIII. Анна призвала его в Блуа. Коломб удостоился чести изваять портрет королевы в виде статуи Добродетели (речь идет об аллегорическом изображении добродетелей бретонского герцога – Добродетели, Справедливости, Силе и Воздержанности. Мишель Коломб также выполнил скульптурные портреты герцогской четы и, возможно, очаровательных ангелочков на памятнике), украсившей надгробия Франциска II и Маргериты де Фуа, которым ныне можно любоваться в соборе Нанта (изначально монумент находился в монастыре Кармелитов в Нанте).

Именно этому талантливому скульптору королева поручила возвести великолепный памятник своим родителям.

Среди известных художников, пользовавшихся милостью королевского двора, можно выделить Жана Перреаль (Jean Perr?al), начавшего свою карьеру при Карле VIII. В 1509 году Людовик XII включил его в состав своей экспедиции против венецианцев, чтобы художник проиллюстрировал исторические хроники. Жан оставил невероятный по своему объему архив, запечатлев все, что видел на своем пути: города, замки, долины, реки, горы, не забывая о битвах и людях, тщательно изображая радость победителей и горе побежденных.

Жан Бурдишон (Jean Bourdichon) мог конкурировать с Жаном Переаль на поприще художников. Он начал трудиться во славу французского королевства еще при Людовике XI. По поручению Анны Бретонской он писал исторические полотна – от портретов до панорам, он также изображал гербы Анны – там, где она желала их видеть. После смерти Франциска де Поль в монастыре Минимов в Плесси-ле-Тур в 1507 году, королева попросила художника написать портрет покойного, которого так ценила и который так верно служил ей всю свою жизнь. Бурдишон лично снял слепок с лица Франциска де Поль, чтобы воспроизвести его черты с максимальной точностью.

Однако особое место в ряду работ художника занимает одна, самая дорогая сердцу его высочайшей покровительницы – великолепный часослов, столь пышно иллюстрированный, что работа над ним растянулась с 1500 до 1507 гг. Существовали знаменитые молитвенники прошлого: манускрипт Карла Великого, псалтыри Святого Людовика, Карла V и Карла VI. Но Анна попросила художника сделать часослов лучшим. Она желал получить творение, которое затмило бы предшественников.

За 6000 золотых экю (значительная сумма!) Бурдишон выполнил эту задачу. Когда он представил свой труд королеве, она была поражена. Великолепные иллюстрации были выполнены в 1000 оттенках. Там были тончайшие изображения флоры Турени, в том числе и тех растений, которые Анна выращивала в своих садах. Неизвестно, что восхищало больше: глубокое знание ботаники или мастерство художника. Королева не могла остаться равнодушной, ведь известна ее любовь к растениям своей родины. Также на страницах часослова можно было увидеть изображение разных фруктов, насекомых, животных, оживлявших натюрморты. Ни одно изображение не повторялось.

Конечно, в этом маленьком фолианте были представлены и сюжеты религиозного характера: сцены из Ветхого и Нового Завета, эпизоды из жизни Христа и святых. Сама королева также присутствовала на страницах часослова. Ее можно увидеть коленопреклоненной, облаченной в свои обычные одежды, с бретонским чепцом на голове. Позади Анны стоят ее святые покровительницы: Святая Урсула, Святая Маргарита и Святая Анна, молящаяся за свою протеже. И поныне этот часослов считается одним из самых красивых в мире.

Поначалу Анна не смогла окружить себя литературными талантами. Во всяком случае, трудно выделить писателя или поэта, разве что имя Жана Маро (Jean Marot), отца знаменитого Клемента Маро (Cl?ment Marot), всплывает в памяти. Он был призван на службу королеве в должности камердинера и носил титул «поэт великодушия Анны Бретонской». Жан воспел экспедиции в Италию, пересказал восстание в Генуе в 1506 году, победу французов над мятежниками в апреле 1507 г. Все свои труды он посвящал своей покровительнице, столь щедрой к нему.

Но вот на литературном небосводе появилось новое имя: Жан Лемер де Бельж (Jean Lemaire de Belge), которого привел ко двору Жан Переаль, отыскивавший таланты для королевы. Официально должность его называлась «секретарь или историкограф самой великой и самой блестящей принцессы Мадам Анны Бретонской». Лемер стал автором важного произведения в прозе под названием «Прославление Галлии и необычайные судьбы Трои» («Les Illustrations et Singularit?s de Troye»), в котором он описывал мифологическую историю народов старой Европы. Этим трудом де Бельж угождал своей госпоже в её жажде знаний и её вкусу ко всему новому. «Прославление» стало началом французского Возрождения.

Королева заболевала? Жан Маро и Жен Лемер де Бельж штурмовали вершины вдохновения, чтобы ускорить её выздоровление. Оба оставались верны своей госпоже и оба пожинали плоды королевской милости.

Также Анна одаривала своей дружбой художников и поэтов в замке своей мечты. Потому, что эти люди приносили ей удовольствие. Потому, что она хотела отметить свой путь и путь Людовика XII в ходе Времени. Так Блуа, расположенный по соседству с Туром, способствовал распространению французского искусства. Счастливый союз королевской милости и таланта создал новую жизнь. В замке царила радость, смех – пока не прерывался на траурные мероприятия по утрате очередного ребенка.

Богатые покои королевы видели и артистов другого рода, чьи имена история не сохранила. Это были те, кто развлекали и веселили Анну. Из Бретани прибывали певцы, менестрели. Звучали лютни, скрипки, тамбурины. Также королеву окружали акробаты и комедианты, которые разыгрывали фарсы и пьесы ко всеобщему удовольствию. И такая приятная жизнь велась среди забот правления королевством. Очевидно, что этикет не был суровым. Король и королева правили – и не забывали о простых радостях, вроде срезанной розы или сальто акробата.

Анна четко понимала свою роль в Истории: она хотела оставить свой след не только в хрониках, но и в искусстве под славой меценатства. Она желала, чтобы будущее воссияло в новом свете.

Анна развивала и обогащала Двор. Она уже делала это во время своего первого брака с Карлом VIII. Но сейчас она пошла дальше. Элегантность и утонченность более чем когда-либо были в почете у королевы. Анна расширяла свою свиту из дам-компаньонок. Сразу после свадьбы с Карлом двор бретонки состоял из тридцати фрейлин. В 1498 году, к моменту смерти первого супруга, их уже было около сотни. Приблизительный подсчет показывает, что в 1506-1507 гг. свита Анны состояла из 150 дам. Одни были приглашены благодаря своему знатному происхождению, других Анна привечала из-за их красоты. Все эти дамы имели множество воздыхателей… Выше уже говорилось о двух дочерях Дома де Фуа, чья привлекательная внешность возвела их на троны Венгрии и Испании.

Анна Бретонская ввела четкие критерии отбора для своих фрейлин. Девушки должны были выделяться как красотой, так и горделивой осанкой. Королева требовала от них элегантности – никаких вульгарных жестов или неопрятного внешнего вида. Только утонченность и хороший вкус. Помимо этого дамы обязаны были уметь вести беседу, делая общение с ними приятным для любого собеседника. Анна учила своих фрейлин искусству организовывать жизнь вокруг своей персоны.

Однако одной внешности было мало. Можно быть элегантно одетой, владеть искусством куртуазной беседы – и быть легкомысленной женщиной, дарующей счастье любому желающему. Анна же желала окружить себя дамами высшей добродетели. И учредила женский Орден Верёвки (Ordre de la Cordeli?re), чьим символом стало длинное колье, украшенное драгоценными камнями, напоминающее о путах Христа. Впрочем, подобная организация не было чем-то новым. Отец Анны, Франциск II, в свое время учредил Орден в честь Франциска Ассизского, где веревка была символом жизни аскета и строгого соблюдения религиозных правил. Сама Анна носила этот символ постоянно, наряду с бретонским чепцом. Для нее веревка символизировала праведность и верность в браке. И чепец, и веревка исходили из традиций ее земли, ее семьи.

Но Анна Бретонская хотела добиться большего: она выступала против традиций своего времени, когда роскошь и разврат были стилем жизни. Анна хотела изменить концепцию женщины эпохи: дама достойная и респектабельная, гордая и неординарная, за которой ухаживали бы не ради ее земель или внешности, а ради ее внутренних качеств. И этот идеал значительно отличался от идеалов «Романа о Розе», где героиню возносили исключительно за внешность.

Не стыдиться своего богатого внутреннего мира – а афишировать его! Поэтому изображения веревки были повсюду. Вчера – на каминах Амбуаза, сегодня – в Блуа. Камин – это место, притягивающее взгляды, особенно в период холодов… Символ добродетели Анны фигурировал везде, где только можно, вплоть до посуды. И часто соседствовал с изображением бретонского горностая, символом чистоты, и королевскими лилиями, знаком могущества королевской пары.

Было ли это наивно? Отнюдь. Мудрые девушки хранили чисто женские знания. Конечно, они умели читать и писать, владели искусством грамматики и досконально знали Библию, но они преуспевали также в области тех искусств, куда мужчины традиционно не ступали. В первую очередь, это рукоделие. Именно там искусство женских рук достигало неимоверной славы. Гобелены и вышивки, вышедшие из под игл фрейлин Анны Бретонской, вполне могли соперничать с произведениями профессиональных ателье. Брантом упоминал, что видел в знаменитом аббатстве Сен-Дени покрывало, украшенное великолепной вышивкой, и предназначалось оно для Папы Льва Х. Истинное признание!..

Обучение музыке и пению также было важной частью дамского образования. И перед восхищенными взорами представали нежные существа, чьи руки могли создавать тончайшие произведения вышивального искусства – такой контраст с грубостью мужчин, вскормленных войной!

Анна последовательно проводила политику формирования нового типа женщины своей эпохи, являя личный пример окружению. Дама должна быть респектабельной, ею должны восхищаться и в то же время желать. Бретонка сама испытала всю ценность этого оружия в 1498 году, когда Людовик XII был вынужден уступить ей столь многое ради того, чтобы добиться согласия на брак.

Получали ли удовольствие юные девы, вынужденные соответствовать строгим критериям Анны? Возможно, желание получить одобрение королевы, боязнь пойти наперекор ее желаниям, и способствовали их добродетельной жизни.

В качестве поощрения, бретонка не допускала никакого соперничества в своей свите. В 1507 году Анна де Гравиль (Anne de Graville), дочь адмирала того же имени, была приписана Анной Бретонской ко двору юной Клод Французской (вскоре после заключения столь неприятной для королевы помолвки с Франсуа де Валуа). Девушка обладала такой выдающейся внешностью, что один поэт посвятил ей опус, утверждая, что «История не знала столь прекрасной дамы». Очень неосторожный шаг!.. Поэт прибыл ко двору, ожидая обрести славу и счастье. Плохо же он знал дам из свиты королевы. Вместо приветственных криков радости он услышал перешептывания. Затем четыре красавицы направились навстречу визитеру с весьма кислым выражением лиц. Жанна Шабо дама де Монсоро (Jeanne Chabot dame de Montsoreau), обратилась к нему с резкими упреками: почему это так выделил он Анну де Гравиль? «Преступное деяние!», заметила Жанна. Смущенный поэт попытался защититься, извиниться… Едва он пролепетал свои несколько фраз, как Бланш де Монберон (Blanche de Montberon) приблизилась к нему с сухим вопросом: «Вы прибыли ко двору, чтобы поссорить дам и выбрать одну для собственного удовольствия?». Далее в своей речи Бланш потребовала у поэта пересмотреть свое мнение. Третья дама, которую История сохранила под именем Талларю (Tallaru), настаивала, чтобы в своей оценке поэт был «правдив и беспристрастен»…

Необычное представление возникает об этом дворе королевы Франции. Очевидно, что дамы истово пеклись о своей репутации. Не только потому, что благонравие обеспечивало место в ближайшем кругу Анны Бретонской. Ведь жизнь в замке Блуа была лишь временным этапом для девушек, ступенькой к следующему, более важному событию всей их жизни – к браку.

Желала ли Анна просто сохранять видимость идеальных отношений в своей свите? Или же ею двигали более глубокие мотивы? Да, она с удовольствием занималась устройством брачных союзов своих фрейлин, но было ли это просто желанием правительницы устроить судьбы своих любимиц? Скорее всего, в этом проявлялось ее стремление править Францией, ведь посредством свадеб заключались крайне выгодные союзы для королевства.

И королева активно осваивала роль свахи. Две ее протеже стали королевами. Анне удалось уберечь Карлотту Неаполитанскую от когтей Чезаре Борджиа, чтобы та могла в 1500 году составить счастье молодому графу Ги де Лаваль (Guy de Laval). И после 1506 года королева развернулась вовсю. Каждой из своих протеже, как и жениху, она дарила обычно 3000 ливров, чтобы они могли устроить свадьбу, соответствовавшую рангу королевского фаворита.

И сохранились доказательства подобных вмешательств, например, письмо Анны господину де Сен-Боне (Saint-Bonnet). В нем она убеждала в выгоде брака дочери Сен-Боне, носившей фамилию матери Монтелон (Monthelon), с господином де Мену (Menou), «советником и камердинером». Также Анна устраивала  судьбу дочери де Мену, планируя выдать ее замуж за Луи дю Фо (Louis du Fau). Королева подробно описывала своему корреспонденту выгоды этих союзов, не оставляя ему возможности отказаться: «Эти браки кажутся мне весьма рациональными и вряд ли может найтись что-то лучшее». Письмо оканчивалось изысканным приказом: «Я прошу вас и вашу супругу согласиться на  названные браки», поскольку они будут «грандиозными и обоюдно приятными».

Никто и ничто не могло остановить бретонку в ее желаниях. И самые родовитые дворяне не могли избежать королевской милости… даже если она противоречила их собственным желаниям, даже если предложенные союзы были мезальянсом. Например, Монморанси, чья фамилия уже много веков была persona grata в королевстве, дослужившийся до звания коннетабля. И вот он, «советник и камергер Монсеньора», получил письмо от Анны, где она просила организовать брак племянницы Монморанси с неким Брюно (Brunot), дворецким королевы. Поскольку Анна все-таки сомневалась в немедленном согласии коннетабля, а также матери невесты, она подробно расписала все достоинства запланированного союза, особо подчеркнув, что жених богат и что, в случае его ранней смерти, все состояние перейдет вдове. Затем она добавила: «донесите эту мысль до матери невесты», но места для отказа опять-таки не осталось: «я беру это дело под свое наблюдение, и брак будет заключен, даже если согласие матери невесты не будет получено».

Да, ничто не могло поколебать решимость Анны устроить счастье своих подданных. Дворяне опасались потерять свое положение больше, чем запятнать чистоту своего генеалогического древа.

В таких условиях было естественно ожидать, что рано или поздно какая-либо из девушек взбунтуется, желая самостоятельно строить свою жизнь. И для этого пришлось бы вступить в противоборство с королевой.

… Наконец это произошло. Маргарита Ангулемская, королева Наварры, в своем знаменитом «Гептамероне» описывает случай, взбудораживший весь двор. Она повествует о злоключениях некоей Роландины. Под этим именем Маргарита вывела кузину герцогини-королевы Анну де Роган, старшую дочь Жана де Роган. Великое имя, сильный характер.

Роландина имела неосторожность обручиться с сыном Луи де Бурбона, епископом Льежа, известным как «Льежский бастард». Ее отец, Жан, категорически возражал против этого брака и делал все, чтобы его избежать, вплоть до заключения дочери под замок. С королевой Роландина также не советовалась, и когда Анна обо всем узнала, гневу ее не было предела. Вызвав несчастную на ковер, она всячески распекала ее.

Выдержав бурю над своей головой, Анна де Роган парировала упреком в том, что королева никогда не любила ее – из-за отца, в течение долгих лет воевавшего против Бретани. Исключительно из-за этого в свои тридцать лет дочь Рогана вынуждена оставаться старой девой. И несмотря на это, она, Анна, долгое время была верна своей повелительнице. Но наступил конец терпению – и она решила сделать собственный выбор, несмотря на мнение королевы. И жениха выбрала исключительно сердцем. Более того, между ними никогда не было никаких плотских отношений – только любовь, возвышенная и платоническая. Впрочем, этот пункт не вызывал сомнений, т.к. выдающиеся личные качества Льежского Бастарда признавались всеми.

Конфликт двух Анн не был только вопросом принципа, это было противостояние двух бретонок. Анна-королева намекнула, что в другом месте – в тюрьме, например, – Анна де Роган не была бы столь красноречива. Анна-Роландина вежливо ответила: «Мадам, вы – моя госпожа, самая великая принцесса христианского мира. И я ни за что не хотела бы высказать неуважение к вам». Обычная фраза немного утихомирила бы герцогиню-королеву, если бы ее фрейлина не добавила: «У меня есть лишь один защитник – Отец Небесный, который, я уверена, не оставит меня». Роландина склонялась, но не уступала.

Тревожась за свою возлюбленную, Льежский Бастард попросил аудиенции у Людовика XII и рассказал о своих злоключениях монарху. Выслушав визитера, Луи поинтересовался: «Вы действительно собираетесь на ней жениться?». Последовал умоляющий ответ: «Да, Сир, я полон решимости довести это дело до конца».

Но что мог сделать Луи перед упрямством своей собственной жены? Он опустил голову, повернулся к капитану гвардии и приказал арестовать Бастарда. Тот был вынужден покинуть страну, чтобы сохранить и свою свободу, и, быть может, свою жизнь. Анна-Роландина была посажена под замок. Королева обещала выпустить ее, если упрямая фрейлина откажется от своего брачного проекта. Та воспротивилась – и в итоге оказалась на несколько лет изолированной в замке посреди леса.

А что делал Бастард все это время? В 1508 году Маргарита Австрийская попросила своего посла при дворе Франции замолвить за него словечко перед королевой. Прошло уже достаточно времени, чтобы эта дама забыла свои обиды на французский престол – ведь некогда она была обещана Карлу VIII, а тот отказался от нее ради Анны Бретонской. Французская королева весьма сухо ответила дипломату, что упомянутая дама более не является ее протеже, а потому она, Анна, не имеет желания решать ее вопрос. Кроме того, добавила бретонка, «кто-то говорил о ее смерти». Иначе говоря, она полностью утратила интерес к судьбе свой бывшей жертвы.

Но Роландина не умерла. Во время своего длительного заключения она узнала, что Бастард удалился в Германию, где женился на другой женщине. Разочарованная, она сама вышла замуж в 1515 году в возрасте 40 лет за своего кузена Пьера де Рогана, сеньора де Фонтеней (Pierre de Rohan, seigneur de Fontenay), третьего сына маршала де Жье.

Когда честь королевы была в игре… В особенности в случае с одной из дочерей семьи Роганов, этих бретонцев, которых Анна считала изменниками и предателями своей родины и своей герцогини! Анна не могла, не хотела сделать ни малейших уступок. Поскольку таков был ее характер, цельный и неизменный. Потому что ее власть должна была распространяться на всех – и в первую очередь на ее ближайшее окружение.

Анна требовала безоговорочного подчинения не только от женщин, но и от мужчин, составлявших ее двор. Приближенные королевы обязаны были служить ей и исполнять взятые на себя обязательства. Они могли, впрочем, сочетаться браком между собой. Не было никаких исключений: единственный долг – это речь и манеры, которые не противоречили ни целомудрию, ни королевскому этикету. Тогда – при соблюдении этих условий – и дамы, и сеньоры могли свободно только беседовать, прогуливаясь по замку или в садах королевы.

Приближенные королевского дома были тщательно и достойно одеты. Когда они заболевали, Анна высказывала заботу об их здоровье, об индивидуальном подходе к лечению. Когда они достигали определенного возраста, если их здоровье мешало вести активную придворную жизнь, королева назначала им пенсию. Ее первая забота по отношению к мужчинам свиты была такая же, как и для фрейлин: необходимость правильного брака, соответствующего представлениям королевы о таковом. Анна Бретонская искала для каждого выгодную партию, даже если она могла противоречить амбициям самых знатных дворян. Характерен пример с Брюно, когда совершенно безвестный персонаж вошел в семью великих Монморанси, которые так гордились своим семейным древом с XII века!

Дети и пажи дополняли королевский двор, как и обычные слуги. Все они носили ливреи цветов королевы – красные и черные. При Карле VIII это были желтые, красные и черные тона. Лакеи, конюшие и повара были одеты в аналогичные цвета.

Весь двор составлял единый ансамбль – от титулованных особ до низшего поваренка. Функции четко разделялись: одни должны были угождать и почитать королеву, другие – служить или просто быть на побегушках. Впечатляющий ансамбль своего времени.

Как же выглядела эта неутомимая королева в период 1506-1510 гг.? Ее многочисленные беременности, счастливые и несчастливые, придали с годами округлость форм. Хотя для внимательного наблюдателя в этом не было ничего удивительного. Было нормально, что женщина за тридцать больше не выглядела юной девочкой, когда она впервые вышла замуж в 15 лет. Легкие физические изменения никого не удивляли, в том числе и ее саму. А вот что действительно изменилось – так это характер королевы. Обычно замечали ее ледяной и высокомерный вид, который совсем не располагал к куртуазным удовольствиям. Именно в этом и заключалось основное изменение королевы: гордая и вспыльчивая во времена Карла VIII, она стала более сдержанной, более цепляющейся за иерархию, что естественно впечатляло окружающих. Поскольку Анна все больше и больше сознавала свою значимость, свою роль, из которых она хотела извлечь как можно больше выгоды.

Холодность была всего лишь маской, которая очень быстро исчезала при более близком общении с королевой. Как только проходили первые мгновения, она становилась приятной. Не по расчету, не из хитрости, не стремясь шокировать столь разными образами, – а лишь потому, что по характеру своему Анна была милой женщиной. Недаром Людовик XII называл жену «маленькой Бретоночкой», своей «дорогой Бретоночкой». Несомненно, когда Анна заканчивала играть роль королевы (и если ничто не противоречило ее желаниям), она была простой и нежной женщиной в повседневной жизни. Гораздо лучше многословных описаний это может проиллюстрировать небольшая миниатюра из одной из тех книг, что любила собирать Анна Бретонская. Рисунок изображает королеву в один из тех моментов, когда Людовик XII находился в Италии.

«Мы видим королеву Анну в ее спальне. Она сидит на стуле, одетая в обычное черное платье со шлейфом, ниспадающем на пол, на подоле которого устроилась маленькая собачка. Голова Анны покрыта квадратным отрезом сукна, спускающимся до глаз. Она пишет письмо королю, своему мужу, на столе, покрытом зеленой скатертью. Чернильница и перочинный ножик, украшенныезолотом, лежат тут же. Книга в коричневой обложке с золотой застежкой рядом с ней. В другой руке королева держит носовой платок, утирая слезы. С другой стороны стола сидят фрейлины, прямо на полу. <…> За спиной королевы стоит ее кровать, покрывало которой сверкает золотом. Занавески отделаны красным и золотом. На них, со стороны изголовья кровати, прикреплены изображения двух святых. Возле кровати видна клетка с зеленым попугаем».

Сцена, полная роскоши и спокойствия, иллюстрирует то, что было двумя главными козырями Анны Бретонской: очарование и величие. Ловко отмеряя нужную дозу того или другого, она запутывала и смущала тех, кто видел ее.

Не ее ли туалеты играли в этом свою роль? В официальной жизни королевы Анна носила роскошные платья, щедро украшенные мехами горностаев, соболей и куниц. Эти наряды полюбились ей еще со времен первого брака с Карлом VIII, демонстрируя роскошь и величие жены короля. И во втором супружестве Анна продолжала использовать многочисленные украшения, поражавшие своим блеском.

Но когда официальные церемонии заканчивались, наступало спокойствие будней, Анна представала в простом (хотя по-прежнему королевском) облике. Она носила свой знаменитый бретонский чепец, платье без особых изысков, сшитое из бархата традиционных цветов королевы – красного и желтого. Талию ее опоясывал пояс, отделанный золотой чеканкой, ниспадающий до земли. На шее красовалось скромное украшение в виде цепи, символа ордена, созданного Анной. Сдержанная элегантность. Простая женщина, не королева более…

Несомненно, Анна любила изящество и утонченность, поскольку это доставляло удовольствие ей и окружающим. Она часто принимала ванну. В замке не было отдельного помещения для этих целей, в покои Анны на двух треногах ставили большой чан под крышкой, нагревали на огне, после чего королева погружалась в воду. Затем она душилась розовой водой из Прованса, а саше с ароматом фиалок всегда лежали в ее белье. Эта любовь к ароматам пришла из ее детства.

Бретань всегда была рядом со своей герцогиней при французском дворе. Не только чепец, не только веревка, не только горностаи, символ чистоты, столь дорогой для всех Монфоров, сопровождали Анну все ее жизнь, но и личная гвардия из бретонцев, музыканты, родом из ее герцогства, и даже многочисленные борзые, выводимые в Верхней Бретани. Анна привнесла во Францию кусочек своей родины. И это было причиной того самого контраста, порой курьезного, когда пышность французской королевы сочеталась с неприхотливостью бретонской герцогини. Анна страстно любила бургундские вина, всегда угощала ими своих гостей, но в дополнение к ним на стол ставились устрицы, морская рыба и хлеб, который пекли в Нанте и Ренне.

А жизнь в замке оживляли и украшали прочие вещи: ржание лошадей в конюшнях, крики птиц в вольерах и  клетках, звонкий смех молодых женщин, лай собак, верных спутников счастливых дней. Не нужно забывать и о многочисленных картинах и гобеленах. Во всем этом присутствовала харизма Анны Бретонской, ее энергия, ее душа, придававшая живость суровому этикету Двора

И эта сверкающая душа должна была угаснуть в самом зените своей жизни, исчезнуть в недрах земли…

В марте 1511 года Анна тяжело заболела, настолько тяжело, что всерьез опасались за ее жизнь, а ведь ей было всего 34 года. Де Бюрго (de Burgo), внимательный посол Маргариты Австрийской, написал: «Вчера ночью, ее очень сильно лихорадило, были и другие симптомы, внушавшие большие опасения. Сегодня же ей стало легче, хотя вечером состояние вновь ухудшилось». Позже он продолжал: «Ночь была очень плохой. Больная потеряла дар речи. Однако после возвращения способности к общению, она чувствует себя лучше». Сильная тревога, к счастью, не имела продолжения, поскольку 4 апреля дипломат написал своей госпоже о выздоровлении французской королевы. Другие события заслонили этот инцидент, который решили считать случайностью.

24 сентября де Брюго объявил, что королева вновь беременна, что она уже даже начала ощущать движения своего ребенка. «Король и весь двор чувствуют живое ликование, ибо по природе этих движений врачи объявили, что ребенок этот будет мужского пола». Какая наука… или какое предсказание! 23 января 1512 года другой наблюдатель отчитался: «Позавчера, 21 числа этого месяца в три часа пополудни королева родила мальчика». Но уже следующая фраза передает все разочарование королевской пары получить дофина: он «не подавал признаков жизни, что повергло короля в печаль».

Четвертый ребенок Людовика XII и Анны. Второе разочарование: опять не было живого наследника. Первая надежда и первая неудача были в 1504 году; в январе 1512 года вторая – и жестокое разочарование опять. Мальчик, столь ожидаемый еще с 1491 года, со времен первого брака Анны с Карлом, должен был стать спасением французского трона, тем, кто унаследовал бы от своего отца престол и корону, тем, кто пресек бы все планы Франсуа де Валуа. А Анна могла бы подыскать дочери партию, более подходящую своим желаниям… Но нет, это вновь оказалось лишь химерой. Один лишь траур после девяти месяцев надежды…

И это разочарование оказалось очень сильным. Раньше она оптимистично смотрела в будущее – будучи юной, Анна могла продолжать надеяться на нового ребенка. Однако сокрушительные поражения повторялись слишком часто. По меньшей мере двенадцать беременностей – за двадцать лет. Трудные роды, которые во времена примитивной медицины в конце концов стали угрозой для здоровья матери. Состояние постоянной усталости Анны в 1511-1512 гг., до сих пор ни разу серьезно не болевшей, сильно беспокоило ее окружение.

После своих последних несчастливых родов, Анна больше не чувствовала себя хорошо: она потеряла много крови, ее мучила лихорадка. Когда медики осмотрели королеву, пытаясь поставить диагноз этой непонятной болезни, Анна сказала, что ощущает боли в области мочевого пузыря. Это был песок в почках! Его следы нашли в моче больной… И в качестве лечения королеве могли предложить лишь постельный режим, тепло и некие микстуры. В мае 1512 года Анна слегла. Говорили, что болезнь ее пройдет, что нужно только пережить кризис… Оптимизм врачей и даже самой больной сказался на том, что она смиренно переносила болезнь, терпеливо ожидая окончания своего плохого состояния и питая самые радужные надежды на будущее. Анна не исповедовалась, не желая признавать себя побежденной: завтра ей станет лучше, вчерашние опасения окажутся лишь смутными воспоминаниями. Все начнется заново, смех вновь наполнит знаменитые покои.

Увы, безмятежность не в силах победить смерть. В конце 1513 года болезнь обострилась. После Рождества – ее последнего праздника – несмотря на молитвы Господу, Деву Марии и всем святым, состояние Анны стало безнадежным. Смирившаяся, она начала готовиться к смерти: исповедалась, попросила прощения у всех, кому могла нанести вред, написала завещание. Согласно его условиям, забота о дочерях и об их имуществе Анна поручала Луизе Савойской. Это последнее распоряжение могло удивлять, памятуя о долгой вражде двух дам. Анна понимала, что как только она умрет, ничто уже не помешает союзу Клод и Франсуа, ибо лишь одна королева была способна нарушить эту помолвку. И она уступила.

2 января Анна была поражена жестокой атакой. Замок Блуа замер в тишине в ожидании неизбежной катастрофы. И она разразилась в понедельник утром 9 января, после долгих дней мучительных страданий бретонки, облегчить которые не могли никакие средства. Королеве еще не исполнилось 37 лет.

Смерть любимой женщины жестоко поразила Людовика XII. В течение нескольких дней он не показывался из своих покоев, прося у Неба лишь смерти для себя самого. Клод Французская, которой было четырнадцать лет, заливалась горючими слезами. Что до Рене, то можно легко представить себе горе трехлетнего ребенка, потерявшего мать. И их отчаяние разделяло все королевство: «Все сложили руки, творя молитвы, чтобы почтить память <…>, и не знали дня большей жалости. Не только принцы и принцессы, но и весь народ государства мог лишь только плакать», читаем в «Рассказе о похоронах».

Королева умерла, врачи и аптекари приготовили тело умершей, ароматизировали его, и, выполняя последнюю волю Анны, извлекли сердце, чтобы положить его в золотой короб и передать этот последний сувенир в Бретань. Символично, что сердце герцогини-королевы отправлялось на ее настоящую родину. Тело же французской королевы, согласно традиции, следовало похоронить в королевской усыпальнице Сен-Дени.

Плачущий король потребовал для своей дорогой супруги самых пышных, самых необычных похоронных церемоний. Он приказал Пьеру Шок, возглавлявшему бретонскую гвардию королевы, организовать грандиозные похороны, чтобы почтить память Анны. Исключительная роскошь, великолепная церемония…

И действительно, эта дань уважения post mortem королеве затмила все предыдущие и стала на века образцом, которому следовали в организации королевских погребений. Это свидетельство глубокого горя безутешного короля, а также могущества покойной королевы, достойно того, чтобы быть упомянуто здесь.

Все начиналось в обычной манере: в течение пяти дней только церковные служители несли службу подле останков Анны Бретонской. Но в пятницу, 13-го, около полуночи тело перенесли в большой зал замка Блуа, затянутый шелковым гобеленом, вышитым золотом, на котором было изображено падение Иерусалима. Королеву поместили на парадную кровать, покрытую золотыми простынями с горностаевой отделкой. Подле нее поставили алтарь, богато украшенный, отделанный золотой веревкой. Лицо Анны было закрыто, сама она была облачена в королевские одежды, с короной на голове и скипетром и державой в руках.

Там покойная королева оставалась с субботы до воскресного вечера. Церковники читали молитвы над ее телом, проводили мессы. Именно тогда принцы, принцессы, фрейлины, а также офицеры ее дома могли приблизиться к телу, в слезах и сетованиях. Ведь это была последняя возможность лицезреть Анну Бретонскую, дважды королеву Франции, в ее прощальном великолепии, во всей пышности ее выдающегося сана.

Спустя восемь дней после смерти Анны, в понедельник, 16 января, ее положили в гроб, дважды запечатав. Слезы и стоны усилились, когда вуаль закрыла лицо покойной, когда ее тело окончательно исчезло из этого мира.

Во вторник зал был полностью затянут черной тканью. Гроб поместили в его центре, поставив на две треножные подставки. Простота и строгость: только скипетр и держава на крышке. Дюжина толстых белых восковых свечей горели в зале, ежедневно прелаты и певцы королевской капеллы служили по четыре торжественные мессы. И так в течение двух недель. Дни траура и молитв.

В пятницу, 3 февраля, около двух часов дня, останки королевы наконец покинули королевский замок – их переместили в церковь Святого Спасителя. Процессию сопровождал пышный кортеж, в котором присутствовали Франсуа де Валуа, отныне наследник короны, Франсуа Алансонский, Анна Французская (герцогиня де Бурбон, дочь Людовика XI), Луиза Савойская и ее дочь Маргарита (герцогиня Алансонская, будущая Маргарита Наваррская).

Только на следующий день, в субботу 4 февраля, утром была проведена торжественная служба. В конце ее Гийом Парви (Guillaume Parvy), исповедник королевы, произнес первую часть своей торжественной похоронной речи. За тему он взял слова из Священного Писания Defecit gautiumcordis nostri – «смерть – это радость нашего сердца».

К двум часам дня гроб был помещен на четырехколесную тележку, покрытую тканью из черного бархата. Ее тянули шесть лошадей, также покрытые черным. Перед кортежем следовало шесть лучников личной гвардии короля, оттесняя толпу, собравшуюся из Тура, Абмуаза, всей Турени…

И начался последний путь к Сен-Дени. Клери, Орлеан, Этамп – и вот аббатство Нотр-Дам-де-Шан (Notre-Dame-des-Champs), у ворот Парижа, куда процессия прибыла утром воскресенья 12 февраля. Парламент, церковники вышли приветствовать тело покойной. В воротах храма ожидали архиепископы Санса и Доля в компании множества других епископов. После церковной службы, длившейся всю ночь, кортеж направился к Нотр-Дам-де-Пари.

Во вторник, 14-го, столица приветствовала покойную королеву грандиозной церемонией и великой скорбью. Каждый житель города зажег возле своего дома факел, и их свет разогнал темноту ночи. Почетный караул из лучников короля сопровождали все важные парижские персоны, среди них были и сановники парламента, и глава собора. Также из Блуа прибыл весь двор, принцы и принцессы крови, чтобы сопроводить свою королеву к ее последнему пристанищу.

Нотр-Дам! Посреди хоров церкви было зажжено 1200 свечей, на алтарях горело 3800 огромных свечей, чьи лучи напоминали о сиянии души умершей.

Утром 15 февраля Филипп Лексембургский, кардинал Мана и родственник Анны, отслужил торжественную службу. Гийом Парви выступил со второй частью своей похоронной речи, начатой в Блуа. Темой стали слова из Священного Писания Concersus est in luctum chorus noster. («Соединяясь в нашей скорби»). Толпа рыдала.

Тем же вечером кортеж прибыл в Сен-Дени. На следующий день, по завершении службы, Гийом Парви произнес третью, последнюю, часть своей речи в честь королевы. Он закончил ее следующими словами: «Я клянусь, что я ее исповедал, причастил, и что она умерла без тяжести смертных грехов». После этого кардинал Мана дал отпущение грехов покойной. Затем гроб поместили под своды подземной часта главного алтаря, который Людовик XII приказал возвести для себя и своей супруги вскоре после их свадьбы. Гроб расположили на перекрещенных железных брусьях. Немного земли… Затем глава гвардии Анны выступил вперед, попросил тишины и произнес: «Глава бретонской армии выполнил вашу волю». Бретонец громко прокричал: «Королева, самая христианская герцогиня, наша госпожа и хозяйка умерла. Королева мертва. Королева мертва».

Потом, почтительно поцеловав, бретонец поместил на гроб державу, скипетр и корону – трогательный и пронзительный вид одних королевских регалий на надгробии… Лишь затем людям разрешили приблизиться. Звуки стонов и рыданий огласили храм, толпа шла беспрерывно, лишь на мгновение каждый замирал перед останками королевы. В течение всего последующего дня огромное количество парижан посетило базилику в Сен-Дени, стремясь отдать последнюю дань уважения той, кто почти 22 года была их королевой.

Людовик XII пребывал в великой скорби. Он облачился в черные одежды – подобно Анне, которая носила черное после смерти Карла VIII. Король потребовал, чтобы окружающие также надели одежды мрачных тонов. На несколько недель Людовик запретили игры, танцы, представления во всем королевстве. Национальный траур короля, ставшего безутешным вдовцом в 51 год.

Но Анна, которая знала, что память о ней при дворе Франции не будет долгой, распорядилась, чтобы сердце ее покоилось на любимой родине. Его поместили в сосуд в форме сердца, сделанный из золота, увенчанный короной и обвитый золотой веревкой. Снаружи можно прочитать этот катрен:

В этом маленьком сосуде из чистого золота

Помещено самое великое сердце, которое когда-либо имела дама,

Анна было ее имя, и была она дважды королевой,

Герцогиней бретонцев и их правительницей.

Тело Анны Бретонской оставалось в Сен-Дени, в то время как драгоценная реликвия отправилась в Нант в сопровождении достойных бретонских сеньоров. Сначала его разместили в церкви Шартрё (Chartreux), а чуть позже, 19 марта, перенесли в церковь Кармелитского монастыря, где тогда находилась могила Франциска II, отца королевы. Улицы в тот день были затянуты черным, колокола звучали похоронным звоном.

Была проведена торжественная церемония, во время которой сердце поместили в серебряную капеллу, более красивую, чем в Блуа, Париже или в Сен-Дени. После этого ценную реликвию поставили в великолепный мавзолей, который по приказу Анны Бретонской возвел Мишель Коломб со всем гением своего таланта. Единение Монфоров после смерти, поскольку Анна считала, что именно на родине ее всегда будут верно помнить, пронеся эту память через века.

Это разделение тела Анны иллюстрирует и всю ее жизнь. Все годы она оставалась бретонкой, и после смерти отдала своей родине самое ценное свидетельство привязанности. А могила в Сен-Дени стала знаком ее королевской судьбы, слишком затуманенной в настоящем времени. В этом захоронении королей Франции она соединилась с Карлом VIII, лишь на несколько месяцев опередив Людовика XII. Хотела того Анна или нет, но в этой могиле она стала одной из династии Валуа.

Прошли бури и пронеслись революционные вихри – знаменитое кладбище французской монархии существует теперь лишь в нашем воображении… Однако остались хорошо видимые и поныне свидетельства почитания этой женщины. Их можно видеть в замках Нанта, Амбуаза, Блуа. Пустынные в настоящем, они хранят в себе воспоминания давно ушедших дней, и возможно, призраки этих воспоминаний бродят по старинным покоям, когда тяжелые ворота закрываются за последними посетителями… Госпожи этих мест уже нет, великолепные жилища безлики. Королева Анна умерла.

Блуа, осиротев, угас.

Замок Блуа плачет без остановки,

И лишь время может его исцелить,

Но я уверен, что такая госпожа,

Какой ты была, уже никогда не вернется.

Но Анна живет в наших душах, и пока мы помним о ней, она бессмертна!