3. «Звёздная палата»

Виновников отыскивать легко, и они всегда находятся — особенно в периоды тех или иных неудач. Гинс, склонный в мемуарах отгородиться от той группы, к которой он примыкал, входя в состав членов Совета министров, и подчёркивающий свою демократическую позицию, готов видеть причину неудач Правительства в фактической отмене «конституции» 18 ноября. Совет министров, поскольку речь шла не о законодательных распоряжениях, а о политике текущего дня, стал отходить на задний план. Политика стала сосредоточиваться в руках как бы уменьшенного Совета министров — в «Совете» Верховного правителя, в который входили главнейшие министры[266]. Этот Совет собирался три раза в неделю и должен был служить связью между Верховным правителем и Советом министров. Он стал, говорят, своего рода «звёздной палатой». У Гинса, не попавшего, в силу положения, им занимаемого, в узкий круг ближайших сотрудников Верховного правителя, замечается несколько сгущённо-отрицательное отношение: Совет Верховного правителя, узурпировав власть, сам был бессилен что-либо сделать. Концепция Гинса породила уже легенды, попавшие на страницы истории гражданской войны Милюкова. Он пишет: «Верховный правитель был обставлен подобающим его званию этикетом и непроницаемо окружён группой приближённых людей, составлявших особый Совет Верховного правителя» [с. 124]. Для Милюкова здесь сказалось желание Колчака «решать всё самому». Всё это мало соответствует действительности.

Совет Верховного правителя не был нарушением «конституции» 18 ноября — тогда уже, по словам Колчака, был намечен и малый Совет. Произошло в действительности то, что происходит неизбежно в кипучей работе: в военное время из больших коллегиальных учреждений выделяются малые для скорых решений (Болдырев жаловался даже на медленность работы такой малочисленной коллегии, как Директория). Естественно, что верховодят всегда наиболее энергичные и инициативные люди. Так называемая «группа Михайлова» (в неё входил в своё время и Гинс), конечно, и была такой инициативной группой. К тому же большой Совет не был однороден. Это признаёт и Гинс, сам выступавший не раз застрельщиком оппозиции. «Соотношение восьми и семи голосов, — говорит он, — становилось невыносимым» [II, с. 170].

Если послушать Гинса, всё дело в «звёздной палате»; если послушать рассказы Будберга, несомненно тенденциозные, о заседаниях Совета министров, то, в сущности, становятся понятны те нападения, которые направлялись по адресу Совета:

«13 августа. Вернулся домой в 4 ч. утра; в 11 ч. ночи началось знаменательное закрытое заседание Сов. министров; грозность положения смыла сразу весь глянец искусственно дружеских отношений, и начались грызня, обвинения и уязвления.

Гинс обрушился на заместителя председателя Сов. мин. Тельберга и на Совет Верх. правителя с яркими обвинениями в олигархии, в проведении указов задним числом и т.п…

Я вполне разделил мнение Преображенского и других уважающих себя министров о необходимости всему составу Сов. мин. немедленно же подать в отставку, ибо происшедшим Сов. мин. доведён до последней степени унижения и дальше идти некуда…

Гинс поставил на голосование, доверяет ли Сов. мин. Совету Верх. правителя, который ведёт свою собственную политику, не считаясь совершенно со всем Правительством; это предложение, конечно, не получило большинства, ибо за Михайловым всегда стоит квалифицированное большинство в нашем Совете…

Государственный контролер внёс предложение обратиться непосредственно к Верх. правителю с запросом по поводу участившихся за последнее время единоличных указов, выпускаемых по таким случаям, в которых нет ничего спешного, чрезвычайного и что может быть проведено нормальным порядком через Сов. мин.; предложение это также большинства не получило.

Постепенно страсти разгорались, упали все фиговые листы; во всей безнадёжности представилась разрозненность, хилость и дряблость Правительства, пестрота его членов, искусственность состава, ничтожество председателя…

Начались бесчисленные голосования разных резолюций и предложений; результаты 7 против пяти, шесть против шести и т.п. На голосовании, не помню, какой по счёту резолюции, я наотрез отказался голосовать (не воздержался, а отказался), заявив, что всё сегодняшнее заседание слишком ярко показывает, что никакого объединённого комитета у нас нет, а при таком положении я считаю недопустимой профанацией голосования серьёзнейших и животрепещущих вопросов государственного бытия и судьбы нашей родины… Вологодский совершенно растерялся, прекратил голосование и закрыл заседание, заявив, что иного исхода у него нет… Сегодняшнее заседание — это апофеоз всей деятельности нашего Совета, упали все ризы, и стали видны все кости, все изъяны и язвы.

Когда возвращались домой, я весь трясся от негодования»… (XV, с. 266–269].

Необходимы некоторые комментарии к повествованию Будберга о заседании Совета министров 16 августа. Сыр-бор загорелся потому, что Тельберг в отсутствие Вологодского провёл положение о совете обороны в порядке указа Верховного правителя. Нарушение формальности, очевидно, было лишь предлогом, так как вопрос о совете обороны, по словам Гинса же, получил раньше принципиальное одобрение Совета министров [с. 262]. «Самоуверенность» Тельберга, может быть, в данном случае объяснялась стремлением избежать осложнений, так как, по словам Гинса, «генералы» — в частности главнокомандующий Дитерихс — были против нового учреждения: совет обороны — военный совет министров и генералов должен был совместно обсуждать все вопросы, затрагивающие компетенции как военных, так и гражданских властей. Не имея протоколов Совета министров, абсолютно нельзя иногда установить точность показаний того или иного мемуариста, непосредственного участника министерской работы. Гинс в качестве примера самовластия «звёздной палаты» указывает, между прочим, на увольнение Хорвата и на назначение вместо него Розанова: «Совет министров ничего не знал» [с. 265]. Открываем дневник Пепеляева. 10 июля там записано: «Совет правителя. Решено упразднить должность верховного уполномоченного на Д. Востоке. Хорват совершенно бездействует». 11 июля: «Совет министров. Прошло упразднение верховного уполномоченного»…

Как бы то ни было, положение было ненормально. В заседании Совета министров 31 августа Верховный правитель очень резко отметил недопустимость наблюдаемой разноголосицы в мнениях членов Совета, при которой решения по важнейшим государственным вопросам принимаются большинством одного голоса или перевесом голоса председателя [Будберг. XV, с. 292]. Были авторитетные голоса из демократической общественности, которые именно Совет министров обвиняли в отсутствии твёрдого курса. К таким голосам принадлежит голос кооператора Сазонова. По его мнению, двоевластие 18 ноября выродилось в двенадцативластие. Каждый министр считает себя полным властелином. Совет министров занимается больше политикой, чем законодательством [«Св. Край», № 347].

Мы видим, что эта позиция диаметрально противоположна концепции Гинса.

Отмеченный выше конфликт грозил разрастись. Верховный правитель был удручён «кризисом», но высказался против перемен в министерстве, считая, что эти перемены не могут спасти дела. Однако под влиянием Вологодского, согласно мнению большинства членов Совета министров, Колчак решил идти на отставку Михайлова и Тельберга, около имён которых в августовские дни сосредоточивались все нападки. Сукин сохранил свой пост, так как Верховный правитель считал, что Сукин лишь выполнитель его директив и директив Сазонова, который считался мин. ин. дел[267].

Михайлов — одна из самых одиозных для многих фигур — ушёл. Мы больше не встретим его имени в каких-либо последующих «интригах».

Не является ли это доказательством того, что не одним только личным честолюбием руководствовался молодой сибирский политический деятель? «Наша Заря» 19 августа сопроводила эту отставку словами: «И друзья и враги его одинаково признают, что главная заслуга Михайлова в том, что в самые тяжёлые исторические минуты, при самых неблагоприятных условиях он оставался верным чувству долга и не уходил в сторону ни страха ради, ни ради малодушного сомнения в личном успехе». На Михайлова нападали и слева и справа.

«Звёздную палату» оказалось легко разрушить, и Гинс в качестве уже управляющего делами мог заседать непосредственно в «Совете» Верховного правителя. 15 сентября Пепеляев записывает:

«Совет Верх. правителя. Присутствовали: Краснов, Гинс, Устругов, Сукин, Гойер, я, Дитерихс, Дутов, Будберг. Обмен мнений сосредоточивался на вопросе о созыве законосовещательного органа. Некогда писать все мотивы. Решено учредить государственное земское совещание. Верховный правитель издаёт грамоту».

При реорганизации кабинета министров поднимается вопрос и о смене председателя Вологодского. По мнению Милюкова, это был безвольный и бесцветный человек [с. 44]. Автор, очевидно, следует за характеристикой Будберга: «Совершенно потухший, бездеятельный и ни на что уже негодный человек» [XV, с. 333]. «Вологодский не был боевым человеком, — говорит Окулич. — Он, подобно кн. Львову, верил в победу добрых начал». Колоритную личность Вологодского никак нельзя отнести к бесцветным фигурам. Он был мягок, добр, но и непоколебим в своей позиции. Факты много раз регистрировали перед нами эту черту. Надо было иметь большое общественное мужество для того, чтобы публично говорить, что он потерял кредит у демократии и что добровольно несёт «пятно позора» за декабрьские омские убийства [интервью в «Сиб. Жизни» 4 марта]. Демократ приносил личную жертву для России. Вологодский заявил, что у него нет теперь права считать себя принадлежащим к партии с.-р. Этим самым он говорил, что основы его миросозерцания не изменились. И подлинный демократизм его не поблек. Сибирская «неразбериха» поглотила все его физические силы. Вологодский был болен — болен переутомлением. «Болезнь его была неопределённой, — пишет Гинс, — температура беспричинно повышалась. Председатель производил впечатление расслабленного человека (речь идёт о сентябре). Однажды он приехал на заседание и чуть не упал в обморок» [III, с. 329].

В общественных кругах в председатели Совета министров намечались кандидатуры кооператора Балакшина и Белоруссова. Начала выдвигаться на первые роли фигура энергичного Пепеляева, назначенного после Гаттенберга министром вн. дел. По словам Гинса, он нравился Верховному правителю тем, что понимал военные задачи. Для левой общественности это был «максималист справа». И именно ему приходилось «демократизировать» курс правительственной политики.