2. Подпольщики

При характеристике сибирской общественности я прохожу мимо коммунистического подполья, хотя заглянуть во вражеский лагерь было бы небезынтересно. Организация его — большевики опубликовали уже немало материала — интересна и с бытовой и с политической стороны.

Пройду я и мимо деятельности левых эсеров — в Сибири их почти не было. Эта «строго последовательная интернациональная партия», шедшая то с большевиками, то против них, в одной фракции мирящаяся с ними, а в другой совершающая против них террористические акты, поскольку в Сибири существовала самостоятельно[284], целиком сливалась с партизанской деятельностью всякого рода «анархистов» и максималистов и работала, в сущности, только по указкам партийных большевицких революционных комитетов. Так как «белый генерал на белом коне» стал реальностью, то ЦК этой партии не только решил всячески поддерживать партизанскую борьбу против «белых», но и приступить к «индивидуальным террористическим актам по отношению к наиболее выдающимся фигурам белого лагеря»[285]. «И так как в это время Колчак был именно такой центральной фигурой реакции, — рассказывает Каховская, — то ЦК решил отправить часть боевой организации в тыл Колчаку». Члены группы, уже в Москве снабжённые необходимыми для проезда на белогвардейскую территорию документами, 3 мая были арестованы ЧК. При допросах обнаружилась цель поездки в Сибирь, и в середине июня они были выпущены, причём следователь Романовский взял «обязательство» с членов «боевой организации», что они вновь прибудут в тюрьму добровольно, если им удастся только вернуться в Советскую Россию. Один из арестованных на всякий случай был оставлен заложником. Но боевая дружина в Сибирь не поехала. Она направилась в Украину, где «в это время выдвигалась фигура Деникина».

Борьбу против Деникина в тылу «до восстания и террора включительно» пытались вести не только «левые эсеры». Пытался вести её, по признанию Чернова, и левый фланг просто эсеровской партии [см. мою книгу о Чайковском. С. 163]. Было бы удивительно, если бы того же не пытались делать против Колчака и сибирские эсеры. Даже для Колосова победа Деникина означала «взрыв реакции» (разговор с Павлу). Надо было сделать так, чтобы погубить «возможность торжества белых генералов». В отношении к Верховному правителю выступали и те личные мотивы, от которых не могли избавиться деятели этого политического лагеря.

В Сибири позиция эсеров, за исключением той небольшой группы, которая примыкала к блоку, была необычайно двойственна, так как она соединяла легальность существования с нелегальностью революционной деятельности. Оттенков в этой позиции было чрезвычайно много, и поэтому всякая общая характеристика будет встречать возражения. К трём основным течениям — правому, центру, левому, со всеми их подоттенками, — присоединились индивидуальные позиции, приводившие одних в состав «демократического союза» (Розенблюм), других к работе в Экономическом Совещании (Огановский — творческая работа, Алексеевский — оппозиция), третьих в ряды формально легальной оппозиции власти (земство), четвёртых в подполье для революционной работы, пятых в негласный союз с большевиками во всякого рода восстаниях. Не говорим уже о тех, которые пошли в открытый союз с коммунистической властью во имя борьбы с «реставрацией».

Получалась мешанина, разобраться в которой простому смертному было достаточно трудно, тем более что отдельные группы и течения фантастически переплетались между собой. Терялась последняя отчётливость: никакая власть не могла бы разобраться — где друг и где враг, где нейтральный пока наблюдатель, выжидающий момента, когда придёт его очередь действовать[286]. «Кто не с нами, тот против нас», — отвечала «Русская Армия» (14 июня) на отказ Иркутской Городской Думы праздновать освобождение Сибири от большевиков.

Нельзя не согласиться с Буревым, что основная беда (не только для партии) заключалась в том, что эсеры не раскололись накануне революции [Распад]. При обобщающих характеристиках приходится, конечно, говорить о том течении, которое по настроениям своим главенствовало и было наиболее активным. Таковым был выделившийся в 1919 г. из партии сибирский союз эсеров. Этот союз «активистов» фактически возглавлялся Пав. Михайловым, бывшим членом Западно-Сибирского комиссариата, и Б. Марковым, главным самарским «агентом» в Сибири. Союз занимал какую-то среднюю ещё позицию между «Черновцами» и открыто пошедшей на соглашение с большевиками группой «народ». В декларации летом 1919 г. союз заявлял, что будет «поддерживать Комитет членов Учр. Собр. в его стремлении немедленно после свержения Колчака, не откладывая, начать выборы в сибирское Учр. Собр.». В то же время он декларировал, что будет «содействовать большевикам в свержении диктатуры Верховного правителя». По его мнению, лучше прервать выборы в сибирское Учр. Собр. в случае решения народа признать советскую власть, чем медлить и тянуть с правильным устройством народной жизни теперь, когда всеобщая разруха и разлад измучили и измотали весь народ [приложение к тексту Болдырева. С. 552].

* * *

Эсеры помогали советской власти свергнуть колчаковское Правительство… Что же удивительного, если политический обзор и сводка главного штаба систематически отмечают блокирование соц.-дем. и «большинства эсеров» с большевиками [напр., сводка за март. См. Партиз. движение. С. 164]. Мы ещё увидим, что эти сведения, не всегда точные, по большей части соответствовали действительности. Легальная оппозиция[287] с.-д. и с.-р. отступает на задний план перед подпольной работой.

Имели эсеровские деятели, как мы видели, и прямое и косвенное касательство к партизанскому движению. Более непосредственное и планомерное участие принимали они в военных организациях, подготовлявшихся совершить переворот ещё летом и одновременно обсуждавших вопрос об открытии фронта большевикам. Несомненно их участие в вооружённых выступлениях в Томске, Новониколаевске, Красноярске калашниковской организации, гнездившейся в Среднесибирском корпусе Пепеляева[288]. Очевидно, были такие же ячейки и в каппелевских отрядах — одно из перлюстрированных солдатских писем (июль) прямо говорит об ожидаемом перевороте. Иногда становишься в тупик и не знаешь, кому приписать инициативу — коммунистам или эсерам. «Недавно в районе Томска, — записывает Будберг 20 сентября, — организовался на наши средства какой-то ижевский отряд, оказавшийся фальшивым и предназначенный для захвата Омска при проезде через него в направлении на фронт; контрразведка успела раскрыть его за несколько часов до посадки отряда на железную дорогу, но меры по ликвидации принять не успела, и большая часть отряда с нашими винтовками, пулемётами и отпущенными на его формирование миллионами ушла на север в тобольскую тайгу, создав угрожающее положение в тылу самого Омска» [XV, с. 217]. Деятель сибирского объединения профессиональных союзов бундовец-меньшевик М. Фабрикант (Л. Лелин) рассказывает, как исполком проф. союза в Томске в июле решил приступить к организации всесибирской стачки. «Стачка должна была охватить все железные дороги. В знак сочувствия должны были остановиться все предприятия и учреждения городов и посёлков… В это время получат волю партизанские отряды и подпольные ячейки, которые натиском опрокинут засевшую в Омске власть… С этими планами отправился я в Новониколаевск[289], где вёл переговоры с различными партиями, в частности, при моём посредничестве было назначено свидание с эсером Пав. Михайловым и коммунистом Калашниковым» [«Сиб. Огни», 1922, № 3, с. 71]. Свидание тогда по случайным причинам не состоялось, но Фабрикант уехал под впечатлением, что удастся соорганизовать все активные силы для борьбы с реакцией на почве единого революционного фронта. Сам Фабрикант имел непосредственную беседу с Михайловым. Он так передаёт слова последнего: «Не предрешая вопроса о власти, мы готовы поддержать все действия остальных партий, направленные к свержению «омского петрушки»… но мы ни в коем случае не пойдём на блок с эсерами-центровиками»…

Боевая дружина левых эсеров до Сибири не доехала, направившись к Деникину. Но какие-то эсеры пытались подготовить и совершить террористический акт покушения на Колчака. Н.Н. Головин рассказывал мне о взрыве бомбы, который произошёл в сентябре в доме, где жил адмирал, в помещении охраны. Кто это сделал? К сожалению, мне не удалось достать брошюры эсера Линдберга «Неведомая страница» (попытка покушения на Колчака), изданной в 1921 г. в Чите Центр. Бюро сибирского союза партии с.-р. Она, может быть, и раскрыла бы загадку. Кое-что нам рассказывает, впрочем, и Колосов. Дело идёт о декабре ещё 1919 г.:

«Я жил тогда в Омске полулегально. Мне приходилось показываться в таких местах, где все бывали, в том числе лица весьма высокопоставленные, мечтавшие, что скоро они будут в Кремле, и в то же время я постоянно менял места своего приюта. Ареста я особенно не опасался: после этой драмы как-то всё затихло, и реакция на время притаилась. В Новый год был даже опубликован примирительный манифест о левых партиях. Всем этим можно было пользоваться…[290]

Чрезвычайно скоро после моего приезда меня начала захватывать повседневная революционная сутолока, начались сношения с тюрьмой или, точнее, с тюрьмами, в которых ещё содержалось много близких мне лиц, явились планы организации побегов. Порядки оказались удивительными: при некоторой настойчивости и небольших тратах можно было много сделать. Потом начали поступать предложения более серьёзные, но и более опасные. То тут, то там возникали предположения о разных выступлениях, в том числе террористических, прежде всего против Колчака. Технически они представлялись сравнительно легко выполнимыми, но меня они по разным причинам мало привлекали. Ещё ранее, за время петроградской жизни, я начал приходить к мысли, что в этой совершенно новой обстановке, в корне отличной от прежней, в особенности от той, какая была до 1905 г., эти методы революционной борьбы как-то поблекли, потеряли прежнее значение. Дело было ведь не в простом физическом устранении какого-либо лица, власть имущего, а в том резонансе и политическом значении, которое должно было бы сопровождать всякий аналогичный акт. Раньше оно давалось само собой, теперь это стало как-то сложнее и заставляло медлить. Я очень боялся, кроме того, и провокации» [«Былое». XXI, с. 284–285].

Колосова террористические акты мало привлекали, однако он поддерживал связи с теми, которые их готовили, и был в курсе этих приготовлений. Так, между прочим, он рассказывает, что небольшая группа в 10 алтайских повстанцев «земско-социалистического» направления пробралась под чужими именами в Омск и поступила в личную охрану адмирала. Они поставили своей целью убить Колчака. «Омск к тому времени начал уже эвакуироваться, выехал и сам Колчак. В Барабинске эти черно-ануйские повстанцы произвели крушение поезда Колчака, но не вполне удачно. Заговор был наполовину раскрыт[291]. Заподозрили наших повстанцев. Из них восьмерых повесили, один бежал, а последний, десятый, оказался вне опасности и по-прежнему остался в конвое адмирала. Это был «глаковерх» черно-ануйского движения. Человек чрезвычайно крупных способностей, превосходный организатор, с необычайно сильной волей. Он представлял собой воплощение тех настроений, которые создавали когда-то крестьянские «жакерии»…[292] Позже, накануне крушения колчаковщины, я встретился с ним в Красноярске. Он разыскал меня и, оставаясь по-прежнему в конвое Колчака, информировал меня обо всём, что происходит там».

* * *

Самого Колосова интересовала работа в более широком масштабе — свержение колчаковской власти. Колосов явился одним из вдохновителей и главных деятелей нелегальной «земской» организации, получившей потом наименование «Политического Центра» и действительно совершившей переворот в Иркутске.

«Центропуп» — так называли его местные люди — возник не случайно в Иркутске, где царил на правах генерал-губернатора свирепый Волков, окружённый «бандой» офицеров, не гнушавшихся «прямыми разбоями»[293]. «Сибирские Афины» издревле считались эсеровской цитаделью, как Красноярск был большевицким центром дореволюционной политической ссылки. Направление в Иркутске было левое, и эсеровская газета «Сибирь» в отношении войны занимала резко отрицательную позицию [Архангельский. «В. Сиб.». II, с. 13]. Эсеровские пораженцы пустили глубокие корни в местной кооперации. Поэтому и в период гражданской войны Иркутск оставался «притягательным магнитом». Социалисты здесь были правоверные, и пробить заскорузлую толщу было невозможно. Они, конечно, отнеслись отрицательно к позиции, предложенной в своё время коалиционным «Союзом Возрождения» [доклад Подвицкого. — «Сибирь», № 50][294], и соблюдали чистоту риз, но… только не в отношении большевиков. И местные социалисты-революционеры, и местные соц.-демократы накануне своего выступления против Правительства адм. Колчака, отвергая всякие уступки и соглашения, выступили в Иркутской Городской Думе (26 ноября) с платформой единого социалистического Правительства, т.е. после всего пережитого вернулись к платформе 1917 г., на основании которой была воздвигнута Сибоблдума.

По-видимому, не то, что эсеры были вообще «вне конкуренции по части подполья и свержения Правительства» [Будберг], а то, что Правительство не обращало должного внимания на революционный Иркутск и оставляло там управляющим губернией Яковлева, насадившего всюду в администрации своих людей и ведшего какую-то двурушническую политику, — было причиной лёгкого развёртывания противоправительственной акции[295].

«В конце сентября и начале октября, — рассказывает Колосов, — в Иркутске собрался нелегальный земско-социалистический съезд, на котором были представлены Иркутская, Енисейская, Томская губ., Алтай, Владивосток[296]. На нём для объединения политической работы земств было избрано Земское Политбюро, в которое вошёл и пишущий эти строки. За октябрь и ноябрь месяцы земское политическое движение становится своего рода политическим центром, около которого группируются представители антиколчаковских организаций и течений. Земское Политбюро вместе с ними вырабатывает общее отношение к текущим событиям. Тогда же на этих совещаниях принимается за руководящий принцип идея «буферного» государства. Постепенно, однако, земское течение поглощается новыми или, вернее, старыми политическими организациями, вновь, почти открыто, выступающими на арену политической жизни. В первой половине декабря того же 1919 г. всеми указанными группами, при участии в том числе и Земск. Политбюро, кладётся начало для создания той формы власти, которая позже получает название «Политического Центра». Земск. Политбюро отходит в это время на второй план, оставаясь как бы в тени» [«Былое». XX, с. 240].

К этим, уже иркутским дням, мы вернёмся. Отметим заранее одну черту. Земское Политич. бюро само потом заявляло: «Приступая к активной борьбе с «колчаковщиной», мы отчётливо учитывали, что все вероятия за то, что волна вновь перекатится через наши головы и мы сыграем, так сказать, на руку большевиков. Однако это ни в коем случае не могло остановить организации» [доклад Сибирского краевого комитета партии с.-р. — «Воля России», № 45].

Кто же расчищал путь большевикам: Колчак или эсеры?