6 декабря, 1648 Лондон, Вестминстер

Обычно отряд парламентской охраны, выставляемый лондонской милицией, покрывал расстояние от Сити до Вестминстера примерно за час. Но в это утро холодный восточный ветер с такой силой задувал в спину идущим ополченцам, что они поневоле ускоряли шаг, а порой пускались бегом, так что уже в начале восьмого первые ряды достигли Чаринг-кросса. Улицы были темны и пустынны, даже бездомные собаки хоронились где-то в утробах запертых дворов. Оглушенные монотонностью ходьбы, ветром, пустотой, утренним недосыпом, ополченцы по инерции продолжали идти некоторое время за своим капитаном и тогда, когда после поворота на Кинг-стрит путь им преградила плотная сверкающая шеренга фонарей, шлемов, поднятых мушкетных стволов, зажженных фитилей. Лишь предостерегающий окрик заставил их остановиться.

— Эгей, что происходит? — крикнул капитан.

— Можете возвращаться по домам, — ответил начальственный голос. — Армия берет охрану парламента на себя.

— Но по чьему приказу?

— По приказу военного совета.

— Мы подчиняемся только генералу Скиппону.

— Советую не упрямиться. Мне поручено не пропускать вас к Вестминстеру, и, будьте уверены, я выполню это в точности.

Ряды ополченцев смешались, послышались возмущенные выкрики. Однако силы были настолько неравны, что о стычке нечего было и думать. За спиной заградительной шеренги виднелись другие войска, вдоль освещенного фасада Уайтхолла эскадрон за эскадроном двигалась кавалерия. Ополченцы растерянно топтались на месте, не зная, на что решиться.

— Ступайте домой! — кричали им из шеренги.

— Вам пора открывать свои лавки.

— Представьте, как обрадуются жены!

— Прекрасный случай проверить их верность.

— В такое утро залезть обратно под одеяло — что может быть лучше?

— А уж мы, бедные, останемся здесь, на холоде.

Наконец в свободное пространство между двумя отрядами выехал начальник лондонской милиции генерал Скиппон. Он оглядел, насупясь, притихших солдат одной и другой стороны, потом приподнялся в стременах и махнул рукой в сторону ополченцев.

— Возвращайтесь в Сити. Сами видите — вам прислали надежную замену.

Те нехотя повернули и нестройной толпой побрели назад, навстречу ветру, облегчая душу негромкой бранью. У Чаринг-кросса они расступились, пропуская карету. Один из пассажиров, оживленный, встревоженный, окликнул капитана:

— Что там случилось?

— Армия окружила парламент, мистер Уайтлок. Не знаю, что у них на уме, но ведут себя нагло. Их там не меньше двух полков. И генерал Скиппон с ними заодно.

Уайтлок откинулся на сиденье, обернулся к Файнесу, которого он, как обычно, подвозил на заседание палаты.

— Что будем делать?

Файнес пожал плечами:

— Как сказал вчера мистер Принн, исполнять свой долг.

Карета медленно двинулась вперед.

По знаку офицера шеренга молча расступилась перед ней — и снова сомкнулась.

За Уайтхоллом патрули были расставлены довольно редко, зато вся площадь перед Вестминстерским дворцом просто кишела войсками. Кое-где горели костры, подбрасывая дым и искры до башенных часов. В главном холле Вестминстера тоже было тесно от солдат, а на лестнице, ведшей к дверям палаты общин, они стояли двумя шпалерами. Уайтлок и Файнес поднимались, стараясь не замечать мрачных взглядов, не ускорять шага, не втягивать голову в плечи. Наверху, расставив ноги, возвышался человек в полковничьем мундире, с большим листом бумаги в руке. Один из членов парламента, ярый индепендент, что-то шептал ему, указывая глазами на подходивших. Полковник сверился со своим списком и, сняв шляпу, сказал:

— Мистер Файнес, я попрошу вас задержаться.

Оба парламентария в нерешительности остановились, но полковник покачал головой и сделал приглашающий жест в сторону зала заседаний палаты:

— Вы, мистер Уайтлок, в моем списке не значитесь и можете пройти.

Уайтлок виновато улыбнулся Файнесу, двинулся к дверям, замешкался на пороге, оглянулся, но потом все же вошел внутрь. Полковник чуть выставил вперед плечо и придал лицу какое-то мрачно-брезгливое выражение, которое, видимо, считал подходящим случаю:

— Мистер Файнес, мне приказано не допускать вас в зал заседаний.

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите, полковник Прайд? Не допустить в зал, на свое место, члена палаты общин?

— Если вы будете упорствовать, мне приказано арестовать вас.

— Кто мог отдать такой безумный приказ?

— Главный совет армии.

— Я буду жаловаться генералу Ферфаксу.

— Это ваше право. А сейчас попрошу немедленно покинуть Вестминстер, если вы не хотите оказаться под замком.

Его прищуренный взгляд был устремлен над плечом Файнеса вниз, к подножию лестницы. Там чей-то гневный голос требовал дорогу — и солдатская толпа, стихая, послушно расступалась.

Потом на ступенях появился Принн.

Он шел так быстро, что относимые назад волосы открывали черно-розовые дыры на месте ушей. Полковник Прайд поспешно сделал два шага ему наперерез и издали крикнул:

— Мистер Принн, предупреждаю — вам не будет дозволено войти в палату!

— Прочь с дороги, наемник! Кто ты такой, чтобы приказывать члену палаты общин? Королевский герольд?

— Мое имя Прайд. В королевских прислужниках я никогда не ходил, а честно занимался извозом. И как полковник армии Нового образца заявляю вам: вы не войдете.

— Не родился еще тот человек, который смог бы остановить меня! — крикнул Принн и решительно двинулся мимо Прайда к дверям. Два корнета, стоявшие за спиной полковника, вышли ему навстречу, ухватили за плечи и за локти и швырнули вниз с такой силой, что, не подхвати его Файнес, он разбился бы наверняка.

— А-а, негодяи! Я не боялся королевского палача, не испугаюсь и вас!

Размахивая костлявыми кулаками, Принн ринулся на корнетов, сцепился с ними. Файнес, пытаясь оттащить его, получил сильный удар в грудь, но тут над головами их грянул голос полковника Прайда:

— Арестовать обоих! Увести!

Подоспели другие офицеры, неловко, но сильно схватили взбешенных парламентариев за руки, за плащи и увели в боковой проход. Солдат унес следом две слетевшие шляпы.

К восьми часам члены палаты общин начали прибывать один за другим, так что полковник Прайд уже не успевал менять выражение своего лица: одно — для тех, кому разрешалось войти, другое — для задерживаемых. То и дело на верхней площадке гремел его голос: «Вы не войдете!.. Приказ Главного совета армии… Хотите под замок?.. Арестовать!.. Увести».

Даже те, кто не был задержан у дверей, проходили в зал заседаний не очень уверенно, словно ждали, что там внутри их ждет какой-то другой, еще более полный и страшный список. Лишь на лицах главных индепендентов можно было заметить выражение сдерживаемого торжества и злорадства. Кое-кто из них знал о готовящемся перевороте, а некоторые принимали участие в составлении проскрипций, врученных Прайду. Чем больше недопущенных скапливалось на лестнице и в главном холле, тем увереннее звучали среди них выкрики о возмутительном насилии, о неслыханном нарушении парламентской неприкосновенности. Двое-трое пытались пробраться в палату через боковые двери, но посты были расставлены повсюду. Солдатам объяснили накануне, что изгонять из парламента будут тех, кто прикарманивал их жалованье, поэтому они на все увещевания отвечали с насмешливой грубостью людей, посвященных во все тонкости дела и уверенных в своей правоте.

Всего в зал заседаний было допущено 120 членов — едва половина наличного состава палаты. Они попробовали было призвать остальных занять свои места, но охрана прогнала посланного сарджента. Тогда они постановили, что не будут ничем заниматься до тех пор, пока им не вернут задержанных, и выделили делегацию для переговоров с генералом Ферфаксом. Но генерал ответил, что он занят и что первым делом очищенного от изменников парламента должно стать обсуждение армейской Ремонстрации. К арестованным в боковые комнаты Вестминстера явился Хью Питерс, но не для того, чтобы читать им проповеди, а для того, чтобы переписать. Их оказалось около сорока.

— По какому праву вы нас задерживаете здесь? — крикнул кто-то вслед уходящему проповеднику.

Тот повернулся в дверях и, похлопав по эфесу шпаги, сказал:

— По праву вот этой штуки.

Все же некоторых, в том числе Файнеса, генерал Ферфакс приказал освободить. Остальных к концу дня отвели в таверну на Вестминстерской площади и кое-как разместили на ночлег в верхних комнатах. Палата, смущенная и растерянная, разошлась, так и не приняв в этот день никакого решения.

В поздних сумерках по направлению от Чаринг-кросс к Уайтхоллу в сопровождении небольшой свиты проехал только что вернувшийся с Севера генерал-лейтенант Кромвель. Под светом, падавшим из окон дворца, солдаты охраны узнали его и приветствовали троекратным «ура». От долгой езды под холодным ветром ноги всадников, видимо, так заледенели, что они с трудом смогли выпростать их из стремян и заставить принять на себя груз усталого тела. Эта всеобщая замедленность была так велика, что ни один из них не успел преградить путь человеку в черном плаще, кинувшемуся из уличной темноты к Кромвелю. Тот инстинктивно отшатнулся, но человек остановился в двух шагах, выбросил вперед безоружную руку и крикнул голосом, дрожащим от обиды и злости:

— Поздравляю, генерал! Спектакль, задуманный вами, прошел превосходно. Все статисты и актеры исполнили свои роли с большим подъемом.

Кромвель вгляделся, отстранил вставших между ними офицеров, шагнул вперед:

— Негоже, мистер Файнес, накидываться на старого товарища с несправедливыми обвинениями. Я только что прибыл из Понтефракта и узнал обо всем случившемся уже в городе, полчаса назад.

— Вы не знали о заговоре армии против законной власти? Не знали, что она собирается совершить над парламентом такое насилие, на какое не решался ни один из королей?

— Не знал.

— В жизни своей не поверю.

— Как вам будет угодно. Но уж коль вы заговорили таким тоном, могу сознаться, что я рад случившемуся. Да-да, рад! Многие из вас в палате давно уже не заслуживали ничего, кроме хорошего пинка под зад. И, думаю, дело стоит того, чтобы довести его до конца.

Он положил руку Файнесу на плечо и слегка оттолкнул его от себя. Потом прошел к дверям Уайтхолла.

На следующий день, 7 декабря, полковник Прайд снова стоял на площадке лестницы и держал в руках еще более длинный список. Чистка парламента продолжалась. В результате на скамьях палаты общин осталось около пятидесяти человек, самых рьяных индепендентов, и скорые на прозвища лондонцы быстро прицепили этому поредевшему парламенту кличку «охвостье».

Декабрь, 1648

«Множество петиций начало поступать в парламент от разных графств и армейских полков. Все они содержали требования правосудия и наказания тех, кто произвел столь великое кровопролитие в Англии. Перечислялись имена зачинщиков второй гражданской войны — Гамильтона, Голланда, Горинга. Но особенно подчеркивалось, что сам король, главный виновник всех войн и бедствий, обрушившихся на страну, должен быть отдан под суд».

Мэй. «История Долгого парламента»

8 января, 1649

«Так как известно, что Карл Стюарт, нынешний король Англии, не довольствуясь многочисленными нарушениями прав и свободы народа, совершавшимися его предшественниками, возымел преступное намерение совсем уничтожить старинные законы и вольности страны и вместо них ввести управление произвола и тирании, поднял и поддерживал в стране гражданскую войну против парламента и королевства, вследствие чего наша страна подверглась жестокому опустошению; и так как снисходительность парламента служила для него и для его сообщников лишь поощрением для возбуждения новых смут, восстаний и вторжений, то для предотвращения еще больших зол и для того, чтобы никакой король в будущем не осмеливался преступно и злонамеренно подготовлять порабощение английской нации и надеяться на безнаказанность за такие деяния, парламент постановляет предать вышеназванного Карла Стюарта суду».

Из ордонанса, выпущенного парламентом

Январь, 1649

«Король был приведен на суд и обвинен в том, что он развязал войну против парламента и английского народа, что обманул общественное доверие и сделался непримиримым врагом государства. Но он отказался признать себя виновным, отрицал правомочность суда и всячески проявлял презрение к нему. Всеми участниками суда была подмечена одна деталь: когда короля обвиняли в крови, пролитой им в сражениях, где он лично присутствовал и командовал, он отвечал на это усмешкой и выражал сожаление, что не вся противная ему партия была перерезана, а только некоторые; и он не побоялся сказать вслух, что из всей крови, пролитой за время распри, его тревожит лишь кровь одного человека, имея в виду графа Страффорда. Судьи, видя его столь решительно устремленным к полному уничтожению своих противников и полагая, что бог покарает их, если они дадут королю уйти от заслуженного наказания и продолжать свои злодейства, приговорили его к смертной казни».

Люси Хатчинсон. «Воспоминания»

30 января, 1649

«Под охраной полка пехоты король был проведен из Сент-Джеймса в Уайтхолл. Он отказался от обеда, ибо утром принял причастие, но около полудня выпил красного вина и съел немного хлеба. Затем его провели через банкетный зал дворца на эшафот, пристроенный вплотную к окну второго этажа, затянутый черной материей, где посредине уже стояла плаха, а на ней — приготовленный топор. Отряды пеших и конных окружали эшафот со всех сторон, и множество народа пришло посмотреть на казнь.

Король произнес небольшую речь к сопровождавшим его, затем повернулся к палачу и сказал: „Я прочту короткую молитву, затем выброшу руки вперед“. Два человека в капюшонах и в масках исполняли обязанности палачей. „Мои волосы не помешают вам?“ — спросил король. Палач попросил убрать их под шапочку. Затем король снял плащ, опустился перед плахой на колени и после короткой паузы дал условленный знак. Палач отсек ему голову с одного удара. Многие вздыхали и плакали, а некоторые пытались смочить платки в его крови, словно это была кровь святого мученика».

Уайтлок. «Мемуары»