Глава 14. Ликвидация антибольшевистских партий и общественных организаций. Борьба с оппозицией в РКП(б) — ВКП(б)

Нам нужно особенно зорко присматриваться к антисоветским течениям и группировкам…необходимо громить их во всероссийском масштабе.

Ф. Э. Дзержинский

Одним из важнейших направлений деятельности советских органов безопасности был политический розыск, который вел «борьбу с внутренним врагом государства, объектом его воздействия были враждебные правительству политические партии, группировки, организации и отдельные лица, стремившиеся к свержению власти, к замене правительства, или добивавшиеся нежелательных правительству реформ»[1490].

При рассмотрении данной проблемы следует учитывать крайне важное замечание П.А. Судоплатова: трагизм спецслужб в том, что они, как правило, функционируют «в условиях их подчиненности режиму личной власти, что дает возможность манипулировать видимыми со стороны обстоятельствами политических убийств, скрывать в действиях убийцы какую-либо личную или политическую мотивацию, а тем самым — развязывать политический террор»[1491].

Ф.Э. Дзержинский считал всякое общественное движение, не согласное с политикой большевиков, злейшим врагом советской власти и призывал к беспощадной борьбе с ним.

После Октябрьской революции РСДРП (б) из чисто тактических соображений пошла на союз с левыми эсерами, включив их представителей в состав Советского правительства и мирилось с деятельностью меньшевиков и анархистов, когда те были ее союзниками в борьбе с монархистами, кадетами и белым движением.

Уже с первых дней начались конфликты с левыми эсерами, которые в начале 1918 г. потребовали включения их представителей в состав ВЧК. Дзержинский дал согласие на это только при условии, чтобы ЦК левых эсеров делегировал своих работников только после предварительного утверждения кандидатур СНК. После доклада председателя ВЧК СНК постановил: «Признать желательным преобразование комиссии в том смысле, чтобы назначить товарищем председателя Чрезвычайной комиссии членов от фракции левых с.-р. Центральн. Исполнительн. Комит.»[1492]

В органах и войсках безопасности постоянно культивировалась обстановка непринятия всякого инакомыслия, а за оппозицией уже велось агентурное наблюдение. Жесткий стиль руководства, проводившаяся в РКП (б) линия X съезда на запрещение оппозиционных групп и фракций, не позволяли членам партии иметь собственное мнение. Угроза репрессий вела к унификации суждений внутри партийных организаций.

Предметом постоянной заботы чекистских партийных организаций и политических органов было воспитание сотрудников в духе беспрекословного выполнения партийных решений. При этом они исходили из указаний XII Всероссийской конференции РКП(б) о том, что «строжайшая партийная дисциплина является первейшей обязанностью всех членов партии и всех партийных организаций»[1493].

После вхождения левых эсеров в состав ВЧК конфликты продолжились. 6 апреля 1918 г. В.И. Ленин в записке Ф.Э. Дзержинскому: «Поручаю Вам арестовать немедленно (обыскать и отобрать все бумаги равным образом) Спиро, делегата от Черноморского Центрофлота и от Таврического ЦИК, по обвинению в преступлении по должности[1494].

Эта записка последовала после ознакомления председателя СНК с протоколом экстренного заседании ЦК Черноморского флота от 23 марта 1918 г., на котором при актином участии чрезвычайного комиссара Румынского фронта В.Б. Спиро была принята резолюция, провозгласившая Центрофлот высшим, независимо от СНК, органом управления всем Черноморским флотом. Вопрос об аресте Спиро был рассмотрен на заседании СНК 6 апреля, который утвердил распоряжение В.И. Ленина. В тот же день Спиро был арестован ВЧК. 16 апреля Спиро освободили по болезни и под поручительство ЦК партии левых эсеров с запрещением публичных выступлений.

Отношения с анархистами у коммунистов тоже были сложными. Анархисты отрицали все формы государственной власти и выступали за организацию общества путем «вольной федерации», промышленных и земледельческих ассоциаций, за абсолютную свободу личности, против Советов, дисциплины труда, создания регулярной армии. В середине января 1918 г. они угрожали Смольному, потребовав освобождения уголовника М.В. Дальского, арестованного постановлением ВЧК. 14 января СНК, обудив сообщение И.З. Штейнберга, постановил немедленно назначить суд над Дальским.

После заключения Брестского мира и переезда правительственных учреждений из Петрограда в Москву анархисты задерживали и арестовывали население, создали и вооружили отряды «черной гвардии», захватили многие особняки и открыто угрожали советской власти. 26 марта 1918 г. группа анархистов во главе с Ф.С. Горбовым по поддельному ордеру Моссовета реквизировала на складе транспортного общества «Кавказ и Меркурий» якобы для уничтожения большой партии опиума, но продала его спекулянтам.

В этот же день под председательством Дзержинского состоялось заседание ВЧК, обсудившее вопрос «Об анархистах и их разоружении». В.В. Фомин предложил издать приказ о сдаче оружия. Дзержинский возразил против разоружения таким способом и считал необходимым мобилизовать всю комиссию и разоружить анархистов. Полукаров предложил войти в Моссовет с ходатайством издать постановление, чтобы анархисты все имеющееся у них огнестрельное и холодное оружие сдали Моссовету и получили от него новое разрешение, тех же, кто не сдаст оружие, объявить врагами народа, арестовать и предать суду. Заседание единогласно решило принять предложение И.Н. Полукарова, поручив ему подготовить обращение в Моссовет[1495].

29 марта 1918 г. Дзержинский произвел обыск в одной из гостиниц, арестовал Ф.С. Горбова и его соучастников. 30 марта 1918 г. в протоколе, составленном председателем ВЧК и А.Я. Беленьким, было указано, что в чемодане анархиста Горбова были найдены: «1) золотые мужские часы № 145990, 2) золотой браслет — часы, 3) золотое обручальное кольцо, 4) золотое кольцо с зеленым камнем, 5) 24 серебряных рубля, 6) 7 серебряных полтинников, 7) шесть разной стоимости серебряных монет, 8) дамский серебряный кошелек, 9) 10 патронов «Маузера», 10) 10 патронов «Кольта», 11) один капсюль, 12) казенное белье, штаны и полотно».

В ходе следствия опиум был изъят у спекулянтов[1496].

30 марта 1918 г. ВЧК заслушала доклад И.Н. Полукарова об анархистах. Дзержинский в своем выступлении отметил, что уже принято решение о их разоружении, но разведка ничего не дала. ВЧК постановила разоружить всех анархистов, приняв поправку Дзержинского, что всем идейным анархистам необходимо возвратить оружие[1497].

На следующий день ВЧК под председательством Дзержинского заслушало ходатайство члена ВЦИК анархиста А.Ю. Ге (Гольдберга) об освобождении арестованного по ордеру ВЧК анархиста Ф.С. Горбова. Было решено отклонить ходатайство, «ввиду явно уличающих данных против Горбова как корыстного участника в вывозе со спекулятивными целями опиума со склада «Кавказ и Меркурий». Для предупреждения попыток к освобождению перевести Горбова под стражу в Кремль. Материал по делу Горбова передать в Информационный отдел для самого широкого опубликования»[1498].

Конфронтация большевиков с анархистами в апреле 1918 г. шла по нарастающей. Одно за другим следовали заседания ВЧК, Моссовета и СНК.

2 апреля 1918 г. ВЧК заслушала доклад Дзержинского «о срочной необходимости организовать планомерную борьбу с анархистскими бандами, продолжающими усиленное вооружение своих сочленов и занимаемых ими особняков, что грозит в ближайшем будущем серьезными осложнениями». Было решено «немедленно приступить к разоружению трех особняков, занятых анархистами, наиболее активно проявляющими свою вызывающую деятельность». Выработку плана операции и проведение его было поручено отделу по борьбе с контрреволюцией совместно с оперативным штабом. А 4 апреля 1918 г. в газете «Известия ВЦИК» было опубликовано обращение Дзержинского к гражданам, пострадавшим от вооруженных ограблений анархистов, с просьбой явиться в уголовно-розыскную милицию для опознания задержанных грабителей.

9 апреля ВЧК заслушала доклад Дзержинского об анархистах группы А. Ге (Гольдберга), занимавшейся «реквизицией опиума для использования ценности его на нужды фракции», и постановила: «По окончании операции против независимых анархистов предложить ВЦИК исключить фракцию анархистов настоящего ЦИК из своего состава, принять меры к аресту анархистов группы Ге и преданию лиц, входящих в нее, революционному суду».

11 апреля 1918 г. на экстренном совместном заседании Моссовета, ВЧК, представителей Военного ведомства и районов Москвы было решено разоружить анархистов. Дзержинский и Полукаров направили предписание Центральному комиссариату Москвы о разоружении анархистов «согласно адресам и инструкции, данной тов. Штродаху 11-го сего апреля. Разоружение начать в пять часов утра 12-го сего апреля. Разоруженных задержать на местах до распоряжения»[1499].

Важность принятия крайних мер была вызвана реальной угрозой советской власти. Столицу следовало очисть от уголовников, которые входили во фракцию анархистов. Несмотря на обещания идейных анархистов изолировать от себя преступные элементы, это обещание ими не было выполнено. В ВЧК имелись сведения, что противник советской власти стремились использовать то обстоятельство, что при занятии особняков были захвачены стратегически важные пункты города около советских учреждений. В инструкциях, найденных при аресте анархистов, было указано, в каких районах следует занимать особняки:

«1. Найти особняки в районе Мясницкой ул. и переулков Гудовского, М. или Б. Харитоньевского.

2. Найти особняк в районе Неглииного проезда, против ГБ (Госбанка).

3. Моховая улица, № 6, Красильщиковой (разузнать все насчет дома).

4. Пречистенская наб., особняк найти напротив А. Д. (против этого пункта нарисованы пушки).

Тов. Нелидов в районе Мясницкой в М. Харитоньевском переулке, особняк г. Зуттер (напротив Политехнического, о-ва), 2-й эт. Охраны в доме нет (охрана соседнего дома). В Гудовском переулке, д. Ns 5, Пастуховой, 2-й этаж, охраны нет, 4 квартиры, в доме не живут (гараж). Дом № 6, Высоцкий, 3-й этаж, охрана есть немногочисленная»[1500].

В помещении одной из групп найдено предписание переменить свое местопребывание и найти особняк, который бы находился на углу улицы, чтобы тем самым занять лучшее стратегическое положение. В ночь на 12 апреля одна из групп анархистов заняла особняк; на протест хозяев, требовавших разрешения от советской власти, ответила, что советская власть еле дышит.

В ночь на 12 апреля 1918 г. ВЧК и воинские части окружили особняки, занятые анархистами и предъявили им ультиматум. Дзержинский предложил анархистам, находившимся в доме Ns 4 по Скорятинскому переулку, в течение пяти минут сдать все имеющиеся у них оружие, в противном случае с ними «будет поступлено, как с врагами советской власти»[1501].

Операция по разоружению анархистов была продолжено и днем. В некоторых местах ими было оказано вооруженное сопротивление, но оно было сломлено, и анархисты разоружены и арестованы. 12 апреля Дзержинский подписал пропуск № 1422 в Кремль следователю Визнеру для допроса арестованных[1502].

16 апреля 1918 г. в беседе с сотрудниками газеты «Известия» о мотивах, вызвавших разоружение анархистов, Дзержинский рассказал о том, что задачей ВЧК с самого начала ее возникновения, как органа борьбы с антиреволюционными явлениями, была борьба с преступностью во всех ее проявлениях. Поэтому совершенную операцию по очищению города от уголовных банд следует рассматривать как одно из мероприятий, осуществленное в широком масштабе.

Он категорически опроверг слухи, распространяемые печатью о том, что ВЧК входила в СНК с ходатайством о предоставлении ей полномочий для борьбы с анархистами». Чекисты не имели в виду и не желали вести борьбу с идейными анархистами, задержанными в ночь на 12 апреля. Они освобождаются, но некоторые из них будут привлечены к ответственности за прикрытие преступлений, совершенных уголовными элементами анархических организаций. Далее т. Дзержинский коснулся обстоятельств, сопровождавших самую ликвидацию анархических групп. Интересно отметить, сказал он, что многие арестованные утверждали, что они не анархисты, а просто безработные, однако большинство из этих «безработных» оказались с уголовным прошлым. Среди них выделяются явные контрреволюционеры. И ВЧК будет продолжать с должной энергией довершение начатого дела по очищению города от преступных элементов. В ближайшем будущем нами образуется особый подотдел, который систематически займется борьбой с преступными элементами».

В заключение Дзержинский опроверг сведения, помещенные в Ns 63 газеты «Вперед», о том, будто бы арестованные, числящиеся за Чрезвычайной комиссией, содержатся в ужасных условиях, в подвале и испытывают грубое обращение. За ВЧК числилось не 126, как указано в газете «Вперед», а всего 66 человек, и они сидели не в подвале, а в сухом хорошем помещении, были допрошены и всем им предъявлено обвинение. Некоторые из них были опознаны, как грабители[1503].

12 мая 1918 г. на заседании исполкома Моссовета после доклада члена Коллегии ВЧК Г. Д. Закса меньшевики и правые эсеры предложили резолюцию, осуждающую методы ликвидации банд анархистов, как «недемократические». На следующий день ВЧК заслушала предложение Дзержинского о необходимости выработки ответа на внесенный меньшевиками и правыми эсерами запрос в Моссовет о репрессиях против печати и правых эсеров, принятых ВЧК. Было решено для доклада на пленуме Моссовета 14 мая делегировать: по вопросу об анархистах Закса, о печати и правых эсерах — Петерса. Специально был обсужден вопрос «о противодействии со стороны Московского Совета к осуществлению полномочных прав ВЧК в деле борьбы с контрреволюционной печатью». В постановлении было отмечено, что «до тех пор, пока Московский Совет полностью не предоставит ВЧК всей полноты прав, — действовать в контакте с президиумом Московского Совета. В случае резких разногласий апеллировать во ВЦИК»[1504].

Исполком Моссовета в заседании 14 мая отверг предложение меньшевиков и признал, что разоружение было «вызвано необходимостью положить предел организованным вооруженным захватам и грабежам…»[1505].

После разоружения анархистов преступность в Москве уменьшилась на 80 %[1506].

1918 год был характерен стремлением крестьянства создать организацию для защиты своих интересов. Такие попытки были предприняты крестьянством еще до революции. Первый «Крестьянский союз» в России возник в 1898 г. Это была подпольная «братская» организация в с. Павлодаре Борисоглебского уезда Тамбовской губернии. «Братство» обратилось ко всем крестьянам России с призывом объединиться в тайное общество для защиты своих прав.

15 марта 1917 г. в «Известиях Петроградского Совета» появилось заявление «Крестьянского союза», подписанное его председателем С. Е. Мазуренко. Оказалось, что из остатков Крестьянского союза 1905 г. был образован центр и областное бюро содействия во главе с Главным комитетом. Такой же союз возник в Москве. 26 марта в Морском корпусе был митинг, созванный Крестьянским союзом, на котором была обещана поддержка Временному правительству. Но крестьянство в большинстве своем тогда объединилось вокруг советов и земельных комитетов. Избранный председателем Крестьянского союза С.Е. Мазуренко перенес свою деятельность на Дон и примкнул к ненавидимому крестьянством генералу А.М. Каледину.

Позиция большевиков по крестьянскому вопросу была выражена в заявлении председателя ВЦИК Я.М. Свердлова 20 мая 1918 г.: «Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на две непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту гражданскую войну, что и в городе, только тогда мы сможем сказать, что мы по отношению к деревне сделали то, что смогли сделать для городов»[1507].

23 мая 1918 г. СНК поручил ВЧК усилить борьбу с враждебной деятельностью оппозиционных партий и общественных организаций.

Угроза потери власти большевиками в середине 1918 г. исходила не только от белогвардейцев и интервентов, но и от революционнодемократических партий, которые не ограничивались диалогами, а начали прибегать к крайним мерам борьбы. Уже в мае при ЦК ПСР был создан Центральный боевой отряд из 15 человек для физического уничтожения руководства РКП (б).

В начале июля произошел разрыв союза коммунистов с левыми эсерами.

Для изучения всех обстоятельств левоэсеровского мятежа Советское правительство создало Особую Следственную комиссию под председательством П. Стучки.

7 июля 1918 г. Дзержинский обратился в СНК с просьбой об освобождении его с поста председателя ВЧК: «Ввиду того, что я являюсь, несомненною, одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха, я не считаю для себя возможным оставаться дальше во Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и пр. в качестве ее председателя, равно как и вообще принимать какое-либо участие в комиссии. Я прошу Совет Народных Комисаров освободить меня от работы в комиссии»[1508].

СНК удовлетворил просьбу Дзержинского оставив, его членом Коллегии ВЧК. Председателем комиссии был назначен Я.Х. Петерс.

В отдельных случаях Дзержинский принимал участие в следствия по левоэсеровскому мятежу. В частности, он вел разбирательство дела морского офицера С. С. Карцев, арестованного ВЧК по подозрению в связях с левыми эсерами. 9 июля 1918 г. после беседы с Карцевым Дзержинский написал справку в ВЧК: «Сим удостоверяю, что тов. Карцев Сергей Сергеевич пришел ко мне как к председателю Вс. Чр. комиссии с докладом о контрреволюционерах, дезорганизующих военные наши силы в Петрограде. Доклад этот у меня, копии переданы тов. Троцкому и Урицкому. С Александровичем тов. С. Карцев познакомился как с товарищем председателя ВЧК, раньше с ним знаком не был. Тов. Карцев явился ко мне по поручению тов. Юренева…С моей стороны препятствий к возвращению тов. С. Карцеву оружия не имеется[1509].

Будучи членом Коллегии ВЧК около месяца, Дзержинский фактически оставался во главе этого ведомства, осуществляя руководство его работой. Так, 22 июля 1918 г. он отдал распоряжение отделу о борьбе с контрреволюцией о розыске и аресте освобожденных по недоразумению членов левоэсеровского штаба Нудьгу, Котляревского, Г. М Орешкина и секретаря ЦК партии лев. с.-р. Сироту [1510]. В виду измены партии Дашнакцутюн в Баку, 29 июля, ссылаясь на постановление ЦК РКП(б), он распорядился арестовать «их главарей в Москве как заложников»[1511]. А всем губЧК была направлена телеграмма: «Ввиду новой волны восстаний, являющихся продуктом меньшевистской и левоэсеровской агитации, учредить самый строгий надзор за этими партиями, забирать заложников из ихней среды, устно заявлять, что они отвечают своей головой. Отречению лев. эсеров не верить»[1512].

2 августа 1918 г. постановлением СНК Дзержинский вновь был назначен председателем ВЧК. 15 августа он дал поручение Н.А. Скрыпнику «разыскать и арестовать меньшевиков: Мартова (Цедербаума), Дана д-ра (Гурвича), Б. Горева (Б. Гольдмана), Либера (М. Гольдмана), Потресова и других. «У Вас в политическом отделе и бюро печати, — писал он, — должны быть адреса, по которым (а также по адресному столу) можно установить и адреса вождей…»[1513].

27 ноября 1918 г. Дзержинский приказал ЧК Нижнего Новгорода «арестовать федерацию и всех анархистов. Произвести серьезное следствие по распоряжению ВЧК». Такое же поручение было дано и ЧК Курска: «Разыскать федерацию анархистов, арестовать всех. Имеются сведения, что федерация существует тайно в особняке. Произвести серьезное следствие по распоряжению ВЧК».[1514])

По мере упрочения советской власти шло размежевание различных политических партий. Это являлось следствием не только жесткой политики компартии по отношению к антибольшевистским силам, но и наличием близких по содержанию программ. Так, от левых эсеров в ноябре 1918 г. откололись народники-коммунисты. А проходившая в Москве с 6 по 9 февраля 1919 г. конференция меньшинства партии эсеров высказалось за соглашение с большевиками и объединение усилий в борьбе против белогвардейцев и интервентов. В.И.Ленин писал Н.Н. Крестинскому: «Помочь, если Дзержинский не возражает. (Если он против, внести тотчас в Политбюро)»[1515].

В сентябре 1920 г. от эсеров откололись революционные коммунисты; в декабре 1919 г. от меньшевиков — социал-демократы — интернационалисты. Летом 1920 г. в РКП (б) вошли боротьбисты, в декабре 1920 г. из партии социалистов-революционеров вышла группа «Крестьянская Россия», ее заграничные представительства были созданы в Чехословакии, Югославии и Франции. 16 марта 1921 г. Всероссийская чрезвычайная конференция «Бунда» приняла предложение Коминтерна о слиянии с РКП(б). В обращении ЦК Бунда члены партии были призваны «внести свой опыт пролетарской борьбы и творческой мысли в ряды единственного руководителя интернационала пролетарской России — РКП»[1516]. Из ЦК РКП (б) сразу же поступило распоряжение о немедленном слиянии Бунда с РКП(б) — «все члены Бунда автоматически принимаются в члены РКП…»[1517].

В дальнейшем была решена судьба Еврейской коммунистической рабочей партии (Поалей-Цион). 4 декабря 1924 г. по предложению И.В.Сталина опросом членов Политбюро ЦК РКП (б) было принято следующее постановление: «Ввиду того, что ЕКП (П.-Ц.) сама распадается, считать нецелесообразным ее ликвидацию мерами ГПУ, но и не допустить ее регистрацию в НКВД»[1518].

Ведя борьбу с революционно-демократическими партиями, Дзержинский не упускал из поля зрения и православную церковь. Политика большевиков была направлена на ликвидацию различных конфессий, как «опиума народа», и органы ВЧК под его руководством поддерживали раскол церкви, вводили различные запреты, устраивали физические расправы над священнослужителями. 25 мая 1918 г. в обращении в СНК Дзержинский писал: «Пензенский архиепископ Путята в конфликте с высшим епископским советом, окончившемся осуждением его и в ответ на это объявлением автокефалии Пензенской епархии.

Необходимо оказать поддержку Путяте»[1519].

В связи с открытием 17 августа 1918 г. Вселенского Собора, за два дня до этого Дзержинский отдал распоряжение Н.А. Скрыпнику об установлении наблюдения, послав «туда своего человека — интеллигентного и даже нескольких». 31 января 1919 г. член Всероссийского церковного собора Н. Д. Кузнецов просил СНК разрешить выезд делегации от всероссийского патриарха к константинопольскому патриарху для разрешения общецерковных дел в составе трех человек: епископа, священника и мирянина. 20 февраля В.И. Ленин направил это письмо на заключение Ф.Э. Дзержинскому и наркому юстиции Д.И. Курскому[1520].

В тот же день Курский ответил: «Полагаю, что ходатайство В. П. Собора о разрешении послать делегацию может быть удовлетворено, но встречает с точки зрения декрета и инструкции об отделении церкви, с точки зрения советской политики в этом вопросе». Дзержинский в отличие от Курского, занял иную позицию, выступил против направления делегации. «Духовенство, — писал он, — особенно его высшие иерархи с патриархом Тихоном во главе не только не было лояльно по отношению к Советской России, но и было всегда враждебно и входило в непосредственную связь с врагами России, содействуя планам англо-американским империалистов. Поэтому посылка официального «представительства русского православного народа» в Константинополь за пределы России в страну, находящуюся в руках наших противников, а друзей русских православных иерархов, может только содействовать замыслам врагов наших. Полагаю, что православные иерархи должны отсрочить посылку своей делегации в Константинополь до того времени, когда Советская Россия будет там иметь свое официальное представительство»[1521].

Запреты и репрессии большевиков, включая крайние меры по отношению к политическим противникам, продолжались и в 1919 г. В середине марта 1919 г. Дзержинский поручил Артузову, Самсонову и др. подготовить «материал о гулящих на свободе кадетах, соприкосновенных с Нац. и Тактич. Центрами, б. помещиках, черносотенцах и другой дряни — для ликвидации»[1522].

И все же основная борьба велась с эсерами и меньшевиками, которые возглавляли забастовки рабочих и выступления крестьян. В начале апреля 1919 г. Совет Обороны поручил Дзержинскому разобраться в причинах возникновения забастовки на тульских оружейных заводах в разгар наступления белогвардейцев, приняв меры к ее ликвидации. Рабочие бастовали из-за трудного продовольственного положения и невыдачи зарплаты. В телеграмме председателя Тульского губисполкома Г.Н. Каминского в СНК сообщалось, что «события развиваются, как предвидели. Уверены в скорой ликвидации. Красноармейский паек нужен, полгода рабочие не получали жиров. Об этом знает Красин. В губернии голод. В гарнизоне спокойно. Подробности знает Дзержинский. Шлите через Томского временно, испытанного профессионалиста». 4 апреля 1919 г. на этой телеграмме В.И. Ленин написал: «Созвонитесь с Дзержинским об ускорении его поездки»[1523]. Чекистские органы выявили и разоблачили подстрекателей и к 12 апреля 1919 г. забастовка была прекращена.

13 апреля 1919 г. пленум ЦК РКП (б) обсудил вопрос «Правые социалисты-революционеры и меньшевики». Дзержинский сообщил, что в Москве арестовано 55 правых эсеров и 16 меньшевиков и 22 — по районам; выяснилось, что в числе арестованных находятся и уфимские эсеры. Пленум постановил: решение вопроса обо всех арестованных отложить до следующего пленума. Отдельные случаи персонального освобождения могут быть решены только Оргбюро. Вольского не арестовывать, Яхонтов, Маслов, Сахаров и Буревой «освобождаются под солидное поручительство и должны быть под строгим надзором»[1524].

Несмотря на принятые меры, выступления рабочих продолжались. Вину за подрывную деятельность большевики сваливали на меньшевиков и эсеров, которые разлагали части Красной Армии в Брянске, дезорганизовывали работу фабрик и заводов в Петрограде и Туле, мешали налаживанию транспорта. 23 мая 1919 г. Дзержинский от имени ВЧК заявил, что «карающая рука Чрезвычайной комиссии опустится с одинаковой тяжестью на головы тех и других.

Арестованные лев. соц. рев. и меньшевики будут нами считаться заложниками и от поведения обеих партий будет зависеть ихняя судьба»[1525].

26 июня 1919 г. председатель ВЧК отдал распоряжение председателю ЧК Великих Лук Матсону о ночной облаве и аресте всех левых эсеров, «даже бывших по имеющимся у Вас секретным сведениям. Одновременно арестуйте спекулянта Ягора, зятя Краснолуцкого, проживающего против Летнего сада, дом тринадцать. При аресте упомяните, что ищите Мошина. Для маскировки арестуйте нескольких правых эсеров, меньшевиков, анархистов. Не трогайте Белоусова и его жену. Примите меры аресту пытающихся уехать по известным Вам подложным бланкам. К арестованным примените самую строгую изоляцию между собой и волей. Об исполнении немедленно телеграфируйте. Дальнейшие инструкции привезет Семенов»[1526].

В поле зрения ВЧК постоянно находились наиболее активные члены революционно-демократических партий и церкви. Они как бы находились под постоянным прессом ВЧК, лично Ленина и Дзержинского.

11 марта 1920 г. сотрудник НКИД Я. Л. Берзин сообщил Ленину о том, что цензура НКИД пропустила за границу письмо меньшевика Р. Абрамовича одному из оппортунистических лидеров германской социал-демократии Р. Гильфердингу. Берзин предложил провести чистку аппарата НКИД от враждебных элементов. В этот же день Ленин направил записку в ЦК РКП(б): «за этот случай надо уцепиться, расследовать дело до конца, привлечь на помощь Дзержинского, найти ту «сестру», о коей пишет меньшевик, и вычистить карахановских чиновников»[1527].

25 апреля 1920 г. председатель ВЧК отдал распоряжение председателю Тульской губЧК А.И. Каулю о принятии беспощадных мер к меньшевикам и эсерам, инициаторам забастовок[1528]. А 2 мая 1920 г. он предложил председателю губЧК Ростова-на Дону К. Ландеру судить меньшевиков на месте и лишь после этого направлять их Москву[1529].

В 1920 г. увеличилось число обращений населения в ВЧК и высшие органы власти и управления по разным вопросам. Так, 21 июля О.П. Кропоткина писала Ф.Дзержинскому о том, что при ее аресте 31 августа 1919 г. в Петрограде у нее были взяты деньги (двадцать пять фунтов стерлингов пятью пятифунтовыми банкнотами). Деньги, как было указано ею в протоколе, были суммой, данной отцом для оплаты за хранение его книг на складе в Лондоне. Дзержинский отказал в удовлетворении этой просьбы[1530].

В сентябре 1920 г. к В.И.Ленину обратился с письмом писатель A. М. Горький в связи с арестом органами ВЧК председателя коллегии Главного управления по делам кустарной и мелкой промышленности и промысловой кооперации Л. П. Воробьева, который обвинялся в укрывательстве лидера правых эсеров В. М. Чернова и в связях с правой эсеркой И. С. Сермус, нелегально проживавшей в Москве. Между 23 и 26 сентября 1920 г. В.И. Ленин просил Дзержинского проверить и поручить секретарю прислать ему итоги проверки[1531]. 26 сентября Дзержинский на письме Горького ответил

B. И. Ленину, что лично проверил дело бывшего эсера Воробьева и установил, что тот скрывал эсеров «по доброте сердечной», а не из политических соображений. Дело было передано в партийный суд. 6 октября 1920 г. Воробьев был освобожден[1532].

20 октября 1920 г. по подозрению в антисоветской деятельности был арестован ВЧК заведующий научно-учебным отделом ЦСУ, профессор Московского университета, сотрудник Наркомпроса П. А. Вихляев. Управляющий ЦСУ П. И. Попов в телефонограмме Ленину от 22 октября 1920 г. просил освободить арестованного, ручался за него и изъявил готовность взять его на поруки.

Ленин просил Дзержинского дать отзыв по этому делу. Тот на записке секретарю СНК М. И. Гляссер, направленной вместе с телефонограммой П. И. Попова в ВЧК, написал, что Попов освобожден 20 октября[1533].

К концу Гражданской войны из всех революционно-демократических партий наиболее непримиримым оставались правые эсеры. Резолюция сентябрьской Всероссийской конференции 1920 г. правых эсеров подчеркивала: «Констатируя наличность широкого повстанческого движения масс для ниспровержения коммунистической диктатуры и установления власти народа, конференция ПСР предвещает неизбежность в будущем возобновления вооруженной борьбы с большевистской властью, очередной задачей является работа по организации активных народных сил, необходимых для достижения указанных целей». И при этом лидеры эсеров нисколько не были смущены тем, что поддерживают вчерашних врагов. Об этом в частности свидетельствует заявление одного из близких сподвижников барона Р. Ф. Унгерна генерала А.С. Бакича, известного свирепым нравом и исключительной жестокостью.

Еще весной 1920 г. ЦК ПСР дал директиву о проведении всеми ее организациями двух кампаний: 1) «приговорного движения» с суровым осуждением советской власти и поддержки созыва Учредительного собрания, 2) создания «Крестьянского союза» в селах как «Союза братьев для защиты народных прав».

В декабре 1920 г. в Москве небольшая группа вышедших из партии эсеров выработала «основные положения» и начала агитацию по стране за создание союза крестьян. Они объездили десятки губерний и получили одобрение разработанным документам о целях и задачах союза. Крестьянские союзы возникли в Сибири, Тамбовской и других губерниях. На Северном Кавказе создан «Союз трудовых земледельцев». Один из представителей Крестьянского союза нелегально направился за границу для образования представительства организации в других странах. Открытое выступление «Крестьянской России» началось публичным докладом С.С. Маслова в декабре 1921 г. в Париже, затем вышла его книга «Россия после 4-лет революции», а в мае 1922 г. под Прагой состоялось собрание первых заграничных членов «Крестьянской России». В октябре 1922 г. были выпущены первые книжки сборников «Крестьянской России» под редакцией А.А. Аргунова, А.Л. Бема и С.С. Маслова. В 1921 г. на всей территории страны зарегистрировано 139 случаев агитации за создание «Крестьянского союза», в 1923 — 543, а за первое полугодие 1926 г. — 748[1534]. В 17 пунктах программы Союза трудового крестьянства (СТК) были изложены цели крестьянской борьбы до созыва Учредительного собрания. Эсеры требовали установления «временной власти на местах и в центре на выборных началах союзами и партиями, участвующими в борьбе против коммунистов»[1535].

Отношение к СТК у РКП (б) — ВКП (б) оставалось крайне отрицательным. 31 марта 1921 г. Оргбюро ЦК РКП (б) признало «недопустимым и нецелесообразным легализацию крестьянских союзов»[1536]. Один из лидеров большевиков Н.И. Бухарин прямо указал причину такого отношения к СТК: «Если бы в крестьянстве выросла другая партия против коммунистической партии (под каким угодно названием), она могла бы иметь и неизбежно должна была бы иметь только один смысл, только одно значение, она будет всемерно усиливать, организовывать и «нетрудовую душу» крестьянина; она будет организовывать и усиливать как раз его уклоны в сторону к буржуазии…»[1537].

Председатель ВЧК продолжал внимательно следить за эсеровской и меньшевистской партиями, требуя постоянной информации о каждой из них. Так, 8 декабря 1920 г. он получил от Т.П. Самсонова записку такого содержания: «При сем прилагаю копию постановления конференции партии прав. с.-р. и сопроводительного письма Цека той же партии на Ваше распоряжение» с приложением постановлений конференции и ЦК ПСР. Через два дня Дзержинский обязал Самсонова: «Числа 20/ХІІ надо перепечатать и послать Троцкому, Ленину, Бухарину»[1538].

27 декабря 1920 г. на заседании оперативной пятерки ВЧК были обсуждены проекты циркулярных писем о меньшевиках (решено передать Самсонову или Зиновьеву для редакции); о правых эсерах (решили: утвердить, добавив о крестьянских восстаниях, о крестьянских союзах и др., тактика в этой части по изъятию правых эсеров из деревни должна быть беспощадна, обратить внимание на кооперативы, в городах взять на учет всех эсеров и ждать распоряжения из центра; о кадетах (решили: поручить Артузову и Самсонову собрать весь материал о кадетах «Союза Возрождения» и «Национального Центра» и передать Агранову, которому в двухнедельный срок написать циркулярное письмо[1539].

Следует иметь в виду, что власть не была последовательной в отношении членов оппозиционных партий. Например, в соответствии с приказом ВЧК № 186 от 30 декабря 1920 г., все арестованные по политическим делам члены различных партий должны были рассматриваться «не как наказуемые, а как временно, в интересах революции, изолируемые от общества, и условия их содержания не должны иметь карательного характера». Но практически этот приказ не выполнялся. Разницы между членами оппозиционных политических партий не делали и зачастую смотрели на них, как на белогвардейцев. Не иначе, как глумлением был циркуляр № 1 Главного управления принудительных работ от 15 мая 1922 г., подписанный заведующим Главного управления С. Роднянским: «Настоящим Главуправление принудработ при НКВД разъясняет, что циркуляр НКЮ от 21/XII-21, обязывающий все судебные органы засчитывать предварительное заключение в срок наказания, на постановления ГПУ и его органов не распространяется, т. к. ГПУ не судебный орган, и назначаемое ими заключение являются не наказанием, а лишь изоляцией лиц, опасных для Республики»[1540].

В 1921 г. положение противоборствующих сторон оставалось крайне сложным. Пожалуй, одним из серьезных показателей тенденции к неуклонному падению влияния революционнодемократических партий, их политической сути является численность, анализ которой подтвердил процесс их колебаний в различные периоды. Если на Чрезвычайном съезде РСДРП (м) в декабре 1917 г. имела в своих рядах (без Закавказья) около 100 тысяч человек, то к 1921 г. сколько-нибудь серьезной политической силы она уже не представляла. Основной центр меньшевиков находился за рубежом. Именно оттуда шли инструкции и диктовались правила поведения членов партии. В России они все больше теряли свои позиции. Одно за другим поступали сообщения о событиях, аналогичных тому, что произошло в Екатеринославле: профсоюз печатников, бывшей цитадели меньшевиков, совершенно освободился от их влияния, печатники горячо заверяют Ленина, что они будут бороться за укрепление достигнутых коммунистической партией революционных завоеваний[1541].

Изменилась и расстановка внутри всего антибольшевистского движения. Окончательно скомпрометировали себя монархисты. Внутри страны они не представляли для большевиков серьезной угрозы. Многие сторонники монархистской идеи стали бесповоротно на позицию власти. Причин для этого было немало. Например, монархист А.А. Якушев понял, что сохранить Россию, как самостоятельное суверенное государство в те годы была способна лишь новая власть. Отвергая идею интервенции, он написал в заявлении в ОГПУ: «Если кому-нибудь пришло в голову снова затеять такую авантюру, то я первый взял бы винтовку и пошел бы защищать Россию от всяких насильственных, навязываемых ориентаций, и это не только мое личное мнение, но и большинства интеллигентов, с которыми я знаком»[1542]. А генерал Н.П. Потапов высказался еще более определенно: «Идея монархизма для России утеряна навсегда. Потуги эмигрантов — монархистов считаю беспочвенными и лишенными всякой реальной перспективы. Я воспитан и жил в такой атмосфере, которая не позволяет мне иметь левые убеждения. Однако советский режим принимаю, так как вижу, что идея «великой и неделимой» России большевиками разрешена, хотя и на свой, особый манер. Кроме того, Советский Союз ведет большую работу в смысле проникновения на Восток, что импонирует мне как человеку, посвятившему всю свою жизнь разрешению той же задачи в условиях старого режима. Все это мирит меня с большевиками»[1543].

К 1921 г. в центре страны и в регионах выжили только эсеровская и меньшевистская партии, а в ряде районов страны остались малочисленные группы анархистов с громким названием «конфедерации». Но будучи явным меньшинством, анархисты объединялись с меньшевиками, правыми и левыми эсерами, «меньшинством» эсеров, с максималистами под лозунгами: «Долой партийную диктатуру!», «Да здравствуют свободно избранные Советы!». Они противостояли «бешеной» и «кровожадно-бесстыдной», по словам Юлия Мартова, кампания против меньшевиков, которая была вызвана рядом частных успехов РСДРП на выборах в местные советы в 1919–1920 гг. В 1920 г. меньшевики получили 46 мандатов в Московском совете, 205 — в Харьковском, 120 — в Екатеринославском, 78 — в Кременчугском и т. д.[1544]. И на выборах в январе 1921 г. в Моссовет, несмотря на противостояние коммунистов, рабочие ряда предприятий, в том числе и бывшего завода «Гужон», избрали в Моссовет эсеров Чижикова и Соколова. И это случилось после того, как горком РКП(б) провел разъяснительную работу о политике эсеров и меньшевиков, мобилизовав весь партийносоветский и профсоюзный актив на фабрики и заводы. С докладами выступили ведущие партийные и государственные деятели: М.Ф. Владимирский, Ф.Э. Дзержинский, М.И. Калинин, Н.К. Крупская, Н.И. Подвойский и др.[1545].

И после Гражданской войны политические партии и группы предпочли бескомпромиссную политическую борьбу с большевиками, хотя силы были неравными. В конечном итоге, они потерпели поражение, но это случилось через годы, и им иногда казалось, что победа близка, потому что и правящая партия шла через кризисы и неудачи, постоянно сотрясаясь от внутриоппозиционной борьбы. Но в связи с трудностями перехода от войны к миру, от военного коммунизма к нэпу, авторитет меньшевиков, эсеров и даже анархистов на некоторое время усилился. Однако они по-прежнему выступали разрозненно, не имея единых, согласованных требований к советской власти.

Нельзя отрицать, что успехи большевиков были следствием насилия и подавления политической оппозиции. Но большевики обладали реальной властью, опирались на поддержку значительной части народа. Поражение интервентов и белогвардейцев не означало окончания борьбы, в том числе и вооруженным средствами. Остатки помещичьего класса и буржуазии выступали не только против большевиков, но и против советской власти. Монархисты и кадеты рассчитывали на интервенцию и повстанческое движение. Хорошо известно, что контрреволюция не обязательно выражалась в терроре по отношению к сторонникам власти, а во многих случаях в демагогии, псевдосоциалистических лозунгах о свободе слова, печати, собраний и демонстраций, в ослаблении институтов государственного и хозяйственного аппаратов, институтов власти и прежде всего армии, органов безопасности и суда, в создании неуверенности у людей. Все это весьма успешно использовалось противниками советской власти. Большевики же стремились удержать власть и укрепить ее в своих политических интересах ради достижения поставленных целей. Вот почему переход к нэпу фактически не привел к ограничению политического террора в стране по отношению к реальной и потенциальной оппозиции, к революционно-демократическим партиям и объединениям, препятствуя тем самым оформлению в стране демократических прав и свобод.

Бывшие противники большевиков, перешедшие на их сторону, старались заслужит доверие у руководства ВЧК. Так, бывшие левые эсеры меньшинства (боротьбисты) предложили X. Г. Раковскому убить Б. В. Савинкова и организовать за группами А.Ф. Керенского, В.М. Чернова наблюдение. Они сообщили об этом Дзержинскому, который 18 января 1921 г. ответил: «Такие авантюры нам не нужны»[1546]. Но на следующий день в письме к Раковскому несколько изменил свою позицию: «Ко мне уже несколько раз обращались добровольцы из б. эсеров (разных толков) с предложением убить Савинкова. Я отклонял эти предложения, так как считаю, что такая авантюра нам никогда никакой пользы причинить не может, а может быть санкцией для их актов против наших товарищей. Но второе их предложение — наблюдение за Керенским, Зензиновым, Черновым и др. вполне приемлемо — и желательно, если это люди для этого подходящие. М[ожет] быть, им пройти через фильтр Манцева и приехать к нам в Москву для дальнейшего направления за границу»[1547].

В выполнении партийных директив по ликвидации оппозиционных партий в годы нэпа органам безопасности отводилась важная, если не решающая роль. В 1921 г. Секретное отделение ВЧК занималось борьбой с членами различных политических партий: монархистами, кадетами, правыми эсерами, эсерами центра, левыми эсерами, анархистами разных оттенков, меньшевиками, дашнак-цутюновцами, мусаватистами и группировками, входившими в их состав.

В процессе ознакомления с документами и материалами о деятельности оппозиционных партий Дзержинский отдавал конкретные рекомендации своим заместителям об усилении борьбы с ними. Например, 28 февраля 1921 г. он писал Менжинскому, что необходимо дать кому-нибудь секретное задание составить карточки на всех лиц (фамилия, имя, отчество, инициалы), упоминаемых в протоколах и переписке ЦК ПСР с обозначением, что в них говорится и в какой связи, с отметкой, когда был и не был на заседаниях ЦК, что даст возможность знать, кто из них сидит, кого искать и т. д. А также составить списки эсеров первого созыва ВЦИК, Петрограда, Москвы, собрать другие факты и искать их, поручив это сотруднику главного архива И. Вардину. Дополнительные данные можно получить из архива ВЦИК и других организаций.

Председатель ВЧК рекомендовал использовать в печати для разоблачения организаторов мятежей протокол ЦК ПСР от 28 февраля 1921 г. о посылке групп работников помимо Москвы и Петрограда в Поволжье, Урал и Сибирь — в районы восстаний[1548].

СО ВЧК было поручено приложить усилия к вербовке осведомления в среде меньшинства партии эсеров, принять участие в губернских и городских конференциях меньшинства, чтобы «иметь правильное и полное освещение и всестороннюю информацию о внутренней жизни и деятельности организаций М.ПСР». Наряду с этим осведомители должны были выяснять и брать на учет всех членов организаций, имеющих связи с подпольными группами ПСР, «через осведомление в меньшинстве нащупать правых эсеров…»[1549].

31 января 1921 г. в циркулярном письме ВЧК Ns 10 «О партии социалистов-революционеров (правых и центра)» начальником Секретного отдела Т.П. Самсоновым перед чекистами была поставлена задача «вести работу на совершенное уничтожение и ликвидацию партии как таковой «[1550].

На основании установок Дзержинского, наряду с активизацией работы агентурного аппарата, чекисты вели наблюдение и регистрацию членов меньшевистской и эсеровских партий, под разными предлогами срывали их выступления в местной печати, на митингах, задерживали их сторонников во время выборов на 24 часа, после чего отпускали, перехватывали и перлюстрировали корреспонденцию, готовили компрометирующий материал для печати, осуществляли репрессии и др. К началу 1921 г. количество только меньшевиков, содержавшихся в тюрьмах и лагерях, достигло около 2 тыс. человек[1551].

В начале февраля 1921 г. Дзержинскому снова пришлось заняться делом дочери одного из идеологов анархизма П.А. Кропотника, умершего в г. Дмитрове 8 февраля, А.П. Кропоткиной. 9 февраля она обратилась к В.И. Ленину с просьбой в день похорон отца (13 февраля) освободить арестованных анархистов и членов Дмитровского союза кооператоров для участия в похоронах. На следующий день В.И. Ленин писал Дзержинскому: «Посылаю Вам, согласно нашему телефонному разговору, письмо дочери Кропоткина. Надеюсь, удастся освободить тех, за кого она просит. Найти ее через управдел Совнаркома ?. П. Горбунова»[1552]. К этому времени вопрос уже был решен: 8 февраля 1921 г. В. И. Ленин внес на обсуждение СНК телефонограмму комиссии по организации похорон П. А. Кропоткина с просьбой об освобождении арестованных анархистов для участия в похоронах. СНК постановил направить просьбу в Президиум ВЦИК. 10 февраля Президиум ВЦИК удовлетворил просьбу комиссии и принял решение возложить венок от ВЦИК.

Такое вежливое обращение с родственниками Кропоткина вызывалось большим его авторитетом в революционной среде не только в Советской России, но и за рубежом. Но чекисты не отказались от репрессий к политическим противникам, а, наоборот, их усилили в связи с Кронштадтским мятежом и активизацией повстанческого движения в ряде районов страны.

В это время в области политического движения параллельно наблюдалось два процесса: распад партий и борьба с ними чекистов, которая не прекращалась ни на минуту. В ВЧК одно за другим шли донесения губернских ЧК об арестах меньшевиков, эсеров, анархистов и др. Так, в конце апреля 1921 г. в Севастополе был арестован местный комитет РСДРП в количестве десяти человек, конфискована печать с лозунгом «Да здравствует Учредительное собрание»[1553]. В июне 1921 г. в Смоленске чекистами было ликвидировано временное Центральное бюро анархистов Запада России, как незаконный, самочинный орган, отобрана печать, изъяты все документы, а члены Бюро лишены права «функционирования от лица этого учреждения»[1554]·

Тюрьмы и лагеря пополнились новыми заключенными по политическим мотивам: меньшевиками, эсерами, анархистами всех толков, беспартийными социалистами и др. Но заметим, что все же их численность постепенно сокращалась в тюрьмах и лагерях и увеличивалась в местах ссылки. Если в феврале 1921 г. в тюрьмах содержалось 1,5 тыс. меньшевиков, то в сентябре — 846, в декабре — 262, а к 21 апреля 1922 г. — несколько десятков[1555].

В этих условиях руководство ПСР и РСДРП(м) старалось принять адекватные меры, которые бы помогли сохранить партии от разгрома чекистами. Так, Центральное организационное бюро ПСР 8 июня 1921 г. выпустило циркулярное письмо, в котором наметило меры борьбы с теми, кто покидал партию и мог выдать ее секреты, в целях «самозащиты против практикуемой правящей партией системы использовать в целях сыска и провокации лиц, уходящих из партии». Затем оно потребовало: «сохранение в тайне тех сведений о внутренней партийной жизни, которыми располагает выходящий и огласка которых может быть использована розыскными организациями во вред партии»[1556].

Меньшевики через журнал Заграничной делегации РСДРП «Социалистический вестник», распространявшийся нелегально и имевший широкое хождение в рабочей среде Советской России, постоянно информировали общественность об арестах своих сторонников, режиме содержания их в тюрьмах, лагерях и ссылке. Например, в № 10 от 19 июня 1921 г. сообщалось, что в Лефортовской тюрьме находятся члены ЦК РСДРП Ежов, Б.И. Николаевский, А. Плесков, члены ЦК ПСР А.Р. Гоц, Е. Тимофеев, А. Цейтлин, С.В. Морозов; члены ЦК партии ЛСП — Б.Д. Камков, И. Майоров, М. Самохвалов, Я. Богачев[1557].

Связь эсеров с мятежниками не только в Кронштадте, но в других районах страны, и поддержка их меньшевиками были очевидны. Поэтому еще 13 марта 1921 г. Ф.Э. Дзержинский отдал распоряжение «собрать все материалы о замыслах и делах Антанты, социалистов-революционеров (всех групп) за границей и у нас и связать их с вспыхивающими восстаниями и заговорами для составления правительственного сообщения. Полагаю, что надо это возложить на Т.П. Самсонова, Я.Х. Давыдова и Б.М. Футоряна. Последнему собрать воедино. Работа очень спешная». Это были меры по мобилизации общественного мнения на сторону советской власти в условиях нарастания активности ее противников: во многих районах создавались вооруженные отряды, забастовки следовали одна за другой, в городах и селах разбрасывались листовки, как это случилось в Москве, Петрограде, Курске, Омске, Брянске и в др. городах.

Некоторые руководители РКП (б), в частности, Г. Е. Зиновьев настаивали на расстреле ряда лидеров эсеров и меньшевиков, считая их заложниками за Кронштадт. Он из Петрограда направил в ЦК РКП (б) и СНК РСФСР телеграмму с просьбой разрешить применение такой меры, но получил отказ. О событиях того времени и настроении охранников написал один из лидеров меньшевиков Ф.И. Дан: охранники после ареста «на нас волком смотрели и, вероятно, готовы были тут же на месте убить нас». «Поверьте, — говорил Дану начальник охраны, — я очень уважаю Вас и всей душой желаю вам всего хорошего. Но, если мне сейчас прикажут расстрелять Вас, я сделаю это сию же минуту… Более чем год спустя Радек подтвердил это»[1558].

После подавления Кронштадтского мятежа борьба чекистов с оппозиционным и партиями была сосредоточена на ПСР и меньшевиках, служителях церкви и забастовщиках. В марте 1921 г. Дзержинский предлагает привлечь к ней даже профсоюзы и Союз Молодежи. «Пусть, — писал он Мессингу, — МГСПС и ВЦСПС и Цектран выделят комиссии с нашими представителями для этой цели.

Кроме того, можно бы привлечь и из Союза Молодежи — особо с.-р. надо разбить в прах, ведя подготовительную работу для кампании против меньшевиков»[1559].

Помимо публикаций статей и писем 26 марта 1921 г. председатель ВЧК поручил Т.П. Самсонову собрать материал для подготовки правительственного сообщения — «обвинительного акта всех грехов» эсеров и меньшевиков»[1560]. А для борьбы с массовыми демонстрациями изыскать способы борьбы с массой, потому что против рабочих нельзя применять оружие. — «необходимо нам выработать план и организацию противодействия без оружия», для чего образовать комиссию из представителей ВЧК, МК, ЦК и Военного ведомства и разработать проект, основанный на использовании московского опыта[1561].

Массовые репрессии зачастую приводили к аресту людей, не имевших никакого отношения к оппозиционным партиям. 17 марта 1921 г. Ленин писал Дзержинскому, Зиновьеву и в Петроградскую ЧК: «Настоятельно прошу не арестовывать без моего ведома Петра Семеновича Осадчего он не должен быть смешиваем с Павлом Сергеевичем Осадчим — эсером. Первый никакого отношения к эсерам не имеет, за что абсолютно ручается т. Кржижановский»[1562]. 21 марта 1921 г. в ВЧК пришел ответ из Петрограда на письмо В. И. Ленина, и секретарь ВЧК, по указанию Дзержинского, сообщил телефонограммой в СНК В. И. Ленину, что ректор Петроградского электротехнического института Петр Семенович Осадчий был арестован во время кронштадского мятежа и уже освобожден и что его с Осадчим — эсером Петроградская ЧК не смешивала. 1 апреля 1921 г. постановлением Петоградской ЧК дело по обвинению П. С. Осадчего было прекращено.

21 апреля 1921 г. ВЧК представила в ЦК РКП (б) примерный план своей работы, в котором были предусмотрены: «доликвидация» эсеровской и меньшевистской партий, усиление надзора за их членами, продолжение систематической работы по разрушению аппарата партий, а также осуществление массовых операции против в масштабе всей страны[1563], в том числе «чистка Саратова и Самарской губернии». Чистка означала прежде всего исключение из партии и увольнение из государственных учреждений меньшевиков и эсеров, в том числе тех, которые перешли к большевикам. Это вытекало из отношения к таким меньшевикам В.И. Ленина, который писал: «По-моему, из меньшевиков, вступивших в партию позже начала 1918 г., надо бы оставить в партии примерно не более одной сотой доли, да и то проверив каждого оставленного трижды и четырежды»[1564].

В этот же день Ф.Э. Дзержинский отдал распоряжение Секретному отделу ВЧК о принятии дополнительных мер борьбы с правыми эсерами: срочно сговориться с Радеком об опубликовании письма В.М. Чернова к мятежникам Кронштадта и запросить его о сроках выполнения данного ему поручения ЦК РКП(б) — написать брошюру о Кронштадте с показом роли лидера ПСР; направить циркулярную телеграмму на места о новых данных, подтверждающих план эсеров поднять восстание, нацелив чекистов на повышение бдительности, арестовать эсеров и не освобождать без согласия ЧК. Помимо этого было предложено использовать материалы В.М. Чернова НКИДом (Г.В. Чичериным и М.М. Литвиновым) за границей, подготовить оперативное проникновение в эмигрантские, эсеровские организации, установить наблюдение за их курьерами, путями связи и персонально за наиболее активными деятелями; арестовать Д.Ф.Ракова, Е.С. Берга и Д.Д. Донского[1565].

30 июня 1921 г. всем органам ВЧК было предложено взять на оперативный учет активных членов эсеровской и меньшевистской партий. Губернские ЧК были нацелены на постоянное наблюдение за их выступлениями на митингах и собраниях, на высылку взятых ими на учет неактивных меньшевиков из крупных городов, промышленных центров в глухие места, преимущественно на далекие окраины страны. По отношению же к анархистским группам и федерациям, ввиду их малочисленности и слабого влияния на рабочих и крестьян, чекистские операции должны были проводиться «по мере проявления ими активной деятельности», при этом обязательно должны быть взяты на учет все анархисты, приезжающие с эмигрантскими эшелонами из Америки.

1 июля 1921 г. Дзержинский в записке Благонравову выразил недовольство методами борьбы с меньшевиками в связи с забастовками: ТО ВЧК разрешило их арестовать только после увольнения в связи с сокращением штатов. — «Надо было их арестовать именно как смутьян, а не дать им возможность развернуть агитацию в связи с сокращением штатов». Помимо этого, в связи с раскрытием заговора Савинкова, он предложил Благонравову, Самсонову и Менжинскому разработать план созыва съезда делегатов железных дорог Западного фронта и там разработать план ликвидации контрреволюции на этих дорогах — надо бить савинковцев, «имеющих корни среди ж. д.», бить, пользуясь раскрытием заговора[1566].

Отец и мать Ф.Э. Дзержинского. 1866 г.

Семья Дзержинских на крыльце дома в Иоде.

Дом. в котором провел детство Феликс.

Феликс с матерью и братьями Казимиром и Станиславом на крыльце дома бабушки К. Янушевской в имении Иоды.

Феликс Дзержинский. 1896 г.

Маргарита Николева 1898 г.

Вятская губерния, г. Нолинск. Конец XIX в.

Феликс Дзержинский.1905 г.

Юлия Гольдман. 1903 г.

Дом в Кракове по улице Чапских, № 1, в котором жил Феликс Дзержинский в 1903 г.

Дзержинскай Ф.Э. Цюрих. Швейцария. 1910–1911 гг.

Дзержинскай в группе польских революционеров. Краков. 1910 г.

Ф.Э. Дзержинский в каторжном централе г. Орла. 1914 г.

Орловская каторжная тюрьма.

У Смольного. Октябрь 1917 г.

Дзержинскай Ф.Э. во дворе ВЧК. 1918 г.

Ф.Э. Дзержинский в кабинете. 1922 г.

Дзержинскай Ф.Э. среди руководящих работников ВЧК

18 июля 1921 г. Дзержинский предложил Менжинскому: «Было бы не вредно составить кратное обоснование для внесения в ЦК предложения выгнать официально через сессию ВЦИК меньшевиков из Советов. Я думаю, прочтя их один номер газеты, что это надо сделать, как зрителей и помощников разрухи и развала и вдохновителей Кронштадта. Голод требует концентрации всех сил и изгнания за нас»[1567].

Но пока что многие эсеры и меньшевики находились не в советах, а в тюрьмах и лагерях и слали оттуда в ВЧК, СНК и ЦК РКП (б) жалобы на тюремный режим. Так, 1 июля 1921 г. в письме в ЦК РКП(б) и СНК члены ЦК ПСР М. Веденяпин, С.Морозов, А. Гоц и др. и члены ЦК РСДРП В. Николаевский, С. Ежов, Я.Г. Цедербаум и ЦК партии левых эсеров М. Самохвалов и Б. Камков утверждали, что «тюремный режим хуже режима царского времени: сидят без предъявления обвинения, нет прогулок, голодный паек, многие больны». В резолюции на имя И.С. Уншлихта от 7 августа 1921 г. Дзержинский написал: «Было бы большой ошибкой, если бы ВЦИК им ответил на это нахальство…Надо постоянно помнить, что эта публика хитра и думает о побеге»[1568].

О слабой правовой проработке дел арестованных членов революционно-демократических партий и низкой квалификации следователей ВЧК свидетельствует дело Колерова.

22 августа 1921 г. политбюро при Судогодской уездной милиции на основании телеграммы ВЧК от 11 августа 1921 г. арестовало заведующего отделом здравоохранения врача В. А. Колерова за тесную связь с эсерами и меньшевиками. С протестом против ареста Колерова выступил Н. В. Крыленко, находившийся на отдыхе в Судогде. В начале сентября 1921 г. Колеров был освобожден из-под ареста, а его дело передано на заключение помощнице уполномоченного Секретного отдела В. П. Брауде, которая поверхностно ознакомилась с документами. Дзержинский лично изучил дело Колерова и не позднее 14 сентября 1921 г. дал тщательный анализ заключения Брауде, отметив, что оно неправильно, необоснованно и даже легкомысленно, так как в деле нет указаний, что Колеров официально заявил в «Призыве» о своем уходе из ПСР кроме голословного утверждения Крыленко, что Колеров в момент образования Уфимской «учредилки» отошел от эсеров. А Брауде в своем заключении писала об этом заявлении в «Призыве», как о доказанном факте. Далее он указал, что все дело основано на личных счетах и велось лишь благодаря политической безграмотности Судогдского политбюро, что неправильно и несправедливо. Ведь дело велось на основании обоснованного подозрения, что Колеров — правый эсер. И основания для подозрения были: не только недавнее прошлое Колерова, когда он как вожак эсеров выступал в Судогде, но и его двуличие в общественной жизни как представителя «беспартийных». Этого вполне достаточно для подозрения и установления наблюдения. И напрасно Брауде ссылалась на безграмотность агентурных сводок политбюро, даже «в грамотном СО ВЧК, где работает т. Брауде, бывают тоже безграмотные агентурные сводки». Брауде, видимо, не читала всего дела, иначе она бы не писала, не проверив и не доследовав, о «каком-то» съезде эсеров в Москве 20 января. Из дела она увидела бы, что владимирскими разведчиками наблюдаемые были переданы московским разведчикам CQ ВЧК, и если бы Брауде не действовала под давлением Крыленко, то проверила бы все данные в материалах СО ВЧК и написала бы в своем заключении о результатах наблюдения ВЧК.

Далее Брауде писала о единственной улике и «без всяких собственных усилий найти правду повторяла (и снова неверно), аргументацию защитника Колерова — т. Крыленко. Она обвинила политбюро в фальсификации этой улики. Но на это даже Крыленко не указал, ибо для таких обвинений надо иметь данные. Но тот об этом только думал, а в своей защите благоразумно умолчал и эту мысль высказал при своем нелегальном и вопиющем допросе осведомительницы, не имея на то никакого права». «Из совокупности дела, — писал Дзержинский, — видна полная добросовестность политбюро. Получив печать в апреле, посылают в губчека, не арестовывают (и нет никаких данных, чтобы осведомительница требовала ареста, значит, и они в порядке, видно, это человек политически наивный), т. к. нет у них данных других на активность Колерова. И только в конце августа после нашей телеграммы его арестовывают. Где же здесь фальсификация политбюро? — фальсифицируют в апреле, чтобы после телеграммы циркулярной ВЧК в августе арестовать!! Вот величайшее легкомыслие заключения т. Брауде.

Все ее выводы поэтому и заключение неправильны. В оценке ареста самого главного она не отметила: Колерова как активного правого с.-р. можно было бы не арестовывать (хотя можно было и арестовать). Но здесь вмешался новый элемент — это протекция, которую обрел ненавистный для всех коммунистов Судогды прохвост Колеров у Крыленко. И меня не удивляет активное отношение коммунистов к этому аресту. Колерова нельзя было не арестовать. Его надо было выслать из Судогды без права возвращаться во Владимирскую губернию хотя бы на час. Поведение Крыленко, гостя Колерова на отдыхе и вступившего в исполнение роли адвоката, члена ВЧК и ВЦИК, было возмутительно и неправильно.

Мы своим постановлением скомпрометировали имя ВЧК. Надо это исправить».

Для этого Дзержинский предложил:

«1. Заключение т. Брауде отвергнуть.

2. Дело против Колерова продолжить, запретив ему жить во Владимирской губернии и обязав покинуть губернию и приехать в Москву в 24 часа (наблюдение за исполнением поручить Владимирской губчека).

3. Поручить т. Уралову произвести расследование против Колерова в полном объеме.

4. Материал о действиях т. Крыленко вместе с делом передать в ЦКК РКП.

5. Т. Брауде сделать замечание за легкомысленно составленное заключение.

6. Руководство всем делом поручить следчасти под наблюдением т. Уншлихта…»[1569].

В связи с распоряжением Дзержинского, дело об аресте Колерова было расследовано уполномоченным ВЧК С. Г. Ураловым, который подтвердил правильность сведений об антисоветских настроениях Колерова.

15 сентября 1921 г. Президиум ВЧК принял решение о лидере левых эсеров М.А. Спиридоновой. Еще 10 февраля 1919 г. она была арестована чекистами за «антисоветскую деятельность» и приговорена к «изолированию от политической и общественной жизни на один год». 2 апреля 1919 г. Спиридонова совершила побег и скрывалась в Москве под чужой фамилией, но 20 октября 1920 г. ее задержали и, «в связи с расстройством здоровья», поместили в лазарет ВЧК, а с июня 1921 г. — в Пречистенскую психиатрическую больницу. 2 июня Дзержинский просил своего секретаря Герсона представить акт о состоянии здоровья Спиридоновой, «скоро ли сумеет принимать участие в работе своей партии — это главный вопрос для нашего врага», и запретил Богоявленской ухаживать за Спиридоновой. В середине сентября М.А. Спиридонову освободили под поручительство эсеров И.З. Штейнберга и Бокала, а 18 сентября она переехала в один из домов отдыха на ст. Малаховка. Но в последующем, когда встал вопрос о возможности выезда Спиридоновой за границу, Дзержинский высказался против. Его резолюция от 15 июня 1922 г. на справке начальника СО ГПУ Самсонова о работе эсеров была очень краткой: «Согласен». А в справке отмечалось, что жалобы А.А. Измайлович и М.А. Спиридоновой на тюремный режим, на поведение охраны несостоятельны, так как при нахождении в тюрьме и на свободе, охрана их была поставлена таким образом, что они не были стеснены наружным и внутренним наблюдением. Их ссылки на поведение охраны «есть не что иное, как средство, зацепившись за которое, они пытаются выехать за границу». Исходя из этого, а также, принимая во внимание, что нельзя усиливать эсеров и меньшевиков, находящихся за границей, СО ГПУ полагает, что отправка Спиридоновой и Измайлович за границу нецелесообразна»[1570].

1 декабря 1921 г. Политбюро ЦК РКП (б), заслушав вопрос об освобождении Ф.И. Дана и других меньшевиков, решило поручить ВЧК рассмотреть и внести в Политбюро предложение о допустимости освобождения Дана, Ежова и некоторых других видных меньшевиков, отправив их в какой-нибудь отдаленный непролетарский район для занятия какой-нибудь должности по их специальности[1571].

В соответствии с этим постановлением Президиум ВЧК, рассмотрев дела меньшевиков, арестованных за антисоветскую деятельность, 17 декабря 1921 г. вынес постановление об освобождении Ф. И. Дана (Гурвича), В. Ежова (Цедербаума С.О.) и других лидеров меньшевистской партии с последующим направлением их в ссылку на 2 года в различные районы страны.

8 декабря 1921 г. Политбюро ЦК РКП (б) вернулось к обсуждению вопроса о меньшевиках, приняв специальное постановление, первый пункт которого гласил: «Политической деятельности не допускать, обратив сугубое внимание на искоренение их влияния в промышленных центрах». Органам ВЧК были даны рекомендации, которые сводились к следующему: при привлечении к ответственности членов меньшевистской партии в вину им должна ставиться не простая принадлежность к РСДРП, а прямо или косвенно направленная против советской власти; самых активных меньшевиков высылать в административном порядке в непролетарские центры, лишив их права занимать выборные должности, связанные с общением с широкими массами; комиссии в составе Уншлита, Шмидта и Курского разработать вопрос об отстранении меньшевиков и эсеров из профсоюзов, Наркомтруда, кооперативных и хозяйственных органов.

В декабре 1921 г. прошли повсеместно партийные чистки, во время которых из РКП (б) изгонялись чуждые, «негодные элементы», прежде всего меньшевики, эсеры, бундовцы «с меньшевистским уклоном» и др. Одновременно проводилась чистка советских учреждений и вузов. Но особых усилий в борьбе с меньшевиками со стороны парткомов РКП(б) уже не требовалось. С уходом А.С.Мартынова, А.Ерманского, Н.Н.Рожкова, Б.И.Суханова, Б.И. Горева фактически ликвидировалась старая меньшевистская партия, опиравшаяся на значительные слои рабочих. Новые же лидеры старались опереться на непролетарские элементы — интеллигенцию, высших служащих, спецов, часть молодежи. Именно они, писал И.В. Вардин, — «уже определяют физиономию меньшевизма»[1572].

С учетом происходивших изменений в Советской России в своей практической деятельности меньшевики неоднократно вносили уточнения в программу и тактику борьбы с большевиками. Один из видных меньшевиков П.Б. Аксельрод писал Л. Мартову (Ю.О. Цедербауму): «Наше морально-политическое право на борьбу с большевиками всякими, хотя бы и военными средствами, являлось и является для меня предпосылкой, не требующей доказательств…». Однако лидер этой партии Л. Мартов всегда был противником крайних мер. Комментируя принятую новую программу меньшевиков, он указал на конечную ее цель: «…возможно безболезненный переход от режима диктатуры большевистской клики к режиму демократической республики. Стремление к безболезненному переходу, к избежанию новой Гражданской войны, подсказывает партии выдвижение тактических переходных лозунгов: «свободные советы», «соблюдение советской конституции»… борьба всеми средствами организованного массового движения за переход к нормальному режиму….борьба против террора, борьба за независимость профдвижения и кооперации, за свободу деятельности политических партий и,т. д.». Поэтому меньшевики требовали демократизации советского строя, гражданских и политических свобод, отказа от диктатуры РКП (б) и от режима террора. В Париже они создали всеменьшевистский «Заграничный административный центр» с военными отделениями в Варшаве, Праге, Гельсингфорсе и в других городах. Видный меньшевик Н.Н. Жордания считал, что необходимо наладить частную корреспонденцию из России и не только из центра, но и из провинции, обратив главное внимание на следующее: 1) прежде всего о репрессиях и терроре: кто арестован, где и по какой причине; кто выслан, где находится и по какой причине; фамилии пытаемых в ЧК, виды пыток и чем они вызваны… Сведения должны быть верны и подробные…». В письме одному из своих единомышленников Жордания подчеркнул: «Мы должны знать о каждом событии… Мы особенно нуждаемся в подробных сведениях о репрессиях, положении политических заключенных, действиях ЧК и ее аппарата»[1573].

Осенью 1921 г. их основными лозунгами были: ликвидация диктатуры одной партии и свободные перевыборы в советы, а главной задачей — «пробить брешь в системе врага, пробить путь демократии». Но это ни в коей мере не предполагало применения оружия. Акцент был сделан на защите экономических требований рабочих[1574].

В меньшевистском «Социалистическом вестнике» № 1 от 1 января 1922 г. было опубликовано письмо ЦК РСДРП. «Задачи и методы борьбы». Наипервейшей из них была задача «собрать воедино все остатки разбитых организаций и усилить нашу организационную связь и партийную спайку», вести сбор информации о положении в Советской России и «усилить денежный фонд партии»[1575]. При этом было обращено серьезное внимание на соблюдение правил конспирации. 23 августа 1922 г. Бюро ЦК РСДРП прямо указало всем членам партии на важность конспирации, сократив «легальные возможности до минимума», а центр тяжести перенести в отрасли работы, требующие особого охранения», уделив большее внимание партийной печати, ведению усиленной пропаганды среди рабочих. По существу, лозунги меньшевиков не изменились: демократия, свобода и политические права для всех, безусловная ликвидация власти большевистских советов, нет единому фронту с коммунистами. Чекисты информировали Кремль о том, что совещание меньшевиков постановило войти в правительственную комиссию помощи голодающим и «работать не за страх, а за совесть» под своим меньшевистским именем, чтобы вновь приобрести влияние в массах[1576].

Органы ВЧК-ГПУ в своей работе учитывали изменения в тактике политических противников. 19 сентября 1921 г. Коллегия ВЧК обсудила циркулярное письмо всем губЧК о новой экономической политике. В нем основание внимание было обращено на стремление политических противников использовать в своих целях переход к нэпу, на возможность разложения народнохозяйственного механизма страны. В следующем циркуляре ВЧК № 11, посвященном на этот раз партии меньшевиков, много места было отведено агентурной работе, особенно в профсоюзном движении, хозяйственной и продовольственной политике. — «Поэтому в настоящий момент все наше внимание должно сосредотачиваться на осведомлении, без которого работа ЧК будет кустарной, не достигающей цели, и возможны крупные ошибки. Центр тяжести нашей работы возложить в настоящее время на осведомительный аппарата, ибо только при условии, когда ЧК будет достаточно осведомлена, будет иметь точные сведения… она сможет избежать ошибки, принять своевременно нужные меры»[1577].

Советское ведомство безопасности продолжало репрессивную политику по отношению к церкви. В начале декабря 1921 г. А. В. Луначарский направил письмо В.И.Ленину о том, что арестован и сидит в Бутырской тюрьме митрополит Сергий. По сведениям наркома просвещения, Сергий мог бы быть полезен в борьбе с церковью и помог бы в этом архиепископу Владимиру в Казани. Дзержинский направил письмо Луначарского на отзыв Лацису, высказав при этом свое мнение по этому вопросу: «…Мое мнение — церковь разваливается, этому нам надо помочь, но никоим образом не возрождать ее в обновленной форме. Поэтому церковную политику развала должна вести ВЧК, а не кто — либо другой. Официально или полуофициально сношения партии с попами недопустимы. Наша ставка на коммунизм, а не на религию. Лавировать может только ВЧК для единственной цели — разложения попов. Связь, какая бы то ни была с попами других органов бросит на партию тень — это опаснейшая вещь, хватит нам одних спецов»[1578].

Лацис представил обстоятельный доклад В.И.Ленину, а Дзержинскому направил следующую записку: «Ей право не стоит поднимать старого вопроса. Это очередное увлечение «богостроительством». Сергий уж совсем для этой цели не гож»[1579].

В конце 1921 г. началась подготовка беспрецедентного политического процесса — суда над одной из революционно-демократический партий, вчерашним союзником социал-демократов в борьбе с царским и Временным правительствами — партией правых эсеров. К 1922 г. из всех эсеровских групп на крайне правом фланге стояла группа Б.В. Савинкова, готовая ради свержения советской власти на все — террор, поджоги и бандитизм. Это только 26 августа 1924 г., находясь во внутренней тюрьме ОГПУ, Б.В. Савинков, в разговоре с Дикгоф-Деренталь признал: «Для меня ясно, что я ошибался, что все мы ошибались. Ясно уже давно, с 1923 года. Одно из двух: либо умереть, не признаваясь в своей ошибке и смертью своей снова звать на борьбу. А борьбу эту я считаю уже бесплодной, если не вредной… Или иметь мужество умереть, признавшись в своем заблуждении. В первом случае за границей заклеймят моих «палачей», но еще тысячи русских людей погибнут зря, без пользы для России. Во втором случае — заклеймят мою память…»[1580].

За редким исключением работа эсеровских организаций, их пропаганда и агитация, распространение литературы носили ярко выраженный антибольшевистский характер и были направлены на самую решительную и непримиримую борьбу с партией коммунистов.

В Советской России еще в мае 1922 г. во многих городах группы эсеров, в том числе и левых, существовали легально, имея свои библиотеки, проводя собрания и занимаясь другими видами политической деятельности. Несмотря на декларированную эсерами защиту интересов рабочих и крестьян, в это не верили даже противники коммунистов. Так, в «Манифесте анархистов-коммунистов» подчеркивалось: «У нас нет никаких оснований думать, что партия левых социалистов-революционеров, захватив в свои руки власть, будет лучше партии коммунистов — большевиков. Наоборот, у нас имеются основания думать, что названная партия некоторыми симпатиями своими тяготеет не столько к рабочему, сколько к интеллигентному классу общества»[1581].

До 1923 г. эсеры, как и меньшевики, входили в состав местных советов. Следовательно, окончательно не утратили своего влияния в народе, чего нельзя сказать об анархистах. В 1922 г. под наблюдением органов ВЧК находилось: 1136 правых эсеров, 539 левых эсеров, 701 меньшевик, 771 анархист, всего 3147 человек. Из них, по мнению чекистов, «активными» были: 634 правых эсеров, 175 левых эсеров, 377 анархистов, 278 меньшевиков[1582].

28 декабря 1921 г. пленум ЦК РКП (б), рассмотрев вопрос «Об эсерах и меньшевиках», постановил: «а) Предрешить вопрос о предании суду Верховного трибунала ЦК партии с. — р.; б) Поручить комиссии в составе Дзержинского, Каменева, Сталина определить момент опубликования…»[1583].

Комиссия «дала старт» 28 февраля 1922 г., когда газета «Правда опубликовала от имени ГПУ статью «Работа эсеров» — сообщение о контрреволюционных действиях и террористической деятельности партии правых эсеров. В ней, в том числе, утверждалось, что «в распоряжение ГПУ в последнее время поступил ряд важных и ценных материалов, подтверждающих имевшиеся давно сведения о террористической и боевой деятельности ПСР в годы Гражданской войны». В это же время за границей при содействии ГПУ была опубликована брошюра Г.Семенова (Васильева), бывшего начальника центрального летучего боевого отряда ПСР и руководителя террористической группы, занимавшегося организацией покушений на советских вождей, в частности, на В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого, Г.Е. Зиновьева, В. Володарского, М.С. Урицкого и проведшего ряд экспроприаций.

В этой брошюре, вышедшей под названием «Военная и боевая работа ПСР в 1917–1918 гг.», были помещены разоблачительные материалы о роли правых эсеров в годы Гражданской войны. Газета «Правда» также напечатала показания одного из бывших крупных деятелей ПСР Лидии Коноплевой, подтвердившей данные брошюры Семенова[1584].

Григорий Иванович Семенов происходил из семьи революционеров, в революционном движении начал участвовать с 1904 г., в 1906 г. вступил в группу анархистов-коммунистов и был связан с ними вплоть до 1912 г.; впервые арестован в 1907 г. и сослан в Архангельскую губернию; в 1912 г. эмигрировал во Францию, с 1912 по 1921 гг. состоял в партии эсеров, в 1915 г. вернулся в Россию, а после 1917 г. стал членом исполкома Петроградского совета, возобновил знакомство с видными большевиками: Н.Н. Крестинским и А.С. Енукидзе. После октября 1917 г. Семенов стал членом Петроградского комитета ЦК партии левых эсеров, руководил Петроградской военной организацией, был активным сторонником физического устранения видных большевиков. В 1918 г. организовал «центральный боевой отряд» в количестве 15 человек для проведения терактов против В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого. Первой его жертвой стал нарком по делам печати В. Володарский, убитый 20 июня 1918 г.

К началу процесса над эсерами Семенов уже был штатным сотрудником Разведывательного управления РККА и членом РКП (б) с сентября 1918 г., арестован военконтролем (военной контрразведкой РККА) за принадлежность к военной организации ПСР. В то время, как Ф. Каплан была расстреляна, Семенов содержался в тюрьме, просидев 9 месяцев, до весны 1919 г. Три года спустя, на процессе он утверждал, что именно в тюрьме «происходит глубокий внутренний процесс, идет коренная переоценка… пришел к признанию необходимости диктатуры пролетариата». Это письмо было подготовлено Семеновым с участием чекистов, пытавшихся склонить его к сотрудничеству в обмен на жизнь и свободу. Сам Семенов отмечал, что его взял на поруки. А. Енукидзе. После амнистии в феврале 1919 г. он начал сотрудничать с Разведывательным управлением РККА, официально оставаясь в партии «меньшинства» партии эсеров, и в основном находился на закордонной работе в военных кругах белой эмиграции, строившей планы свержения советской власти. В 1920 г. был арестован польскими властями, сидел в тюрьме, но весной 1920 г. сумел вернуться в Россию, в конце 1920 г. инспирировал разрыв с меньшинством ПСР.

Семенов оказался для советской разведки уникальным приобретением. Внутри страны и на закордонной работе он успешно использует репутацию непримиримого борца с большевиками и старые связи в кругах эсеров и анархистов. Дзержинский высоко ценил работу Семенова[1585].

В начале 1920-х г. Семенов получил задание — принять участие в нанесении решающего удара по вчерашним соратникам по партии эсеров. В соответствии с планом ГПУ ему и Л. Коноплевой, как наиболее авторитетными бывшими функционерам ПСР, отводилась главная роль «могильщиков партии». С этой целью Семенов и написал брошюру, которая была тщательно отредактирована в ГПУ, а затем издана в Германии и стала серьезным фактом стороны обвинения.

Сразу после ее выхода, 28 февраля 1922 г., «Известия ВЦИК» опубликовали информацию о предложении Президиума ГПУ предать суду Верховного ревтрибунала арестованных лидеров ПСР. Характерно, что имя Семенова первым было названо в этом документе: «ГПУ призывает гражданина Семенова (Васильева) и всех с.-p., причастных к деяниям этой партии, но понявших ее преступные контрреволюционные методы борьбы, явиться на суд над партией социалистов-революционеров». Пользуясь «персональным приглашением ГПУ», Семенов и Коноплева явились на следствие и дали разоблачающие показания. Летом 1922 г., в числе прочих обвиняемых, Семенов и Коноплева предстали перед судом по процессу 34 членов ЦК и активистов партии эсеров. По сути дела они вдвоем своими показаниями предопределили судьбу многих обвиняемых[1586].

Во время подготовки процесса возникли проблемы чисто этического свойства. Дело в том, что в связи с книгой Семенова бывшие члены партии эсеров, «теперь находящиеся в наших рядах или работающие фактически как коммунисты», оказались в совершенно невыносимом положении. Как среди эсеров, так и обывателей многие не могли понять «всей глубины переживаний этих товарищей, отношения к ним неизбежно выливаются в самой омерзительной форме. «Для мещанской психологии, — писал Дзержинский, — они являются авантюристами, убийцами, взломщиками, «темными личностями». Для психологии связанных с эсеровской работой людей и для самих эсеров они тому же ренегаты, предатели и провокаторы». Для ГПУ же моральная чистота побуждений этих людей была вне всякого сомнения». Учитывая сложное положение, Дзержинский в обращении ЦКК РКП(б) считал необходимым, чтобы они нашли полное понимание и нравственную поддержку и просил издать специальный циркуляр, разъясняющий обязанности коммунистов в отношении к таким, как Семенов и Коноплева. Сам же председатель старался поддерживать выходцев из других партий, если они зарекомендовали себя безупречной работой. Например, 31 декабря 1921 г. он дал положительный отзыв о Брагинском в Центральную Проверочную Комиссию: «Считаю своим долгом дать свой отзыв о тов. Брагинском, который два последних года работал в ВЧК. За все это время т. Брагинский ценился мною как деловой работник и преданный товарищ. Его бывшее эсерство абсолютно не сказывалось в его работе и не вызывало в процессе его работы подозрений со стороны кого-либо из его сотоварищей и непосредственных его начальников. Партийные свои обязанности он тоже выполнял. Относительно его личности тоже ни разу никто, никогда не возбуждал передо мной каких-либо вопросов. На основании этого я ценил т. Брагинского как дельного, преданного делу революции товарища»[1587].

3 июля 1922 г. письме в ЦКК РКП (б) Дзержинский дал отзыв о Э. Фишмане, в котором написал, что знает Фишмана с октябрьских дней 1917 г. Будучи левым эсером, он «принимал активно участие в октябрьские дни. После июльского восстания перешел на нелегальное положение. Затем был арестован. Был выпущен и наконец изъявил желание вступить в РКП и был принят. Полагаю, что переход у него искренний. Личных качеств его не знаю»[1588].

Судебный процесс над эсерами происходил в Москве 8 июня — 7 августа 1922 г. 34 членам ЦК и активистам партии правых эсеров Верховным революционным трибуналом были предъявлены обвинения в контрреволюционной деятельности в годы Гражданской войны, совершение террористических актов, соучастие в покушении на В. И. Ленина, убийстве М. С. Урицкого и В. Володарского.

Намерение большевиков начать судебный процесс над ПСР вызвало протесты не только в собственной стране, но и за рубежом. На имя В.И. Ленина и Г.В. Чичерина поступили телеграммы от Национального совета Независимой рабочей партии Англии, датской социал-демократии, Всеобщего немецкого рабочего союза, от Э. Вандервельде и других политических деятелей, в которых они просили отменить суд над членами ПСР до берлинского собрания представителей II, 111/2 и III Интернационалов. А В.М. Чернов опубликовал в «Голосе России» воззвание «К социалистическим партиям всего мира», в котором просил «дорогих товарищей» Носке, Ф.Шейдемана, А.Гендерсона, Э.Вандервельде и др. «помешать расправе большевиков над их политическими противниками и не допустить того, чтобы непоправимое свершилось[1589].

3 июля 1922 г. А.М. Горький по просьбе Л. Мартова обратился к Анатолю Франсу с письмом, в котором говорилось, что суд над эсерами носит циничный характер публичного приговора к убийству людей, искренне служащих делу освобождения народа. «Убедительно прошу Вас, — писал Горький, — обратитесь еще раз к советской власти с указанием на недопустимость преступления». К этому письму была приложена копия заявления писателя к А.И. Рыкову: «Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством — это будет убийство с заранее обдуманным намерением, гнусное убийство…за все время революции я тысячекратно указывал советской власти на бессмыслие и преступность истребление интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране»[1590].

Во время процесса чекисты осуществляли охрану арестованных и здание суда, принимали меры по обеспечению безопасности высшего политического руководства страны.

Верховный революционный трибунал установил участие эсеров в вооруженных восстаниях, контрреволюционных заговорах против советской власти и террористической деятельности и приговорил А.Р. Гоца, Е.М. Тимофеева, М.Я. Гиндельмана, М.А. Лихача, Е.М. Ратнера, Д.Д. Донского, Н.Н. Иванова, Л.Я. Герштейна, С.В. Морозова к высшей мера наказания. Эта же мера была назначена за участие в террористической работе и покушении на В.И. Ленина члену боевой организации ЦК ПСР Е.Н. Иванову и за участие в военной работе ПСР в 1918 г. А.И. Альтовскому и В.В. Агапову. Члены ЦК ПСР М.А.Веденяпин, Д.Ф. Раков, Ф.Ф.

Федорович, ?.Н. Артемьев и член МК ПСР А.В. Либеров приговорены к 10 годам тюремного заключения со строгой изоляцией, члены ЦК ПСР М.Н. Львов, Е.С. Берг и В.Л. Утгоф В.Л. - на 5 лет. А Семенов, Коноплева, Ефимов, Усов, Зубков, Федоров-Козлов, Полевин, Ставская, Дашевский и Игнатьев были от наказания освобождены. 8 августа 1922 г. Президиум ВЦИК РСФСР в отношении 12 человек принял решение о приостановлении приведения смертного приговора в исполнение с мотивацией: «Если ПСР фактически и на деле прекратит подпольно-заговорщическую, террористическую, военно-шпионскую, повстанческую работу против власти рабочих и крестьян, она тем самым освободит от высшей меры наказания тех своих руководящих членов, которые в прошлом этой работой руководили и на самом процессе оставили за собой право ее продолжать.

Наоборот: применение партией с.-р. методов вооруженной борьбы против рабоче-крестьянской власти неизбежно поведет к расстрелу осужденных вдохновителей и организаторов контрреволюционного террора и мятежа»[1591]. Осужденные фактически были объявлены бессрочными заложниками на случай вооруженных и террористических выступлений эсеров против советской власти.

Проблемы процесса правых эсеров обсуждались в Политбюро ЦК РКП(б) 27 февраля, 15, 20 и 23 марта, 13 апреля, 4 и 11 мая, 1, 12, 29 и 22 июня, 23 ноября 1922 г. и др.[1592] По — существу не судебная власть решала вопрос о мере наказания лидерам ПСР, а руководство большевистской партии. Именно Политбюро ЦК РКП (б) 13 июля 1922 определило порядок высылки эсеров.

Не стоял в стороне при определении меры наказания эсерам и Дзержинский. 18 сентября 1922 г. в Верховный трибунал поступило заявление Григория Лаврентьевича Горькова-Добролюбова, в котором тот подчеркивал, что «…ни разу и ни слова не говорил о своем принципиально-отрицательном отношении к вооруженной борьбе, поэтому подобные утверждения, имеющиеся в приговоре, являются ничем иным, как сплошным недоразумением и в корне неверны. Кроме того, заявляю, что в вопросе о вооруженной борьбе, как и в других вопросах, у меня с ЦК ПСР, а стало быть и с моими товарищами по партии никогда, никаких расхождений не было, нет их и теперь и во всем была полная солидарность…»[1593].

Письмо стало достоянием Дзержинского. И вместо того, чтобы понять этого человека, проявившего благородство и элементарную порядочность, председатель ГПУ 23 сентября 1922 г. направил записку на имя помощника прокурора РСФСР Н.В. Крыленко: «Прилагая при сем заявление осужденного члена ПСР Г.Л. Горькова-Добролюбова, считал бы полезным [поставить] вопрос о мере наказания по отношению к нему повысить до 10-ти лет, созвав для этого новое заседание Верхтриба»[1594].

Дзержинский следил за каждым шагом активных эсеров, находившихся на свободе. 26 сентября 1922 г. он писал Дерибасу: «Вчера, 25/ІХ в 4-м часу дня видели едущей с кем-то на автомобиле № 642 видную эсерку Марию Аполлоновну Пустовойтову. Видали на углу Воздвиженки и Моховой.

Муж ее Борис Иванов тоже эсер.

Известно ли Вам про них.

Примите меры»[1595].

И после суда над правыми эсерами Дзержинский считал, что «теперь нам нужно особенно зорко присматриваться к антисоветским течениям и группировкам…»[1596]. 21 августа 1922 г. он поставил задачи начальнику Секретного отдела ГПУ Т.П.Самсонову о разработке плана дальнейших действий против ПСР. «Необходимо, — писал он, — не допустить собрания и сплочения их остаткам и выработать программу действий, и идеологии (лозунги), и выпускать какие-либо воззвания и листовки. Необходимо порвать их связи совершенно с заграницей, обратив на эту связь особое внимание. (Взять под особое наблюдение заграничную делегацию ПСР).

Для этого необходимо громить их во всероссийском масштабе, не давая им опомниться, не допуская съездов, совещаний. Внимательно изучать их литературу, особенно письма и корреспонденцию из России, что дает богатый оперативный материал и указания. Оперативно изучить архив Керенского. Изъять всех дипографов с.-р. Обязать всех ответств. коммунистов информировать об эсерах. Изъять эсеров с жел. дорог вовсе. Установить агентурное наблюдение за посещающими эсеров в тюрьме и т. д. и т. п.»[1597].

Через два дня состоялось совещание сотрудников Секретного и Иностранного отделов ГПУ, на котором присутствовали Т.П. Самсонов, Т.Д. Дерибас, М.А.Трилиссер и Г.Е. Прокофьев. Обсудив распоряжение Дзержинского о ликвидации эсеровской партии за границей, они постановили поручить ИНО в срочном порядке заняться выяснением связи эсеров через миссии, в частности, через чехословацкую и эстонскую; просить НКИД использовать материалы о административном эсеровском Центре и др. организаций для соответствующих нот к иностранным правительствам; улучшить работу закордонного агентурного аппарата и прикордонных органов ГПУ по выявлению путей связи эсеров с Россией находящихся за границей; СО ГПУ в срочном порядке выделить несколько осведомителей для направления через ИНО за границу; ИНО и СО ГПУ срочно изучить и разработать архив Керенского; за границей организовать газетную кампанию против эсеров. Материалы совещания были отпечатаны и разослано Ф.Э. Дзержинскому, И.С.Уншлихту, Г.Г. Ягоде и М.А. Трилиссеру[1598].

Важнейшее значение в изменении направления удара по остаткам партий меньшевиков и эсеров имела проходившая в августе 1922 г. Всероссийская конференция РКП (б). В ее постановлении «Об антисоветских партиях и течениях» говорилось: «Репрессии, которые неизбежно не достигают цели, будучи направлены против поднимающегося класса (как, например, в свое время репрессии эсеров и меньшевиков против нас) диктуются революционной целесообразностью, когда дело идет о подавлении отживающих групп, которые пытаются захватить старые, отвоеванные у них пролетариатом позиции. Однако партийные организации не должны переоценивать роль репрессий и должны твердо памятовать, что только в сочетании со всеми остальными вышеуказанными мерами репрессии будут достигать цели»[1599].

После партийной конференции главной заботой и ЦК РКП(б), и ГПУ была ликвидация остатков оппозиционных политических партий. Решающая роль в разработке предложенных Г.Е. Зиновьевым «комбинационных мер» принадлежала органам ГПУ. Они опирались на инициативу бывших рядовых членов эсеровской партии, в частности, Златоустовских рабочих. В Москве было создано Центральное бюро по созыву легального съезда бывших эсеров для обсуждения двух вопросов: об отношении к Коммунистическому Интернационалу и о ликвидации ПСР.

Задолго до представления этих предложений в ЦК РКП(б) чекисты проделали предварительную работу. Вот почему после одобрения мер по созыву съезда бывших рядовых эсеров по всей стране они приступили к конкретным действиям. Как это было, можно проследить по работе Омского отдела ГПУ. Уже 18 декабря 1922 г. в городе состоялось заседание инициативной группы рядовых эсеров, на котором было образовано бюро по созыву съезда бывших рядовых эсеров[1600]. Работу чекистов возглавил сотрудник губернского отдела ГПУ Захваткин. Именно он предложил состав бюро из трех человек: В.М.Горбунова, В.Е. Волкова и С.И. Богомолова. Последний в сопровождении чекистов и за их счет съездил в Москву, где получил обстоятельный инструктаж о дальнейшей работе от Т.П.Самсонова и вернулся в Омск.

В середине декабря к этому движению этому примкнули Сибирь, Москва и Петроград, и 18 декабря состоялось заседание организационной группы из 6 авторитетных рядовых эсеров, подобранных сотрудниками ГПУ. Так было образовано Центральное бюро по созыву Всероссийского съезда бывших членов ПСР. Оно существовало более 2, 5 месяцев, причем его члены большую часть рабочего времени проводили на местах, выполняя обязанности уполномоченных. «Совершенно ничтожными средствами» им удалось охватить всю территорию страны, объединив до 2 тыс. человек. На местах были проведены городские, областные и губернские конференции.

Как видим, созыв съезда бывших рядовых эсеров был не столько инициативой самих эсеров, сколько «заготовкой» чекистов, и вся работа велась на средства ГПУ.

27 декабря 1922 г. Центральное бюро опубликовало воззвание к эсерам: «Уважаемые товарищи!..Образовавшееся с этой целью в Москве ЦБ по созыву съезда решило обратиться предварительно ко всем известным ему лично товарищам, стоящим, по его сведениям, приблизительно на этой же позиции, дабы еще до съезда восстановить органическую связь с единомышленниками путем обмена мнениями с товарищами на местах…Посылаем Вам экземпляры принятой им декларации и инструкции и просим Вас обсудить…»[1601].

В положении о выборах на Всероссийский съезд бывших эсеров, подготовленном членами ЦБ и сотрудниками ГПУ, отмечалось, что делегаты избираются: по одному от ячеек, имеющих от 10 до 24 человек, по два — в ячейках, имеющих от 25 до 50 человек, в ячейках, имеющих 50 человек — от первых 50-ти — по два, от последующих 50-ти — по одному[1602].

Бюро разослало на места своих уполномоченных, поручив им организовать областные бюро и районные ячейки. Уполномоченные объехали Сибирь, Урал, Центральную Россию, Поволжье, Украину, Азербайджан, Грузию.

К концу января 1923 г. губернские бюро были учреждены в Омске, Семипалатинске, Барнауле, Новониколаевске, Томске, Красноярске, Иркутске, Благовещенске, Хабаровске и Владивостоке. Всесибирское бюро было организовано 21 января 1923 г., при этом в состав бюро был включен в качестве третьего члена осведомитель ГПУ С.И. Богомолов, и, как указывало ПП ГПУ по Сибири, «конспиративность нашего участия в этом ходе была сохранена полностью»[1603].

Стремясь как-то себя оградить от непредсказуемого поведения членов бюро, чекисты брали с них подписку, аналогичную той, которую 24 января 1923 г. дали В.М. Горбунов и В.Е. Волков:

«Подписка.

В интересах устойчивости и укрепления единой власти, отражающей интересы только рабочих и крестьян, а именно власти Российской Социалистической Федеративной Советской республики, возглавляемой рабочей партией (большевиков), в интересах подрыва престижа партии социалистов-революционеров, в интересах уничтожения влияния на рабочих и крестьян…увеличения влияния III Интернационала на трудящиеся массы всего мира, я вхожу в организационное бюро по созыву конференции бывших членов ПСР, которые вышли из последней по своей инициативе из-за солидарности к платформе РКП (б), причем конференция обязана сказать свое вето, которое определенно должно скомпрометировать ПСР, в чем и подписываемся»[1604].

После тщательной подготовки в губернских городах прошли съезды бывших рядовых эсеров, на которых они заявили о полном разрыве с теорией и практикой ПСР и высказали просьбу о их приеме в ряды РКП (б)[1605].

Работа Центрального и местных бюро велась под контролем чекистов и подкреплялась организационными мерами губернских отделов ГПУ.

Заключительный, Всероссийский съезд рядовых эсеров состоялся в Москве с 18 по 20 марта 1923 г. в актовом зале Дома Союзов под председательством старейшего члена партии, питерского рабочего С.Е. Кононова. На съезде помимо московских делегатов присутствовало 50 делегатов из провинции, они представляли 864 рядовых эсера. Съезд открылся исполнением пролетарского гимна «Интернационала», делегаты заслушали доклад Центрального бюро(В.А.Филатов) и отчеты с мест, затем состоялось их обсуждение. Итоги съезда подвел Моргенштерн. Он заявил: «Мы, съехавшиеся сюда, одинаково перестрадали отход от старой партии. Мы, продумав каждый порознь все пережитое, пришли к общему выводу, что не можем оставаться за бортом революции».

Съезд принял резолюцию, в которой единогласно была осуждена теория и практика ПСР, объявлено о роспуске этой партии и создании единого с РКП(б) фронта, тех же эсеров, которые не подчинятся этому решению, «считать политическими врагами». Делегаты высказали просьбу принять их в РКП (б).

Съезд прошел на высоком эмоциональном уровне. На нем присутствовал член Политбюро ЦК РКП(б) Н.И.Бухарин. Газета «Правда» писала, что в конце съезда многие делегаты плакали, пожимали руку вчерашнему политическому противнику Бухарину, целовались с К. Радеком и с чекистом С.Ф. Реденсом. Но по существу это был съезд осведомителей ГПУ.

К решениям съезда в индивидуальном порядке присоединилось 4256 бывших рядовых эсеров. Заявление каждого из них о выходе из партии было опубликовано в губернских газетах. В тех же районах, где еще не было губернских съездов или конференций бывших эсеров, они состоялись.

Накануне окончания работы Всероссийского съезда бывших рядовых эсеров Дзержинский предложил Самсонову: «Безусловно, необходимо использовать съезд бывших эсеров для разложения сидящих в тюрьме, для того, чтобы многие из них покинули эсеров. Продумайте об этом. Я полагаю, что если на некоторых ошибетесь, то невелика беда. Посадите их обратно. Изловить их Вам не трудно будет. Я думаю, что в этом отношении можно пойти навстречу съезду».[1606].

22 марта начальник секретного отдела ГПУ И.Ф. Решетов, подводя итоги работы чекистов по подготовке и проведению съезда, писал Дзержинскому: «Начавшийся 18-го и окончившийся 20-го сего марта съезд был в высшей степени единодушным по решениям и однородным по социальному составу, так и по своему революционному прошлому». Оценивая подготовительную работу к созыву съезда, Решетов указал на то, что так называемые «мартовские» эсеры и, главным образом, из интеллигенции от всякой политической и общественной работы отошли и являются обывателями; старые «партийцы», в основном, рабочие от партии давно отошли и никакой партийной работы не ведут, своем большинстве они уже пересмотрели свою прежнюю идеологию и давно являются «советскими» хотя в этом многие и открыто не признаются по самым различным причинам; позиция ЦБ и его платформа встретили на местах горячее сочувствие и поддержку со стороны, главным образом, рядовых и рабочих — бывших эсеров; оставшуюся не затронутую массу бывших рядовых членов ПСР в тех местах, где не велось подготовительной работы к созыву съезда, легко организовать, потому что она готова для этого и идеологические, и психологически.

В докладе Дзержинскому подчеркивалось, что принятые съездом решения свидетельствуют о полном отходе эсеров от народнической идеологии и об окончательном разрыве с эсеровской практикой, съезд поднял и вскрыл все больные вопросы, которые мучили бывших эсеров и удерживали их от полного признания пролетарской революции и советской власти. Принятые съездом решения будут иметь громадное значение: 1) как свидетельство осуществления единого фронта в России и развала партии эсеров для Западной Европы; 2) полнейшая моральная изоляция ЦК и Заграничной делегации ПСР от рядовых членов ПСР; 3) разлагающие воздействие на остатки партии эсеров, работающих активно против советской власти и 4) ряды РКП (б) пополнятся новыми членами».

Оценивая итоги съезда, Решетов считал, что органы ГПУ в центре и на местах должны поставить перед собой следующие две основные задачи:

«Во-первых, разложение, которое вносят в ряды эсеров решения съезда, усилить путем широкого распространения и пропогандирования их через партийные, советские аппараты и путем амнистии всех рабочих эсеров, находящихся в местах заключения и в ссылке, безоговорочно присоединяющихся к принятым съездом решениям, при этом амнистия не должна распространяться на членов партии эсеров, не признающих и не присоединяющихся к решениям съезда, и на членов ПСР интеллигентов, в искренности которых у органов ГПУ будет возникать сомнение.

Во-вторых, не допускать использования работы по осуществлению принятых съездом решений на местах активными эсерами в антисоветских целях. Это возможно при условии контроля органами ГПУ всей деятельности бывших эсеров по осуществлению принятых съездом решений через своих осведомителей, которых необходимо ввести в комиссии бывших эсеров как в центре, так и на местах, а также путем усиления работы осведомителей среди активных эсеров и среди бывших членов ПСР».

В конце доклада И.Ф. Решетов сделал практические выводы:

1) Работу по созыву легального съезда бывших чл[енов] ПСР признать весьма удачной, принесшей положительные результаты.

2) Решения съезда необходимо через советские и партийные органы широко распространить, а через агитпропы РКП широко пропагандировать.

3) Предоставить возможность всем эсерам, находящимся в местах заключения, ознакомиться с принятыми съездом решениями.

4) Согласиться на амнистию всех эсеров, гл[авным] образом, рабочих, признающих решения съезда правильными и безоговорочными к ним присоединяющихся. При условии подачи каждым эсером соответствующего письменного заявления прокуратуре Республики или в другие органы Советской республики.

5) Согласиться на организацию особых комиссий по осуществлению принятых съездом решений в центре, губернских городах и в крупных рабочих центрах, причем (в) состав этих комиссий ввести представителей от губкомов РКП обязательно.

6) Местным органам ГПУ дать директивы контролировать всю деятельность особых комиссий».

На докладной Решетова Дзержинский написал: «Т.Самсонову. См. мое мнение в тексте. Доложить Менжинскому и Уншлихту на распоряжение. 23 марта 1923 г.».

В тексте же он сделал пометку (подчеркнуто выше): «Полагаю, что этого требовать не надо ото всех. Достаточно наше убеждение, что данный эс. — ер. отошел от ПСР. Ф.Д.»[1607].

В начале 1924 г. сильный удар по ПСР был нанесен, разоблачениями члена Исполбюро ПСР и агента ГПУ П.А. Селецкого. Они были дополнены «покаянными показаниями» секретного осведомителя ГПУ Беспалова. Все это окончательно разрушило эсеровскую работу в Советской России, внесло в местные организации разложение, атмосферу недоверия и постоянных взаимных обвинений. Такое разрушение связей привело к тому, что всякая работа на долгое время была прервана, а центр лишился возможности руководства местными организациями. К весне 1924 г. чекистами были ликвидированы: Исполнительное Бюро ПСР (дважды), Московское бюро ПСР, Всеукраинский комитет ПСР, 7 областных и краевых бюро, нелегальная газета, не допущен созыв XI съезда Совета ПСР.

После 9 января 1924 г. Ф.Э.Дзержинский направил письмо в секретариат ЦК РКП (б) о пересмотре приговора по процессу партии правых эсеров. «В настоящее время, — отметил он, — ОГПУ полагает смягчить приговор по делу ЦК ПСР, а именно присужденным членам ЦК ПСР к высшей мере наказания и объявленным бессрочными заложниками Гоцу, Тимофееву, Донскому, Лихачу, Гиндельману, Геберштейну, Иванову, а также боевичке Ивановой заменить бессрочное заложничество 10-летним тюремным заключением. Уменьшение по отношению к этим лицам тюремного заключения на срок ниже 10 лет нецелесообразно, т. к. они являются крупными политическими фигурами и с.-р. убеждений и активности не потеряли и до настоящего времени. Кроме того, они уже отсидели по 3 года, засчитываемы в этот 10-летний срок.

Остальным членам ЦК ПСР Веденяпину, Ракову, Федорову и Артемьеву, присужденным к 10 годам, срок можно сократить до 7 лет, также зачтя предварительное заключение.

В отношении же членов ЦК ПСР, а просто бывших активных работников 18–19 гг., в настоящее время не являющихся политическими фигурами, в значительной мере разложившихся, присужденных по делу ЦК ПСР к высшей мере наказания за участие в военной работе 18 г., Альтовскому Агапову, а также присужденным к 10 годам Либерову и на 5 лет Львова и Берга срок наказания таковых имеет быть сокращен еще в большей степени, а именно Агапову, Альтовскому, Либерову до 5 лет, а Львов и Берг могут быть направлены в 3-х летнюю административную ссылку (Берг — в Верный, Львов — в Чердынь).

Что касается осужденного на 5 лет Утгофа, то ввиду его крайнего демонстративного поведения и непрекращающихся антисоветских выходок, сокращать ему 5-ти летний срок, безусловно, не следует, тем более, что он сидит в тюрьме только с начала 1922 года»[1608].

Президиум ЦИК СССР, учитывая укрепление советской власти и поведение самих заключенных за истекшие с момента приговора 1,5 года, не считая их настолько опасными, чтобы «приведение в исполнение приговора в отношении осужденных действительно необходимо», решил 11 эсерам заменить высшую меру наказания лишением свободы на 5 лет со строгой изоляцией, а остальным — сократить наполовину срок лишения свободы и после освобождения запретить на 3 года проживание во всех промышленных центрах и «густо населенной местности», предоставить ГПУ право определения меры их проживания с надзором за ними местного отдела ГПУ[1609].

В 1925 г. после окончания срока тюремного заключения были отправлены в ссылку члены ИБ ПСР и их сопроцессники: Гоц — в Ульяновск, Тимофеев — в Коканд, Ратнер — в Самарканд, Донской — в Нарым, Утгоф — на Урал, Веденяпин — в Пензу. Остальные находились на свободе, но на положении административно высланных. В местах проживания за ними было установлено постоянное гласное и негласное наблюдение. Передвижение, переписка, частная жизнь, все было под жестким контролем чекистов.

Из агентурных сведений, поступавших из различных источников, Дзержинскому было известно, что еще во время нахождения во Внутренней и Бутырской тюрьмах осужденных по процессу ЦК ПСР цекисты из тюрьмы руководили работой эсеров в России через своеобразное политическое бюро в составе Гоца, Тимофеева и Ракова, а в особо важных делах принимали участие, кроме того, еще Ратнер и Веденяпин.

ОГПУ отдавало себе отчет в том, что после освобождения чекистов из тюрьмы часть из них и в ссылке будет вести партийную работу, другая — убежит за границу, а остальные перейдут на нелегальное положение для ведения партийной работы в России.

Последующие события подтвердили это предположение. Из освобожденных чекистов Горьков-Добролюбов и Львов уже из ссылки бежали. Из-за границы сообщили: «Прага сильно радуется по поводу частичной амнистии смертников (особенно рады, что Гоц на свободе) и думает со временем их всех выудить за границу, чтобы развязать себе руки для перехода партии к активной работе. Между прочим, в данное время заграничная делегация ПСР находит, что сейчас почва в достаточной степени вспахана для того, чтобы ПСР могла заняться уже и террористической деятельностью в России».

В одной из бесед арестованного Е.Е. Колосова с членами Центрального бюро ПСР он заявил, что на предстоящий конгресс II-го Интернационала будет направлен представитель ПСР из России, который «произведет большой фурор, ибо явится как бы воскресшим из мертвых». Поедет кто-то из крупных из освобождаемых цекистов.

Члены ЦБ ПСР очень быстро установили связь с заграницей и повели оживленную переписку. Этим в большей мере занималась жена Гоца. Сам же Гоц намеревался скрыться за границу, а из ссылки нелегальным путем отправлял письма в газету «Дни». Из-за границы же цекисты через Красный Крест на своих жен получали и деньги. А Тимофеев однажды получил письмо и доллары через одно лицо, живущее в Киеве.

После прибытии в ссылку цекисты объединили ссыльных, вели среди них партийную работу и большую переписку не только между собою, но и со многими другими ссыльными эсерами. Путем этой переписки они старались прежде всего учесть наличные эсеровские силы и затем дать им соответствующие директивы. Анализ просмотра корреспонденции ссыльных эсеров показал, что ими в целях наибольшей законспирированности письменной связи и широкой информации о партийной работе, местной жизни и др. применяются способы тайнописи: «в письмах на полях и между строк пишут тонким пером или остро отточенной палочкой прозрачной и белой жидкостью, пятипроцентным раствором медного купороса, чистой водой, сахарным сиропом или сырым молоком и другими химическими веществами»[1610].

«Нахождение цекистов на свободе, — писал Дзержинский Сталину 6 июля 1925 г., - приподняло настроение эсеров в России и за границей, развязало им руки для начала террористической деятельности (настроения террористические у эсеров растут), подняло настроение ссыльных и позволило эсерам питать некоторые надежды строить известные планы на усиление партийной работы как за границей, так и в России». Поэтому ОГПУ положило «срочно произвести арест всех эсеровских цекистов, находящихся сейчас на свободе»[1611]. Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б) шло навстречу предложениям председателя ОГПУ. Еще 14 марта 1925 г. в Туркестан была выслана М.Я. Браун-Ракитина, а Н. Кузнецова — в Семипалатинскую губернию, 8 июля 1925 г. — арестованы Тимофеев и А.Р. Гоц, 8 сентября 1925 г. было одобрено предложение ОГПУ о приговоре Гоцу и Тимофееву к двум годам тюремного заключения. Наиболее активное участие в обсуждении вопросов о судьбе руководителей антибольшевистских партий в ЦК принимали помимо Ф.Э. Дзержинского Я.С.Агранов, Н.И. Бухарин, Н.В. Крыленко, А.В. Луначарский, И.А. Пятницкий, М.П.Томский, И.С. Уншлихт, Г.В. Чичерин, Г.Г. Ягода, Яковлев и Е. М.Ярославский.

После пребывания в «дополнительной» ссылке внесудебным решением ОГПУ руководители ПСР не освобождались. В Москву, в ОГПУ, поступали предложения от губернских отделов о продлении срока. ссылки еще на три года, как «не разоружившимся перед советской властью». Через три года все повторялось снова. При этом ссыльные не раз арестовывались и освобождались. И так было до 1937 г., когда их за исключением руководителя ЛПСР М.А. Спиридоновой, расстреляли. Свой жизненный путь борец против царизма и большевизма закончила 11 сентября 1941 г. в числе 157 заключенных Орловского централа. Расстреляны они были в Медведевском лесу под Орлом. Вместе с Марией Спиридоновой трагическую судьбу разделили ее муж, известный левый эсер Илья Майоров, видный государственный и партийный деятель Христиан Раковский, престарелый профессор Дмитрий Плетнев, жена Каменева и сестра Троцкого Ольга Каменева, около тридцати иностранных эмигрантов[1612].

Судьба осужденных цекистов ПСР была схожей с судьбой члена этой партии с 1901 г. В.В. Агапова — в 1919 г. редактора газеты «Дело народа», впоследствии члена Московского областного комитета ПСР и ЦК ПСР. За активное участие в работе ПСР он неоднократно арестовывался, и в 1922 г. по решению суда должен быть расстрелян, но приговор ему заменили 5 годами тюремного срока с зачетом всех предварительных сроков ареста. После тюрьмы он побывал в ссылке в Ишиме, Оренбурге, содержался в саратовской тюрьме. И везде тесно сотрудничал со ссыльными и арестованными эсерами и меньшевиками и поддерживал постоянную связь с ссыльными цекистами в других городах: А.Р. Гоцем, Веденяпиным, Блох-Кацнеленбогеном, Артемьевым и др.[1613].

В ссылке и тюрьмах Агапов подвергался допросам «с пристрастием», психологическому воздействию следователей и тюремщиков. Об этом свидетельствуют, например, рапорта охранников тех камер, где содержался Агапов. В каждом из них отмечалось поведение заключенного (днем и ночью) с точностью до минуты.

Агапов был осужден Верховным трибуналом к расстрелу. Эта мера была изменена Председателем Президиума ВЦИК РСФСР М.И. Калининым — высшим должностным лицом Советской России. Но в 1937 г. решение о его расстреле было принято старшим сержантом госбезопасности. Вот такая эволюция законности: от председателя Президиума ВЦИК (президента) до сержанта, правда, старшего и госбезопасности.

Ведя борьбу с эсерами, чекисты не ослабляли усилий в ликвидации партии меньшевиков, которые и в 1922 г. выступали за «демократическую республику», «политические свободы для всех». Руководители эсеров и меньшевиков нацеливали проживавших в Советской России членов своей партии на сбор различной информации и передачу ее в эмигрантские центры. Так, Бюро ЦК РСДРП 23 августа 1922 г. обратилось ко всем своим организациям с циркулярным письмом, в котором потребовало собирать материалы о действиях местной власти, политической обстановке и т. д.[1614].

Один из лидеров грузинских меньшевиков Н.Н.Жордания считал необходимым наладить частную корреспонденцию не только из центра, но и из провинции, обратив главное внимание прежде всего на репрессии и террор: кто арестован, где и по какой причине; кто выслан, где находится и по какой причине; фамилии пытаемых в ЧК, виды пыток и чем они вызваны… Сведения должны быть верны и подробные. В письме одному из своих единомышленников Жордания подчеркнул: «Мы должны знать о каждом событии… Мы особенно нуждаемся в подробных сведениях о репрессиях, положении политических заключенных, действиях ЧК и ее аппарата»[1615].

Вообще-то грузинские меньшевики стояли особняком, обвиняя своих сторонников в России в нежелании вести совместную конструктивную работу. В книге «Наши разногласия», изданной в Париже в 1928 г., их лидер Ной Жордания писал: «Взятые нами на себя вместе с русскими социалистами обязательства мы выполнили; они же их не выполнили, и тут проходит линия нашего исторического расхождения. Они в эмиграции по воле своего народа, мы — против воли нашего народа, благодаря нашествию извне… У нас падение советского строя мыслится как восстановление демократии»[1616].

Грузинские меньшевики образовали «Паритетный комитет». При нем имелась военная комиссия, которая создала контрреволюционные организации в национальных частях грузинской дивизии и разведывательные группы, объединила под своим руководством действовавшие в Грузии повстанческие организации. «Паритетный комитет» имел специальную группу, совершавшую террористические акты над грузинскими меньшевиками, заподозренными в сотрудничестве с ГПУ. Более того, грузинские меньшевики активизировали подготовку к вооруженному выступлению. Так, их видный руководитель Н.В. Рамишвили заявил: «Если падение большевизма будет вызвано внутренним кризисом, мы должны немедленно взять государственную власть в свои руки, арестовать большевиков и восстановить независимую республику Грузию. Одновременно мы должны помочь азербайджанскому народу и горцам, чтобы они восстановили и утвердили независимые республики»[1617].

Усиление репрессий по отношению к меньшевикам вызвало обращение некоторых из них к видным советским чиновникам с просьбой о заступничестве, памятуя совместные революционные дела в царской России. Но, как правило, эти ходатайства аргументировано отклонялись. Так было и с письмом Г.М. Кржижановского Ф.Э. Дзержинскому по делу Ф.И. Гуревича. 11 апреля 1922 г. Председатель ГПУ писал Глебу Максимилиановичу: «Гуревич оказался очень хорошим меньшевиком-конспиратором. Он активнейший член их ЦК. Автор воззвания на пятую годовщину Февральск. революции. Нашли у него массу материалов и корреспонденции, предназначенных для «Социал. Вестника». Семь месяцев не переписывался, т. е. скрывался от ГПУ. Отказаться от содержания его под стражей не можем»[1618].

Особую активность ссыльные меньшевики проявляли в Архангельской и Вологодской губерниях. По информации Вологодского губотдела ГПУ, «в Вологде меньшевики пытались под видом организации взаимопомощи создать активные группы для борьбы с советской властью. В этих целях они блокировались с эсерами, кадетами и другими антисоветскими элементами»[1619].

После публикации статьи Л. Сосновского «Господин Оссовский — не тот ли самый?» в газете «Правда» 13 июля 1922 г. Дзержинский поручил Самсонову рассмотреть дело меньшевика В.А. Оссовского, который находился под оперативным наблюдением Московской ЧК. Еще в 1920 г. он был замечен в антисоветской агитации и подстрекательстве к забастовкам рабочих 27-й и 1-й Образцовой типографий. После ареста Оссовского СО ГПУ получил из Екатеринбургского ревтрибунала материалы, изобличавшие его в сотрудничестве с колчаковской администрацией. Начальник 2-го отделения СО ГПУ Р. И. Аустрин в рапорте на имя начальника СО ГПУ Т. П. Самсонова сообщал, что член Московского комитета партии меньшевиков В. А.Оссовский после ареста 3 июля содержится в Ярославской тюрьме. 13 июля 1922 г. отдал распоряжение не освобождать меньшевика без его согласия, а «статью присоединить к делу и произвести расследование здесь и н а Урал е»[1620].

Комиссия НКВД по административным высылкам 7 октября 1922 г. осудила Оссовского к высылке за границу. 23 февраля 1923 г. высылка была заменена заключением в ИТЛ сроком на 2 года.

28 августа 1922 г. председатель ГПУ обязал Самсонова найти подход к тульским меньшевикам и эсерам на Оружейном и Патронном заводах и вести наблюдение за губсельпромсоюзом и кооперативом, при этом особое внимание обратить на Центральный сельскохозяйственный кооператив, поддерживающий на местах кооперативы против коммунистических, а также «на квартиру Оружейного Тульского завода в Москве (Чистопрудный, Лобковский пер., д. № 2). Там все меньшевики, связывающие Тулу с Москвой и снабжающие новинками»[1621].

Жесткая политика ГПУ вынудила меньшевиков к весне 1923 г. окончательно уйди в подполье. Они ничего не смогла противопоставить чекистам, которые все более усиливали репрессии.

22 марта 1923 г. Дзержинский предложил Менжинскому, Уншлихту и Самсонову подготовить обстоятельный план борьбы с меньшевиками, считая, что «сейчас это одна из главнейших наших задач — обезвредить их», приняв меры по партийной, советской, чекистской линиям. По партийной линии — вести «неослабевающую кампания в прессе с тем, чтобы рабочие не дали им возможности жить и агитировать», привлечь для этой работы Бухарина и использовать нелегальную и издаваемую за границей меньшевистскую литературу; вести наблюдение за работой и составом комячеек на фабриках и заводах, мастерских, месткомах, там, где меньшевики имеют влияние; выработать специальную директиву коммунистам-студентам мобилизации их на борьбу с меньшевиками. По линии ГПУ: внедрять агентуру, подготовить план высылки с определением мест; предусмотреть меры для лишения меньшевиков средств; провести чистку от меньшевиков и заподозренных в меньшевизме госаппарата, вузов и трестов, уничтожить их связи с заграницей и печатную технику; вести курс на расслоение меньшевиков — интеллигентов и рабочих — «сокрушительный удар по интеллигенции, метод убеждения рабочим»; привлечь к работе по меньшевикам «членов ЦК, губкомов, лекторов и др.: составить список таких коммунистов (могущих быть нам полезными своей информацией) и составить проект к ним письма (дав мне для подписи), прося у них ежемесячно указаний (к такому-то числу) с обращением нашего внимания на то или другое и характеризуя опасности и лица (источник их осведомления: литература меньшевиков, наши сводки и их политическая деятельность); ежемесячно давать сводки о влиянии и «работе» меньшевиков. По советской линии: бойкот и изгнание меньшевизма, тесная связь с ГПУ и помощь ему»[1622].

По распоряжению председателя ГПУ в этот же день состоялось совещание о мерах борьбы с меньшевиками, на котором присутствовали В.Р. Менжинский, С.А. Мессинг и Т.П. Самсонов. Они обсудили записку Дзержинского по этому вопросу и конкретизировали его предложения. По партийной линии: особую кампанию против меньшевиков в печати проводить там, где отмечена их активная деятельность: заводы, фабрики, мастерские и др., в частности, на Дальнем Востоке, в Питере и Москве; в губкомах выделить особых газетных работников, которым поручить вести в печати кампанию против меньшевиков; особое внимание по борьбе с влиянием меньшевиков парторганам обратить на комсомол. По линии ГПУ: получить санкцию ЦК РКП(б) на право производства в государственном масштабе массовых операций по меньшевикам, Бунду и Поалей-Цион; как правило, местом ссылки для меньшевиков должен быть для взрослых — Нарымский край, для молодежи до 25 лет — Печорский край и для особенно больных — Туркестан на Кашгарской границе; изъятие меньшевиков из учреждений и предприятий согласовывать с их руководителями; признать необходимым изгнание меньшевиков из всех видов кооперации; при производстве дознания по меньшевикам отказ последних от активной работы или выход из партии в расчет не принимать, если о выходе из партии не было специального заявления до октября 1922 г.; при вузах создать фильтровочные комиссии с представительством ГПУ, которые должны функционировать лишь при наборе студентов в начале учебного года, активных меньшевиков-студентов отчислить; строгое изъятие меньшевиков произвести в НКПочте, НКПС, Наркомвнешторге, НКИД, ВЦСПС и Профинтерне для пресечения связей меньшевиков с заграницей; усилить работу ИНО ГПУ за границей в направлении пресечения связей меньшевиков с Россией, то же проделать Коминтерну и Профинтерну; просить ЦК РКП(б), ВЦСПС и ГПУ дать указания усилении борьбы с меньшевиками местам, коммунисты должны оказывать помощь ГПУ, предоставляя «посильную информацию», за всякое содействие меньшевикам и ручательство за них коммунистов привлекать к строгой партийной ответственности.

24 марта 1922 г. по распоряжению Дзержинского состоялось совещание, обсудившее записку председателя ГПУ и решение тройки (Менжинский, Мессинг, Самсонов) о мерах борьбы с меньшевиками, на котором присутствовали В.Р. Менжинский, И.С. Уншлихт, Т.П. Самсонов, Мессинг, М.А. Трилиссер, Г.Г. Ягода. Оно внесло некоторые уточнения в ранее принятые решения о мерах по партийной линии: «Постановления тройки принять полностью с дополнениями: а) развить усиленную кампанию в печати против II Интернационала; б) для борьбы в печати с меньшевиками, Бундом и Поалей-Цион просить ЦК РКП(б) выработать специальные тезисы и преподать их местами для руководств; в) обратить серьезное внимание парторганизации на состояние марксистских кружков и недопущение в них в качестве лекторов бывших меньшевиков». Было предложено первый пункт решения тройки отредактировать таким образом: «получил санкцию ЦК РКП(б) на право производства в гос. масштабе одновременных обысков и по результатам изъятия меньшевиков, Бунда и Поалей-Цион»; представление списков на меньшевиков в Главк и центры признать непреемлемыми, так как опыт показал, что это дает только отрицательные результаты; просить ЦК РКП (б) о том, чтобы главкам и центрам было сделано указание о том, чтобы все требования ГПУ о персональном изъятии меньшевиков для них должны быть обязательными. Секретарь Самсонов. 24 марта 1923 г.»[1623].

29 марта 1923 г. Политбюро ЦК РКП (б) по докладу Дзержинского приняло постановление «О меньшевиках» об одобрении в основном предложений председателя ГПУ о мерах борьбы с меньшевиками, для окончательной разработки этих мер наблюдения за их проведением в жизнь создать комиссию в составе В.М. Молотова (с правом замены В.В. Куйбышевым), Н.И. Бухарина и И.С. Уншлихта; этой же комиссии: поручить провести собрание из 70-100 наиболее ответственных работников с информацией о деятельности меньшевиков, обсудить возможность постановки широкого процесса, специально на основании материалов группы «Зари», «обсудить и провести в жизнь партийную ответственность руководителей советских учреждений в тех случаях, если в их аппаратах находят себе место с их ведома хотя бы отдельные меньшевики».

В апреле 1923 г. в газетах стала появляться информация о выходе меньшевиков из партии. В конце апреля тифлисские газеты поместили сообщение о выходе 211 человек из РСДРП, омский «Рабочий путь» опубликовал письмо 6-ти меньшевиков о том, что они покидают партию и «категорически ее осуждают». К середине 1923 г. в Советском Союзе были проведены аресты меньшевиков, их родственников и даже знакомых. В тюрьмах и концлагерях оказались тысячи людей, имевших косвенное отношение к членам РСДРП. Вполне справедливо меньшевистский «Социалистический вестник» сообщил, что «со второй половины марта 1923 г. начался грандиозный поход ГПУ против социал-демократии»[1624].

Но характерной чертой этого времени было резкое усиление репрессивных мер не только по отношению к меньшевикам, а и к оппозиционным партиям и организациями «всех толков». Протестуя против этого, они стали обращаться в высшие органы власти. И та вынуждена была рассматривать эти заявления. Так, 20 апреля 1923 г. Президиум ВЦИК, обудив заявление эсеров, содержавшихся во Внутренней тюрьме ГПУ, о голодовке, постановил: «Разрешить ГПУ увеличение прогулок и участить свидания для заключенных с.-p.». Но в то же время «перевести в другие тюрьмы некоторых из числа заключенных по усмотрению ГПУ; в представлении же общении заключенных между собой — в просьбе отказать»[1625].

17 мая 1923 г. видная левая эсерка А.А. Измайлович заявила протест в Президиум ВЦИК против «ничем не обоснованного» нового ареста и заключения во Внутреннюю тюрьму ГПУ М.А. Спиридоновой. Это, писала она, «представляет собой настолько вопиющий произвол со стороны ГПУ, что М.А. и я требуем от Президиума ВЦИК: 1) назначить расследование незамедлительно «дела» М.А.Спиридоновой и 2) прислать к нам Кнопуленко для настоящих личных объяснений». Президиум ВЦИК направил ответ в Президиум ГПУ Т.Д. Дерибасу: «Объявите числящимся за вами арестованным членам партии лев. с.-р. Спиридоновой и Измайлович, пославших в Президиум ВЦИК 19 мая и Майорову, подавшему. такое же заявление 20 мая, что комиссии НКВД, вынесшей решение по таким делам, принадлежит право внесудебных решений по соответствующей] ст. Уголовного Кодекса и поэтому в ее действиях Президиум не усматривает никаких нарушений»[1626].

Однако нарушений законности все же было немало. В этом убеждался и сам Дзержинский, знакомясь со следственными делами эсеров и меньшевиков.

При решении судьбы членов антибольшевистских партий Дзержинский учитывал мнение общественных деятелей. 7 марта 1922 г. Петроградским ГО ГПУ на конспиративной квартире была арестована неизвестная женщина, которая предъявила паспорт на имя Игнатовой Ольги Алексеевны. Было установлено, что она является видным членом партии правых эсеров Зубелович Юлией Михайловной, партийная кличка «Даша Кронштадская». Зубелович, находясь на нелегальном положении, активно занималась работой в правоэсеровских организациях, поддерживая связь с их лидером Черновым и другими деятелями эсеровской партии за границей. Коллегией ОГПУ 3 июля 1922 г. Зубелович была осуждена к высылке на 2 года в Оренбург под гласный надзор. Е. П. Пешкова обратилась в ГПУ с ходатайством об освобождении под ее поручительство Зубелович на одну неделю. Ходатайство рассмотрел Ф. Дзержинский и удовлетворил эту просьбу, Зубелович также был разрешен свободный проезд (без конвоя) к месту ссылки.

В конце 1923 г. Зубелович возбудила ходатайство о выезде в Польшу к проживавшим там матери и сестре, которое было поддержано Пешковой и положительно рассмотрено Дзержинским.

По постановлению комиссии НКВД от 4 января 1924 г. Зубелович была выслана за границу с запрещением, возвращаться в СССР в течение 3-х лет[1627].

В 1923–1924 гг. по всей стране, в каждой губернии, области и союзной республике под негласным руководством сотрудников ГПУ-ОГПУ были проведены съезды рядовых эсеров, меньшевиков, дашнаков, укапистов и др., на которых делегаты действовали по заранее подготовленному чекистами сценарию. Деятельности парткомов РКП (б) и органов ГПУ способствовала завершению работы конференций и съездов бывших меньшевиков. 28 августа 1923 г. открылся Всегрузинский съезд бывших меньшевиков, на который прибыло 220 делегатов от 12 000 членов партии. На съезде с основным докладом выступил А.С. Мартынов, с содокладом «Тактика грузинской социал-демократии и самоликвидация партии» — Чумбуридзе.

Съезд осудил деятельность своих прежних лидеров, признав ее контрреволюционной[1628].

В борьбе с меньшевиками Дзержинским много внимания уделялось тщательному подбору кадров. Так, он писал В.Л. Герсону 5 декабря 1923 г. о том, что «надо испробовать Шпицберга на деле меньшевиков», поэтому следует переговорить с Самсоновым и Шпицбергу дать дело ростовских меньшевиков для подготовки материала к судебному процессу; или предложить Ягоде поручить Шпицбергу разработать брошюру-руководство «с главными принципиальными инструкциями о ведении следствия и др. Надо его использовать во всю»[1629].

На партийные и советские органы старались воздействовать и заграничные центры оппозиционных партий, направляя деятельность своих организаций внутри страны и делая различные запросы на имя высших органов власти и управления. Так, Заграничная делегация партии левых эсеров и максималистов просила СНК СССР сообщить о судьбе заявления, поданного в начале октября 1923 г. на имя А.И. Рыкова, легально существовавшего в Москве Центрального Бюро объединения партии левых социалистов-революционеров и максималистов с протестом против ссылок в самые отдаленные места СССР, которые являются «в буквальном смысле слова мерой незаметного истребления инакомыслящих революционеров и социалистов»[1630].

Несмотря на открытое осуждение европейским общественным мнением политики большевиков, операции ГПУ по «самоликвидации» политических партий продолжались.

3 января 1924 г. секретарь ЦК РКП(б) В.М. Молотов направил директиву всем губкомам: «Не чинить препятствий объединению бывших меньшевиков в целях ликвидации меньшевистской партии…Образование таких групп (из рабочих меньшевиков — авт.) на многих промышленных центрах страны, где существовали сильные меньшевистские организации, дает возможность поставить вопрос об организованной ликвидации меньшевистской партии во всесоюзном масштабе»[1631].

Вслед за бахмутским съездом 1–4 февраля 1924 г. в Харькове состоялись съезды бывших меньшевиков, Екатеринославской, Киевской и Одесской губерний. Весной 1924 г. съезды бывших меньшевиков прошли в 10 губерниях, а в 24 созданы инициативные группы по созыву подобных съездов.

Следовательно, при участии чекистов как бы все было готово к. завершению кампании по ликвидации меньшевистской партии. Последнюю точку должен был поставить Всесоюзный съезд бывших меньшевиков. Но он не состоялся. О причинах этого свидетельствует работа созданной решением Оргбюро ЦК РКП(б) 16 октября 1924 г. особой комиссии в составе А.А.Сольца, В.Г.Кнорина и Н. Попова «для руководства конференцией бывших меньшевиков». После тщательного изучения положения дел комиссия высказалась однозначно о созыве съезда бывших меньшевиков во всесоюзном масштабе в циркулярном письме губкомам партии: «В настоящее время кампания конференций почти закончена и нужно решить вопрос о всесоюзном съезде бывших меньшевиков.

Комиссия считает созыв такого съезда нецелесообразным. На состоявшихся конференциях (Украина, Питер, Нижний, Брянск, Бежица, Саратов) было представлено не более 1000 человек (если к этому прибавить еще и группы, не устраивавшие никаких конференций в виду ничтожности своего созыва).

Сейчас этот состав быстро тает, так как рабочие — бывшие меньшевики, стремятся пройти в РКП, влиться с ленинским призывом…Кроме того, если для руководства губернскими (и даже Всеукраинским) съездами имелись налицо подходящие фигуры, то для руководства Всесоюзным съездом таковых нет…..Ввиду этого, комиссия считает момент для созыва общесоюзного меньшевистского съезда совершенно неподходящим»[1632].

Как видим, меньшевистская партия оказалась более «крепким орешком» для правящей партии. Она сумела противостоять идеологической кампании, напору, угрозам террора и конкретным мерам ГПУ-ОГПУ, сохранив основной костяк своих организаций не только за рубежом, но в внутри страны. И основной упор в работе РСДРП в СССР был сделан на использовании конспиративных средств и методов борьбы. Поэтому наряду с участием в подготовке и проведении съездов бывших эсеров и меньшевиков чекисты активизировали свои усилия на противостоянии подпольными организациями оппозиционных политических партий.

Нежелание большевиков вести диалог с оппонентами, отсутствие официальных ответов на многие обращения, вероятно, считалось нормой их поведения. Но, если не было диалога, то противоположная сторона переходила к монологу оружия, террора и диверсий. И эсеры в Баку приняли резолюцию с призывом к свержению советской власти, установили связь с Организационным Административным центром в Париже, который начал присылать эсерам директивы, литературу и деньги на ведение подпольной работы. Шла подготовка к восстанию и в Грузии.

Поэтому не случайно в середине 1924 г. в борьбе с меньшевиками основное внимание Председателя ОГПУ было приковано к Грузии. 6 августа 1924 г. был арестован В.А. Джугели — член партии с 1905 г., бывший организатор и председатель Главного штаба народной гвардии Грузии, член Президиума ЦК и Заграничного бюро, нелегально вернувшийся в конце апреля в Грузию.

Оказавшись в тюрьме и поняв бессмысленность восстания, Джугели обратился с просьбой к чекистам разрешить ему под честное слово или под поручительство, или же после принятия медленно действующего яда выйти на 3–4 дня из Закавказской ЧК на волю и разрешить этот «проклятый вопрос». «Новая кровь, — писал он, — никому уже не нужна». 9 и 12 августа он повторил эту просьбу. Но ЧК Грузии не использовала шанс избежать кровопролития. Сложилось впечатление, что восстание было необходимо, чтобы окончательно расправиться с партией меньшевиков и с другими оппозиционными силами в республике.

12 августа Джугели через свой канал, контролируемый чекистами, обратился к нелегальному ЦК меньшевиков, ко всем бывшим народогвардейцам со следующим письмом: «Дорогие товарищи!.. у них имеется серьезная агентура и серьезные агенты. У меня подозрения на кого-нибудь нет, но у них среди наших кругов имеются серьезные сотрудники, которые дают им полную информацию…». Однако это письмо не было принято в расчет на проходившем 18 сентября заседании Паритетного комитета, готовившего восстание.

За восстание проголосовали меньшевики, национальные демократы и эсеры, схивисты же и федералисты выступили против под тем предлогом, что восстание приведет к большим жертвам[1633].

Дзержинский считал, что необходимо нанести основной удар по агентуре грузинских меньшевиков в Грузии и Москве. 20 августа 1924 г. он направил записку Менжинскому: «В каком положении вопрос о деле террористов Грузии, связанных с Джугели и находящихся в Москве. Притоны-шашлычные и столики — грузинские в Москве — опаснейший очаг. Надо составить план осведомления о них и обезврежения (так в тексте — Авт.), выработать меры вплоть до разгрома и изгнания из Москвы»[1634]. Через два дня в Грузии на очередном заседании Паритетного комитета было подтверждено решение о вооруженном выступлении против большевиков в конце августа. Но еще 13 августа парткомы РКП(б) были предупреждены о том, что на 15–20 августа ожидается вооруженное выступление меньшевиков. Они приняли ряд превентивных мер, проведя аресты ряда руководителей, усилив охрану правительственных зданий и военных объектов[1635].

20 августа 1924 г. Дзержинский в записке к Менжинскому интересовался, «в каком положении вопрос о деле террористов Грузии, связанных с Джугели и находящихся в Москве…»[1636].

Восстание началось в ночь с 28 на 29 августа и было быстро подавлены. В ряде городов и крупных населенных пунктов, таких как Хони, Самтреди и Тквибули, выступлений не было.

Состоялся скорый суд, и уже 31 августа 1924 г. Дзержинский писал В.Р.Менжинскому: «Согласно решения правительства Закавказской республики, прошу распорядиться о немедленном приведении в исполнение высшей меры наказания по отношению к 1) Пагава, 2) Нодия, 3) Цимизоваришвили, 4) Хомерики и 5) Чхиквишвили». В.Р.Менжинский отдал аналогичное распоряжение Г.Г.Ягоде, тот направил записку А.Я. Беленькому: «На исполнение». 1 сентября 1924 г. секретарь Дзержинского В.Л.Герсон доложил ему: «Приговор приведен в исполнение»[1637].

В советских газетах появились сообщения о том, что в Тифлисе в начале сентября 1924 г. расстреляны организаторы восстания. Грузинская ЧК привела в исполнение приговор ГрузЧК над 24 его организаторами. 6 сентября, чтобы не допустить самочинных расправ, в Закавказскую ЧК на имя С.Г. Могилевского Ф.Э. Дзержинским была направлена срочная телеграмма: «Вы должны принять все меры, чтобы директива ЦК была строго выполнена. Ни один расстрел не должен быть произведен без санкции ЦК вообще… Все предложения о применении высшей меры присылать нам, то есть Коллегии ОГПУ, на предварительную санкцию».

О срочности говорит и время отправления телеграммы: «О час.20 мин. 6 сентября 1924 г.»[1638].

В оценке событий августа 1924 г. в Грузии более близок к истине глава английской рабочей делегации Ф. Адлер, побывавшей в Советском Союзе: «Эта грузинская Чека «ликвидировала» восстание, и она ответственна за многочисленные казни и ссылки. Суровое подавление восстания, вовсе не представлявшего большой опасности, чекисты оправдывают обычными в таких случаях аргументами»[1639].

В результате деятельности органов ГПУ-ОГПУ в 1923–1924 гг. все находившиеся под надзором на территории СССР антибольшевистские группировки были в стадии разложения. Некоторые из них почти сошли на нет, другие — с большим трудом старались сохранить организационные связи, основное ядро партийного актива. И это им удалось только отчасти. Сотрудники ОГПУ не ограничивались только оперативными мероприятиями, а участвовали и в подготовке агитационного материала по важнейшим группировкам, разрушали связи с заграничными центрами. Многочисленные провалы и выходы из их рядов опытных работников привели к тому, что среди лиц, оставшихся в оппозиционных партиях, преобладало подавленное настроение. Уже в отчетах губернских ЧК 1922 г. встречались однозначные формулировки: «Работы антисоветских партий не наблюдалось», а в 1924 г. — «антисоветские партии и группировки ничего существенного против соввласти и ее политики не проявили»[1640].

Церковь, будучи дезорганизованной, также не представляла какой-либо политической силы. Хорошо известный сегодня как непримиримый борец с советской властью патриарх Тихон 16 июня 1923 г. писал в Верховный Суд: «…Я раскаиваюсь в своих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, т. е. освободить меня из-под стражи.

При этом я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархической белогвардейской контрреволюции»[1641].

Для большевиков, по мнению Дзержинского, не представляли серьезной опасности и сионистские организации. 15 марта 1924 г. после просмотра сионистских материалов писал В.Р. Менжинскому и Г.Г. Ягоде: «Признаться, точно не пойму, зачем их преследовать по линии сионистской принадлежности. Большая часть их нападок на нас опирается на преследование их нами. Они преследуемые в тысячу раз опаснее для нас, чем не преследуемые и развивающие свою сионистскую деятельность среди еврейской мелкой и крупной, спекулирующей буржуазии и интеллигенции. Их партийная работа поэтому для нас совсем не опасна — рабочие (доподлинные) за ними не пойдут, их крики, связанные с арестами их, долетают до банкиров и «евреев» всех стран и навредят нам немало.

Программа сионистов нам не опасна, наоборот, считаю полезной.

Я когда-то был ассимилятором. Но это «детская болезнь».

Мы должны ассимилировать только самый незначительный процент, хватит. Остальные должны быть сионистами. И мы им не должны мешать под условием не вмешиваться в политику нашу. Ругать евсекцию разрешить, тоже и евсекции. Зато нещадно бить и наказывать спекулянтов (накипь) и всех нарушающих наш закон. Пойти также сионистам навстречу и стараться давать не им должности, а считающим СССР, а не Палестину своей Родиной»[1642].

В письме к Менжинскому 24 марта 1925 г. он снова высказал сомнение в необходимости борьбы с сионистскими организациями: «Правильно ли, что мы преследуем сионистов? Я думаю, что это политическая ошибка. Еврейские меньшевики, т. е. работающие среди еврейства, нам не опасны. Наоборот, это не создает рекламы меньшевизму.

Надо пересмотреть и нашу тактику. Она неправильна»[1643]. 26 мая 1925 г. Дзержинский поручил Герсону узнать, сколько сидит в тюрьме сионистов, сколько сослано в различные губернии, на какие сроки, сколько приговорено в тюрьмы и концлагерь и скольким разрешен выезд за границу? Верно ли, что многие из арестованных желают вместо ссылки ехать за границу, их мы не пускаем?»[1644].

Агитационно-пропагандистская и организационная работа парткомов ВКП (б), подкрепленные специфическими методами борьбы, разброд и массовый выход из партий, не только инспирируемый чекистами, но в большинстве случаев по своей воле членами оппозиционных партий, привели к тому, что в уже в 1925 г. на всей территории СССР не существовало ни одной серьезной организации эсеров, меньшевиков и анархистов. Однако это не означало, что в стране не было социальной базы для появления враждебных партии большевиков новых буржуазных и мелкобуржуазных организаций вместо пришедших в упадок «старых» партий. На такую возможность указала резолюция Июльского(1926 г.) Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП (б). В ней подчеркивалось, что «в условиях нэпа, при наличии частичного восстановления капиталистических отношений и продолжающегося еще развития массы кустарных и крестьянских хозяйств на мелкобуржуазной основе, неизбежны со стороны остатков мелкобуржуазных политических партий (меньшевиков, эсеров) новые попытки восстановить свои организации и влияние»[1645].

За рубежом остались эмигрантские центры и различные организации, продолжавшие борьбу против большевиков. Эта оппозиция носила ярко выраженный антибольшевистский характер. Она стремилась четко определиться к тем процессам, которые происходили в Советском Союзе. В числе других образовались новые карликовые партии и группы, ставившие своей целью борьбу с Советской Россией. Такой была «Российская народная крестьянская партия зеленых», провозгласившая себя военно-политической диктаторской организацией фашистского толка. В основном документе «Зеленая программа есть путь к спасению России», ее сторонники рекомендовали населению: «В случае войны с Польшей, Румынией или Китаем, убегайте к неприятелю, сдавайтесь в плен… Железные дороги, склады, мосты взрывайте! На спящие гарнизоны по ночам нападайте! Своих разведчиков посылайте в Красную Армию! Ведите там пропаганду, вредную для советской власти. Ярых коммунистов и комсомольцев попросту перевешайте без милости где попало: на телеграфных столбах, на фонарях!»[1646].

О причинах поражения самых крупных оппозиционных партий России (эсеров и меньшевиков) видный кадет П.Н. Милюков писал: «Если они теперь выдерживают более радикальную линию тактики и готовы осудить свое прежнее (добольшевистское) отношение к идее «коалиции», то теперь это просто потому, что, во-первых, несоциалист. элементы сильно дискредитировали себя в глазах русских масс, а, во-вторых, потому, что внутри России эти элементы слишком дезорганизованы, чтобы среди них можно было искать деятельных союзников». Более категоричен был один из лидеров меньшевиков А.Н. Потресов. «Меньшевизм, — писал он, — увы, вступал в революцию с величайшим надрывом в своей идеологии, в своей политической психологии. Он было надломлен и раздвоен войной. Он испытал жестокое разочарование, ощутив бессилие и несостоятельность Интернационала перед лицом мировой катастрофы»[1647].

Добавим, разношерстность взглядов их лидеров, от соглашательства до непримиримой борьбы, обусловила множественность групп и течений внутри самих партий, которые то объединялись, то раскалывались, создавая временные аморфные образования. Белогвардейский журнал «Зарница», издававшийся в Константинополе, справедливо писал: «Боже! Что за дикий гвалт, что за вакханалия, что за отвратительный шабаш! Эсеры правые, эсеры левые, эсеры — шанжан, меньшевики, энесы, кадеты правые, кадеты левые, махновцы, черносотенцы, петлюровцы, анархисты, авантюристы, жулики — хаос! И как все орут… Прямо понять ничего невозможно»[1648].

Противники коммунистов всегда возлагали больше надежды на интервенцию и на раскол внутри правящей партии. Опыт чекистов, накопленный в борьбе с различными антибольшевистскими партиями и общественными организациями, не был сдан в архив, политическое руководство страны активно использовало его теперь уже в борьбе с оппозицией внутри своей партии.

Дзержинскому, как члену ЦК и главе органов госбезопасности принадлежала особая роль в борьбе с оппозицией. Любые идейнотеоретические споры о путях социалистического строительства, всякое «особое мнение» в компартии он квалифицировал как враждебную деятельность и прямую контрреволюцию, а принцип демократического централизма рассматривал как диалектическое единство и взаимодействие внутрипартийной демократии и централизма, считая, что организационные формы партии должны отвечать интересам строительства социализма. «Мы никогда не были кретинами демократизма…. - подчеркивал Дзержинский, демократию можно и должно развивать только на той платформе, которую дал нам партийный съезд»[1649]. Соблюдение коммунистами партийной дисциплины, выполнение партийных решений на деле показывает, что они за единство «не формально…а по существу», потому что «раз съезд партии принял постановление, что единство партии должно быть соблюдено, нужно этому подчиниться»[1650].

Дзержинский считал, что защита завоеваний социалистической революции несовместима с существованием фракции и группировок внутри партии, поскольку они дезорганизуют ее позитивную деятельность, раскалывают ее ряды, ослабляя тем самым идейное и организационное единство большевистской партии. И всякая дискуссия в партии воспринималась им чуть ли не как состояние войны, введения особого или чрезвычайного положения.

Следует отметить, что Дзержинский отстаивал свою точку зрения, иногда не соглашаясь с В.И.Лениным, но зачастую уступая его аргументам, и подчиняясь в спорах с И.В. Сталиным, которому помогал расправляться с политическими противниками.

В начале 1918 г. шла дискуссия по поводу заключения с Германией Брестского мира. Дзержинский в числе многих членов ЦК был в оппозиции к Ленину, поддерживая «левых коммунистов», которые выступали против заключения мира, считая, что немцы не будут наступать, так как они знают о русской революции и жаждут мира, к тому же в Германии и в Австро-Венгрии вот-вот разразиться революция, а заключение мира может ее ослабить. По мнению Дзержинского, подписание мира усилит германский империализм и вместе с тем не избавит от новых ультиматумов. «Подписывая этот мир, мы ничего не спасем», — говорил он.[1651].

Но все эти рассуждения оказались несостоятельными с 18 февраля 1918 г. в связи с переходом германских войск в наступление на всем русском фронте.

Надо сказать, что в годы Гражданской войны оппозиция в РКП(б) не проявляла себя столь характерно. Шла война, вопрос о судьбе советской власти и самой правящей партии решался не на трибуне съездов и конференций, а на полях сражений. И больше вопросов было связано с мировым коммунистическим движением.

Так, в начале сентября 1920 г. Дзержинский занимался расследованием убийства членов ЦК компартии Финляндии, которое произошло 31 августа на улице Красных Зорь, в помещении финского рабочего клуба имени Куусинена, в 9-м часу вечера. Во время собрания активных работников партии, туда вошли вооруженные финны и при входе выстрелами из револьверов убили члена ЦК ФКП И. Рахья и ранили чертежника Э. Суркаулса, после расстреляли в зале члена ЦК В. Искинена, кассира военной организации К. Линдквиста, заведующего пропагандой Т. Хюрскюмурто, заведующего регистрационным отделом Ф. Куттунена, красного командира И. Виисасаари и члена партии И. Сайнио. При нападении были ранены: член ЦК Г. Эвя, секретарь военной организации Э. Саволайнен, заведующий административным отделом Я. Рахья, заведующий агитацией И. Лехтинен, заведующий конспиративными квартирами И. Састемойнен, член коллегии бюро И. Вастен, секретарь бюро М. Виркки и члены партии А. Лайне, А. Петерсон и А. Поккинен. После расправы убийцы удалились из помещения и при выходе были разоружены прибывшей на выстрелы милицией.

По горячим следам для расследования дела создана комиссия под председательством Дзержинского. В сообщении ВЧК утверждалось, что финские белогвардейцы, пользуясь эмигрантской склокой и неопытностью группы финской молодежи, сделали ее слепым орудием своих планов.[1652] На самом деле это было продолжением внутрипартийной борьбы в компартии Финляндии. Участники нападения были осуждены, содержались в тюрьме, а затем были высланы на постоянно жительство в Читу.

В конце ноября 1920 г. Дзержинский занимался делом Галана, 9 ноября обратившимся к В. И. Ленину с письмом, в котором указал на ошибочность выдвинутого против него обвинения в критике ряда коммунистических организаций и на незаконность его ареста 12 октября 1920 г. 25 ноября 1920 г. В.И. Ленин направил письмо Ф.Э. Дзержинскому, высказав возмущение из-за «вообще неудачного» ответа начальника ИНО ВЧК Могилевского. В ответе арест мотивирован «критикой советской власти». — «Мотив нелепый. Из дела же видно, что суть совсем не та. Суть — заявление Меринограциа, делегата Коминтерна. Он нашел Галана подозрительным. И Галан не нашел ни свидетелей в свою пользу, ни доказательств.

При таком положении дела странно, что т. С. Могилевский, поторопившийся первый раз (неудачная мотивировка), поторопился затем второй раз (освободил Галана 21/ХІ)

Как теперь быть, надо обдумать. Может быть, правильнее всего было бы:

1. спешно навести добавочные справки, формально допросив еще раз Мееровича и затребовав отзыв Коминтерна, проверив, кто такой Меринограциа, кто может и должен знать Галана (Бухарин говорил мне на днях, что из Испании, есть здесь еще приехавшие) и т. д.;

2. после этого Галана, если он останется подозрительным, арестовать вторично, потребовав от него: докажите, что вы от такой-то организации, что вы можете найти свидетелей за вас»[1653].

После расследования дела в декабре 1920 г. Галан выехал за границу.

В конце Гражданкой войны, проанализировав положение в РКП (б), Дзержинский считал, что причины всех ее болезней — война, увеличение численности, слабая подготовка новых членов партии, а также нищета, примазавшиеся и привилегии партийных чиновников[1654].

Переход к новой экономической политике был началом одного из кризисов в РКП (б). Это выразилось в партийных дискуссиях, в недовольстве политикой руководства РКП(б) в центре и на местах. Например, в середине февраля 1921 г. в Челябинске рабочие и рабочие-коммунисты выступили против губкома и губревкома с требованием перерегистрации всех членов партии губернии. На секретном совещании рабочих коммунистов с участием районного железнодорожного комитета был избрана тройка для руководства вооружением рабочих. 15 февраля секретарь ЦК Л. Серебряков и Ф. Дзержинский от имени Оргбюро ЦК РКП (б) телеграфировали в Екатеринбург Пятакову о том, что ему поручено срочно выехать в Челябинск для принятия от имени ЦК срочных мер. ВЧК уполномочила его, кого посчитает нужным из губЧК, выслать в Москву в распоряжение ВЧК и, если потребуется, временно назначить нового председателя[1655].

Накануне X съезда РКП(б) (3 марта 1921 г.) Дзержинский писал И.П. Павлуновскому: «…Сейчас переживаем самое трудное время. Партийный съезд, надеюсь, создаст снова единую волю, без которой победить будет немыслимо. Сейчас надо снова стать бойцами как в октябрьские дни»[1656].

В мае 1921 г. вместе с М.В.Фрунзе и И.В.Сталиным в составе специальной комиссии ЦК РКП (б) Дзержинский расследовал антипартийную деятельности Томского и в это же время по поручению ЦК РКП (б) принял участие в разработке и подготовке документов по проведению чистки партии. В сентябре 1921 г. на заседании Оргбюро ЦК РКП (б) он выступил с докладом «О порядке и способах поверки и чистки РКП(б)»[1657].

В марте 1922 г. XI съезд РКП(б) создал комиссию в составе Ф.Э. Дзержинского, Г.И. Петровского, С.М. Кирова, Е.М. Ярославского и других делегатов съезда, которой было поручено расследовать фракционную деятельность одной из организаций «рабочей оппозиции» (так называемой «группы 22-х»)[1658].

В конце 1922 г. Дзержинский выехал в Грузию для разбора дела группы национал-уклонистов во главе с П.Г.Мдивани, выступившей против образования Закавказской федерации и вхождения в нее Грузии. Дзержинскому не удалось ликвидировать конфликт, наоборот, он его усугубил категоричностью суждений и своим нетактичным поведением. 12 декабря 1922 г. Дзержинский возвратился в Москву. Ленин в письме «К вопросу о национальностях или об «автономизации» отметил, что Дзержинский «отличился тут тоже только своим истинно русским настроением…»[1659].

К 1923 г. в РКП (б) действовали две нелегальные оппозиционные организации «Рабочая группа» и «Рабочая правда».

«Рабочая группа» возглавляла забастовочное движение, создавала конфликтные ситуации в партийных организациях, стояла за всеобщую политическую стачку.[1660]

В «Рабочую правду» в основном входили пролеткультовцы, бывшие меньшевики и бундовцы. Идейным вдохновителем ее являлся А. Богданов, исключенный из большевистской партии за оппортунистическую деятельность еще в 1909 г. Эта организация предлагала партии схему общественного развития, основой смысл которой сводился к тому, что на смену империализму в связи с «некультурностью» рабочего класса должен прийти не социализм, а госкапитализм во главе с буржуазией нового типа. «Рабочая правда» отрицала социалистический характер Октябрьской революции, требовала предоставления избирательных прав эксплуататорским классам и различных уступок буржуазии[1661].

Особое внимание Дзержинского было уделено лидеру оппозиционной сталинскому руководству «Рабочей группы» Г.И. Мясникову. В июне 1922 г. он отдал распоряжение Агранову проверить достоверность показаний Блодвина в ЦКК РКП (б) об окружении Мясникова: Кузнецова, Петрова, Кликанова и Железянка, и если необходимо, то задержать их; уточнить, когда Демидов и Берзина были исключены из партии, выявить связи Хохлова с «Рабочей Группой», «обратить сугубейшее внимание» на железные дороги; представить дело «IV Интернационала» и ликвидировать эту группу; предоставить список арестованных и «дойти до последнего человека из «Рабочей, группы»[1662].

Исключенный из партии Г.И. Мясников обвинил ее руководство в антирабочей политике и жесткой цензуре. В письме к В.И. Ленину, в мае 1923 г. выступил против жестких мер цензуры: «Я хочу свободы слова и печати для меня — пролетария, который состоит в партии 16 лет и состоит не за границей, а в России. Из 11 лет до 17 г. моей партийности 7,5 лет сидел в тюрьмах, на каторге, где 75 дней в общей сложности голодал в виде протеста. Был нещадно избиваем, подвергался пыткам… Вы разве не знаете, что за такой разговор, который веду я, не одна сотня и тысяча пролетариев сидит в тюрьмах…»[1663].

Учитывая тот факт, что «Рабочая правда» и «Рабочая группа» выступили против политики партии, Политбюро ЦК РКП (б) создало комиссию во главе с Дзержинским, которой было поручено расследовать деятельность этих организаций и доложить о намечаемых мерах по ее пресечению. В августе 1923 г. на заседании Политбюро ЦК и в сентябре на пленуме ЦК, проходившем при участии представителей 60 крупных партийных организаций, Дзержинский доложил о положении в партии в связи с деятельностью «Рабочей правды» и «Рабочей группы». Он отметил, что руководитель «Рабочей группы» Г.И. Мясников, находясь в Германии, при содействии одного из лидеров левооппортунистической группировки в Германской коммунистической партии Рут Фишера напечатал 4 тыс. экземпляров так называемого «Манифеста «Рабочей группы РКП», носившего ярко выраженный антисоветский характер[1664].

7 сентября 1923 г. Дзержинский направил полпреду СССР в Германии Н.Н. Крестинскому письмо с выпиской из постановления комиссии НКВД об отмене ее постановления от 25 мая с. г. о высылке за границу Гаврила Ивановича Мясникова. Он просил Крестинского лично вызвать Мясникова к себе и объявить ему об отмене высылки и разрешении вернуться в СССР.

Высылка был отменена, ввиду того, что пребывание Мясникова в Германии стало нежелательны, вследствие развитой им антипартийной и антисоветской работы и установлении им контакта с левым крылом Германской компартии. Необходимость возвращения Мясникова на родину была признана руководством РКП (б). В конце письма Дзержинский просил Крестинского «принять все меры к тому, чтобы Мясников выехал немедленно обратно в Совроссию». «Из беседы с Вами, — подчеркнул он, — у Мясникова должно сложиться впечатление, будто вопрос о репрессиях против него отпал. О достигнутых Вами результатах просьба меня уведомить»[1665].

Мясников вернулся из Германии и был изолирован сотрудниками ГПУ. Ему предъявили обвинение во враждебных акциях против партии и Советского государства[1666].

25 сентября 1923 г. Пленум ЦК РКП (б) принял специальное постановление по докладу Дзержинского, в котором отмечалось, что участие в «Рабочей группа» и «Рабочей правде» и оказание содействия им являются несовместимыми с пребыванием в партии[1667].

Осенью 1923 г., воспользовавшись экономическими трудностями и болезнью В. И. Ленина, троцкисты развязали новую дискуссию в партии. Дзержинский особенно остро реагировал на действия троцкистов. Он обратил внимание коммунистов на важность борьбы с ними, раскрыл политический вред оппозиции, отметив в одной из своих записок, что в борьбе против троцкистов на карту поставлена судьба большевистской партии и государства. «За партию, — писал он, — дело немалое. Вопрос идет, быть ли нашей большевистской ленинской партии коммунизма или нет. Вопрос идет, быть ли Советскому Союзу Республик или нет»[1668].

В начале октября 1923 г. в ЦК РКП(б) поступило письмо Л.Д. Троцкого и «заявление 46-ти», подписанное троцкистами, децистами, остатками групп «левых коммунистов» и «рабочей оппозиции». Это была попытка троцкистов противопоставить рядовых коммунистов партийному аппарату, добиться свободы фракции и группировок внутри партии. Дзержинский возглавил избранную пленумом комиссию по выработке резолюции. Одна из правок проекта резолюции, внесенная Дзержинским, дает четкое представление о его предложениях, направленных на укрепление единства партии: «Пленумы ЦК и ЦКК с представителями 10-ти парторганизаций признают выступление Троцкого в переживаемый международной революцией и партией ответственнейший момент глубокой политической ошибкой в особенности потому, что нападение Троцкого, направленное на Политбюро, объективно приняло характер фракционного выступления, грозящего нанести удар единству партии и создающего кризис партии».

В проекте резолюции подчеркивалось, что «революционным долгом всех активных работников партии является обеспечить ЦК-ту в это трудное время полное доверие и непоколебимую поддержку»'[1669]. (Курсив Ф.Э. Дзержинского — Авт.). В выступлениях оппозиционеров противники большевиков за рубежом увидели симптом раскола партии. Ведущая газета американской буржуазии «Нью-Йорк таймс» писала 23 января 1924 г., что «в РКП (б) начался процесс распада, который приведет к окончательному крушению партии. Конец, возможно, является вопросом нескольких месяцев». Имея в виду эти выступления буржуазной и белоэмигрантской прессы, Дзержинский отмечал: «Когда наши враги замечают те или другие внутренние трения или разногласия, они это стараются раздуть и сделать из этого колоссальнейшую основу для раскола. Если вы будете читать и следить за заграничной прессой, за газетами наших врагов, вы увидите, как они ловят всякие слухи, всякие сплетни и разукрашивают их и говорят о том, что партии приходит конец…»[1670].

19 ноября 1923 г. Дзержинский вернулся делу Г.И. Мясникова. В письме в ЦК РКП (б) на имя В.М. Молотова он отметил: «Считаю пребывание Мясникова на свободе сугубо опасным. Во-первых, для всех это непонятно и является доводом, что ЦК боится его или чувствует свою неправоту в отношении «Раб. группы», ибо Мясников абсолютно не изменил своих взглядов и этого не скрывает.

Затем Мясников, вернувшись сюда и не находя того, за чем сюда приехал (переговоров и договоров с ЦК) — теряет всякую почву и, будучи психически неуравновешенным, может выкинуть непоправимые вещи, о чем говорил в свое время Рязанов.

Поэтому я думаю, что Мясников должен быть арестован. О дальнейшем необходимо решить после его ареста. Думаю, что надо будет его выслать так, чтобы трудно было ему бежать»[1671].

Через три дня опросом членов Политбюро ЦК РКП (б) предложение Дзержинского о немедленном аресте Г.И. Мясникова было утверждено[1672].

Следует иметь в виду, что чекисты принимали активное участие в партийных дискуссиях. Их партийные организации были достаточно большими, поэтому мнение коммунистов-чекистов было важно для ЦК и губкомов РКП (б). Например, в Москве в конце 1923 г. в центральном аппарате и губотделе ОГПУ насчитывалось 1500 коммунистов. Во время дискуссии большинство чекистов отстаивало линию ЦК. Такая позиция объяснялась подбором состава коммунистов в ГПУ и той атмосферой непримиримости, которая сложилась в партии и всячески насаждалась и поддерживалась сверху усилиями руководства. Люди, которые думали иначе или сомневались в политике партии, вызвали особое беспокойство у Дзержинского, который рекомендовал всем руководителям прежде всего «обратить внимание] на партийных] середняков»[1673].

Председатель ВЧК-ОГПУ, начальники управлений, отделов и служб следили за положением дел в партийных организациях. Например, он внимательно анализировал соотношение сил в аппарате ОГПУ в дискуссии 1923–1924 гг. Из его личных подсчетов видно, что из 551 членов РКП (б) линию ЦК поддерживало 367 человек, 40 — были против, 129 проявляли колебания, мнения других не было известно[1674]. И Дзержинский принял меры, чтобы ослабить силы оппозиции. В конце декабря 1923 г. общее партийное собрание центрального аппарата ОГПУ фактически единодушно одобрило линию ЦК РКП (б) и постановило: «Партстроительство должно вестись в соответствии с резолюцией ЦК, которая намечает действительный путь для сплочения партии»[1675].

19-20 декабря 1923 г. в клубе ОГПУ состоялось общее собрание коммунистов ОГПУ, Московского губотдела ОГПУ, особого отдела МВО и типографии № 29. На собрании был представлен весь «цвет» троцкистской оппозиции, возглавляемой Е.А. Преображенским. Оппозиционеры явно рассчитывали на то, что им удастся привлечь на свою сторону чекистские ячейки.

Обстоятельства сложились так, что Дзержинский не смог 19 декабря присутствовать на дискуссии. В это день коммунисты заслушали доклад члена Коллегии ОГПУ М.А. Трилиссера, отстаивавшего линию ЦК, и содоклад Преображенского, который обещал улучшить экономическое и политическое положение в стране, поднять жизненный уровень населения, обеспечить развитие внутрипартийной и рабочей демократии.

Дзержинский появился на собрании 20 декабря. Чекист Ю.В. Садовский вспоминал: «В конце речи Дзержинский сказал, что раньше он ценил и уважал Преображенского. Кто-то из зала прервал его репликой: «А теперь?» — «Теперь… — Дзержинский смерил побледневшего Преображенского, — теперь…я его ненавижу. Он враг партии. Он наш враг, он мой враг» и закончил речь словами: «Противникам линии Центрального Комитета нашей партии не место в ОГПУ. Уходите!»[1676].

Собрание осудило «фракционность и группировки внутри РКП(б), а также попытки создавать таковые, считая, так как они подрывают «столь необходимое единство партии и внесут разложение в ее ряды»[1677]. Политическую линию ЦК поддержали местные партийные чекистские организации Омска, Петрограда, Курска, Ростова-на Дону, Новониколаевска и других городов. Но острая идейная борьба с троцкистской оппозицией не утихала вплоть до января 1924 г. Дзержинский неоднократно выступал на собраниях партячеек Московской организации РКП(б) и районных партконференциях. Он боялся раскола партии, который мог привести к отстранению от власти большевиков: «Дело немалое. Вопрос идет, быть ли нашей большевистской ленинской партии коммунизма или нет. Вопрос идет, быть ли Советскому Союзу республик или нет.

Демократия. — Твердая рука.

Что такое партия — это аппарат рабочего класса.

Положение республики — ножницы.

Роль партии в деле руководства] государственными] и хозяйственными] органами»[1678].

Председатель ОГПУ внимательно следил за реакцией за рубежом. 24 декабря 1923 г. просил В.Л. Герсона представить ему сводки о слухах в связи с дискуссией»[1679], и отдал распоряжение: «Прошу завести сводку об использовании дискуссии нашей белогвардейской русской прессой и буржуазной заграницей». Начальник ИНО ОГПУ М.А. Трилиссер через два дня информировал Ф.Э. Дзержинского, И.В. Сталина, Г.В.Чичерина, В.Р. Менжинского о том, что в Берлине усиленно распространяются слухи о близком падении советской власти, и германские правительственные органы уже принимают меры по охране и передаче «законной власти» имущества посольства, разрабатывают планы аресте сотрудников советских учреждений. В информации подчеркивалось, что «слухи эти характерные в связи с повышенным интересом иностранцев к развивающейся у нас партдискуссии».

После ликвидации оппозиционных «Рабочей партии» и «Рабочей группы» все политические дела внутрипартийной оппозиции стали рассматриваться специально созданной Политбюро ЦК партии комиссией по политическим делам.

Внутрипартийная борьба привела к выходу из партии тысяч коммунистов, что было характерным и для последующих лет: в 1924 г. оставили ряды правящей партии 7 501, в 1925 г. — 12 094, в 1926 г. — 21 045 ее членов. Но это не беспокоило руководство компартии, оно считало, что, очищаясь от оппозиционеров, партия укрепляет себя.

ХIV конференция РКП (б) приняла «Тезисы о задачах Коминтерна и РКП(б) в связи с расширенным пленумом ИККИ», в подготовку которой немалый вклад внес Дзержинский. Она подвергла критике взгляды троцкистов и других оппозиционеров. Члены Политбюро Г.Е. Зиновьев и Л.Б. Каменев голосовали за решение конференции, но начали сколачивать свою группировку в Ленинграде и Москве. Зиновьев пытался превратить ленинградскую организацию в опорную базу борьбы против ЦК партии.

Правящая партия была вынуждена принять меры для отпора раскольникам. Тогда оппозиционеры решили дать бой партии по всем коренным теоретическим вопросам экономической политики Центрального Комитета и внутрипартийной жизни на XIV съезде ВКП (б).

Трибуна XIV съезда партии (18–31 декабря 1925 г.) стала ареной борьбы против «новой оппозиции». Взгляды и оппозиции были осуждены в выступлениях А. А. Андреева, К. Е. Ворошилова, Ф. Э. Дзержинского, А. А. Жданова, М. И. Калинина, С. М. Кирова, Г. К. Орджоникидзе, И. В. Сталина, М. Э. Рудзутака и других. Е. Ярославский в своих воспоминаниях писал: «Он [Дзержинский — Авт.] был одним из тех, кто наиболее резко боролся против оппозиции. Он назвал выступление оппозиции на съезде не иначе, «как измену интересам партии»[1680].

Во время работы съезда 28 декабря 1925 г. был созван Пленум ЦК для обсуждения вопроса о «новой оппозиции». В его работе активное участие принял Ф.Э. Дзержинский. На Пленуме лидеры «новой оппозиции» Г.Е. Зиновьев и Л.Б. Каменев выступили с предложением опубликовать их речи, произнесенные на XIV съезде ВКП (б). Дзержинский решительно выступил против этого предложения. Он заявил, что идеологически ошибочные и политически вредные речи оппозиционеров, прозвучавшие с трибуны съезда, не только нельзя издавать, но и решением съезда необходимо наложить запрет на все выступления представителей «новой оппозиции» перед коммунистами Ленинградской партийной организации, поскольку их фракционная работа все еще продолжается.

Разоблачая попытки Зиновьева дезавуировать решение съезда об оппозиции, Дзержинский отмечал: «Никакая партийная демократия не может быть направлена…против решений партийного съезда… Партийный устав и наша партийная демократия зиждется только исключительна на единстве партии… мы должны сохранить во что бы то ни стало единства нашей партии»[1681].

На Пленуме ЦК ВКП (б) 1 января 1926 г. Дзержинский резко выступил против произвольного толкования оппозицией внутрипартийной демократии, против нарушений зиновьевцами партийной дисциплины и Устава партии. «Есть определенная линия, — говорил он, — ты должен выполнять эту линию. Ты можешь иметь свое мнение, но только в границах определенной линии, которая дана. В этом заключается наше большевистское единство. И только при таком единстве мы до сих пор побеждали, и только и таком единстве мы будем побеждать…»[1682].

11 февраля 1926 г. ХХIII Чрезвычайная партийная конференция ВКП(б) Ленинграда отстранила зиновьевское руководств и избрало новый губком во главе с С.М. Кировым. На конференции с докладом о хозяйственном строительства СССР выступил Дзержинский. «Разрешение стоящих перед нами задач, — говорил он в заключительном слове, — требует величайших усилий. Этого мы сможем достигнуть лишь при стальном единстве. Поэтому мы должны вбить осиновый кол в попытки разбить стальное ленинское единство»[1683].

На Апрельском (1926 г.) пленуме ЦК, обсуждавшем вопрос о хозяйственном положении в стране и хозяйственном строительстве, Л.Д.Троцкий. Л.Б. Каменев и Г.Е.Зиновьев выдвинули идею о «сверхиндустриализации» за счет безудержного выкачивания денежных средств из деревни, ограбление крестьян. О том, к каким пагубным для советского государства последствиям могло привести принятие этого предложения, в своей речи сказал Дзержинский: «В тех речах, с которыми здесь вступали Каменев и Троцкий, совершенно ясно и определенно нащупывалась почва для создания новой платформы, которая приближалась бы к замене не так давно выдвинутого лозунга «лицом к деревне» лозунгом «кулаком к деревне»[1684]. Он дал политическую оценку точки зрения оппозиции, заявив, что «этот совершенно ошибочный политический уклон может быть и для нашей промышленности, и для советской власти убийственным»[1685].

Потерпев поражение на апрельском пленуме ЦК, лидеры «новой оппозиции» летом 1926 г. вступила в блок с троцкистами и остатками других оппозиционных групп. Они проводили конспиративные совещания, подпольные собрания и начали создавать нелегальную организации для борьбы внутри партии. Отмечая вред, наносимый партийному единству и советской власти действиями оппозиционеров, Дзержинский 11 июля 1926 г. в одной из записок на имя И.В. Сталина подчеркивал, что партийную дискуссию по-прежнему всячески пытаются использовать наши враги и в частности белополяки, Пилсудский «рассчитывает на наше партийное разложение…»[1686].

На Июльском (1926 г.) Объединенном пленуме ЦК и ЦКК Дзержинский вновь выступил с обличительной речью против троцкистско-зиновьевского блока. Он обвинил их в применении методов демагогии и политиканства. Разоблачая политический вред оппозиции, Дзержинский отметил, что вся ее аргументация основана «не на фактических данных, а на желании во что бы то ни стало помешать той творческой работе, которую Политбюро и пленум ведут»[1687].

20 июля 1926 г. в 12 часов дня, за три часа до кончины он произнес страстную речь, бичуя оппозицию. Это было последнее его выступление. Оно прозвучало призывом к сплоченности коммунистов.