4

Ан нет, не получается: не даёт покоя прошлое. И толчком стала недавняя встреча с Кирой, кого не видел уже лет десять — с тех пор, как окончил институт и расстался с Марьяной (Марой), что случилось вскоре после той злополучной поездки с Кирой в Молдавию; а до этого расстался и с Кирой — после ещё более злополучной тройственной встречи, которую, сдуру, сам устроил: ничего умнее придумать не мог!

Представляете? Признался Марьяне, что обманул её: что ездил на юг вовсе не с группой студентов, а только с одной студенткой. И, чтобы до конца быть честным, сказал я ей тогда, предлагаю теперь встретиться втроём — ты, Кира и я — и решить, как всем нам быть дальше: мы же умные, интеллигентные люди — неужели не сможем спокойно обсудить проблему и найти правильное решение?.. Ну, не кретин? Не зашёл у меня умишко за разум? Такое ведь ни в одной книжке не прочтёшь!..

Решения мы, конечно, не нашли, спокойного обсуждения не получилось. За окном разбушевалась августовская гроза, бедная Марьяна кинула в меня чайник, а потом пыталась отравиться (или инсценировала отравление — я так и не знаю). Обо всём этом я тоже подробно писал в III части моего «сериала», а сейчас просто вспоминаются дела давно минувших дней.

Пять лет я прожил у Мары в её комнате в Южинском переулке, и это было, честно скажу, хорошее для меня время. А для неё, думаю, не очень. Она много работала — операционной сестрой в онкологической больнице, после работы зачастую подрабатывала — ездила делать уколы, но больше сил и нервов отнимало ежедневное стояние в очередях, без которых ничего купить, кроме, пожалуй, спичек, было невозможно. И, тем не менее, всегда была доброжелательной, энергичной, щедрой, готовой помочь близким и дальним. У неё был живой ум, она быстро сходилась с незнакомыми людьми, вызывала симпатию. Уж если моя мама, человек по природе весьма застенчивый и неконтактный, сравнительно быстро освоилась с Марой — чего больше? Мне, повторюсь, было хорошо с ней, но вот ей со мною — вряд ли. Я в ту пору много пил — не так много, как часто; пропадал у старых и новых друзей, куда, по большей части, ходил без неё — потому, главным образом, что она приходила домой поздно, усталая. Однако никаких претензий, никакого недовольства не было. Во всяком случае, она их не проявляла: понимала, умница, что я, вольно или невольно, навёрстываю упущенное за годы пребывания на военной службе — в академии, на войне.

Мои гулянки вскоре окончились: я пошёл учиться в педагогический институт, на вечернее отделение, днём — работал там же, лаборантом на военной кафедре. Со второго курса к этому прибавились частные уроки по английскому; к своим ученикам я мотался по всей Москве, даже за город. Тем не менее, мы с Марой, всё же, ходили в гости и к её родным, и к нам приходили гости. Она любила принимать их, была превосходной хозяйкой…

Ну, так что же? — можно спросить у меня после этого вполне искреннего панегирика. — Что же тебе было надобно, Юрочка? Какого рожна ты затеял все эти любовные игры, которые не только не пожелал скрывать, но даже довёл до трёхсторонней «разборки», по-современному выражаясь, каковую тоже сам придумал и организовал? Крыша, что ли, поехала? — хочется спросить у себя в том же стиле. И добавить: ну, ладно, ну, захотелось чего-то новенького, ну, может, ты вообще из этих… как их… из «вагинострадальцев» (это мой собственный эвфемизм, взамен весьма нецензурного словца)… Но зачем же, как говаривал классик, мебель, то есть судьбу, ломать? Свою и чужую?

Всё покажется ещё более нелепым, когда отвечу, что страдальцем этим самым, если я и пребывал, то всего несколько дней, и что вовсе не собирался — да от меня никто и не требовал — начинать новую совместную жизнь.

Так что, да простит мне Кира, она, скорее всего, сыграла роль проявителя, как, возможно, выразился бы фотограф, или подсадной утки, как сказал бы охотник. Мною же, по всей вероятности, двигали те соображения, которые я пытался некоторое время назад представить вам и, как бы это выразиться, обосновать, что ли.

Скажете, эти жалкие объяснения говорят лишь о слабости и душевной распущенности — моей и моих «подзащитных»? Спорить не стану. Однако таких «слабаков» большинство, и не значит ли это, что их слабость — нечто запрограммированное чуть ли не на генетическом уровне? Оттуда… Сверху… И тогда какой с них (с нас) спрос?..

Впрочем, кроме спорной генетики, не следует забывать и о не менее спорном органе под названием «сердце», которому, как известно, тоже не прикажешь. И тому мириады примеров.

Хотите мириад первый? Пожалуйста.

Один из моих племянников был женат около десяти лет на весьма приятной, полной, энергичной женщине — из тех, за которыми, как за каменной стеной. Их ребёнку исполнилось восемь, племянник хорошо зарабатывал, они строили квартиру, должны были вот-вот переехать — в общем, жили спокойной, благополучной жизнью представителей так называемого среднего класса.

И что же? Племянник вдруг заявляет, что уходит из семьи. Не к ещё более обеспеченной, чем он, женщине — вдове-олигархине или крупной бизнес-леди, ничего подобного. Его избранница — жена военного не очень высокого ранга, у неё пятилетняя дочь.

К чему клоню? К тому, что никакой корысти у племянника не было. И, спрашивается, зачем ему вся эта катавасия? Жил, почти как у Спасителя за пазухой, и нА тебе — остался без квартиры, с чужим ребёнком, со своими алиментами… Почему не наступить на «горло» своим андрогенам и не оставить всё, как есть?.. Ответ один: с андрогенами ещё как-то повоюешь, с сердцем, видимо, сложнее… А уж если они заодно друг с другом, то дело, вообще, труба…

А теперь — о той самой встрече с Кирой после долгого перерыва. Давным-давно я сочинил об этом небольшой рассказец для собственного пользования, в котором хотел попробовать себя, так сказать, на ниве взрослой литературы. Читайте, и пускай вас не удивляет, что у главного персонажа нет имени — это, всё равно, я.