1

оржественную встречу на Белорусском вокзале возглавлял первый секретарь Союза писателей СССР Александр Фадеев, высокий сероглазый блондин с самоуверенными жестами и властными интонациями, который всё время как бы со стороны любовался собой. Перед ним вертелся пожилой неопрятный субъект — то, что осталось от весёлого и разбитного Васеньки Регинина, любителя петербургских ресторанов и красивых женщин.

   — Итак, Василий Александрович, — значительно говорил, слегка заикаясь, Фадеев своим высоким резким голосом, — как только выйдет из вагона Куприн, вы на правах старого приятеля первым представитесь ему и поздравите с возвращением на родину...

   — Конечно, конечно, Александр Александрович! — торопливо отвечал Регинин, радуясь чести общаться, шутка сказать, с самим Фадеевым.

Экспресс Париж — Москва уже подходил к перрону. Застрекотал киноаппарат, защёлкали фотокорреспонденты своими «фэдами», многочисленная журналистская рать ощетинилась перьями, дабы запечатлеть исторический миг — встречу с родиной замечательного писателя.

Из тамбура выглянула с испуганным лицом Елизавета Морицовна. Она не предполагала, что их приезд в красную Москву будет обставлен столь пышно. Куприн, в густо-дымчатых очках, переминался с ноги на ногу у неё за спиной и спрашивал:

   — Мы уже приехали к Унковскому? Но почему ехали так долго?..

С немалым трудом, под стрекот кинокамеры, Елизавета Морицовна помогла мужу сойти на перрон. К Куприну тотчас бросился Регинин:

   — Дорогой Александр Иванович! Как я рад, что вы вернулись домой!

Тот с каменным лицом выговорил:

   — А вы кто такой?

Фадеев отодвинул Регинина, как ненужную вещь, и обратился с приветствием:

   — Дорогой Александр Иванович! Поздравляю вас с возвращением на родину!

Куприн тем же безжизненным голосом спросил:

   — А вы кто такой?

Праздник был испорчен. Фадеев повернулся на каблуках и быстро вышел на привокзальную площадь, где его ожидал «ЗИС». Смолк стрёкот кинокамеры, фоторепортёры убрали «фэды», журналисты захлопнули блокноты. Направляемый женой, Куприн покорно заковылял к выходу. «Эмка» увезла их в гостиницу «Националь», где в роскошном люксе Куприна ожидали художник Билибин и писатель Анатолий Каменский[83], оба тоже возвращенцы.

Елизавета Морицовна поднесла мужу его лекарство — стакан красного вина, усадила в глубокое кресло, а сама принялась заваривать чай. Почти тотчас же в номер постучали. Каменский открыл дверь, и в полутёмном коридоре раздался бодрый голос бывшего эсера-боевика и купринского крестника Николая Никандрова[84]:

   — Неужели он здесь! Это просто невероятно! Я мечтаю его обнять!

Никандров не вошёл, а ворвался в номер, но затем растерянно обвёл глазами присутствующих: Билибин, Елизавета Морицовна. И какой-то немощный остроносый интеллигент в густодымчатых очках, которые совсем скрывали его глаза.

Он недоумённо произнёс:

   — Елизавета Морицовна, а где же Александр Иванович?

   — Вот он сидит. — Она грустно указала на этого интеллигента и, наклонившись, закричала ему в ухо: — Саша! Саша! К тебе Никандров пришёл!

   — Дорогой! — воскликнул Никандров и потянулся, чтобы обнять Куприна.

Тот не шевельнулся. Казалось, он был глух и нем. Никандров в изумлении посмотрел на его посетителей, как бы прося помощи.

   — Он никого не узнает, кроме жены! — громко сказал Каменский.

   — Это после второго удара в Париже, — так же громко добавил Билибин и, не стесняясь присутствия Куприна, начал подробно рассказывать о его болезни и двух апоплексиях.

Никандров был ошеломлён.

   — Присаживайтесь к столу, — пригласила Елизавета Морицовна.

На столе было красное вино и черешня. Никандров выпил бокал, съел несколько черешен и не переставал чувствовать, как всё в нём мучительно дрожит.

Немного освоившись, он начал громко напоминать Куприну о его любимцах — трёх русских силачах:

   — Александр Иванович! Как вы любили трёх Иванов! Ивана Поддубного, Ивана Заикина и третьего — забыл его фамилию... Это был замоскворецкий купец, который стал известным борцом-циркачом...

Куприн никак не реагировал на эти воспоминания. И вдруг жалобно-жалобно произнёс, как бы силясь что-то понять:

   — Ваня Заикин... Ваня Заикин...

И снова замолк.

Тогда Никандров заговорил о знакомых им обоим рыбаках — атаманах баркасов, известных на всём побережье Чёрного моря — Юре Паратино, Фёдоре из Олеиза, Христо Амбразаки, Ване Андруцаки, Коле Костанди, Сашке Аргириди, Капитанаки, героях повести «Листригоны».

И чисто механически Куприн повторил за Никандровым последнюю фамилию:

   — Капитанаки...

После Никандрова Куприна навестили поэт Скиталец, создатель знаменитых «Сред» Телешов[85] и, конечно, первая жена Мария Карловна.

Время всё лечит. Две жены Куприна расцеловались. После их встречи в Выборге протекло семнадцать лет.

   — А где Александр Иванович? — спросила Мария Карловна.

   — Он отдыхает в другой комнате, — отвечала Елизавета Морицовна. — Когда увидишь его, не удивляйся, Муся, он очень болен...

Мария Карловна увидела на диване полное Собрание сочинений Куприна, вышедшее приложением к журналу «Нива» в 1912—1915 годах.

   — Это принёс Вася Регинин, — объяснила Елизавета Морицовна, — Он сейчас трудится над интервью с Сашей...

Вошёл Куприн. Мария Карловна увидела маленького, худенького старичка в очках. Первые минуты её сознание не мирилось с этим, настолько он был не похож на себя.

   — Муся, он почти ничего не видит, — предупредила Елизавета Морицовна.

   — Кто это, Лиза? — с беспокойством спросил Куприн.

Голос его был хриплый, негромкий и без всяких интонаций.

   — Муся пришла.

   — Сашенька, это я, Маша.

   — Маша? — Куприн узнал её по голосу, — Подойди ближе. Ты где-то далеко, я тебя не вижу...

Мария Карловна подошла к Куприну. Различать собеседника он мог только под определённым углом.

   — Как поживает дядя Кока? — спросил Куприн о брате Марии Карловны, с которым раньше был очень дружен.

   — Николай Карлович умер в пятнадцатом году, Саша, — ответила та.

   — Лида тоже умерла, — сказал Куприн об их общей дочери и замолчал.

От прежней жизни в его памяти удержались только три имени: дядя Кока, Маша и Лида.

Уходила Мария Карловна от Куприных с тяжёлым чувством. Елизавета Морицовна просила чаще бывать у них, а Куприн, прощаясь, сказал:

   — Передай от меня поклон дяде Коке...