2

Руднев не тяготился жизнью в глухой деревушке. Он был тесно связан с жизнью через газеты, журналы, переписку, через общение с народом. Горячая любовь ко всему родному помогала ему и здесь находить душевное удовлетворение, и порою трудно сказать, чему он больше радовался: воспоминаниям о столичных проспектах или первым цветам на посаженных им яблонях!

Однажды гурьба босоногих ребятишек увидела тарантас, в котором сидел какой-то человек с блестящими пуговицами на плаще. Лошадь свернула с главной улицы к усадьбе Рудневых.

Через несколько минут Рудневы с радостью встречали неразлучного школьного друга Всеволода Федоровича — контр-адмирала Абрамова.

— Вот приехал вас проведать без предупреждения, — весело говорил он, — а то когда пообещаешь, всегда явится какая-нибудь помеха.

Началась нескладная, торопливая беседа, как это всегда бывает после долгой разлуки. Абрамов спрашивал друга, кто из бывших товарищей ему пишет, кто навещает.

— Друзья? — горько улыбнулся Руднев. — Друзья-то, брат, до черного дня. Вот только ты, Абраша, не изменил…

Гость переменил тему разговора. Он сообщил о столичных новостях, о переменах на флоте после революционных волнений, но как ни старался Руднев выяснить, каковы настроения матросов и той части офицеров, которая интересовалась политическими событиями, ничего узнать не удалось.

Несмотря на свои пятьдесят лет, Абрамов сохранил многие черты беззаботного, легкомысленного мичмана. К матросам он относился снисходительно, даже с известным уважением, что, собственно, и сближало с ним Руднева, но жизни матросов не знал, да и не интересовался ею, считая, что это — обязанность старшего офицера корабля.

Здесь, в деревне, Руднев не стеснялся друга и завязывал с ним длинные беседы. Он увлекался, начинал объяснять, как сам понимает происшедшие события, но Абрамов лишь недоуменно пожимал плечами.

Настал день отъезда. Тяжело было расставаться старым товарищам.

Раза два еще побывал Абрамов в Мышенках и каждый раз находил резкую перемену в здоровье друга.

Наступила весна 1913 года, первая весна, когда Руднев, несмотря на теплую погоду, не появился ни в саду, ни в поле. Выходя из рудневского дома, врач Шаровников все чаще хмурился, молча садился в пролетку и неопределенно махал рукой на вопрос провожавших: есть ли надежда на улучшение здоровья Руднева? Приезжали врачи из Тулы, из Москвы. Они констатировали сильнейшее нервное расстройство, на почве которого, по их мнению, развивалось белокровие. В те времена никаких средств борьбы с этой болезнью не имелось. Дни жизни Руднева были сочтены и он сам сознавал это. Исподволь, стараясь не расстраивать близких, он начал отдавать последние распоряжения. Особенно волновала его судьба детей.

Не меньше людей, казалось, понимала положение Руднева любимая его собака Моряк. Как только хозяин слег в постель, Моряк устроился у его постели на коврике и не сводил умных глаз с каждого, кто подходил к больному, как бы взывая о помощи. Ночью Моряка заставали стоящим на задних лапах и положившим голову на ноги хозяина.

У постели больного попеременно дежурили Мария Николаевна, сильно осунувшаяся и поседевшая за эту зиму, и старший сын.

Однажды вечером Рудневу стало легче, он оживленно заговорил с детьми. Послышался давно уже не раздававшийся смех. Все разошлись с надеждой на улучшение. У постели осталась жена, а Шаровников, на этот раз решивший тоже дежурить, ушел в соседнюю комнату на отдых.

На рассвете Руднев стал задыхаться. Вмешательство врача не помогло. Через несколько минут все было кончено.

7 июля 1913 года Всеволода Федоровича Руднева не стало…