ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ К ДЕСЯТИ

Я — инженер на сотне рублей,

И больше я не получу.

Мне двадцать пять, и я до сих пор

Не знаю, чего хочу.

И, мне кажется, нет никаких оснований

Гордиться своей судьбой,

Но, если б я мог выбирать себя,

Я снова бы стал собой.

Мне двадцать пять, и десять из них

Я пою, не зная, о чем.

И мне так сложно бояться той,

Что стоит за левым плечом.

И пускай мои слова неясны —

В этом мало моей вины.

А что до той, что стоит за плечом —

Перед нею мы все равны.

Может статься, что завтра стрелки часов

Начнут вращаться назад.

И тот, кого с плачем снимали с креста,

Окажется вновь распят.

И нежные губы станут опять

Искать своего Христа.

Но я пел, что пел. И хотя бы в том

Совесть моя чиста.

И я счастлив тем, как сложилось все,

Даже тем, что было не так,

Даже тем, что ветер в моей голове,

И в храме моем — бардак.

Я просто пытался растить свой сад

И не портить прекрасный вид,

И начальник заставы поймет меня,

И беспечный рыбак простит.

В 1980 году, когда «Аквариум» играл на рок-фестивале в Тбилиси, Миша выплясывал на сцене вместе с Борисом. Они взялись за руки и стали выделывать в общем-то безобидные «па», которые впоследствии «кое-где» были расценены как «скандальные» и «антисоветские»… Соответствующие письма были направлены в Ленинградский горком партии. В них членов группы называли «антисоветчиками», а Бориса, лидера, — «самым злостным из них». По возвращении в Ленинград Гребенщикова выгнали из комсомола, а на работе уволили с должности программиста. «Аквариуму» запретили выступать. Борис сказал: «Самое лучшее, что было со мной, это когда меня уволили с работы. Я стал свободен и отдавал музыке все свое время». Чтобы обойти закон и избежать обвинения в «паразитизме», музыканты группы нанялись разнорабочими на несколько часов в неделю. Борис стал ночным сторожем. Дюша, флейтист, продавал арбузы в ларьке. Сева, виолончелист, срезал сорняки на железнодорожных путях. Миша, с достаточным доходом, остался в геологическом институте…

«Виллидж войс», Нью-Йорк, 1989.