Вишенка без торта

Решив сделать перед днем рождения генеральную уборку, я первым делом разобрала ящики письменного стола. Обычно именно там образуется настоящая свалка из черновиков, старых блокнотов, смятых бумажек с обрывками стихотворных строк, записанных второпях и потом забытых. И вот я заметила высунувшийся из страниц потрепанной общей тетради уголок пожелтевшего конверта.

Это было письмо. С изумлением я смотрела на адрес. Настоящий привет из прошлого. Странно, что оно сохранилось, ведь в те времена — а мне было четырнадцать — я на пике эмоций вынесла на помойку все его письма из армии. Мало того, я выбросила и толстенную тетрадь со своими первыми стихами. Я смотрела на конверт, воспоминания нахлынули и принесли грусть. Это была моя первая любовь.

Но сначала я безумно влюбилась в героя фильма. В то лето я осталась в городе, категорически отказавшись ехать в деревню к бабушке. Мне было куда интереснее проводить время в компании подружек, валяться на городском пляже, гулять в парках, есть мороженое в кафешках. И вот как-то мы забрели в летний кинотеатр, решив посмотреть испанскую мелодраму. В главной роли снялся певец Рафаэль. Я сидела в темном зале, упиваясь эмоциями и заливаясь слезами, и вышла на улицу совсем другим человеком. Чувства жгли так, что дыхание перехватывало. Подружки смотрели на меня с недоумением и даже начали посмеиваться над моим неадекватным состоянием. Но я огрызнулась и бросилась в кассу кинотеатра. Купив билет на следующий сеанс и заново пересмотрев фильм, я получила «контрольный выстрел» в сердце.

Прошло около недели после того судьбоносного похода в кино. Я была полностью погружена в любовь, купила гибкие пластинки с песнями кумира, обошла все киоски «Союзпечати», но добыла журнал с его фотографией. Дома, аккуратно вырезав рекламный портрет Рафаэля, вставила в рамочку-сердечко. Фото красовалось на письменном столе, перед сном я целовала прекрасные глаза любимого и засыпала счастливой. Я даже начала учить испанский язык.

Мои родители работали на крупном машиностроительном заводе, при нем имелся Дворец культуры с отличной библиотекой. И как-то вечером я отправилась туда, чтобы взять книги об Испании. Мне хотелось как можно больше знать о той стране, где родился и жил «мой бог». Я быстро шла по коридору, боясь не успеть до закрытия библиотеки, и вдруг услышала доносящиеся из актового зала звуки музыки. Я остановилась и заглянула в приоткрытую дверь. И мир вновь перевернулся. На сцене репетировал какой-то самодеятельный ВИА. Солист как раз начал петь, пробуя микрофон. Это был парень лет семнадцати, кареглазый, темноволосый, с короткой стрижкой и обаятельной улыбкой. И он был нереально похож на моего кумира: тот же тип лица, цвет глаз, волос, манера и… он пел! Конечно, его голос не шел ни в какое сравнение с золотым голосом Рафаэля, но для меня в тот миг это уже не имело значения. Я вошла в полутемный зал. Ребята не обратили на меня никакого внимания. Я приблизилась к самой сцене и уселась в крайнее кресло первого ряда. Солист как раз что-то бурно начал обсуждать с музыкантами. Я вслушивалась, не сводя глаз с его худощавой спортивной фигуры. Они спорили о манере исполнения. Высокий полноватый парень, ребята называли его Пашок, определил ее «слащавой», что меня тут же возмутило. На мой взгляд, солист пел прекрасно и «как ангел».

— Наподдай жару, — советовал Пашок. — Больше мужественности, а то блеешь, как кастрированный козлик. Но яйца-то у тебя на месте!

Парни дружно расхохотались.

— Неправда! — не выдержала я и вскочила. — Как вам не стыдно!

Ребята замолчали и развернулись ко мне. Я приблизилась к сцене и смотрела снизу вверх на солиста. Вблизи он показался мне практически двойником Рафаэля, и я словно попала под гипноз.

— А ты в курсе о его яйцах? — насмешливо спросил Пашок и переглянулся с музыкантами. — А не слишком ли ты мала, девочка?

Стыд обжег меня, щеки начали пылать, слезы подступили, и я с трудом их сдержала.

— Ну прекрати, зачем девушку смущаешь? — вдруг вступился за меня гитарист. — А тебе что, понравилось, как он поет?

И он протянул мне руку. Я, окончательно сомлев от волнения, все же ухватилась за нее и забралась на сцену. И оказалась рядом с солистом. Он был чуть выше меня, я смотрела в его глаза и не могла оторваться.

— Вы поете прекрасно, — прошептала я.

— Андрон, — представился он и протянул руку.

Я еле слышно назвала свое имя и пожала кончики его пальцев.

— Но мы зовем его Рони, — сообщил Пашок. — Так более стильно. А это Славик, — добавил он и кивнул на гитариста.

— А я Петр, — баском представился клавишник.

— Очень приятно, — замирающим голоском ответила я и зачем-то присела в реверансе.

— Балерина! — заметил Славик и широко улыбнулся.

— Я занимаюсь в студии бальных танцев и еще в театральном кружке, — важно сообщила я.

— Забавная какая, — тихо проговорил Пашок. — И ты наша первая фанатка! Мы ведь только начинаем. Даже названия нет.

— Кстати, подкинь идею! — задорно предложил Рони и улыбнулся, глядя мне в глаза.

— Н-не знаю, — растерянно проговорила я и снова залилась краской.

— Вишенка, — вдруг сказал он. — Классное прозвище для такой девчушки, как ты!

— Почему? — прошептала я, тая от восторга, что он уделяет мне столько внимания. — Я, наверное, вся красная?

— У тебя глаза темные и блестящие, как спелые вишни, — ответил Рони.

Таких оригинальных сравнений я еще не удостаивалась, и это окончательно вскружило голову. Невыносимое ощущение жаркой нежности к этому парню залило огнем все мое существо, я едва держалась на ногах.

— Тата! — радостно вскрикнул он и, обойдя меня, шагнул к краю сцены. — Как ты долго!

С невесомых облаков я грохнулась на твердую землю и пришла в себя.

По проходу между креслами двигалась девушка. Сильно выбеленные волосы рассыпались по ее плечам, едва прикрытым узенькими лямочками молочно-белого топа. Она была без бюстгальтера, и тонкая шелковая ткань не оставляла сомнений в ее выдающихся «достоинствах». Немыслимо короткая джинсовая юбка походила на шорты, босоножки на высокой платформе делали ее стройные ноги еще длиннее. Лицо выглядело загорелым, но яркий макияж показался мне чрезмерным, девушка напоминала неумело раскрашенную куклу. Рони спрыгнул со сцены, обнял ее и поцеловал в губы. И я моментально возненавидела Тату.

— Хай, парни! — небрежно бросила она, когда оторвалась от Рони.

Они вразнобой поздоровались.

— Давайте уже репетировать, — сказал поскучневший Пашок. — А то в следующие выходные вечер в клубе, а мы не в зуб струной. Даже репертуара нормального нет, да и не сыграны мы!

Рони молча запрыгнул на сцену и подошел к микрофону. Тата села напротив в кресло первого ряда. Я, как парализованная, не могла двинуться с места.

— Эта малолетка ваша новая солистка? — ехидно уточнила Тата, окидывая мою худощавую и пока «бесполую» фигуру оценивающим взглядом. — Вы бы хоть наряд ей какой прикупили для выступлений. А то этот сарафанчик в цветочек в стиле «жду тебя у сеновала» полный отстой! Да еще и сандалии без каблука!

Рони повернулся ко мне и посмотрел удивленно.

— Вишенка, чего застыла? — тихо спросил он. — Нам репетировать нужно. Или хочешь попробовать? Ты же вроде в театральном? А там все с голосами.

— А давай! — встрял Славик.

Я, конечно, пела дома, когда оставалась одна. А последнее время постоянно исполняла песни Рафаэля, выученные при помощи пластинок. Но я точно знала, что вокальных данных у меня нет.

— Голос слабый, — ответила я, глядя отчего-то на ухмыляющуюся Тату.

В тот момент я будто разум потеряла, хотелось лишь одного: утереть ей нос любым способом. И я была готова даже петь, лишь бы она перестала так насмешливо улыбаться.

— Микрофон усилит, — сказал Пашок. — А вдруг ты скрытый талант? Новая поп-звезда?

Я посмотрела на ребят, они улыбались. Умом я понимала, что они просто прикалываются, но, что называется, «закусила удила» и подошла к микрофону. Рони глянул на меня изумленно, но место уступил. Он даже спрыгнул в зал и уселся рядом с Татой, обняв ее за плечи. Это еще больше меня разозлило, и я с деловым видом постучала пальцем по микрофону и тихо проговорила: «Раз, раз…» Тата засмеялась и перекинула ногу на ногу.

— Выступает Вишенка! — громко объявил Славик за моей спиной и провел медиатором по струнам.

Пашок прытко занял место за ударной установкой и выбил какую-то замысловатую дробь.

— Что будешь исполнять? — серьезно спросил Петр.

— «Tema de amor», — сообщила я.

— И чего это? — удивился он.

— «Тема любви», поет Рафаэль Санчес.

— Ни фига себе… короче, давай начинай, а мы подхватим! — сказал Славик. — Тональность знаешь?

— Нет! Я вообще петь не умею, — запоздало призналась я.

— Ребята, долго еще? — раздалось с первого ряда.

Я глянула на обнимающуюся парочку, откашлялась и запела:

— Dicen que somos dos locos de amor… Que vivimos de espaldas al mundo real… Pretendiendo lograr de la gente un favor… Que nos dejen querernos en paz[4]…

Славик лишь пару раз прошелся по струнам. Потом все стихло. Я только слышала, как мой голос, приобретая резкие высокие тона, невероятно схожие с визгом забиваемого поросенка, несется по залу. Даже моему невоспитанному в музыкальном смысле уху было ясно, что гармония в пении полностью отсутствует. И я замолчала. Пару секунд в зале стояла гробовая тишина, я даже слышала, как гулко бьется мое сердце. И вот взрыв хохота накрыл меня волной. Давно я не видела, чтобы люди так смеялись. Пашок даже упал со стула, уронив барабанные палочки. Я сквозь слезы смотрела на корчившегося от неудержимого хохота Рони, на ехидно улыбающуюся Тату. Потом не выдержала и убежала.

Дома проплакала весь вечер, закрывшись в своей комнате и не отвечая на вопросы родителей из-за двери. Поздно ночью нарисовала открытку, озаглавив ее «Тема любви». Изобразила, как могла, цветочки и сердечки и написала внутри перевод этой строфы из песни Рафаэля, которую пыталась сегодня исполнить: «Говорят, что мы — сумасшедшие от любви, что мы живем вне реальности, стремясь добиться от людей одного — чтобы они оставили нас в покое…»

Адресовав открытку «милому Рони», я немного успокоилась и легла спать.

Проснулась рано и в боевом настроении. Родители собирались на работу и очень удивились, что я уже на ногах. Мама осторожно спросила, отчего я так вчера расстроилась, я ответила, что поругалась с подружкой. Она снова предложила поехать к бабушке в деревню. И я снова категорически отказалась. Как только они ушли, я бросилась искать чистый конверт. Засунув в него самодельную открытку, заклеила и подписала: «Андрону от Вишенки». Позавтракав, тщательно изучила свой гардероб. Но ничего эффектного в нем не имелось. Платья, юбки, футболки были куплены или на рынке, или в универмаге, кое-что мама пошила сама. Недолго думая, я вынула синюю расклешенную юбку из плотного хлопка и отрезала подол сантиметров на двадцать. Подрубив край на швейной машинке, примерила. Юбка стала почти такой же короткой, как у Таты, и открывала мои худощавые стройные ноги. Нашлась и ажурная кофточка в обтяжку. Ее связала мама, а я потом неудачно постирала, и вещь уменьшилась размера на два. Но сейчас мне казалось, что именно так и должна выглядеть крутая девчонка, фанатка ВИА. Одно угнетало: у меня не было босоножек на высоких каблуках. И я вынула из шкафа мамины. Правда, она носила на размер меньше, чем я. Но разве такая мелочь могла остановить? Подумаешь, пальцы вылезают за край! Никто и не заметит, так я рассуждала. И после краткого раздумья наложила на ногти алый лак, хотя обычно пользовалась бесцветным. Нарядившись, я плойкой соорудила локоны, затем напудрила лицо, подвела глаза и накрасила губы яркой маминой помадой.

«Просто класс! — метались мысли, когда я изучала свое отражение в большом зеркале платяного шкафа. — Давно пора было собой заняться!»

Засунув конверт в сумочку, я отправилась во Дворец культуры, решив на месте выяснить расписание репетиций нового ансамбля. Но едва я дошла до конца нашего дома, как заметила Пашу. Он выскочил из крайнего подъезда и двинулся к мусорным бакам. Увидев, что на нем только шорты, а в руках помойное ведро, я решила подождать. Пашок опорожнил ведро, закурил и двинулся к подъезду. Я постаралась принять эффектную позу, выставила ногу, изогнув корпус и приподняв подбородок. Ветерок трепал мои локоны, поддувал под короткую юбочку, и мне казалось, что я будто картинка из заграничного журнала мод. Пашок глянул на меня равнодушно и прошел мимо.

— Привет! — крикнула я ему вслед.

Он обернулся.

— Не узнал? — довольно спросила я и сложила накрашенные губы бантиком.

— Вишенка? — явно удивился он. — Какого черта ты тут?

— Не думай, я никого не выслеживаю, — весело пояснила я и нервно рассмеялась. — Я живу в этом же доме, только в четвертом подъезде. Вышла, а тут ты!

— Тебя не узнать, — сказал он и поморщился.

Мне показалось, что на его лице мелькнула жалость.

— Слушай, а ты не передашь Рони… — тише сказала я и полезла в сумочку.

Вынув конверт, протянула Пашку.

— Признание в любви? — предположил он и взял конверт. — А ведь он с Татой! Уже полгода вместе. У тебя нет шансов! Но знаешь, для нас это даже полезно. Безумная фанатка влюблена в солиста! Хорошая реклама! Правда, ты совсем маленькая! Сколько тебе? Тринадцать?

— Четырнадцать! — гордо ответила я. — А тебе?

— Да уж двадцать, детонька! — усмехнулся он.

— Ничего себе, какой ты взрослый! А Рони?

— Пацан еще, ему семнадцать, — сказал Пашок. — Ты вот что, приходи на репетиции, если хочешь. Три раза в неделю в то же время мы в актовом зале. Только больше не пой! — добавил он и засмеялся.

— Сами же просили! — хмуро ответила я.

— И подружек приводи! — добавил Пашок. — Армия фанаток нам просто необходима. И вот что, сними ты все это… барахло и лицо вымой. Не идет тебе! От души говорю. И Рони это точно не понравится.

Я обиделась, но отчего-то поверила ему. И больше таких экспериментов со своим имиджем не проводила.

С тех пор я не пропускала ни одной репетиции. Рони поблагодарил меня за красивую открытку и тут же добавил, что любит другую. Но я уже ни на что не обращала внимания. Главное, я могла видеть своего любимого, общаться с ним. А когда я предложила название «Машинисты» для новоиспеченного коллектива и его после бурного обсуждения все-таки приняли, то моему восторгу не было предела. Присутствовала я и на первом выступлении на заводском вечере молодежи. Рони сильно волновался, я стояла за кулисами и подбадривала его. Он держал меня за руку и все отчего-то повторял и повторял слова песни, с которой начинался концерт. А я млела от счастья. Но тут появилась Тата и все испортила. Она бесцеремонно оттолкнула меня и начала целовать Рони. Хорошо, вмешался Пашок, отогнал ее от парня и посоветовал нам отправляться в зал и не мешать музыкантам настраиваться. Тата пожала плечами, ответила коротко, но грубо, однако в зал спустилась. И вот вечер начался. Она заняла место на танцполе, а я прислонилась к стене и не сводила глаз с любимого. Он пел прекрасно, с чувством, девушки визжали после каждого номера и пытались брать автограф. Ребята остались довольны успехом.

Поздно вечером они собрались отметить дебютное выступление. Я ждала любимого у служебного выхода, минут через тридцать ребята выкатились на улицу уже в сильном подпитии. Рони обнимал Тату, она возбужденно смеялась и предлагала всем завалиться к ней, потому что «предки укатили в Сочи и хата свободна». Ребята радостно согласились, на каждом висело по девчонке. Они остановили такси. Пока грузились, я робко приблизилась. Получилось так, что в машину сели Тата — она первой забралась на переднее сиденье, — Пашок и Славик, между ними втиснулись две девушки. Такси уехало. А из-за Петра выдвинулся пошатывающийся Рони и с пьяным изумлением уставился на меня.

— А где все? Вишенка, а ты тут чего? — широко улыбаясь, спросил он и икнул.

— Тебя жду, — чуть не плача, ответила я.

— Шла бы ты домой, — хмуро посоветовал Петр. — Родители заругают, время-то совсем не детское!

В этот момент к тротуару подрулил новенький синий «Москвич», стекло опустилось, выглянула девушка. Оказалось, что это Соня, подруга Петра.

— Чего стоим? — поинтересовалась она. — Загружайтесь. А девчонка с нами? — добавила она и вздернула брови. — Петя, вы с ума сошли?! Она же несовершеннолетняя!

Но я дослушивать не стала и юркнула на заднее сиденье. Рони с трудом забрался в салон и привалился ко мне. Петр пожал плечами и сел рядом с подругой. Машина тронулась с места, Рони дернулся и почти упал на меня. От него неприятно пахло алкоголем, но меня это не смутило. Я обняла его и прижала к себе. И как же я счастлива была в тот момент! Голова любимого покоилась у меня на груди, его руки безвольно лежали вдоль моих бедер, и я таяла от его близости и боялась дышать.

Когда мы прибыли на место, веселье уже было в разгаре. Я замерла на пороге гостиной от зрелища, показавшегося мне мерзким: на столе, раздевшись до трусиков, которые почти ничего не скрывали, танцевала Тата, извиваясь всем телом и выставляя большую грудь с торчащими крупными сосками. На полу возле стола сидел Славик, смотрел снизу на «стриптизершу», хлопал в ладоши и хрипло напевал одну из песен «Машинистов». На диване устроился Пашок в обнимку с двумя девушками. Он взасос целовал то одну, то другую.

— Офигела вконец?! — сказал Рони, глядя на полуголую подругу. — Прекрати немедленно!

— Отвали! Мне в кайф! — ответила Тата.

— Слезай… — и он добавил нецензурное слово.

— Кто я?! — взвилась Тата. — Да пошел ты! Я… я… приличная девушка, просто люблю веселиться. А вот ты! Притащил эту малолетку. Педофил хренов!

— Полегче, подруга, — встрял Петр, все еще стоящий в дверях. — Рони и сам пока несовершеннолетний.

Я смотрела на покрасневшего и начавшего трезветь любимого, на его товарищей, на пьяных девушек, и мне становилось все противнее. Воображение легко дорисовало дальнейшее развитие событий. Начало тошнить. И я вылетела из квартиры. На выходе из подъезда меня догнала Соня. Она смотрела немного виновато, но с едва скрываемой жалостью.

— Петя попросил отвезти тебя домой, — пояснила она, открывая дверцу машины. — И вообще, Вишенка, незачем тебе так рано лезть во взрослую жизнь, — добавила Соня.

Всю дорогу до моего дома мы молчали. Было о чем подумать.

Странно, но буквально через пару дней мерзкий осадок исчез, мое чувство будто обновилось и засияло другими красками. Я снова приходила на репетиции, не пропускала ни одного выступления «Машинистов», общалась с ребятами и Рони на одной волне, никак его не выделяя. Но, видимо, все было написано на моем лице. Иногда я ловила на себе сочувственные взгляды парней. Один Рони делал вид, что ничего не замечает. Правда, однажды, это было в конце августа, он не выдержал и решил серьезно со мной поговорить. Это было тяжело. Мне приходилось делать вид, что я все понимаю и принимаю, но неразделенная любовь выжигала изнутри. Пообещав ему, что я постараюсь выбросить «эту блажь» из головы, я убежала домой и полночи проплакала. Потом, уже по привычке, встала и «запечатала» свою боль в стихи.

Наступил сентябрь, и начались занятия в школе. Я отметила, как вытянулись парни-одноклассники за время каникул, но ни один из них не вызывал ни волнения, ни трепета, мое сердце было по-прежнему занято. Во вторую субботу месяца в школе организовали сбор металлолома. День выдался прекрасным: настоящее бабье лето, с золотым солнцем, заливающим улицы, с поблескивающими паутинками, плавающими в хрустальном воздухе, с янтарными пятнами начинающей желтеть листвы. С утра я, поддавшись очарованию мягкого осеннего дня, находилась в мечтательном настроении. А мечтала я только о Рони. Не видела его вот уже неделю, тосковала по его голосу, ярким глазам, обаятельной улыбке. Но нужно было собирать металлолом.

Мы начали рыскать по району в поисках, ведь соревновались между классами. Учитывался исключительно вес собранного материала. Нашей группе повезло, мы обнаружили старый, уже выселенный дом и вытащили из него две кровати с панцирными сетками и толстыми увесистыми спинками. Я отделила изголовье и поволокла в сторону школы, которая находилась через два квартала от этого дома.

И вот вижу, что из-за угла — а там находились художественные мастерские — выходит мужчина и медленно двигается впереди меня. Я моментально узнала художника Михаила Цветкова. А ведь в этом году меня назначили организатором «встреч с интересными людьми». И тут такой случай. Ценный металлолом бросить было невозможно, и я, собрав все силы, припустила за художником. Железные ножки стучали по неровностям асфальта, я пыхтела от напряжения, как паровоз. Цветков обернулся. Я подлетела, поставила изголовье кровати перед собой и в изнеможении оперлась на него, как на деревенский плетень.

— Здравствуйте, — сказала я, едва переведя дыхание.

— День добрый, — растерянно ответил он и сделал шаг назад.

— Вы ничего такого не подумайте, — торопливо начала я и вытерла пот со лба.

И изложила просьбу. Он слушал внимательно, потом явно расслабился и начал улыбаться. И согласился прийти на классный час в пятницу вечером и рассказать о своем творчестве. Я вздохнула с облегчением и попросила «на всякий случай» телефон. Он вынул из кармана пиджака блокнотик, ручку и начал писать.

И в этот миг у меня потемнело в глазах. По улице шел Рони. Он поравнялся с нами, изумленно посмотрел на Цветкова, но потом убыстрил шаг, даже не поздоровавшись со мной. Мне хотелось закричать ему вслед, но было неудобно перед художником, и невероятным усилием воли я сдержалась. Цветков дописал и протянул мне листочек. И в этот момент Рони подлетел к нам, глянул презрительно на опешившего художника и отчеканил:

— Дядя, а ты не слишком стар для такой девочки?!

— Это Цветков! Это художник! У него выставки… — растерянно бормотала я, сгорая от стыда.

— Ах, еще и мазила! С натуры хочешь? — окончательно разозлился Рони. — Вишенка! Не слушай ты его! Знаешь, уж лучше быть без торта и не есть что попало. Так, кажется, у кого-то из поэтов. Ты должна знать. Сама вон какие стихи пишешь!

— Уж лучше голодать, чем что попало есть; Быть лучше одному, чем с кем попало, — процитировал Цветков. — Это Омар Хайям.

— Вот! — чему-то обрадовался Рони. — Уж лучше одному… Короче, мы расстались, — тише добавил он. — Она оказалась полная дура! Меня же в армию забирают, уже на следующей неделе. Тата сказала, что ждать меня и не думала, два года слишком долго для нее, такой молодой и красивой.

И он вдруг бросился бегом от нас. Я смотрела вслед и глотала слезы. Новость ошеломила.

— Значит, ты — вишенка без торта, — заметил Цветков. — Меткое название! Вижу, тут целая драма. Извини, что оказался невольным свидетелем.

— Это вы извините, — тихо ответила я.

— Все пройдет, сама увидишь! — уверенно проговорил он. — А мне уже пора!

— Но вы не обманете? Придете на нашу встречу? — заволновалась я, глядя на него сквозь слезы.

— А как же! Обещал — значит, буду!

Цветков сделал пару шагов от меня, но потом остановился и повернулся.

— Слушай, а почему ты… ходишь со спинкой от старой кровати? — неожиданно спросил он.

Тут до меня дошла вся комичность ситуации, и я начала истерично смеяться. Он заулыбался, но ждал, пока мой нервный приступ пройдет. Отдышавшись, я рассказала о сборе металлолома. Цветков отчего-то поскучнел, словно ждал от такой неординарной девушки какой-нибудь интригующей истории. На этом мы и распрощались.

После ухода в армию моего любимого я терпела месяц. Но потом отправилась к Паше, взяла адрес воинской части и стала писать ежедневно. Я посылала свои стихи, рассказывала о школьных делах, о «Машинистах», предлагала совершать воображаемые прогулки по любимым местам нашего района, вклеивала фотографии предполагаемого маршрута. Рони ответил лишь через три месяца и первым делом пожелал мне забыть его раз и навсегда. Он писал о том, что даже не подозревал, какой я человек, что лишь по моим посланиям смог узнать всю глубину моей «прекрасной неземной души». Именно так он и выразился. И в конце добавил, что он самый обычный парень и меня недостоин. Но я упорствовала. И он начал отвечать. И вот когда ему осталось служить три месяца, пришло это самое письмо, которое я сейчас держала в руках. Помню тот шок, который я испытала, ведь это был лист тетрадки, на котором я увидела всего три слова: «Я люблю тебя», написанные крупно, неровно и поперек страницы.

Не могу понять, что тогда произошло со мной. Я смотрела и смотрела на это, такое долгожданное признание, а мое сердце словно покрывалось коркой льда. Всю ночь я пролежала без сна, а наутро точно знала, что не люблю Рони. Мое чувство куда-то улетучилось. Это было неприятно и уже не больно. И я не ответила на его послание. Приходили еще весточки от него, но я окончательно потеряла интерес ко всему, касающемуся этого парня. И как-то в порыве раздражения сгребла блокноты с черновиками, тетрадь с готовыми стихами, все его письма и фотографии в кучу и вынесла на помойку. Мы так и не увиделись после его демобилизации. Для меня этот парень будто бы никогда не существовал, а Рони, видимо, обидевшись на такое непонятное поведение, меня найти не пытался.

Встретились мы много лет спустя совершенно случайно. Я уже вышла замуж за лейтенанта, и он увез меня по месту службы в город Львов. Домой я приезжала ненадолго и обычно летом. И вот как-то шла по родному району и услышала откуда-то сбоку:

— Вишенка! Это ты?!

Давно меня так никто не называл. Я остановилась. Ко мне быстро шел из переулка парень. Я сразу его узнала, изменился он мало: все та же милая улыбка, мальчишеское обаяние и нереальное сходство с моим, по-прежнему любимым певцом Рафаэлем.

— Привет, Рони! — ответила я и пожала протянутую руку.

— Как живешь? — одновременно спросили мы и облегченно рассмеялись.

И начали наперебой рассказывать о событиях последних лет. Но когда выяснилось, что наши браки заключены не только в один и тот же год, но и в один день — 13 августа, что у нас родились дочки и тоже в один день — мало того, у них одинаковые имена, — то мы замолчали, судорожно сцепив руки и глядя в глаза друг другу. Рони побледнел, вдруг притянул меня к себе, крепко поцеловал в губы — это был наш первый и единственный поцелуй, — опустил голову и быстро ушел. Больше я его никогда не видела.

Что это было? Разве в реальной жизни возможны такие совпадения? Но у нас так случилось.

Неужели судьба дала нам понять, что мы были единственно возможными половинками, но упустили свой шанс? Ответа на этот вопрос у меня нет.