Россия. Есенин

Зимой 1921 года Дункан неожиданно для себя получает телеграмму от советского правительства: «…одно только русское правительство может вас понять. Приезжайте к нам; мы создадим вашу школу». Айседора, бросив все, собирается в дорогу. Это не гастроли, не временное турне, хотя все, если разобраться, на этой земле носит временный характер. Оформив бумаги в Лондоне, она оставляет свои дорогие платья и меха, прихватив с собой лишь скромные туники для выступлений и самую простую одежду, да взяв последнюю из оставшихся при ней воспитанниц – Ирму Дункан. Там, в далекой и прекрасной России, она заживет новой жизнью, полной света и гармонии. Ее будут называть «товарищ», и она обретет новых друзей, вместе с которыми будет строить светлое будущее. Нарком просвещения Луначарский обещал ей содействие и школу на тысячу мальчиков и девочек. У нее снова будут дети, она полюбит их и обретет счастье.

«Когда Дункан объявила о своем желании ехать в Россию, поднялся вопль недоумения и негодования, – пишет в своей статье “Наша гостья” А.В. Луначарский[263], – Сначала газеты отрицали этот слух, потом приписали его непростительному чудачеству Дункан, затем начали клеветать, стараясь доказать, что Дункан не нужна больше Европе и Америке, и что в Россию ее гонит растущее равнодушие к ней публики.

Айседора Дункан со своим мужем Сергеем Есениным в Штатах. 1922 г. Танцовщица погибла в Ницце, удушившись собственным шарфом, попавшим в ось колеса автомобиля, на котором она совершала прогулку. Перед этой трагической поездкой, словно предчувствуя роковой финал, она обронила:

«Прощайте, друзья! Я иду к любви».

(Айседора Дункан)

Это, однако, сущий вздор, и писавшие сами знали об этом. Как раз перед своим решением выехать в Россию Дункан получила чрезвычайно выгодное предложение в Америку и Голландию, от которого, однако, со свойственной ей прямотой сразу отказалась. Леонид Борисович Красин рассказывал мне, что Дункан несколько боялась своего прощального концерта в Лондоне. Газеты уже подняли враждебный шум по поводу ее большевизма. Между тем на прощальный концерт собралось видимо-невидимо народа. Дункан была устроена огромная овация, которая косвенно относилась к России и явилась шумным одобрением публикой ее мужественного жеста».

Кстати, о судьбе: но раз уж собираешься отправиться в место, которое вся Европа называет не иначе как «преисподняя», и воспоминания Кшесинской, которые мы многократно в этой книге цитировали, тому подтверждение, не худо бы узнать, «что день грядущий нам готовит?» И вот Айседора и Ирма идут к самой известной и дорогой лондонской гадалке, дабы та разложила карты, поворожила над свечой или прочитала свежие новости, начертанные при рождении ангелами на ладони.

– Вы отправляетесь в путешествие, – скрипит голос старой цыганки, дрожит пламя свечи, по стенам бессовестно бродят неизвестно чьи тени.

– Да. Отправлюсь, – кивает Айседора. – Начало ей нравится.

– Вас ждут странные переживания, неприятности. Вы выйдете замуж…

– Замуж?! – давясь смехом, Айседора покидает гадальный салон. Какой еще брак? Да она всю жизнь говорит, что если женщина, прочитав брачный контракт, все же выходит замуж, значит, так ей и надо.

– Увидите, – доносится до нее равнодушный голос. – Недолго ждать, скоро все сами и увидите.

Айседора и Ирма садятся на пароход и едут по Темзе из Лондона в Ревель, далее поездом до Москвы.

Прибыв в Москву в феврале 1921 года, Айседора устраивает свою первую пресс-конференцию, на которой заявляет: «Нас сильно пугали. В Париже ко мне пришли бывший русский посол Маклаков и Чайковский, однофамилец гениального русского композитора. Так вот, оба они, а этот Чайковский даже встал передо мной на колени, оба умоляли меня не ехать в Россию, так как я и Ирма на границе будем изнасилованы, а если нам и удастся доехать, то нам придется есть суп, в котором плавают отрубленные человеческие пальцы».

На следующий день по приезду со всем русским радушием Айседору и Ирму принимают у себя Луначарский и начальник Всеобуча Подвойский[264]. Радость от встречи есть, а денег на школу пока нет. Но Дункан не удивишь бедностью, видала она нищету, голодала, зато здесь ее любят и будут помогать, пусть чуть позже, но все же будут. «Я бежала из Европы от искусства, тесно связанного с коммерцией», – сообщает она своим новым «товарищам», после чего смело отправляется на поиск подходящего здания для школы.

Правда, на этот раз все гораздо сложнее: с точки зрения Европы, Советская Россия – ад; ад, в который легко попасть, да трудно выбраться, и если Дункан пожелает спуститься туда, вполне возможно, что после ни один импресарио не согласиться работать с ней. А если и найдется такой безумец, зрители откажутся посещать выступления красной Дункан. Эмигранты рассказывают в красках обо всех ужасах, через которые им довелось пройти. Но Айседору уже не остановить – революционная Россия представляется ей царством Будды и Христа – миром равенства, братства и любви.

На этот раз Россия встречает Айседору праздничной демонстрацией с красными знаменами, музыкой, криками «Ура». Не в ее честь, во славу революции. Но это и не важно: за то время, которое понадобилось для того, чтобы добраться от вокзала до гостиницы, машина, везущая Айседору и Ирму, несколько раз останавливалась, пропуская толпы поющих, радостно выкрикивающих что-то, даже пляшущих на улицах людей. Было такое ощущение, что теперь тут всегда будет слышно веселое пение, хмельное гуляние, невероятная, невозможная радость…

А потом встреча с Луначарским, его попытки обратиться к Айседоре «мисс Дункан», «мадмуазель»…

«Товарищ Дункан, – помогает она, смутившемуся ее реакцией Анатолию Васильевичу, – теперь только так».

Помещение для школы скоро находится – это дворец Балашова на Пречистенке. Золоченая мебель, оранжерея с пальмами. В спальне Айседоры широкая роскошная кровать под балдахином, напротив которой картина неизвестного художника – три ангела со скрипками. Один поразительно похож на Сергея Есенина. Но его Айседора пока еще не знает, а следовательно, не может обнаружить и сходства. Время от времени она кидает на картину печальные взгляды, ангел поразительно похож на ее погибшего сына Патрика.

Вокруг все очень красиво, роскошно, хотя Дункан мечтала, что ее школа будет оформлена в новом, революционном стиле. Но да дареному коню в зубы не смотрят, и кто его знает, как пойдут дела, может быть, советское правительство пожелает пригласить для работы Крэга, и тогда он, по старой дружбе, поможет Айседоре привести в порядок этот дворец из тысячи и одной ночи. А пока придется пожить в старомодной роскоши.

На первых порах советское правительство с горем пополам обеспечило учащихся одноразовым питанием (завтрак), на свои собственные средства Айседора организовала обеды, и тут же в Россию приехала ее подруга Мэри Дести[265], которая договаривается с правительством Америки о финансировании ужинов для маленьких танцовщиков.

Дворец почти не отапливался, репетировать в промозглом помещение – риск погубить себя и детей. Но большевикам проще приносить на Пречистенку ящики водки, нежели обеспечить школу дровами. «Айседора приехала в Россию без достаточно теплой одежды, – пишет в своей книги Мэри Дерси, – и когда начались жестокие морозы, нарком пригласил ее выбрать себе из многих тысяч меховых шуб, собранных у всех аристократов, несколько подходящих. Она выбрала очень простую беличью шубку, потому что не могла заставить себя дотронуться до прелестных соболей, горностаев и других ценных вещей, принадлежавших, возможно, царице или другим дворянам, многие из которых были когда-то ее друзьями. Да кроме того, она приехала в Россию не обогащаться, а отдавать». Сколько потеряла в России Кшесинская, другие известные балерины, вынужденные так же, как и она, покидать Родину. Быть может, среди щедро предложенных Дункан шуб висели и ее соболя? А ведь Матильда и Айседора сразу понравились друг другу. Не случись революции – могли бы стать подругами.

Дункан посещает театры, художественные выставки, чтения стихов современных революционных поэтов, пытаясь проникнуться новыми веяниями, прочувствовать сложившийся стиль, проникнуть в тайны футуризма, кубизма, имаженизма, динамизма, беспредметного экспрессионизма, супрематизма и других каких-то …измов, всех и не упомнишь.

Все это необходимо в ее работе. В планах создать танцы Красного знамени, гимн Третьего Интернационала, а также песни пионеров и комсомольцев. Поработав с учениками, Айседора мчится на очередную вечеринку к новым друзьям, туда, где угощают русской водкой и ведут долгие разговоры о революционном искусстве. Слушает стихи, не понимая ни одного слова, но четко улавливая ритм и настроение. Время от времени ее переводчик и друг Илья Ильич Шнейдер[266] склоняется к уху Айседоры, объясняя ей смысл стихотворения, чаще она молча отмахивается от его помощи, к чему? Если стихи не являются музыкой, для чего ей знать, о чем они?

В прежние приезды в царскую Россию Дункан и в голову не приходило учить русский, зачем? Станиславский, Павлова, Кшесинская, да и вообще все, с кем она встречалась, могли поддержать беседу как на английском, так и на французском или немецком. Теперь все изменилось, и она, дабы не остаться «без языка» вообще, вынуждена просить Илью перебраться в ее дворец, где переводчику предоставляется пара уютных комнат.

Однажды шел Илья Шнейдер по улице, из Художественного театра возвращался, где у него сколько лет уже отец, тоже Илья Ильич Шнейдер, костюмы исторические для артистов шил. Шел, шел, о чем-то своем думал, когда неожиданно дорогу ему заступил театральный художник Георгий Якулов, работающий в то время в московском Камерном театре.

«У меня в студии сегодня небольшой вечер, – сказал Якулов, – приезжайте обязательно. И, если возможно, привезите Дункан. Было бы любопытно ввести ее в круг московских художников и поэтов»[267].

Обычное, на первый взгляд, ничего не значащее приглашение, куда Шнейдера с Айседорой Дункан только не зазывали. Илья пообещал, Айседора согласилась, после спектакля они взяли извозчика и доехали до Большой Садовой, где у Якулова размещалась студия. И где, если верить Михаилу Булгакову, в скором времени обнаружится «нехорошая квартира», в которой Воланд будет встречаться с Маргаритой. Во всяком случае, в этом самом доме по Большой Садовой, 10 или Большая Садовая, 302-бис (это уж как кому больше нравится) в 1921–1924 годах проживал сам автор бессмертного романа «Мастер и Маргарита». А уж кто-кто, а он прекрасно разбирался в странных домах и роковых встречах.

«Появление Дункан вызвало мгновенную паузу, а потом – начался невообразимый шум. Явственно слышались только возгласы: “Дункан!”.

Якулов сиял. Он пригласил нас к столу, но Айседора ужинать не захотела, и мы проводили ее в соседнюю комнату, где она, сейчас же окруженная людьми, расположилась на кушетке.

Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он промчался, крича: «Где Дункан? Где Дункан?».

– Кто это? – спросил я Якулова.

– Есенин… – засмеялся он.

Я несколько раз видал Есенина, но тут я не сразу успел узнать его.

Немного позже мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосам, скандируя по-русски:

– За-ла-тая га-ла-ва…»[268].

Невозможно было поверить в то, что Есенин и Дункан только что познакомились, что это их первая встреча. Они вели себя так, словно знали друг друга всю жизнь. Понимая, что может ей понадобиться в любой момент, Шнейдер старается находиться на глазах Айседоры, но ей впервые не нужно было ничего переводить. Они с Есениным отлично понимали друг друга и, пожалуй, все уже решили меж собой.

Немного уставшая после работы в школе и вечернего спектакля, она выглядит королевой в шелковом алом хитоне с распущенными по плечам рыжими волосами. Сорок пять лет – невероятно знаменита, почитаема, востребована, желанна, умна, многие хотят с ней познакомиться, но в этот вечер все сломалось, все пошло кувырком, золотые кудри Сергея Есенина заплелись на нежном пальчике Айседоры обручальным кольцом, две дороги сделали резкий рывок друг к другу и на время слились в одну. В тот вечер Есенин никого не подпускал к Дункан, косясь на не знающего куда себя деть переводчика. Так они «говорили» весь вечер на разных языках, но, кажется, вполне понимая друг друга.

«– Он читал мне свои стихи, – говорила мне в тот вечер Айседора, – я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка, и что стихи эти писал genie (гений)!», – рассказывал в своей книге о Есенине Шнейдер.

Около четырех утра Айседора, Есенин и Шнейдер ушли вместе. Светало, они поймали пролетку, Дункан и Есенин сели рядышком, обнявшись. Шнейдер устроился на облучке за спиной извозчика. Вставало солнце, тихо стучали лошадиные копыта, Есенин держал Айседору за руку. Они проехали по Садовой, за Смоленским, но свернули не к Мертвому переулку, и не к Староконюшенному, а, передвигаясь точно во сне, вдруг очутились возле большой церкви, окончательно уснувший извозчик отпустил вожжи, и не подгоняемая никем лошадка все так же медленно объехала вокруг храма, точно вокруг аналоя, три раза. Обвенчал!

Совершив это странное таинство, извозчик проснулся и повез уже без всяких чудес по Чистому переулку на Пречистенку, ко дворцу товарища Дункан.

С этого момента Айседора и Сергей неразлучны. Есенин перебирается в особняк своей дамы, где по вечерам собираются гости – комиссары и имажинисты. Там танцует Дункан и читает свои стихи Сергей Есенин. Вина льются рекой, еды вдоволь. Ходят слухи, что Айседора получает все эти блага непосредственно из Кремля. Комиссары несут к ней дорогие духи и меха, стелют к ногам пушистые ковры, и у нее столько денег, что она может ими швыряться направо и налево, и они никогда не переведутся. Кремль слишком заинтересован в Дуньке с Пречистенки, так за глаза называют Айседору ее гости. Как они только ее ни обзывают! Какие частушки, пошлые анекдотики ни изобретают, а ведь жрут и пьют за ее счет! Особенно хорошо выходит хулить не понимающую его яда и оттого доверчиво улыбающуюся Дункан у лучшего друга Есенина Мариенгофа. Животики надорвешь. Не успела как-то Айседора вовремя покрасить волосы, и злобный Мариенгоф тотчас приметил, что не рыжие они у нее, а совершенно седые – старуха! Похоронил бы троих детей – по-другому запел. Но юмористу нет дела до чужого горя.

«Не судите слишком строго,

Наш Есенин не таков.

Айседур в Европе много —

Мало Айседураков».

Сергей Александрович обижен, но до поры морду приятелю не бьет, а пытается объяснить, доказать, что Айседора дорога ему – потому что он любит ее, потому что она редкое сокровище. Чудо подлинное! Он водит друзей на ее спектакли и аплодирует громче всех. Заставляет ее танцевать для приятелей импровизации. Кто еще так сможет – под любую музыку, в любое время?

Как-то раз привел Анатолия Мариенгофа в спальню Дункан, и пока тот ходил и рассматривал, трогал да щупал балдахин, картины, вазочки там всякие, шкатулки… сам как хозяин уселся на широкую постель с золотым покрывалом. Глядь-поглядь, а на столике у стены в красивой новой раме портрет Гордона Крэга. Что такое?!

Кто такой Крэг, Есенину известно. Айседора показывала ему Крэга, и Есенин уяснил, что это ее бывший муж и отец Дердре. Дунька рассказывала, будто бы он писатель и гений.

«И я гений!.. Есенин гений… Гений – я!.. – тычет Сергей Александрович пальцем себе в грудь. – Есенин – гений, а Крэг – дрянь!». В злобе он засовывает портрет под одеяло. «Есенин гений. Поняла, дура?!»

Потом, немного успокоившись, Сергей улыбается Мариенгофу и вдруг срывает с головы кепи и кидает его Айседоре. «Танцуй, Изадора. Для меня и для Тольки танцуй!» – и ставит на патефон первую попавшуюся пластинку.

«Дункан надевает есенинские кепи и пиджак. Музыка чувственная, незнакомая, беспокоящая… Страшный и прекрасный танец. Узкое и розовое тело шарфа извивается в ее руках. Она ломает ему хребет, судорожными пальцами сдавливает горло. Беспомощно и трагически свисает круглая шелковая голова ткани», – продолжает рассказ Мариенгоф.

И еще Есенин любит и ревнует Дункан, не подпуская к ней других мужчин, бледнеет, замечая у нее в альбоме фотографии бывших любовников и друзей-мужчин. «Есенин свои чувства к Айседоре выражал различно: то казался донельзя влюбленным, не оставляя ее ни на минуту при людях, то наедине он подчас обращался с ней тиранически грубо, вплоть до побоев и обзывания самыми площадными словами. В такие моменты Изадора бывала особенно терпелива и нежна с ним, стараясь всяческими способами его успокоить», – дополняет рассказ А. Раткевич.

Что же произошло со свободолюбивой, независимой Айседорой? Она любила Есенина по-настоящему, последней, отчаянной любовью. Понимая, что после Есенина может быть только смерть, она держится за него. «Я готова целовать следы твоих ног!!!», «Ты должен знать, что когда ты вернешься, ты можешь войти в этот дом так же уверенно, как входил вчера и войдешь сегодня», «Я тебя не забуду и буду ждать! А ты?», – эти записки, нацарапанные на выдранных из блокнота листках, до сих пор хранятся в московской школе танцев.

Окажись Сергей и Айседора на необитаемом острове, отрезанные от прочего мира, женское терпение и любовь помогли бы Есенину понять, что ему на самом деле нужно, и больше бы не реагировал на смешки и шепоток за спиной, но ситуация с каждым днем становилась все напряженнее.

На Пречистенке Есенин работает над монологом Хлопуши из поэмы «Пугачев» и заканчивает «Исповедь хулигана», эти произведения чаще всего можно было услышать здесь в его исполнении, так как он пробует их на зрителе, мечтая когда-нибудь издать «Пугачева» отдельной книжечкой. Мечта сбылась достаточно скоро, в том же 1921 году. Тогда он ворвался на Пречистенку с пачкой тоненьких брошюрок темно-кирпичного цвета, на которых прямыми толстыми буквами оттиснули: «Пугачев». Первая книжка была подарена, естественно, Айседоре. Пристроившись за ее большим красного дерева столом, Есенин вывел: «За все, за все, за все тебя благодарю я…» – видоизмененную фразу из стихотворения Лермонтова «Благодарность».

Два художника, два творца, самой судьбой изначально поставленные в неравное положение, делят стол, кров, супружеское ложе и при этом не могут нормально поговорить. Есенин не знал языков, кроме родного русского, Айседора не говорила по-русски, но для того, чтобы открыться перед любимым, показать ему себя настоящую, Дункан достаточно танцевать. А вот Есенину?.. Он часто и много читал для Айседоры, и она прекрасно воспринимала его актерское прочтение, высоко ценя музыку услышанного, хотя при этом она зачастую понятия не имела, о чем он хотел ей поведать. Есенин не мог открыться перед Дункан в той мере, в которой желал этого, отсюда муки творца и постоянные терзания: «За кого она меня держит?», «Что о нас думают другие?», «Не воспринимают ли его только как молодого любовника великой Айседоры Дункан?». Особенно остро он будет чувствовать это за границей, где Есенина еще почти никто не знает. Когда его, молодого и привлекательного, будут невольно сравнивать с идущей рядом с ним дамой. Айседора – не первой молодости, побитая жизнью, часто уставшая и вымотанная после выступлений. Какая первая мысль появляется при виде столь неравной пары: он нежный юноша, она – статная, рано состарившаяся гранд-дама? Правильно – продался.

Что делать? Отказаться от Айседоры – но он любит ее. Что такое Айседора для Есенина? – Это пропуск в Европу и Америку, билет в неизведанное, Вергилий, который проведет его тайными тропами через ад, а если повезет и через рай. У Есенина, на момент знакомства с Дункан нет ничего, кроме его необыкновенных стихов и славы отпетого хулигана, за спиной Айседоры – Америка и Франция, Греция, Германия, Бавария и Венгрия, она страдала, любила, теряла, но, несмотря ни на что, всегда высоко несла знамя своего искусства. Он не знает, как следует сидеть за столом, куда девать руки и ноги, в какой бокал следует налить шампанское, а какой использовать для вина, и что можно есть вилкой и ножом, а что ложкой. Она общалась с такими художниками, поэтами, актерами, которых окружающие могут воспринимать не иначе как иконы. Элеонора Дузе, много лет спорившая за титул лучшей актрисы мира с Сарой Бернар, а Айседора запросто жила у нее. Они гуляли, шутили, болтали о мужчинах… скульптор Роден – легенда наравне с Микеланджело, близкий друг Дункан, завсегдатай ее школы в Бельвю, Гордон Крэг, да о нем только и говорят все знакомые актеры, Айседора родила от него дочку. Она дружила с королями и принцами крови, общалась с философами и писателями, позировала невероятным художникам… она давно уже и сама сделалась легендой, а он… Наконец, она богата и весьма влиятельна, запросто общается с Луначарским, живет во дворце и в любой момент может сделать ручкой уже немного надоевшей ей России, и тогда лови ветер в поле.

Рядом с Айседорой он чувствует свою беспомощность и обделенность. А ведь с ней даже не поговоришь! Не пожалуешься на судьбу, не поплачешь. Только постель, только ее безумные неродные танцы, а он? А где он? Пропал? Потерялся? А был ли вообще поэт Сергей Есенин?

Был, есть, будет, но как доказать это ей и, главное, самому себе? И вот он срывает ботинки, бросает их в разные углы и пляшет, пляшет, пляшет, пока не падает, задыхаясь в поту и пьяных слезах, к ногам своей Айседоры, чтобы она снова и снова ласкала его, шепча непонятное, но нежное.