Часть 4. После Тебя, «Потом», или «Твое Эхо» (1996–2012)
В «Потом» часто возникают воспоминания о том, что было «Раньше». Как сказал Сергей Есенин: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи».
«Мы согласно парим над твоим прахом.
После первого недоверия мы берeмся за руки.
Рим, февраль 1996 (пер. М. Еремина)
За руки взялось много людей, знавших ИБ, а из незабывших его – можно составить город.
Ты воплощал все лики любви, ты был путаницей,
ты был генеральной репетицией, после которой жизнь взорвалась,
и каждый осколок обрел свое имя.
Рим, февраль 1996 (пер. О. Дозморова)
В прекрасном стихотворении «Кто входит в эту дверь», Четона, июль 1997 (перевод Л. Лосева) АА пишет о двери в другой мир, о котором писал еще Данте, и в которую теперь вошел ее любимый:
Кто входит в эту дверь,
отделен от земли,
как цветы в его руках.
Здесь покоится человек без земли.
Теперь я смотрю на тебя без ненависти, без страсти,
без страха, без надежды.
Вижу тебя, каким ты был, ничего не прикрывая.
Вижу тебя, каким тебя уже нет.
Вижу расколдованным взглядом…
АА в интервью ВП: «Разумеется, он не следовал в жизни тем правилам, о которых говорил. Тогда многие высказывания Иосифа осложняли мое понимание его. Сбивали меня с толку. Сегодня от всего этого со мной осталось редкостное богатство и сила. И тогда и сейчас самое интересное и важное для меня – это Иосиф-поэт, русский поэт, что он думал о жизни, о самых простых вещах, важен его опыт».
Как тут плакать о тебе,
если ты был облаком, паром?
Появлялся, исчезал,
делалось темнее, светлее,
занавешивал собой солнце.
АА в интервью ВП: «Ради этого я терпела все остальное. Гегель писал в «Эстетике», что каждому человеку следовало бы имитировать Христа, пережить все этапы его пути. Так вот, Бродский был моей Голгофой. Пушкин писал, что страдание – хорошая школа, а счастье – самый лучший университет. Так вот, Бродский был моей школой».
Но, выйдя из благородного возраста самотерзаний,
можно ли плакать об облаке?
Земля суха, как ресницы.
Ты был облаком, но дождь не шел.
Вот хоронят любовь. Из чего она сделана?
Из слов.
АА в интервью ВП: «Многие писали и пишут стихи о Бродском или посвящают ему стихи. Бродский превратился в клише в стихах его современников».
Последний парадокс книги «Наизусть» именно в отсутствии этого клише, в ее естественности, в том, что непонятно, «как сшиты» эти стихи, в их «несделанности».
Может быть, поэтому они и писались так долго, долгих 30 лет, пока все не отболело и «наконец все пошло на лад»:
Наконец все пошло на лад:
ты стал дорогой,
по которой ходят многие,
и я тоже. Стал колодцем,
где всякому хватит воды,
и я тоже свое опускаю ведро.
Кончилось проклятое время,
когда я хотела, чтобы ты был моим – и только,
и плакала, потому что
ты был для многих.
Теперь ты сам уже не ты,
а зеркало.
В стихах АА содержится то, чему учила Бродского Анна Ахматова, а в результате научила ее – прощению и смирению.
В статье «Плодотворное молчание», 2016 года, АА вспоминает: «Для меня Иосиф был быстрым выходом в другой мир, больший, чем мой».
«Иосиф, наоборот, любил во мне невинность, чистоту, молодость. Помню однажды, в Лондоне, он был смущен тем, что я ему рассказала, как покупала дешевые студенческие билеты на метро, хотя уже перестала быть студенткой. Он говорил, что это – ложь, и раз я способна на такую ложь, то могу изменить и своему мужу. Я старалась ему объяснить что нет, что эти поступки несравнимы, но эту дискуссию и его разочарование помню до сих пор. Иосиф искал невинность, потому что у него этого качества не хватало. Однажды, позже, он мне написал: «Если у меня есть основания думать, что я хороший, то это из-за Вас».
«Сейчас, много лет спустя, понимаю, что нежность Иосифа ко мне была совершенно настоящей и, временами, даже отчаянной».
«Он долго был моей Музой, хотя это может звучать как-то странно. Я не посвящала ему свои стихи, но он их вдохновил. Написала много стихов, где Иосиф был моим поэтическим «ты», хотя в жизни я с ним была на «Вы».
После его смерти в самом конце января 1996 года ее жизнь действительно взорвалась:
в феврале 1996-го она написала больше всего стихов о нем. АА собрала эти осколки и выложила из них мозаику под названием «Твое Эхо», где все отдается эхом его жизни:
и первое русское слово «автобус», и последнее «такое неуверенное прощание, словно бы навсегда»:
Ты ушел в самом конце января,
спустя семь лет с нашей последней встречи.
Не прощаясь, села на кольце на 60-й автобус,
достала билет. У дверей ты пристально посмотрел
на мои ноги в тeмных чулках. Предлагаю тебе
подняться, но ты мотаешь головой.
Потом делаешь шаг – первая ступенька, вторая,
затем всe-таки отступаешь, и мы продолжаем
смотреть друг на друга, каждый миг длится вечность.
Ты растворяешься в темноте,
прежде чем водитель заводит мотор.
Такое неуверенное прощание, словно бы навсегда.
Рим, февраль 1996 (пер. О. Дозморова)
Оказалось, что это и было прощанием навсегда, «нам не дано предугадать» не только «как слово наше отзовется», но и какое прощание будет последним. Хотя что значит последним? «Значит, нету разлук. Существует громадная встреча».