Часть 2. С Тобой, «Раньше» (1981–1989), или Парадоксы книги «Наизусть»
До встречи с Бродским АА стихов не писала. Он стал ее Музой и ее учителем.
Они познакомились в Риме на старинной вилле Mirafiori 10 апреля 1981 года, где ИБ читал предисловие к новому американскому двухтомнику стихотворений и поэм Марины Цветаевой, а АА тогда только что закончила перевод «Повести о Сонечке».
Она хотела спросить его о смысле одной цветаевской строки: «Ибо раз голос тебе, поэт, / Дан, остальное – взято», но постеснялась сделать это при полной аудитории.
После лекции АА вместе с другими слушателями подошла к ИБ за автографом, но он почему-то подписывал книги тем, кто стоял за ней, а ее жестом попросил подождать. Как говорила АА в своем интервью Валентине Полухиной (ВП) в Венеции в мае 2004: «Потом он дал мне автограф, добавив к нему номер своего телефона. У меня сразу уменьшился аппетит и ухудшился сон» («Иосиф Бродский глазами современников». Книга вторая, изд-во журнала «Звезда», 2006, с. 306).
ИБ улетел в Лондон, и АА понадобилось улучшить свой английский именно в Лондоне. ИБ улетел в конце лета в Америку, и АА летит туда же с тремя итальянскими друзями. Она пошла по его следам, к его корням, к его родителям: получила стипендию и полетела учиться в Ленинград.
В первом же своем стихе дочь врача сама себе поставила диагноз и предсказала развитие заболевания:
Мы отражаемся в зеркальных створках
полуоткрытого шкафа.
Длинная трещина пересекает потолок
Лондон, июнь 1981 (пер. М. Еремина)
Если говорить коротко, то книга стихов «Наизусть» – это и есть «зеркальные створки полуоткрытого шкафа», в которых поэтически отражаются на разных страницах Поэт и Муза и присутствуют «все лики любви». Стихотворение «Зеркало», написанное как диалог, кончается неизбежным подтверждением ее alter ego: «Я – твое зеркало».
Первый стих оказался по-японски коротко-философичным и по-чеховски пророческим: если в первом действии на стене висит ружье, то в последнем – оно обязательно выстрелит! Потолок обрушился почти через восемь лет, в конце января 1989 года.
В стихотворении «Зеркало» АА напишет:
«Зеркальце милое мое», a оно ей в ответ: «Я сдам тебе плохую карту».
Но до этого времени еще далеко, а пока стихи стали прилетать «ниоткуда, с любовью надцатого мартобря» (ИБ), и она их просто записывала в дневнике:
Эта тетрадь превращается мало-помалу
в палитру моих размышлений.
На каждой странице
я хочу написать о тебе, и не смею.
В любви или ревности
признаются только тому, кто ответит
взаимностью».
«Прошлое твоe воспламеняет моe будущее.
Рим, ноябрь 1983 (пер. М. Еремина).
ИБ написал три стихотворения, связанные с АА: «Ночь одержимая белизной…», «Элегия» и «Ария», но мы узнаем ее также в стихотворении «Надпись на книге», «Воспоминание», и АА присутствует в прозе поэта: в «Набережной неисцелимых» она – девушка с глазами «медово-горчичного цвета», в «Письме Горацию», в книге «Горе и разум», ИБ видит ее во сне.
АА написала целую книгу, более семидесяти стихов, связанных с ИБ, начиная с «Мы отражаемся в зеркальных створках…» и заканчивая «Юсуповским садом» (Санкт-Петербург, май 2012).
Уникальность книги «Наизусть» заключается в том, что в ней поменялись местами Поэт и Муза: Поэт ИБ стал Музой, а Муза АА превратилась в Поэта. Следить за этой уникальной, не кафкианской «Метаморфозой», растянувшейся на 30 лет, необычайно интересно. Тем более что автор книги выстроил все стихи по датам (месяц и год), указал точное место их написания, что сильно помогает читателю в понимании того, как происходило превращение Музы в Поэта, как все более глубоким и свободным становился стих, как менялись метафоры и другие тропы стихов во времени на протяжении 30 лет. Случай АА – уникален, и второго такого превращения Музы в Поэта я не знаю.
Многие современники посвятили Бродскому воспоминания, стихи, интервью, но никто, кроме АА, не посвятил ему целую книгу своих стихов. Еще и поэтому книга «Наизусть» – уникальное явление!
Первый парадокс книги состоит в том, что автор, с детства оберегающий свой внутренний мир, превративший его в тайну личного дневника, вдруг в стихах наотмашь раскрывает свое сердце – настежь и душу – нараспашку! Такой, не побоюсь сказать, цветаевской беззащитности и беспощадности, прежде всего к самому себе, а потом и к любимой Музе, я давно не встречал ни у кого. В одном из лучших своих стихотворений «Письмо в сонетной форме» АА пишет (Рим, декабрь 1985, пер. М. Амелина):
Как и все, кто рожден под Близнецами,
ты двуличен, и лжив, и нагл, и хваток.
Ты взломал замок обьятий, похитив
сердце, и оставил открытым
настежь. Теперь есть два сердца
у тебя. Да что там два? Их сотня.
Ты не любишь – просто собираешь.
АА говорит в интервью ВП: «По-моему, за всем этим туманом крылась какая-то неуверенность. Он притягивал к себе и уходил. Он крал любовь у других, чтобы скрыть свою неуверенность».
С улицы шумной, с дождя – всегда возвращалась к тебе,
и всегда ты меня оставлял перед дверью закрытой.
И тогда я стала думать о другом доме.
Рим, май 1985 (пер. О. Дозморова)
«Присутствие Иосифа в моей жизни на самом деле было постоянным его отсутствием. Он именно этим и играл: показывался и исчезал, но не насовсем, держал меня на длинном поводке. Поводком был телефон».
И не важно – то ли это общий телефон на стенке в конце коридора в коммунальной ленинградской квартире, то ли телефон на столе «частной квартиры в Риме», то ли это мобильный телефон у тебя в кармане – разные поколения, но суть от этого не меняется: телефон – это длинный поводок, на котором нас держит любовь.
Вынести такой приговор любимой Музе способен не каждый, и далее идет почти цветаевская, наотмашь, как пощечина, все понимающая строка:
Любви моей особой не чета твоя.
Детское бережное отношение к своему внутреннему миру через четверть века отозвалось в женщине:
Надо про себя писать, по ранам
памятным проходясь, как пробегают
по отверстиям флейты пальцы ловко,
подбирая мелодию.
В интервью ВП автор книги говорит: «У меня не было дружбы с Иосифом, скорее была война. Я спрашивала себя в дневнике и его в письмах: «Вы кто? Друг или враг?»…
«И одновременно я изучала его поведение, хотела его понять, раскрыть и ему противостоять, как-то защититься от него, спастись, освободиться от него».
Я хочу тебе вернуть твое, и только,
И хоть как-то от тебя освободиться.
Ты же пишешь, не ко мне обращаясь,
а ко всем. В стихах рисуешь другую,
ту, что с жизнью, вдохновив, распростилась.
Ей ты их, а не мне посвящаешь.
В твоем языке «измена» только
с дательным согласуется и верно:
отклонение в грамматике даже
различимо, а винительного жадно
требуют ненависть с любовью.
Как тут в который раз не вспомнить Аристотеля, говорившего, что от любви до ненависти всего один шаг:
Пока я тебя любила, сколько раз у меня было искушение
столкнуть тебя с крутой лестницы или в темный канал.
Как тут не вспомнить Марину Цветаеву:
О, вопль женщин всех времен: «Мой милый, что тебе я сделала?!
«Все мы родом из детства», – сказал один французский летчик. И чувство стыда наша героиня сохранила с самого детства на всю жизнь. В середине 80-х ИБ был в гостях у АА в Риме, она вышла зачем-то на улицу, а когда вернулась, увидела, что ИБ, ничуть не смущаясь, спокойно листает ее дневник, написанный по-итальянски. Она успокоила свое врожденное чувство стыда мыслью о том, что по-итальянски он все равно не читает, а просто считает, сколько раз его имя упомянуто на каждой странице.
Читая книгу АА «Наизусть», я ощущал, что читаю продолжение чужого, очень личного поэтического дневника. Иногда по-детски невинного и открытого, потому что, как я уже говорил однажды: поэты – это не выросшие дети.
Но главное в книге не стыд: чтение любовной лирики, в конце концов, всегда подглядывание в замочную скважину души, потому что настоящий поэт пишет только для себя и о своей душе. А «Кто входит в эту дверь»? Только любимый, только у него есть ключ от этой двери.
Так похожа была на тебя
моя страсть, что я еще раз вернулась к тебе без ключей.
Вот где аукнулась у автора книги «Наизусть» метафора «потерянных в детстве ключей»:
Главное в книге, что ты узнаешь и находишь в ней свои собственные чувства! А это значит, что поэт поднялся на такую высоту, с которой может, не ведая того сам, обозревать судьбы других людей. И приведенные мной выше две цитаты только подтверждение этого.
Девочка стала взрослой, но чувство стыда никуда не исчезло. В послесловии к книге «Наизусть» АА пишет: «В то же время я была уверена, что проживаю что-то безумное, но исключительное, какое-то неудобное, но уникальное приключение. Стыд не проходит; я чувствую себя обманутой и мне из-за этого стыдно».
Всем обязана тебе я. В сожаленье
даже здесь ты превратил мою обиду.
Сколько женщин узнают в этих строках себя?
«Это была бумажная связь между постоянно пропадающим мужчиной и женщиной, которая могла себе позволить переходить от одной книги к другой, как коллекционер со своими бабочками. Из-за этого мне тоже было стыдно»…
Я, любя тебя, не мертвецом ходячим,
а живым воспринимаю, всю нежность
отдаю тебе свою, все надежды.
«Мы встречались редко, но писали и звонили друг другу. Свидетелей было мало. Роман был прожит в одиночестве, порознь и вдвоем».
Это как раз то, что необходимо, чтобы писать стихи: тягучая мука любви и одиночества, «порознь и вдвоем». Счастливые стихов не пишут и, уж конечно, не читают…
Может быть, ниже написаны самые сильные и глубокие строки в книге «Наизусть», которые можно отнести ко всем влюбленным на Земле:
Оба мы умрем. Справедливость иногда бывает неуместной.
Смерть уравнивает всех – и счастливых и несчастных, и богатых и бедных, и любящих и нелюбящих. Это справедливо. Но если ты по-настоящему любишь, то эта «божественная справедливость» кажется тебе неуместной. Любящий готов отдать любимому свою жизнь, лишь бы любимый жил, был, пусть даже без тебя, и продолжился дальше – continue, continue, continue…
Как я молилась по ночам о справедливости:
«Господи, даруй жизнь только достойному жизни!
Обычно эта проблема решается Господом просто: он дарует двум любящим детей, потом внуков, и в них они видят свое продолжение – continue, continue, continue…
В интервью ВП прямо спрашивает АА об этом: «В «Набережной неисцелимых» есть, кажется, и еще одна фраза о ваших с ним отношениях:
«…ни для медового месяца (ближе всего к которому я подошел много лет назад на острове Иския и в Сиене…)». Если верить сообщениям того же Рейна, под посвящением «Ночь, одержимая белизной…» после вашего имени Иосиф написал: «…на которой следовало бы мне жениться, что, может быть, еще и произойдет». Почему этого не произошло?»
АА: «Однажды на Пьяцца Навона он спросил у меня: «Ну посмотри на меня, разве я похож на семьянина?»
Если нет детей, то вместо них появляются и остаются стихи, или картины, или музыка, или остается память о тебе. Высшая несправедливость – если ничего не остается от любви.
АА опередила всех: за 30 лет до выхода антологии «Из незабывших меня», Томск, 2015 – стихи двухсот поэтов, посвященных ИБ, – автор книги «Наизусть» уже написала:
«Не забывшая тебя, и я исчезну».
«Не забывшая» тоже исчезнет, но останутся ее стихи о нем и его стихи о ней, как их дети, как их продолжение, continue, continue, continue…
АА вспоминает в интервью ВП: «Всякий триумф всегда в какой-то мере есть форма тирании. Я помню, как Иосиф позвонил мне из Лондона в день известия о Нобелевской премии и спросил каким-то жалобным голосом: «Пожалуйста, скажи, что ты рада».
Я ответила: «Конечно, я рада. Вы большой молодец».
В последних трех словах АА содержится толика защитной иронии и щемящей сердце тревоги, что потолок любви, давший трещину еще в первом стихотворении книги, может не выдержать звуков медных труб, победных фанфар и рухнуть, просто обвалиться, что и произошло потом.
Однако первое стихотворение АА после получения «благой вести» не содержит ни капли пафоса по отношению к ставшей знаменитой любимой Музе, одна бесконечная нежность и «невыразимая печаль», как будто все осталось как есть и ничего не произошло:
Капли чая из холодного чайника
на фарфоровой раковине
напоминают твои веснушки.
Стираю, ласково касаясь.
Рим, ноябрь 1987
Недавно опубликованная подборка стихов АА так и называлась: «Оставь все как есть».
ВП в интервью: «Можно ли Бродского назвать современным Пушкиным?»
АА: «Я не вижу в Бродском современного Пушкина. У Иосифа нет галантности, нет французской культуры XVIII века, нет так хорошо известных нам «ножек» Пушкина.
У них действительно много общего, но скорее в характере: оба Близнецы… Общая неуловимость и двойственность, донжуанство, остроумие и мрачность, экстравертность и в то же самое время какая-то нелюдимость».
Следующий парадокс книги АА оказался в том, что ее стихи совершенно независимы от стихов ее учителя. Этот парадокс можно назвать «парадоксом Фриды Кало», когда, долго находясь рядом с большим художником, Музе удается сохранить свою творческую независимость, свой собственный почерк, не похожий на почерк учителя.
Пока море не поглотило берег, пойду, поищу
раковины, только в них сохранилась
белизна твоих рук, нежных впадин на сгибе. Мелочь, осколки;
их нужно набрать два полных кармана,
чтобы сложилось из них, как мозаика, твоe эхо.
Брайтон, июль 1988 (пер. О. Дозморова)
Книгу стихов АА можно было бы так и назвать: «Твое эхо, твое эхо, твое эхо».
В одном из последних стихов «Зеркало» перед разрывом с любимым АА пишет:
«Ты меня обманываешь.
Как все.
Ты меня мучаешь.
Счастья все равно нет.
Стихи – вот счастье.
Рим, декабрь 1988 (пер. Г. Шульпякова)
Книга «Наизусть» притягивает к себе, ее хочется перечитывать. Делать закладки, подчеркивать строчки, ставить вопросительные и восклицательные знаки, некоторый строки сами запоминаются из-за естественности чувств.
Книга любовной лирики «Наизусть» написана женщиной и, казалось бы, прежде всего для женщин, но интересно, что все пять переводчиков, а также автор эссе – мужчины. Значит, книга притягивает всех!