Григорий Бакланов (1923–2009)

Прекрасный писатель Григорий Бакланов родился в 1923 году в Воронеже в семье служащего. Ему было десять лет, а старшему брату Юре двенадцать, когда умер их отец Яков Минаевич Фридман, всего на два года пережила отца их мать. Детей взяли к себе на воспитание ее сестры. Среднюю школу Гриша не окончил: поступил в авиатехникум, чтобы быстрее получить профессию, стать самостоятельным. Он прекрасно чертил и рисовал, поэтому брал работу на дом, чтобы немного помочь своим теткам.

Его брат Юра поступил на исторический факультет МГУ, в армию с началом войны его не взяли: он почти не видел левым глазом. Тогда он ушел в ополчение, стал командиром орудия и погиб на подступах к Москве. Буквально перед смертью он написал Грише письмо, просил, чтобы тот не шел на фронт, вначале нужно получить свидетельство об образовании. Письмо пришло вовремя и, пожалуй, спасло Гришу: он уже готов был бежать на фронт вместе со своим другом Димой Мансуровым.

Гриша сдал экстерном экзамены за 10-й класс, это ему пригодилось уже после войны при поступлении в институт. Тем временем немцы подходили к Воронежу, город постоянно бомбила фашистская авиация. Гриша вместе со своей тетей Бертой Григорьевной был эвакуирован в поселок Верещагино на западе Пермской области. В Верещагино тогда заново формировался вышедший из немецкого окружения артиллерийский полк. Потом Бакланов напишет, что он не понял, как его пропустили к командиру полка, да еще в тот момент, когда у того находился представитель из Москвы. Командир полка майор Миронов взглянул на худющего юношу, задал несколько вопросов об устройстве артиллерийских приборов, на которые тот, естественно, не ответил. Гриша сказал, что на фронте погиб его старший брат и он просит взять его в полк. Начальник из Москвы в чине подполковника спросил майора:

— На что он тебе нужен?

На это майор Миронов ему ответил:

— Человек — это такой материал, из которого все можно лепить, тем более если он сам хочет.

Он отдал приказ о зачислении юноши в полк, того приняли на довольствие и выдали обмундирование.

Так Гриша стал самым молодым бойцом в полку. Майор неизменно заботился о своем самом молодом бойце, частенько приглашал к себе на обед. В ноябре 1942 года он направил Гришу в артиллерийское училище ускоренной подготовки. Уже в августе следующего года младший лейтенант Фридман командовал взводом управления артиллерийской батареи: воевал на Украине, в Молдавии, Венгрии, Австрии. Был тяжело ранен, закончил войну командиром артдивизиона. О писателях того военного поколения Александр Твардовский однажды очень точно сказал: они «выше лейтенантов не поднимались и дальше командира полка не ходили».

Вот воспоминания самого писателя: «Домой, демобилизовавшись по ранению, я вернулся в декабре 1945 года, как раз под Новый год. Собственно говоря, дома не было, ничего не было, даже не было никаких планов на дальнейшее. Но никогда так спокойно, так беззаботно я себя не чувствовал. Я знал: главное дело моей жизни я сделал, а как дальше жить, кем быть — не тревожило, никаких карьерных соображений не возникало. Однако я уже начал писать, и это привело меня в Литературный институт». Он поступил в Литературный институт в семинар Константина Паустовского. Учился Гриша очень хорошо, получал именную стипендию Алексея Толстого. В денежном выражении она была не намного больше обычной, но Паустовский неизменно подписывал бумаги, позволяющие студенту Фридману ее получать. С институтских времен Гриша дружил с Юрием Трифоновым, хотя тот и не был на фронте. Когда Юра женился в 1949 году на дочери художника Амшея Нюрнберга, он попросил тестя пустить Бакланова жить в его мастерскую. Гриша появлялся в мастерской только ночью, когда художник там не работал, но и это Гришу очень устраивало.

После окончания института он хотел пойти работать, обошел множество редакций, но его нигде не принимали. Мешала фамилия Фридман. В одной редакции ему по-доброму посоветовали взять псевдоним. Так родился писатель Бакланов. Писал очерки и рассказы, много ездил по стране, набирался впечатлений. Они и легли в основу его первой повести «В Снегирях». Через три года Григорий Яковлевич обращается к военной теме, принесшей ему заслуженную популярность и любовь читателей. Первой военной вещью стала повесть «Южнее главного удара», увидевшая свет в 1957 году, о сражении за венгерский город Секешфехервар. Уже в ней почувствовался новый подход молодого писателя к военной теме. Он рассказывал о тяжелых боях, отступлении и выходе из окружения, что шло вразрез с официальным описанием войны в 1945 году. Самому Бакланову эта повесть не слишком нравилась, он ее постоянно переделывал для дальнейших изданий, переписывал целые страницы. Много позже Бакланов напишет о своем взгляде на войну: «Из всех человеческих дел, которые мне известны (ни в концлагерях, ни в гетто мне быть не пришлось), война — самое ужасное и бесчеловечное дело. Но оттого, что жизнь и смерть здесь сближены, как выстрел и разрыв снаряда, многое видишь и чувствуешь обостренно. Ты можешь не думать, что тебе это дано видеть в последний раз, ощущение это — в тебе, и не раз на фронте, словно прозревая, я поражался красоте мира».

В 1953 году Гриша Бакланов женился. Эльга окончила двухгодичный педагогический институт, преподавала литературу в школе. Эта работа была вынужденной: нужно было на что-то жить. До того девушка успела окончить музыкальное училище по классу вокала, но преподавательница посоветовала ей попытаться приобрести еще какую-нибудь специальность. Голос — инструмент не очень надежный. Поблизости от училища был знаменитый ГИТИС, Эльга готовилась к экзаменам все лето: ходила на спектакли, сидела долгими часами в Ленинской библиотеке. Это принесло свои плоды: все экзамены на театроведческое отделение она сдала на «отлично», ее сочинение было отмечено, она прекрасно прошла собеседование, но…

В институт она не поступила, ее отодвинули, освободив место внучке самого Горького. Немного оправившись от удара, она поступила в педагогический институт и пошла преподавать.

Признание и успех к писателю пришли в 1959 году вместе с публикацией повести «Пядь земли». В СССР она печаталась в журнале «Новый мир», что уже было большой победой. Главный редактор журнала, знаменитый Александр Твардовский, высоко оценивал это произведение. Потом повесть издали в тридцати с лишним странах: в Великобритании, Франции, Италии, четырежды в Германии, даже в Испании, где тогда наших авторов практически не издавали. Диапазон оценок повести официальной критикой был очень широким: от хвалебного отзыва Лазаря Лазарева в «Литературной газете» до обвинений автора в «ремарковщине» и в «окопной правде». Такими терминами клеймили те произведения, в которых было правдивое описание войны, не задумываясь, что «Окопной правдой» называлась газета партии большевиков на фронтах Первой мировой войны. Судьба книг, помеченных термином «окопная правда», становилась незавидной.

И все-таки повесть прорвалась к читателям. В среде советской интеллигенции считалось неприличным ее не прочитать. Это было время хрущевской оттепели, и повесть отлично ложилась на подготовленную почву. Константин Паустовский, преподававший в институте Бакланову, говорил: «Меня все спрашивали, читал ли я «Пядь земли» Бакланова. Я такого не знал. Но вскоре выяснилось, что Бакланов — это псевдоним, а Гришу Фридмана я знал очень хорошо».

По счастливому совпадению в том же году Бакланов получил достаточно большую сумму за сценарий к фильму «Чужая беда». Сценарий он написал по заказу киностудии «Ленфильм» по своей повести «В Снегирях». Григорий Яковлевич считал эту повесть слабой и никогда не включал в сборники своих сочинений. Она относилась к короткому периоду его увлечения «деревенской» прозой, рассматривалась им как своего рода проба пера. Однако режиссер Григорий Козинцев, один из руководителей «Ленфильма», рассмотрел в этом произведении большие кинематографические возможности. Студия заплатила за этот сценарий по высшей ставке. Главную роль должен был играть уже тогда знаменитый Евгений Урбанский. Однако он был занят на снимках другого фильма, и его роль отдали Михаилу Кузнецову. Главную женскую роль играла красавица Дзидра Ритенберг, будущая жена Урбанского. Фильм вышел на экраны в конце 1960 года и стал лидером проката 1961 года. В первый же год его посмотрели свыше 27 миллионов зрителей.

Получив гонорар за сценарий фильма, Григорий Яковлевич начал подумывать о покупке дачного участка в ДСК «Советский писатель». В 1959 году основное строительство дач в ДСК «Советский писатель» было завершено, и участки в основном были распределены. Когда Григорий Яковлевич обратился в Правление ДСК, ему смогли предложить на выбор только два сравнительно небольших участка на западной окраине поселка. Один из них граничил с Домом отдыха, поэтому семья Баклановых выбрала участок в самом конце Восточной аллеи, ближе к лесу. На этом участке стояли бараки строительных рабочих, надобность в которых отпала. Он-то и достался Бакланову за 26,5 тысяч тогдашних рублей. Участок был практически лишен растительности, так как находился на лесной опушке, а его земля была сильно загрязнена строительным мусором и битыми стеклами. Большой объем хозяйственных и садовых работ не смущал Григория Яковлевича. В Москве у него к тому времени были две комнаты в писательском доме на Ломоносовском проспекте. В этих комнатах проживали Григорий Яковлевич с Эльгой и их дети: четырехлетний сын Миша и совсем маленькая дочка Сашенька. Квартирный вопрос нужно было решать быстро.

Из трех возможных типов домов Баклановы выбрали самый скромный — одноэтажный щитовой домик. Позже они реконструировали домик, пристроили комнату на втором этаже, а из террасы сделали большую каминную.

Строительством семейная пара занялась очень активно. Они даже сняли времянку в поселке у литературоведа Александра Еголина буквально в ста метрах от своего участка. По воспоминаниям Эльги Анатольевны, «Гриша бегал все время на стройку, а потом возвращался и садился писать». Получив деньги за отпуск, она купила мужу синий тренировочный костюм, прозванный в то время «олимпийкой». Григорию Яковлевичу костюм очень понравился, он его носил в поселке часто. Соседям было очень удобно наблюдать за движениями Бакланова к месту стройки и обратно.

Довольно скоро после вступления в члены кооператива Григория Яковлевича выбрали председателем его правления. В Бакланове всегда ощущался лидер, руководитель, а поселок тогда находился накануне больших хозяйственных преобразований: проведения магистрального газа, очередного покрытия дорог асфальтом. Григорий Яковлевич успешно с этими заданиями справился, хотя ему и пришлось отрываться от своих сочинений. Через три года он покинул этот пост. По словам Эльги Анатольевны, «ему хотелось писать, и писалось».

Из своего пустыря Баклановы довольно быстро создали один из самых красивых участков в поселке. Дачу свою они очень любили, и садом занимались сами.

Дача буквально утопала в цветнике, отлично росли и садовые деревья. Этому способствовало то, что участок был очень открытым, светлым и солнечным. Баклановы радовались, когда к ним приходили соседи и удивлялись: «А ведь недавно еще ничего не было». Эльга Анатольевна признавалась, что они растили сад не потому, что им нужно было что-то съестное. Они просто любили свой сади свой дом. Позже Григорий Яковлевич напишет: «Нам хотелось, чтобы этот дом и все вокруг него стало для наших детей чем-то вроде родового гнезда». Ему вторит и его супруга: «Когда дети подросли и появились внуки, Гриша был рад, когда все приезжали, а на столе — пироги с капустой, с мясом, нарезанные на порции. Внуки хватали их с радостью и убегали искать грибы, пилить дрова, кому что нравилось и что было по возрасту. На даче было тихо, спокойно, и все главное там и было написано». Когда дети были маленькими и еще не ходили в школу, Баклановы жили на даче круглый год. Уложив детей, они в любую погоду выходили из дома, гуляли вечерами по поселку, неважно летом или зимой.

Григорий Яковлевич общался и дружил со многими соседями по поселку: с Модестом Табачниковым, Михаилом Матусовским, Павлом Антокольским, но, прежде всего, с однокашниками по Литературному институту.

Ближайшим другом был Юрий Трифонов. Так сложилось, что они дружили семьями. На глазах Юрия Валентиновича и его жены Нины начался красивый, хоть и короткий, роман Гриши с Эльгой, закончившийся 56-летним браком. Бакланов пригласил Эльгу в ресторан, куда собирались также Юрий с Ниной. Они сидели за одним столиком, Гриша неловко танцевал со своей будущей женой, было ощущение праздника. Только потом Эльга выяснила, что денег у Бакланова не было, за всех заплатил Трифонов. Позже Гриша, не сказав жене об истинной причине командировки, поехал по маленьким городкам писать статьи в местные газеты, чтобы отдать деньги Юре.

В поселок Трифоновы приехали на четыре года позже, чем Баклановы, и там их дружба только окрепла. Они часто ходили в гости к Баклановым, у которых дача и участок уже были обустроены.

Как-то, уже после смерти жены Трифонова Нины, когда Баклановы всей семьей сидели на кухне, открылась дверь, и вошел Юрий Валентинович. Его сразу же позвали за стол, на котором красовались пироги со своей малиной и смородиной.

— Как получается, я жил в доме на набережной, а ты раньше обо всем написал? — спросил Юрий Валентинович Бакланова. Впрочем вскоре он поднялся в своих произведениях на новый уровень и опубликовал повесть «Дом на набережной». Григорий Яковлевич всегда радовался успеху своих друзей. Он познакомил Трифонова с шведским издателем Пером Гедином, который тогда находился в Москве. Он попросил перевести «Дом на набережной» на шведский язык именно того переводчика, Ханса Бьеркегрена, который до этого переводил роман «Июль 41 года». Часто приходил по-соседски в гости к Баклановым Александр Твардовский. Вот как об этом вспоминает вдова Григория Яковлевича: «А сколько раз Александр Трифонович приходил к нам домой! Сколько сидели и разговаривали они в нашей беседке, обвитой диким виноградом. Александр Трифонович много курил и бросал окурки в трубу, которая поддерживала беседку. И смеялся: «Когда-нибудь я эту трубу наполню до конца». Гриша жалел, что не решался записывать эти беседы. Не решался. Времена были еще очень сложные. Они обменивались впечатлениями от прочитанных книг. Твардовский давал Грише для прочтения книги из своей библиотеки. Очень любили они вместе ходить на речку. Она тогда была еще чистой, особенно со стороны деревни».

Уже после смерти Твардовского Григорий Яковлевич провел четыре передачи о нем на канале «Культура». А очерк Бакланова на смерть Александра Твардовского остается одним из самых сильных и проникновенных на эту тему: «Твардовского нет, и многое стало не стыдно».

Почти все свои произведения после «Пяди земли» Бакланов создал на даче в Красной Пахре. Эльга Анатольевна поднималась каждый день в семь утра вне зависимости от времени года, убирала кабинет, готовила завтрак. В восемь Григорий Яковлевич завтракал и садился работать. Писал до обеда, медленно, но очень вдумчиво, не более одной-полутора страниц в день. Сначала писал исключительно ручкой. Потом приобрел печатную машинку, грохотал на ней нещадно. В последние годы научился работать на компьютере. Как и у всякого человека, далекого от современной техники, упрямый компьютер все время ломался. 16 вдруг куда-то исчезал весь набранный текст, то он вообще мс включался, тогда вызывался специалист, совсем еще мальчик, который и спасал утраченный труд Григория Яковлевича. Бакланов держался стоически: он быстро понял преимущества работы и в особенности правки на компьютере. После обеда Григорий Яковлевич неизменно читал написанное утром своей жене. Если она критиковала созданное, говорила: «Ты можешь лучше», он был недоволен, часто отвечал: «Ты ничего не понимаешь», — но, в конце концов, соглашался с замечаниями. Убегал в свой кабинет, переписывал страничку, снова читал ее Эльге Анатольевне. Говорил, что теперь стало лучше. Потом он назовет свою жену самым главным доброжелателем, каждому слову которого он верил. Вечером Григорий Яковлевич тщательно продумывал, что и как он напишет на следующий день, бакланов никогда не делился с женой творческими планами на следующий день, говорил, что так можно перегореть, потом писать не захочется.

В центре более поздних произведений Григория Бакланова о войне лежат уже не духовно-нравственные истоки побед и поражений, а проблемы, выходящие за пределы войны. «Мы не только с фашизмом воюем — мы воюем за то, чтобы уничтожить всякую подлость, чтобы после войны жизнь на земле была человечной, правдивой, чистой», — говорит Бакланов устами одного из своих героев. Этот мотив становится у автора все сильнее и сильнее с каждой новой книгой. Критика бездушия, безнравственности, беззакония, шкурничества звучит у него все жестче. В повести «Мертвые сраму не имут» начальник штаба артиллерийского дивизиона, служака и карьерист, в критическую минуту предает своих товарищей, бежит с поля боя, свалив потом свою вину на погибших.

В романе «Июль 41 года» Григорий Яковлевич поднимается до еще более глубокого анализа причин поражений начала войны. Впервые в советской литературе проводятся четкие параллели между репрессиями 1937 года в Красной армии и отступлением наших войск до стен Москвы. Он делает четкий вывод: для победы над превосходящим нас в технике и в военном искусстве врагом, нам нужно было надеяться только на дух армии и народа, а именно он был расшатан после нескольких лет массовых репрессий, беззакония, страха, боязни ответственности.

Потом Бакланов скажет о том времени в интервью, опубликованном в журнале «Дружба народов»: «Немцы уже подходили к Москве, а винтовок не хватало, и решался вопрос, кому их дать — дать ли их дивизии, которая уходила на фронт, или дивизии Берии, охранявшей лагеря… Мы победили буквально через силу. До войны было уничтожено сорок три тысячи офицеров, генералов и адмиралов… Все наши маршалы учились воевать на фронте. Сколько же надо было положить солдатских жизней, чтобы дать время генералам научиться воевать».

Вдова писателя вспоминает: «Я помню, как Гриша писал роман «Июль 41 года». Он чувствовал, что время Хрущева заканчивается, и очень спешил. Никогда он так не спешил, всегда писал спокойно, вдумчиво, по одной странице в день, иногда по полторы. А тут работал с утра до вечера».

Работа над романом шла нелегко. Она требовала анализа изданной военной литературы, воспоминаний военачальников, их сопоставления. Бакланов даже откладывал роман, начал писать повесть «Карпухин», но и ту не закончил. И вдруг, в какой-то момент, роман вызрел, материал сам попросился на бумагу. Вот тут и пришлось ему трудиться с утра до вечера. Он успел до снятия Хрущева. Хоть и с боями, но роман был напечатан в журнале «Знамя» и вышел небольшой отдельной книгой. Роман «Июль 41 года» получил признание на Западе раньше, чем у нас. Он был издан в Швеции, Финляндии, Франции, Дании, а потом и во многих других странах.

Последовали многочисленные приглашения в скандинавские страны. Супруги Баклановы побывали в гостях у финского писателя Пааво Ринталы, издателя Ярля Хелеманна. В городе Оулу их принимал владелец местной газеты Ааре Коркиакиви.

— Я плакал, когда читал эту книгу, — сказал он.

Вдова Бакланова вспоминает: «Когда мы уезжали из Оулу, кажется, в шесть или семь утра, Ааре и его жена бежали по перрону, чтобы отдать нам последний номер газеты с Гришиной фотографией и статьей о нем. Бежали они быстро, так как поезд отходил через пять минут. А были они уже не такие молодые. Успели. Мы, конечно, были очень тронуты».

В Швеции Баклановы гостили у издателя Пера Гедина, потом принимали его у себя в Москве. Приезжали к ним в гости и другие писатели и переводчики, рассказывали, что роман пользуется успехом, что книги буквально расхватывают.

Из-под пера Григория Бакланова вышло с два десятка пьес и киносценариев. Судьба этих произведений совершенно разная. Существовало мнение, что у Григория Яковлевича не было дара драматурга. С этим трудно согласиться: ведь фильмы, поставленные по его сценариям, получили мировое признание. Возможно, Бакланов не до конца чувствовал условность сцепы. Ему гораздо ближе был реализм прозы и кинематографа. Первую свою пьесу «Чем люди живы» Бакланов отнес во МХАТ Олегу Ефремову. Тот сказал, что книги Григория Яковлевича он любит, но пьес ему писать не надо. Бакланов забрал пьесу, немного ее переработал и отнес в Вахтанговский театр. Ставил спектакль сам Евгений Симонов, в главной женской роли была занята Ирина Купченко, но успеха постановка не имела и вскоре была снята с репертуара.

А вот спектакль «Пристегните ремни», поставленный в театре на Таганке Юрием Любимовым по совместному сценарию Бакланова и Любимова, имел громкий успех. В середине 1970-х годов Бакланов неоднократно встречался с главным режиссером театра на Таганке Юрием Любимовым: в планах была совместная пьеса о строительстве завода КАМАЗ, куда они даже вместе летали. Пьеса не придумывалась, и вот в одну из встреч Григорий Яковлевич вдруг сказал, что он хотел бы написать пьесу, где все действие происходило бы в самолете. Любимов сразу подхватил эту идею, начал фантазировать по поводу декораций, даже придумал название «Пристегните ремни». Пьесу начальство принимало трудно, впрочем, как и все спектакли Таганки. Спектакль пошел с большим шумом, на него даже привозили иностранные делегации, чтобы показать, насколько в нашей стране развито свободомыслие. И вдруг — новость: спектакль едет смотреть сам Виктор Васильевич Гришин — первый секретарь горкома КПСС, член политбюро, словом, хозяин Москвы. Пока Гришина принимали в директорском кабинете, раздался третий звонок: нужно было идти в зал, первый секретарь не хотел, чтобы народ из-за него ждал начала спектакля. На сцене был построен макет салона самолета с настоящими креслами, проходом между рядами, который символизировал временной барьер. На кресла дальнего ряда в полутьме молча садились выбежавшие из дальних кулис солдаты начала войны в касках плащ-палатках, шинелях, те, которые остались на полях сражений. А на первые ряды кресел по сценарию должны были пройти члены государственной комиссии, направлявшиеся на стройку учинять разгром. Именно в этот момент в уголке сцены появился Виктор Гришин с супругой, чтобы занять отведенные им места в партере: в театре ложи отсутствовали. Сопровождавшие его лица оттерли актеров, изображавших членов комиссии, от сцены, чтобы первый секретарь беспрепятственно прошел в зал. Но как только он появился на авансцене, его поймал прожектор и повел вдоль всего маршрута: зрители были уверены, что это глава комиссии. Прожектор вел пару до партера, где они заняли свои места, а за ними разместились охранники. Раздались смешки, до публики дошел комизм ситуации. Потом говорили, что осветитель специально вел Гришина, чтобы Любимова сняли с главрежей. Сначала думали, что Виктор Васильевич уедет сразу. Не уехал, поднялся в кабинет Любимова после спектакля, какой-то потерянный, спектакль произвел на него впечатление. Успел даже поспорить с Баклановым, кто больший вклад внес в победу: пехота или авиация, к которой будущий партиец в войну имел какое-то отношение. Уехал быстро, даже не попробовав угощения, чем без зазрения совести воспользовалось руководство театра. Думали, что спектакль закроют, на этот раз обошлось, но, как говорится, осадок остался. Довольно быстро «Пристегните ремни» сняли с репертуара, считалось, что в нем уж слишком сложные декорации.

В кино у Бакланова, помимо ленты «Чужая беда», были две большие удачи: сценарии к фильмам «Был месяц май» и «Салют, Мария». Первый снял замечательный режиссер Марлен Хуциев, все фильмы которого были новаторскими, они были, пожалуй, самыми яркими примерами «оттепельного» кинематографа. Он блистательно совмещал документальные кадры с игровыми. Например, в фильме «Застава Ильича», который нещадно порезала цензура, изменив даже название на «Мне 20 лет», он запечатлел выступление самых ярких наших поэтов-шестидесятников. В ленте «Был месяц май» также много документальных съемок: кадры военной хроники, послевоенные кадры, но, главное, интонация повести Григорий Яковлевича «Пядь земли», по которой сделан фильм, до тонкостей совпадает со стилистикой Хуциева. Фильм получил приз фестиваля 1971 года в Праге.

Фильм «Салют, Мария» еще одного прекрасного режиссера Иосифа Хейфеца вышел в прокат годом позже. Актриса Ада Роговцева получила за него приз за лучшую женскую роль на Московском фестивале 1971 года и по опросам зрителей была признана лучшей актрисой страны.

Семь лет Бакланов был главным редактором журнала «Знамя». Когда он пришел в редакцию, бывший главный редактор Юрий Воронов признался: «Портфель пуст». Популярность журнала была крайне низкой. Григорий Яковлевич впрягся в дело, засучив рукава. Первым делом он добился перехода в редакцию «Знамени» в качестве своего заместителя Владимира Лакшина. Тот работал в свое время заместителем Твардовского в «Новом мире» и пострадал от разгона редакции в полной мере. Чтобы его перевод одобрили, Бакланову пришлось дойти до Александра Николаевича Яковлева, члена Политбюро и главной действующей силы перестройки. Потом была битва за возможность напечатать в журнале роман Александра Бека «Новое назначение». Рукопись этого романа мыкалась по разным редакциям двадцать лет. Григорий Яковлевич добивается разрешения опубликовать роман. Точно так же он преодолевает все барьеры и публикует «Повесть непогашенной луны» Бориса Пильняка, которая пятьдесят лет находилась под запретом. Но своими главными достижениями на посту редактора журнала «Знамя» Бакланов считал публикации романа Михаила Булгакова «Собачье сердце» и поэмы «По праву памяти» Александра Твардовского. Роман Булгакова представлять не нужно: но художественной ценности он был лучшим произведением Михаила Афанасьевича после романа «Мастер и Маргарита», а по антисоветской направленности и сатире намного его превосходил. Разрешения партийного начальства на публикацию романа Григорий Яковлевич ждал очень долго. Наконец не выдержал, заявил:

— Беру всю ответственность на себя.

Журнал «Знамя» с этим произведением сразу же стал библиографической редкостью. Бакланов вспоминал о выходе номера с этим романом: «Этот номер журнала шел нарасхват. Сколько знакомых, полузнакомых, вовсе не знакомых людей звонили, просили журнал, присылали курьеров. Дочь нашей приятельницы стояла в метро на станции «Маяковская», у нее была назначена встреча, и посторонний человек, увидев у нее в руках этот номер журнала, стал предлагать за него любые деньги».

Публикации булгаковского романа с нетерпением ждали на киностудии «Ленфильм», где все было готово к тому, чтобы запустить фильм в производство, и какой фильм в итоге получился с блистательным Евстигнеевым в главной роли! В московском ТЮЗе тоже переживали: они планировали начать репетиции инсценировки романа, которая также стала новым словом на театральной сцене.

Особый драматизм сопровождал ситуацию с публикацией последней поэмы Александра Твардовского «По праву памяти». Бакланов тесно дружил с Твардовским, тот в своем кабинете на даче прочитал Григорию Яковлевичу свое произведение: «При жизни Александр Трифонович читал мне ее у себя на даче, читал и курил сигарету за сигаретой: поэма, уже набранная, была запрещена цензурой». Твардовский разослал рукопись поэмы всем членам редколлегии своего бывшего журнала, ни один не откликнулся. Бакланов: «Я обещал ему, если от меня это будет зависеть, я сделаю все, чтобы поэма была напечатана. Ее издали в Италии, но у себя на родине Твардовский так и не дождался, не увидел ее при жизни. Как же я мог отдать? Я был связан словом. На третий день после того, как я стал редактором, я пришел к вдове Твардовского, к Марии Илларионовне, и она передала мне поэму».

Новый редактор «Нового мира» Сергей Залыгин встретился с Баклановым и попросил передать ему рукопись поэмы для публикации в «Новом мире». Григорий Яковлевич категорически отказался: во-первых, он был связан словом, которое дал Твардовскому, а, во-вторых, уж очень нехорошо в конце 1960-х обошелся журнал со своим главным редактором. Тогда Залыгин предложил вдове Твардовского напечатать в «Новом мире» первичный вариант поэмы. Согласие он у нее получил. Началась гонка: чья публикация выйдет первой. Победил журнал «Знамя».

В итоге за годы работы в журнале Бакланова журнал не только существенно увеличил свой тираж, он стал основным конкурентом «Нового мира» по популярности в последние годы существования Советского Союза. Эти два журнала стали центрами «возращенной литературы». В 1993 году из журнала Григорий Яковлевич ушел, чтобы написать еще один роман. В реальности он успел написать целых два романа.

В единственном автобиографическом произведении Бакланова повести «Жизнь, подаренная дважды» автор напишет: «Я не знал тогда и не мог знать, что из всего нашего класса, из тех ребят, что пошли на фронт, мне единственному было суждено вернуться с войны». Особенно Григорий Яковлевич переживал смерть брата, когда у него самого родились дети. «Пуля, убивающая сегодня, уходит в глубь веков и поколений, убивая и там еще не возникшую жизнь», — вот основная мысль писателя.

Да, ему повезло, и по этому поводу Эльга Анатольевна скажет: «Я часто думаю, какое счастье, что несмотря на все ранения и контузии Гриша остался жив после такой страшной войны… Увидел Гриша и детей своих, и внуков, и даже правнуков… Гриша прожил долгую и честную жизнь. Особенно хочу отметить, что он никогда не подписал ни одного грязного письма, ни одной подлой статьи. Все, что он считал нужным и важным, он говорил прямо с трибуны, называл фамилии тех, с кем был не согласен».

Кого ни спросишь из тех поселковых соседей, что близко шали Григория Яковлевича Бакланова, услышишь на редкость единодушное мнение: «Он был честный и удивительно светлый человек!»