Дмитрий Кабалевский (1904–1987)

Дмитрий Борисович Кабалевский родился в Санкт-Петербурге в семье математика-экономиста Бориса Клавдиевича. Фамилия была польского происхождения, дворянская, редкая в России. Достаточно сказать, что все Кабалевские в Москве и Санкт-Петербурге родственники либо по крови, либо юридически. Музыкальные способности Дмитрий унаследовал от своей матери Надежды Александровны, в девичестве Новицкой. Она играла на фортепьяно и пела, увлекалась театром. Отец работал в страховой компании, а затем принимал активное участие в создании системы сберкасс. Так в семье Кабалевских все время шли рука об руку два таланта: музыка и математика. Сам Дмитрий Борисович с золотой медалью окончил Московскую государственную консерваторию. Его старшая сестра Елена Борисовна училась в консерватории по классу вокала, но сорвала голос и тогда поступила на мехмат МГУ. Дети и внуки получили кто музыкальное, а кто математическое образование.

Диму начали учить музыке в 7 лет. Первой учительницей стала тетя Вера, сестра его матери. Мальчик имел отличные музыкальные способности: абсолютный слух, хорошую музыкальную память, прекрасное чувство ритма, да и большие руки помогали игре на фортепьяно. Однако, эти способности вступали в острое противоречие с нежеланием Димы играть гаммы, этюды, заниматься упражнениями. Он любил импровизировать и подбирать по слуху услышанное. Однажды Димин протест выплеснулся прилюдно. В квартире собрались гости, тетя решила похвастаться перед ними успехами племянника, сыграть какой-то этюд. Мальчик был зол на тетю и поэтому лихо отбарабанил подобранный по слуху «Матчиш». Эффект в семье с хорошим музыкальным вкусом был оглушительным. Но Дима своего добился — его на целых семь лет освободили от музыкальных занятий.

Музыкальное образование Кабалевский продолжил уже в Москве, куда вся семья переехала летом 1918 года. Столицу перенесли из Петрограда в Москву, перенесли и Управление Государственными сберкассами, где работал отец. Естественно, он должен был ехать в столицу. Осенью Дима пошел учиться в школу второй ступени, а через год продолжил музыкальное образование. У него был выбор: вступительные экзамены он успешно сдал в школу сестер Гнесиных и в 3-ю Государственную музыкальную школу. Все решил случай: Диме показалась внешность старшей из сестер Гнесиных, Елены Фабиановны, настолько страшной, что он выбрал музыкальную школу, где директором был В. А. Селиванов, о чем потом жалел, потому что учителем тот оказался слабым.

Тем не менее Дмитрий был в 1921 году зачислен сразу на третий курс Музыкального техникума. При этом он еще и учился в общеобразовательной школе, и работал делопроизводителем в квартальном управлении. За год до окончания школы Дима заболел и поехал с мамой в Пятигорск, где работал врачом ее брат. На Кавказе за два месяца мальчик не только поправился, но и вырос практически до своих 192 сантиметров. Старые брюки кончались на нем чуть ниже колен. Вернувшись в Москву, Дмитрий перешел сразу на шестой курс Музыкального техникума, а вскоре окончил и общеобразовательную школу.

В Университет на юридический факультет его не приняли: туда принимали по рабочим командировкам, а Дмитрий был сыном служащего, да к тому же дворянина.

Тогда он поступил одновременно в студию живописи, Социально-экономический институт и остался преподавать и учиться в своем Музыкальном техникуме. Вскоре стало ясно, что все эти нагрузки потянуть невозможно, и Кабалевский выбрал музыку.

Очень быстро Дмитрий проявил хорошие способности и в игре на фортепьяно, и в композиции. В. А. Селиванов был настолько потрясен, что даже организовал в своем Техникуме отделение композиции.

В 1925 году Дмитрий Кабалевский поступает в Московскую консерваторию сразу на два отделения: фортепьянное и композиции. Там он учится у выдающихся специалистов, народных артистов СССР: композиции — у Николая Яковлевича Мясковского, лауреата пяти Сталинских премий, и фортепьяно — у Алексея Борисовича Гольденвейзера, в течение семи лет ректора Московской консерватории, лауреата Сталинской премии. К этому периоду относятся первые опубликованные сочинения Дмитрия Борисовича — три прелюдии, первая фортепьянная соната, первый струнный квартет. Выпускник остается работать в музыкальном училище при Консерватории. Здесь он знакомится со своей первой женой Эдвардой Блюман. Их сын Юрий становится впоследствии математиком и шахматистом, международным арбитром.

Затем Кабалевский с 1932 года и практически до самой смерти преподает в Консерватории композицию, долгое время регулярно отказываясь от предложений стать ее ректором.

В тридцатые годы Дмитрий Борисович пишет оперу «Кола Брюньон», музыку ко множеству спектаклей московских театров, в основном Центрального Театра Красной Армии, к четырем фильмам, включая «Зори Парижа» и «Щорс», огромное количество инструментальных произведений.

В 1936 году Дмитрий Борисович женится во второй раз, на Ларисе Павловне Чегодаевой, студентке Московского архитектурного института. По специальности по состоянию здоровья она так и не работала, но создала Кабалевскому исключительные условия для творчества, преподавательской и концертной деятельности.

С началом Отечественной войны Дмитрий Борисович уезжает вместе с Союзом композиторов СССР в Свердловск, где ведет занятия в Консерватории и становится инструктором обкома ВЛКСМ по работе с учащимися ПТУ. Но эвакуация для него продлилась недолго. Уже в январе 1942 года он едет на Юго-Западный фронт с заданием Главного Политуправления армии написать фронтовые песни, а в 1943 году в блокадный Ленинград по командировке Всесоюзного Радиокомитета, Председателем которого он назначается. В военный период он пишет кантату «Родина Великая», сюиту «Народные мстители», оперы «В огне» и «Семья Тараса» по повести Бориса Горбатова «Непокоренные». По впечатлениям от осажденного Ленинграда он сочиняет цикл прелюдий для фортепьяно. После окончания войны ему за работы военного периода присуждаются три Сталинские премии. Кабалевского начинают называть в четверке лучших советских композиторов с Дмитрием Шостаковичем, Сергеем Прокофьевым и Арамом Хачатуряном. Видимо, слишком быстрый профессиональный рост находит и своих недоброжелателей. В 1948 году выходит Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели», осуждающее «формализм» в музыке. Под раздачу попали самые известные композиторы: помимо названных выше, еще и В. Мурадели, и В. Шабалин. Оргкомитет Союза композиторов СССР был распущен, все руководство Союза было заменено. В окончательном списке «провинившихся» фамилии Кабалевского не было. Это послужило поводом для многочисленных догадок, каким образом ему удалось вырваться из этого списка. При этом не учитывается, что незадолго до публикации Постановления в январе-феврале проходит Совещание деятелей советской музыки в ЦК ВКП (б) и Совещание композиторов Москвы, на которых, уже будучи названным «одной из главных фигур формалистической школы» советской музыки, Кабалевский пытается защитить себя и своих коллег, говоря, что «несмотря на ряд определенных недостатков, мы все эти годы двигались в верном направлении, сочиняя музыку в простом, доступном и демократическом стиле». В качестве примера он не побоялся привести свою собственную оперу «Семья Тараса». Правда, ему пришлось забрать партитуру этой оперы из театра К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко и существенно ее переработать. Во второй редакции опера имела большой успех и была отмечена Сталинской премией.

В 1952 году Кабалевский становится Секретарем Правления Союза композиторов СССР.

Именно в начале 1950-х составляются первые списки желающих вступить в ДСК «Советский писатель». Друг и соавтор Кабалевского драматург Цезарь Солодарь, планировавший продолжать совместную работу, уговаривает Дмитрия Борисовича съездить и посмотреть на месте, что собой представляет Красная Пахра. Природа этого места производит на Кабалевского столь сильное впечатление, что он не только соглашается вступить в кооператив, но и изливает свои чувства в мелодии, которая вскоре становится песней «Родной край», которую все старшее поколение пело в школах на уроках музыки.

Денег на вступительный взнос и строительство у него не было. Тогда он в первый и в последний раз в жизни пишет музыку «на заказ». Эта работа приносит ему большие по тем временам средства.

Вначале быстро построили времянку, как и на большинстве участков в поселке. Фундамент уже был готов при покупке дачи в 1955 году.

В сезоне 1956–57 года, в первый же год, когда дача была полностью завершена, семья попыталась на ней жить круглый год. Это было трудно. Дочери Дмитрия Борисовича Маше пришло время идти в школу. Семья решила поэкспериментировать и отдать ее в школу в соседнем военном городке. Ее поселили на даче с домработницей и бабушкой, что давало повод Солодарю постоянно говорить ей: «Ты наша деревенская девчонка». Идти до школы нужно было два километра. Осенью еще было терпимо, но зимой было темно и страшно. Кроме того, дороги толком не чистили, приходилось переползать на животе по снегу через глубокую колею перед спуском к мостику через речку. Маша приходила домой мокрая как мышь, поэтому сразу же заболевала. Кроме того, разница в подготовке учащихся была слишком большой: из всего класса только Кабалевская умела читать и писать. Словом, эксперимент вышел неудачным, и семья переехала в Москву, к тому же Дмитрию Борисовичу тоже редко удавалось оторваться от своей педагогической и общественной работы. Так что, несмотря на здоровый подмосковный воздух и натуральные молочные продукты, которые возились из соседней деревеньки Жуковки на лошадке, запряженной в сани-розвальни, постоянное зимнее проживание на даче пришлось отменить. Зато все выходные дни, праздники, школьные каникулы семья Кабалевских неизменно проводила на даче.

Кабинет Дмитрия Борисовича находился на втором этаже в комнате с террасой и окнами, обращенными на запад. В кабинете стоял рояль, взятый напрокат в Музыкальном фонде, письменный стол, полки с книгами, шкаф с нотами и диванчик. Кабалевский мог работать допоздна, поэтому семья слишком рано никогда не вставала. В те времена верхушки елочек вокруг дачи только-только доходили до второго этажа, поэтому будильником служило солнце. Как только его лучи заглядывали в окна комнат, пора было вставать. Завтракали в половине девятого — в девять. Затем Дмитрий Борисович неизменно поднимался в кабинет. В этот период беспокоить его никому не разрешалось. Летом мешала ему работать только бравурная музыка из соседнего лагеря «Высота», действительно стоявшего на высоком берегу Десны. Когда пионеры строились на утреннюю линейку, на всю мощь врубались громкоговорители, и на даче композитора возникал полный эффект присутствия на той линейке. Пришлось задействовать «административный ресурс». Когда к Дмитрию Борисовичу пришло начальство из лагеря с просьбой выступить перед пионерами, композитор согласился, но при одном условии: музыку в лагере сделают потише. Согласие было достигнуто.

Второй проблемой композитора были дети Вадима Сикорского, жившие напротив, через Южную аллею. Леша и Алик были ярыми сторонниками рока и блюза, оповещая об этом поселок через мощную усилительную аппаратуру. Периодически приходилось проводить с их родителями переговоры о снижении уровня шума.

Кабалевский без перерыва работал до обеда. После обеда мог пойти погулять, но если работа спорилась, прогулка отменялась. Работал он всегда по вдохновению. Он был тем редким счастливым человеком, которому не нужно было себя принуждать к сочинительству. Его хобби совпадало с его профессией. Он не мог не работать.

Если были моменты, связанные с какими-то неприятностями, Дмитрий Борисович спускался со второго этажа и звал семью на участок ухаживать за цветами. В семье было своего рода соревнование. Одну команду составляли Дмитрий Борисович с Машей, во второй в одиночестве оставалась Лариса Павловна. На длинной клумбе на солнечной стороне отец с дочерью высаживали гладиолусы, на соседней грядке жена ухаживала за георгинами. Критериев подведения итогов соревнований было два: эстетика и количество, объемы. По эстетическому критерию неизменно побеждали отец с дочерью: гладиолусы были очень изящными, нежных цветов. По второму критерию нельзя было не признать победу Ларисы Павловны: мясистые георгины с громадными шапками были больше и выше. В конце концов побеждала дружба.

Участок был разбит в стиле французского парка. Все было четко размечено, разделено ровными дорожками, посыпанными песком. Росли там сирень, жасмин, фруктовые деревья, клубника и кусты малины.

Летом неизменно ходили на реку. Дмитрий Борисович  загорать не любил, на пляже практически никогда не появлялся. Зато брали напрокат лодку, и Кабалевский находил применение своим длинным рукам — без устали греб с самого начала до конца водной прогулки. Зимой ходили в лес на лыжах, с утра, чтобы застать короткое светлое время суток. Кроме того, летом и осенью композитор очень любил собирать грибы. Осенью шли по проходу в лес между дачами Костюковского и Ефимова через поле, которое только что засадили маленькими сосенками до пояса высотой, до высоковольтной линии, а потом в лесок направо. За один поход собирали двести-триста белых, подосиновиков и подберезовиков, другие грибы за благородные не признавались, собирать их было неприлично. На участке росли шампиньоны, но Лариса Павловна их не любила, а собранные неизменно отдавала соседу Солодарю. Цезарь Самойлович или его жена приходили и забирали подаренные шампиньоны.

Кабалевский и Солодарь вовсю использовали свое соседствующее положение. Во время совместных музыкально-поэтических работ кто-нибудь из них подходил к забору и кричал:

— Цезарь! — или — Дима!

Потом они долго стояли по разные стороны забора и делились друг с другом только что родившимися находками. Солодарь из дачных соседей был наиболее близким другом Дмитрия Борисовича. Немного испортились отношения, когда жена Солодаря Елена Степановна обвинила Ларису Павловну в том, что та ночью тайком проникла к ним на участок и выкопала двадцать два куста пионов. В то время фабричная шпана частенько делала налеты на дачи писателей, выкапывали луковицы и кусты, но подозревать в этом соседей по поселку было не принято. Видимо, у Елены Степановны так проявлялись первые признаки болезни: она перенесла восемь инсультов, а скончалась в тот момент, когда ее муж присутствовал на похоронах своего друга Кабалевского.

Из других соседей Дмитрий Борисович дружил с писателем Львом Шейниным, дирижером Кириллом Кондрашиным, пианистом Эмилем Гилельсом, с художником Орестом Верейским, поэтом Павлом Антокольским. Строго говоря, это они дружили с Кабалевским, потому что он в дачной жизни искал отдых от городской суматохи и по собственной инициативе ходил в гости только к Солодарям и Гилельсам. Однако, на приглашения всегда откликался и у себя принимать гостей любил.

Однажды, когда Лариса Павловна была в гостях у Гилельсов, тот готовился к концерту, извинился и предоставил ее вниманию своей жены. На участке рабочие именно в этот момент рыли канализационную канаву. Пока дамы пили чай и мирно беседовали, Эмиль Григорьевич без устали играл на рояле, доводя до совершенства исполнение музыкальной пьесы. Он играл час, играл другой, третий… Один из рабочих выскочил из канавы, стер пот со лба, откинул лопату и в сердцах сказал своим напарникам:

— Черт возьми, было бы у меня столько свободного времени, я бы тоже так играл!

Редкий случай «тонкого» понимания пролетариатом специфики профессии музыканта!

В поселке было несколько соседей, с которыми Кабалевский по неясным для окружающих причинам общаться не хотел, например, композитор Модест Табачников.

Дача для Кабалевского служила своего рода заповедной зоной. Он там буквально скрывался от московской суеты, а в последние годы жизни еще и от неожиданных визитов просителей из Пермской области, депутатом от которой его избрали. У него, одного из очень немногих жителей Красной Пахры, телефон появился еще в 1962 году. Но связь была по сути дела односторонней: из поселка можно было звонить, а из москвичей номера его телефона никто не знал. Так что телефон на даче постоянно молчал. Друзья и коллеги подозревали, что у Дмитрия Борисовича был на даче телефон, но узнать номер не могли. Жена и дочь стояли насмерть, номер этот никому не давали, не боясь произвести впечатление не вполне адекватных людей. Вот характерный разговор Ларисы Павловны по телефону в Москве:

— Можно к телефону Дмитрия Борисовича?

— Его нет.

— А где он?

— Я не знаю.

— Может быть, он на даче?

— Да, наверное.

— А там есть телефон?

— Я не знаю.

— А какой адрес дачи?

— Не знаю.

— А кто это говорит?

— Это его домработница.

Потом звонивший Кабалевскому при встрече делал комплимент:

— Дмитрий Борисович, у вас такая интеллигентная домработница.

Гостей из Москвы на даче бывало немного. Исключение Кабалевский делал только для родных, близких друзей и очень немногих исполнителей его произведений. К нему приезжала репетировать потрясающая скрипачка Леонарда Бруштейн. Та, что не постеснялась при первой встрече с композитором сыграть его скрипичный концерт в своей интерпретации, да так, что Дмитрий Борисович кинулся звонить Давиду Ойстраху, который обычно играл это произведение на концертах: «Рад, что застал тебя. Хочу поблагодарить за Лилечку Бруштейн. И огорчить. Вторую часть концерта и «Импровизацию» она играет лучше, чем ты». Леонарда замахала руками: «Вы поссорите меня с профессором!» А нужно заметить, что она была ученицей Ойстраха. Кабалевский поднял вверх руку и торжественно произнес: «Платон мне друг, но истина дороже».

Приезд на дачу Мстислава Ростроповича чуть было не закончился печально. Музыканты репетировали сонату, пока за окном не стемнело. Дело было зимой, и шел обильный снег, а Калужское шоссе тогда не освещалось. На обратном пути машину Ростроповича занесло на самом опасном повороте перед деревней Сосенки, она перелетела через кювет и застряла между двумя елками. Мстиславу Леопольдовичу пришлось вылезать из салона через заднюю дверь. К счастью, автомобиль не очень пострадал, а найденный по случаю трактор вытащил его обратно на дорогу. Взволнованный долгим отсутствием Ростроповича Дмитрий Борисович наконец дозвонился до виолончелиста и поинтересовался как тот добрался.

— Все отлично. Виолончель не пострадала, — бодро ответил Ростропович.

В Москве же, в отличие от дачи, телефон не замолкал ни на минуту, а в квартире постоянно были визитеры. Поэтому дачная самоизоляция приносила свои плоды. В период с 1956 года и до самой смерти Кабалевский написал на даче свои основные произведения. Сам он говорил: «Все самое лучшее я сочинил на даче!»

У Кабалевских на даче всегда жили собаки. Вначале Дмитрий Борисович с Цезарем Самойловичем взяли двух немецких овчарок, сестричек. У Солодарей была Буба, у Кабалевских — Гера. Собаки были темного окраса, крупные, устрашающего вида. После смерти Геры расстроенные Кабалевские взяли не щенка, а взрослую собаку, тоже немецкую овчарку. Это был шикарный кобель по кличке Кемир-Паша, которого дома все звали просто Пашей. К сожалению, бедный Паша не выносил музыки. Он физически мучился от ее звуков. Когда Дмитрий Борисович садился за рояль и раздавались первые аккорды, Паша начинал выть. Он выл жалобно, долго и повышая громкость. Потом он бежал на второй этаж в кабинет, хотя в обычное время боялся ходить по лестнице, мордой сбрасывал руки Дмитрия Борисовича с клавиатуры. В конце концов его пришлось отдать, он не слишком подходил для семьи композитора. После Паши была замечательная красавица — добрейшая колли по кличке Ундина.

У Кабалевского всегда была машина: сначала «Победа», потом «Волга». Водил он их сам, очень уверенно и аккуратно. Говорил, что за рулем не устает, а, наоборот, отдыхает, получает от езды удовольствие. Сочетание хорошего вождения и джентльменства, а Дмитрий Борисович был истинным джентльменом, сыграло с ним злую шутку. Он ехал из Москвы в Пахру и вез на переднем сиденье жену пианиста Якова Флиера, они тогда снимали времянку у композитора Оскара Фельцмана. Та держала на коленях изящную сумочку. На крутом повороте в подземный туннель с Ленинского проспекта на Профсоюзную улицу сумочка выскользнула у дамы из рук и упала к ногам композитора. Тот наклонился, чтобы ее поднять, чуть резче дернул рукой руль, и машина сильно ударилась о бетонную опору. Двигатель сместился в салон, грудь Дмитрия Борисовича зажало рулем. Жена Флиера ударилась лбом о стекло и серьезно повредила ногу. Хорошо, что сзади ехала машина скорой помощи, врачи вытащили пострадавших, оказали первую помощь и отвезли в больницу. Кабалевский сломал два ребра, «Волга» восстановлению не подлежала, но более всего он переживал за свою попутчицу, с которой они одновременно оказались на лечении в Кунцевской больнице. Он считал, что сам во всем виноват, не любил вспоминать об этом случае.

Кстати, смертельный инфаркт случился у Дмитрия Борисовича тоже в машине, к счастью, за рулем в тот момент был его шофер.

Дмитрий Борисович был очень высокого роста, худой, что давало поводы для неизменных шуток. В поселке его за глаза звали «прилично одетый позвоночник». Кабалевский на это совершенно не обижался, он даже придумывал шутки про себя:

— У всех телосложение, а у меня теловычитание.

— У всех конечности, а у меня бесконечности.

Его консерваторский преподаватель Гольденвейзер говорил ему:

— Кабалевский, подберите ваши макароны.

Будущий композитор мог охватить пальцами почти две октавы.

Дмитрий Борисович любил рассказывать, как однажды шел по одному московскому бульвару, и какой-то мальчишка сказал своему приятелю:

— Смотри, вон Фефелева башня пошла.

У него хватало чувства юмора, чтобы подшучивать над собой, вполне оправдывая песенные строчки: «Пускай капризен успех, он выбирает из тех, кто может первым посмеяться над собой!» Рост доставлял ему дополнительные трудности: даже кровати приходилось делать на заказ.

Дмитрий Борисович не допускал расхлябанности в одежде. Когда выходил на дачные аллеи, неизменно надевал брюки, одевался элегантно, не по-дачному. Даже дома всегда ходил в брюках, «треников» не признавал. Брюки на нем очень быстро выходили из строя. Когда работал, он вертелся на стуле между роялем и письменным столом, брюки протирались на «пятой» точке и чуть ли не ежемесячно менялись на новые. Такой пример щепетильности в одежде собственного отца, как ни странно, плохо повлиял на его дочь Машу. Однажды она пришла в гости к своему однокурснику, а его отец сидел на кухне и не встал ей навстречу. Отец однокурсника был профессором, преподавателем МГУ, где тогда Маша училась на первом курсе. Она поздоровалась, а профессор сказал:

— Извини, пожалуйста, я не встаю, потому что у меня сегодня творческий день, я в штанах, но не со всеми пуговицами.

Маша ответила:

— У моего папы каждый день творческий, но его брюки всегда застегнуты на все пуговицы!

Только через несколько лет до нее дошло, насколько это было бестактно.

Кабалевский не принимал никакого участия в общественной жизни поселка, хотя если нужно было ехать в государственные структуры, чтобы выбить для поселка какие-нибудь блага, никогда не отказывался. Ему с избытком хватало общественной жизни в Москве: профессор Московской консерватории, секретарь Правления Союза композиторов, член Коллегии Министерства культуры СССР, почетный профессор Консерватории в Мехико и член-корреспондент Академии искусств в Берлине, вице-президент, потом почетный президент Международного общества музыкального образования при ЮНЕСКО, депутат Верховного Совета СССР, народный артист СССР, доктор искусствоведения, действительный член Академии педагогических наук СССР, Герой Социалистического труда, основатель и главный редактор журнала «Музыка в школе».

Но в поселке побаивались и его излишней принципиальности. Он был убежденным членом КПСС, искренне верящим в идеалы коммунизма. Известна история, произошедшая в Красной Пахре в 1955 году. Это был самый разгар строительного бума в поселке. И это в условиях всеобщего дефицита строительных материалов. В поселке появился предприимчивый молодой человек располагающей наружности, на «Москвиче-каблучке». Он начал обход участков с неизменным рассказом:

— Слышал, что писатели строятся и испытывают трудности с высококачественными строительными материалами. А у нас на заводе производят отличный дубовый паркет, да еще и по оптовым расценкам.

Мало кто из жителей поселка устоял перед соблазном. Все дружно начали заказывать дефицит. «Каблучок» предприимчивого продавца регулярно сновал между Москвой и Красной Пахрой. Единственным, кто попросил у него документы на паркет, стал писатель Юрий Корольков. Продавец удивился:

— Зачем документы: товар против денег.

Ответ Юрия Михайловича не удовлетворил. Он вытащил ключи из замка зажигания «каблучка» и вызвал милицию. Те приехали быстро. Оказалось, что паркет украден из строившегося одновременно с поселком Московского Государственного Университета на Ленинских горах. Судя по масштабам нового университетского комплекса паркета там было достаточно, чтобы облагородить сотни таких поселков, как Красная Пахра. Было возбуждено уголовное дело. Многие жители поселка пошли по нему свидетелями и даже соучастниками. Трясли всех, требовали предъявить документы на все материалы, а не только на паркет. Королькова невзлюбили всерьез, а к Дмитрию Борисовичу стали относиться с подозрением: у него единственного обнаружилась папка-скоросшиватель, в которой содержались накладные и чеки на стройматериалы за все время строительства. Спасибо Ларисе Павловне. Много лет спустя Маша поняла ее фразу:

— К папе в поселке по-разному относятся.

Дмитрий Борисович вступил в партию в 1940 году. Вступил не для проформы, а полностью принял коммунистические взгляды. С тех пор при всем своем разуме, знаниях и врожденной интеллигентности он находился как бы под коммунистическим гипнозом. Между тем, поводов в них разочароваться у него было больше, чем достаточно. В 1946 году посадили старшую сестру Ларисы Павловны. Она окончила Академию имени М. В. Фрунзе, готовящую высшие офицерские кадры, воевала в Испании и в Великую Отечественную войну и отказалась подписать бумаги на своего командира, арестованного по обвинению в шпионаже. Вышла она только после смерти вождя уже больной и пожилой женщиной. Брат Ларисы Павловны тоже был офицером, служил в аэродромном обслуживании. Он повесился в больнице, когда пришли его арестовывать. Трудно его за это осуждать: сестру арестовали, за вами идут, вы больны и беспомощны… Мужа сестры Дмитрия Борисовича тоже арестовали. Кабалевский приложил максимум усилий, чтобы их развели после ареста: у сестры было двое маленьких детей.

Кабалевский отлично знал Мирона Семеновича Вовси, с ареста которого началось печально известное «дело врачей». По воспоминаниям сына композитора Юрия, когда тот заявил отцу: «Папа, этого же не может быть! Ты же знаешь Мирона Семеновича!» «Но ведь «Правда» написала», — был ответ… При этом Дмитрий Борисович достал из ящика стола фотографию Вовси и разорвал ее.

Лариса Павловна много лет спустя рассказала Маше, что лифтерша в подъезде их московского дома как-то шепотом ей сказала:

— О вас спрашивали.

Уточнять кто спрашивал и зачем необходимости не было. Мужу она ничего не сказала, а тут и Сталин умер. Дмитрий Борисович очень переживал, плакал, рвался пойти на похороны.

Кабалевский расстраивался, что его дети и племянники не были членами КПСС, постоянно с ними дискутировал на эту тему.

Дмитрий Борисович любил спорт, хотя и был лишен спортивного честолюбия. Помимо лыж, он играл в теннис и в шахматы. В начале 1950-х на отдыхе в Кисловодске он вместе с сыном Юрой принял участие в сеансе одновременной игры, который давал гроссмейстер Александр Котов. Тогда они еще знакомы не были. Дмитрий Борисович проиграл свою партию, а Юра выиграл. Котов поздравил Юру с победой, познакомился с Дмитрием Борисовичем. Потом они с удивлением встретились в Красной Пахре уже в качестве соседей. Когда при открытии Центрального шахматного клуба на Гоголевском бульваре Котов давал сеанс одновременной игры, одним из его соперников был и Дмитрий Кабалевский. Нетрудно догадаться, что партия по-соседски завершилась вничью.

Помимо покорения музыкальных высот, Дмитрий Борисович проявил себя отличным педагогом. Он создал свою школу композиции. Его учениками были композиторы Михаил Зив, Александр Пирумов, Георгий Струве — народный артист РСФСР, создатель первой в СССР студии хорового пения «Пионерия», Мирослав Скорик — Герой Украины, и многие другие.

Кабалевский заложил основы преподавания музыки в общеобразовательной школе. Помня свой печальный старт на музыкальном поприще, он проповедовал исключение принуждения при обучении музыке. Он считал, что дети активные творцы в самых разных сферах, особенно в искусстве. То, что не у всех эти способности развиваются, виноваты взрослые — родители и преподаватели, обучающие детей по примитивному принципу: «это — можно, а это — нельзя; так — правильно, а так — неправильно». Он считал, что целью музыкальных занятий в школе должно быть «овладение музыкальной культурой». Его девизом в преподавании было: «обучение музыке — средство, воспитание музыкой — цель». Дмитрий Борисович написал более десятка книг о музыке и педагогике, сотни статей в различных газетах и журналах. Он оставил блестящее рассуждение о гениальной музыке и однодневках, которое особенно актуально в нынешнее время: «Почему гениальное бесконечно живет? Почему модное быстро исчезает? Чем больше их исполняют, тем скорее доходят «до дна», и они надоедают. Повторные слушания нужны тогда, когда дно глубоко и с каждым разом становится глубже наше восприятие. Чем гениальнее музыка, тем глубже дно (практически неисчерпаемо) — поэтому вечно; чем беднее музыка — тем скорее приедается и исчезает (однодневки). Океан и лужи. Боятся океана, а в лужах плещутся охотно — безопасно и весело…»

Недалеко от поселка «Советский писатель» в населенном пункте Ватутинки есть музыкальная школа. Ее открыли в 1978 году. При жизни композитор частенько бывал там на уроках, встречался с учениками и преподавателями, после его смерти школу преобразовали в Детскую школу искусств имени Д. Б. Кабалевского. В 1998 году в ней был открыт музей Дмитрия Борисовича. Именно там хранится дачный рояль композитора, его личные вещи, фотографии, переданные в дар музею его дочерью Марией. Аналогичные школы с музеями Кабалевского есть в Москве и ряде других городов бывшего Советского Союза. На базе Московской школы проходят международные детские музыкальные конкурсы имени Д. Б. Кабалевского. Не так давно начал проводиться Международный фестиваль имени Д. Б. Кабалевского «Учитель музыки XXI века»!