Св. Сергий Радонежский

Мы видели уже основные черты древней российской истории.

Среди огромных лесных пространств северо-восточного угла Руси в верховьях великой русской реки Волги по-новому оседало, по-новому замешивалось славянское племя.

Начало вообще каждой культуры состоит из перехода от экстенсивного образа быта к интенсивному; только там, где положены границы, природой ли, соседством ли чужих культур, оседает человек на землю, прирастает к ней, начинает её обихаживать. Так, древние культуры были потамическими, то есть ограничены были речными долинами. Античные культуры были приморскими; население набивалось на полуострова, вонзающиеся в плещущее море, а со стороны земли оно подпиралось бушующими, «дикими» ещё племенами.

Сама земельная собственность появлялась именно из этой ограничительности, из-за невозможности уйти с этого места, и, таким образом, — была до известной степени принудительного характера; собственниками стали тогда, когда оказались поделёнными дотоле несчитанные пространства Матери Земли.

Этому моменту, начинающему культуру прикрепления к земле, до известной степени у нас соответствует момент, при котором славянские племена, возможно из-за тех насилий, которые творили над ними бесцеремонные норманны и «культурные народы» на пути из Варяг в Греки, — откочёвывали на северо-восток. Там эти племена упёрлись в дикие северные леса, уходить в которые они могли, конечно, и дальше, но с условием потерять начатки цивилизации, уже полученные ими. А между тем они на новых местах уже не «звериным обычаем живяху», как говорит летописец, а принесли с собой и города, и городской торговый быт. Этот основной первокультурный уголок между верховьями Волги и Оки с юго-востока подпирали вышедшие из Азии кочевые племена, а с юго-запада — сначала крамолы и неспокойный быт князей Киевской Руси, а потом — возникшая Литва.

Здесь-то, вдали от всяких широких прохожих дорог, на реке Москве и образовался тот узел, который завязал собой всю последующую нашу историю; там поднялась Москва. Охраняемый мудрой и искусной политикой московских князей Даниловичей, т. е. сыновей Данилы Александровича, сына Александра Ярославича Невского (см. мою статью о святом Александре Невском), постепенно разгорался самостоятельно костёр русской самобытной культуры. Начатки культуры, взятые из Византии, с насилием, с буйством прививаемые нам норманнами, здесь постепенно перерабатывались, ассимилировались, приобретали тот усвояемый облик, которым могли проникнуть всю русскую душу и придать ей силы, чтобы потом поднять всё русское государство.

Россия, а именно её возглавление — Великороссия, получила свою душу именно в лесных уютах Суздальского Верхневолжского края; это необходимо точно и определённо помнить. Как, несомненно, есть известная украинская душа, рождённая на золотых степях и пажитях Малороссии под голубым небом, как есть душа белорусская, выросшая в дымных болотных перелесках Полесья, как есть славянская покорная польская душа, в которой цветистый сумрак окон католических соборов рождает чужие, поработительные грёзы, — так есть и душа великорусская. Подобно тому как и другие «души» составных частей великого русского народа поддавались обработке чуждыми влияниями, конечно, такими влияниями наполнена и великорусская душа. В ней смутный ропот северных лесов, финская, урало-алтайская упорность, расчётливость и прямолинейность туранского элемента, с которого срисован известный апокрифический русский зверь Китоврас, ходящий по прямым линиям и сшибающий углы своими боками, и т. д.

А прежде всего — в ней православие.

Православие в великорусской душе, конечно, византийское. Но надо отметить, что этот византийский элемент в русской душе оказался сильно претворённым. Византия, пышный Царьград и, конечно, самомнительный, подобно всем столицам мира, слала своих эмиссаров для завоевания себе огромных пространств на Востоке, в противовес воздымающейся власти Папы на Западе, как это нами было уже указано.

В дополнение укажем, что святые Кирилл и Мефодий были посланы на мирное покорение Болгар Византией; недаром царь Болгарский Крум имел удовольствие любоваться отрубленной головой Византийского императора. И на Русь Византия слала греков-митрополитов не без этой политической цели.

И греческое православие, несомое этим тёмным племенам, было не по душе своим прямым политическим придухом. Простая звериная смётка перехватывала от этого золото-тканного христианства туда, к пустыням Сирии и Египта, где, не мудрствуя лукаво, жили неписьменные старцы, киновиты и анахореты, грамоты хитрой не знали, богословия не учили, а Бога чувствовали прямым своим сердцем.

Грамотность скудна в России и по наше просвещённое социалистическое время, а в то время, несмотря на уверения, что Киевская Русь «развивала просвещение», и совсем была слаба.

В XVI веке книга была драгоценностью, редкостью, а тем более в XII, XIII. Роскошь церквей Новгорода, Киева, Ростова — была одной стороной дела, официальной, показной и редкой — недаром мы чуть не по пальцам знаем каменные постройки тогдашнего времени на Руси. Истинной церковью был лес, да срубленный в нём сруб, покрытый остроконечной шатровой кровлей, так гармонирующий с русским пейзажем, с его глухотою, немотствованием бескрайних далей…

Равным образом и книга не имела того значения, которое она имеет сейчас. Книга была у одного, а в ней нуждались десятки тысяч… Нельзя было насытить этой коркой такое количество алчущих; только живая душа могла бы сделать это чудо…

Вот почему на Руси нарождается своя Фиваида, нарождаются свои учителя — праведники, сияющие несказанной благостыней перед миром и свидетельствующие свойства русской души…

Нельзя не отметить, что это русское стремление к учению «не рассказом, а показом» находит себе полную аналогию в восточных традициях. Монах Рубруквис, отправленный Папой Римским к Великому Хану Менгу, услыхал от этого властелина полумира следующие слова:

— Я говорю вам, что вам Бог дал святое писание, а вы его не блюдёте… А нам он дал святых, которые приказывают, учат нас, как нам жить, и мы живём по этому приказу…

Конечно, от христианства, проповедуемого, как в Новгороде, «огнём и мечём», и до внутренней благостности и неоспоримой убедительности подвижников — огромная дистанция… Греков не любили, их боялись; греческие ставленники митрополиты в своих экстерриториальных судах были крайне жестоки, били, пытали, резали языки, казнили смертию… Характерно, что ни одного святого, из греческих митрополитов на Руси нет, если мы только не ошибаемся в этом, — что чрезвычайно показательно.

А между тем всякое слово должно быть связано с делом и святое учение должно сиять не только в пудовых золочёных Евангелиях, возносимых при богослужениях, а должно быть как-то растворено, распылено в массах. Только тогда, когда слово внедрится в душу каждого человека, внутренне его переродит, только тогда оно принесёт свой полный плод.

И эта не показная, а существенная сторона православия — не греческая, а подлинно русская. Много праведников знает русская церковь, положивших труды на просвещение, создававших истинную культурность в разрозненных до того диких племенах: Варлаам Хутынский, Кирилл Белозерский, Дмитрий Вологодский, Савва Вишерский, Александр Свирский, Павел Обдорский, Зосима и Савватий Соловецкие, Антоний Сийский, Дионисий Глушицкий, Макарий Калязинский, Стефан Пермский, Прокопий Устюжский, Макарий Желтоводский, Никодим Кожеезерский, Нил Сорский, Трифон Печенгский, Пафнутий Боровский, Елеазар Анзерский и т. д. — вплоть до Дмитрия Ростовского, Иннокентия Иркутского и Серафима Саровского…

Возьмите карту России и отыщите места, упоминаемые в прозвищах, и вы увидите, что вся северная Русь была ареной многополезной деятельности этих святых подвижников… Они были тем, кто действительно нёс в русские массы живой подвиг, просвещение, утешение и в то же время понимание русской государственности…

Русское государство пошло к возрастанию, во-первых, тогда, когда оно, использовав и сбросив татарский опыт, создало власть Великого Князя Московского. Русское государство пошло к возрастанию тогда, когда оно, использовав византийский опыт и отделавшись от ставленников Византии, создало русскую национальную церковь.

И первым святым этого великого дела почтём Св. Сергия Радонежского.

* * *

Известна картина Нестерова: знакомый мило-унылый пейзаж северной России; маленький, скромный мальчик в белой шитой рубашке; сливаясь чёрной своей фигурой с мощным деревом, озарённый сиянием инок благословляет мальчика Варфоломея.

Вот картина проникновения божественного света в душу смертного; момент, предопределяющий его дальнейшую жизнь. И молодой монах Сергий начинает вести жизнь в этой лесной Фиваиде, полную трудов и подвигов. Не в городе, за каменными стенами, за властью князя и дружины, а в лесном просторе воздвигается маленькая церковка во имя Святой Троицы, начинается жизнь, полная трудов и успехов. Не пропадает ни одна минута, всё полно молитвенного напряжения и горения; в душу грубого лесного народа несётся утверждение истины не кичливым поучением, а живым, полным любви и смирения примером, начинает воплощаться то, что всегда составляло заветный предел устремлений русского человека — правда.

Константинопольский епископ, явившись в Москву, спрашивал, услыхав про преподобного:

— Как в таких странах может такой светильник явиться?

Он, очевидно, верил в патентованность привилегий Византии. А между тем вокруг этой обители, где было «всё худо, всё нищенство, всё сиротинско», возгорался целый костёр духовного пламени, создавалась могучая православная русская культура.

Св. Сергий шёл по государственной тропе, проложенной русскими митрополитами святыми Петром и Алексием. Он не стеснялся посылать на битву с татарами своих могучих иноков, не затворялся от ратных дел. Он благословил меч Дмитрия Ивановича Донского перед Куликовской битвой. Он делал всё, что считал по совести и внутреннему бесстрашию нужным для блага государства…

Когда в известном инциденте инок Стефан, присланный Москвою в монастырь, заявил однажды, что он старше игумена и не хочет ему подчиняться, св. Сергий не стал спорить и отошёл от основанной им обители. Какое понимание и какая проповедь примером ревности к делам общим, какое умение не мешаться туда, где из-за мелочных самолюбий возникают российские свары и крамолы… Так в 1365 году св. Сергием предотвращена кровавая борьба между Суздальскими князьями — братьями Дмитрием и Борисом Константиновичами из-за Нижнего Новгорода, каковых заслуг мы не знаем за греками.

Пример св. Сергия не остался без подражания; в столетие 1340–1440 возникло на Руси до 150 монастырей. И возникши на Русской земле, средствами русскими, эти монастыри были светильниками просвещения; если откуда и шло слово поучения, пример поучения, — то только из монастырей…

«Царство Божие подобно закваске, — говорил Христос, — тесто должно от неё забродить…». И мы видели в предыдущем перечислении прославляемых церковью святых русских людей — сколько этой закваски было положено в русский народ.

Вокруг «Троице-Сергия» возникла своя целая православная в лучшем смысле слова традиция. Из-под его крыла вышли такие иконописцы, как Андрей Рублёв, Данила Чёрный, святитель св. Мефодий Яхромский, преподобный Афанасий, основатель Серпуховского монастыря, преподобный Авраамий, основатель монастыря в Галиче Мерьском, и т. д.

Личность св. Сергия Радонежского — личность историческая; это значит, что он не умер тогда, когда тихо почил в 1392 году; это значит, что он до сих пор в народном духе, в народном православии, жив и действенен в нём. Равным образом живы и действенны в нём все эти безвестные святые, которые раскиданы по всему пространству Великороссии.

И сила действенности и жизни в них, даже почивших, такова, что даже их тела продолжают жить наперекор кончине, тем самым утверждая победу жизни, энергии, действования над косностью и смертью, связывая, объединяя в одно целое российскую нацию… 600 лет стоит и почитается Троицко-Сергиевский монастырь, и только безумцы могут подумать, что можно вырвать тысячелетнюю память о св. Сергии из душ русского народа…

* * *

Русское государство стало сильным тогда, когда рассыпанное дотоле население стало цементироваться, скрепляться. Одно государственное насилие, «распоряжение», никогда бы не достигло этой крепости государственной, если бы ему не помогало православие…

— Распространение русской государственности на Востоке, — говорит С. В. Максимов, — шло при помощи так называемого обряда братания. «Крестовые братья», «крестовые сестры» менялись крестами, становились «побратимами» и «посестрами», тем связывая со своим обычаем аборигенов дремучих лесов…

Пусть не толкуют нас так, что мы рекомендуем и теперь в качестве единственного средства просвещения открывать и учреждать монастыри; мы полагаем, что для просвещения русского народа пример преподобного Сергия может указать нам незлобивость, энергию, настойчивость, любовь, а главное — самообуздание; вот полезные вещи, чего нет у наших революционных деятелей. И, кроме того, конечно, наряду с другими средствами истинной науки и истинного просвещения, монастыри по-прежнему должны сохранять своё значение как центры горения религиозного духа. Каждому — своё.

* * *

Но пуще всего надлежит всем русским помнить об этих подвижниках Руси, которые сделали её самоё святою, потому что, не помня этого, нельзя понять своей собственной нации. В прошлом на Руси русский монастырь стоит так прочно и нерушимо, как в Германии германские университеты; а посему культурное наличное наследие требуется всё развести к его истокам, не смешивая их, опознать его, отчётливо сознавая, что никакой прогресс не способен изменить, по крайней мере, за всю известную историю, — национального типа.

Нация — может погибнуть, это возможно; но национальный тип всегда останется неизменным…

В книжке М. Горького «О русском крестьянстве» мы находим такое замечание по сему поводу:

— Великий князь Сергий Романов рассказывал мне, — пишет Максим, — что в 1913 году, когда праздновали 300-летие Дома Романовых и царь Николай был в Костроме, великий князь Николай Михайлович, талантливый автор целого ряда исторических трудов, сказал царю на пароходе, указывая на тысячную толпу крестьян:

— А ведь они совершенно такие же, какими были в XVII веке, когда выбирали на царство Михаила, такие же… Как ты думаешь — плохо это или хорошо?..

Царь промолчал…

* * *

Николай Михайлович был прав, они были такими же в Костроме, такими же они были и в Смутное время, под влиянием старых крамол бояр, претензий Папского престола, политики поляков, и точно так же св. Сергий спас их тогда, как спасает и теперь, во всё растущей крепости русской церкви.

Гун-Бао. 1928. 13 апреля.