Ставка на кур (В порядке дискуссионном)
Подвёл нас Серафим…
Поговорка 1905 года
На мою статью «Во что обошлась русская революция» (см. № 349) я получил пять ответов. Два из них за меня, три — против; один из них, некоего господина Б-ма, редакция поместила в последнем воскресном номере «Гун-Бао». Сочувствующим моим взглядам большое спасибо.
С удовлетворением могу сказать, что очевидно статья задела некоторые живые струнки читателей. Письма и за и против отличаются общим одним свойством — они взволнованы, и это уже хорошо.
И в то время как корреспонденты «за» — плачут над бесплодными миллионами жертв, которые втуне лежат в могилах Прасныша, Равы-Русской, Карпат, Риги и Барановичей, корреспонденты «против» беспомощно разводят руками:
«К чему гадать, что было бы, — пишут они, — если иначе и быть не могло».
«Государственный организм был тяжко болен», — пишет господин Б-м.
Да, конечно, не с гнилым организмом создавать здоровую семью… Да, конечно, тому, кто слаб, не место на исторических путях… Да, конечно, в этом заявлении моего оппонента есть правда. Действительно, интеллигенция всё время до войны воображала, что «кто-то чем-то болен»… По всей линии нашей государственности шёл какой-то «надрыв»…
У Чехова в его письмах есть такое место о современных ему писателях:
— Теперь писатели все нервические, болезненные… А вы им не верьте — здоровенные они все мужики!
В психологической науке есть известное учение об обратимости психических переживаний на тело: если стараться впасть в уныние, держаться соответственным образом, ныть и ахать, то это, в конце концов, отразится на самом организме, до той поры здоровом. Посадите здоровенного парня в общество нескольких нытиков и пары брюзг, и вы увидите, что человек заболеет.
Эти ядовитые пары «праздности, уныния, любоначалия и празднословия» до сих пор вьются над русской, больною душой интеллигенцией. Осколки дьявольского зеркала, искажающего действительность, до сих пор сидят у неё в глазу.
Если бы верить словам этих ипохондриков — то тогда надо было бы закрывать лавочку: где избавление, если бы, действительно, народ русский так глубоко болен! Сифилитическому организму самое лучшее — лечь в гроб.
* * *
Но народ здоров, глубоко и интуитивно здоров, как дитя. Небольшая книжечка С. С. Ольденбурга «Итоги двадцати лет царствования императора Николая II» — показывает это.
За двадцать лет, как мне неоднократно приходилось уже писать, во всех отраслях промышленности, сельского хозяйства, национального капитала, наконец народонаселения — увеличение больше, чем вдвое.
Давно, господа, пора бросить это интеллигентское пухлое слово покойного Ключевского:
— Государство пухло, а народ хирел!
Не хирел народ, а богател народ. И тот же самый Скиталец, незадолго до своего перелёта, говорил пишущему эти строки:
— Я с Волги… Из богатых мест… Из хлебных мест… По праздникам — мужики в синих суконных кафтанах… И, представьте, всю жизнь я должен был писать о голодном и страдающем мужике… Какая нелепость!
— Но почему же?
— Редакторы толстых журналов обижались… Не любили они сытого мужика…
Про какое же «внутреннее худосочие» пишет господин Б-м? Про некрасовский интеллигентский стиль:
Вкусны ли, милая, слёзы солёные
С кислым кваском пополам?
Нет, не народ был виноват, что случилось то, что произошло. Виновата, прежде всего, интеллигенция, и эту именно вину отметим мы осознанной в статье господина Б-ма.
Он пишет: «Громадная империя терпит катастрофическое поражение».
И объясняет это именно «худосочием» организма. Тут не может быть виновата никакая кучка…
* * *
Господин Б-м виноват сам уже этим чисто фетишистским представлением о государстве. Его воображение, его ум подавлен разными грандиозностями исторических процессов… Его затуркали, затормошили, запугали разными неотвратимостями «исторических процессов»…
Поэтому при катастрофе своего отечества (смею так думать, что господин Б-м русский) он почёсывает затылок:
— Эх, пошло чесать, мать честная… Как полыхает! Тут никакая пожарная машина не поможет…
Это чисто созерцательное отношение к происходящему есть характерная особенность русской интеллигенции. Пойдите за 20 копеек в кино и посмотрите какую-нибудь американскую фильму: там эдакий инженер в половодье, когда грандиозное устремление воды грозит разрушить мост, висит ночью при свете прожекторов над ревущей чёрной пропастью реки и всаживает собственноручно последние заклёпки, в то время как низший «технический» персонал чешет затылки на берегу:
— Эх, сейчас и загудит вниз, мать честная!
Но заклёпка поставлена, и, представьте, благодаря действию одного человека мост стоит несокрушимо:
Мосты повисли над водами…
Вот когда я писал статью, о которой идёт теперь речь, я говорил условно:
— Что бы было, если бы нашлись в военное половодье такие люди, которые вбили бы эти заклёпки… Не нашлось потому, что все руководящие слои были преступно воспитаны на некоторой вере «законосообразности» исторического процесса, что заставило их склонить голову перед роком.
А какие уж там «законосообразности истории», если в самой-то математике, физике и астрономии воцаряется теперь «закон относительности»?
Если бы в русском Временном Правительстве нашлись люди, которые бы сумели взять действительно власть в руки, как потом взял её Ленин, который уже за одно за это достоин уважения, поверьте, что русские военные инвалиды и ветераны получали бы теперь германские репарации, а миллион русской интеллигенции не обивал бы чужие пороги…
В русской революции были вожди.
В русской контрреволюции вождей не было. Даже Корнилов, и тот считал нужным рекомендоваться:
— Я сын казака и крестьянки!..
Другими словами: я — демократ, извините меня!
В этом отношении Россия — прямая противоположность Германии: там у революции не оказалось вождей, потому что Карл Либкнехт и Роза Люксембург оказались убиты…
— А у контрреволюции оказались: деревообделочник, социал-демократ, и патриот Носке не побоялся сказать:
— Если нужна теперь кровавая собака, то пусть я буду ею!
И ещё:
— Нужно пожертвовать жизнью тысячи дураков ради жизни нации!
И поверьте, народ бы поблагодарил такого русского Носке; но русские Носке, к сожалению, держались иной тактики: они выжидали…
И выжидают…
* * *
В представлении господина Б-ма государство подобно казённому огромному дому, выстроенному в незапамятные времена.
Там всё смирно, тихо, чисто и жутко.
Народ оттуда гонят в толчки.
Там разыгрывается величественная история. Там — «величества». Там — «международные сношения». Там — «командующие».
Нет, это не так. Государство — это дом народа, в котором правит определённый хозяин; и если кто в нём начинает скандалить или производить совершенно нелепые, противные здравому смыслу эксперименты, — так того надо выбросить за шиворот.
Вот и всё. И тогда в этом дому будет мир, порядок, богатство, благополучие и будут расти и учиться дети, чтобы наследовать уходящему поколению.
О нелепая русская бюрократия с её уложениями!.. Как ты сидишь ещё и в беженских, и большевистских мозгах с этим обожествлением власти мощей!
* * *
— Зачем на св. Софии в Константинополе крест? — восклицает господин Б-м.
Что же делать, если был уже такой договор между Россией и Англией. Понимаете, был!
Поэтому это не я «карабкаюсь» с крестом на св. Софию. На неё карабкалось старое правительство.
И вот что характерно. Господин Б-м — русский и, по-видимому, православный человек. Но он интеллигент. Крест на св. Софии не радует, решительно не радует его сердца.
Почему?
Да потому, что это оскорбит «мусульманское население»…
Вот какой господин Б-м милый человек. Рад не то что с себя, со св. Софии снять крест, чтобы только не оскорбить турок!
Это тоже типично для русского интеллигента. Как известно, русская внешняя политика всегда отличалась пресловутою культурностью, миролюбием и отсутствием национального эгоизма. И, конечно, такие действия русского правительства, утверждающие русские начала, конечно, встречались всегда общественной критикой и недоброжелательством.
— Крест? Фи! Некультурно! Квасной патриотизм!..
Вот почему я отношусь с величайшим уважением к тому англичанину, который на каком-то обеде в Петербурге (до войны), выслушав сплетни про царя, встал и козлиным голосом, фальшивя, но твёрдо и до конца один пропел свой национальный гимн.
Такой силы мнения у русских никогда не было. Они только умели подхихикивать весёленьким историям о панталонах Кшесинской:
— Николка — дурак! — радовались эти умники.
* * *
Союзники вышли из войны тоже «ослабленными», говорит господин Б-м.
Это «ослабленными» — великолепно. Конечно, война не прогулка в загородный ресторан. Но что союзники теперь слабы — позвольте этому не поверить! Извольте почитать иностранные газеты, как ключом бьёт жизнь в странах Европы, даже в самой побеждённой и «ослабленной» Германии. Там «довоенные» нормы давно уже превзойдены.
— Союзники вышли из войны разбитыми (?) — пишет мой оппонент. Дал бы Бог России такое «разбитие»!
— Англия справилась напряжением всех сил с угольной забастовкой, — пишет он тоже в доказательство неблестящего положения Англии.
Ну да, она справилась. Что же вы, жалеете её «напряжения сил», что ли? Такая заботливость похожа на анекдот:
— Не теряйте, куме, силы, опускайтесь на дно!..
Во всяком случае, Англия в настоящее время — первая держава света.
А ваша держава, господин Б-м, какая по счёту?
* * *
Но среди общей русской интеллигентской типичности заявлений господина Б-ма, который ничего не забыл и ничему не научился, характерно неожиданное следующее его жизнерадостное заявление:
— Но Иды ещё не прошли!
Если Цезарю эти завершившиеся Иды причинили крупные неприятности, то для господина Б-ма они сулят какие-то приятные неожиданности.
Он уверен, что цыплят считают по осени и что «по обе стороны рубежа куры не перестали нести яйца».
Эти куры, очевидно, и высидят что-то такое, что, по его мнению, даст возможность с несомненностью «подвести итоги» будущим выгодам так, как он подвёл итоги прошлым убыткам.
Бедные таинственные куры истории! Оне, голубушки, стараются, а русская госпожа-публика сидит праздно в первом ряду кресел и одобряет:
— Старайся, старайся, Хохлатка-История! Старайся… Снеси нам яйцо, да побольше, да не простое, а золотое… Восстанови, Хохлаточка, наше положеньице… Выручи… Мы интеллигенция, соль земли, а тут, на-поди, эмигрантское наше житие!.. Ни в чём мы не виноваты… реакция нас погубила, спасёт нас революция… Или, как говаривал полковник Скалозуб, — «Пожар способствует нам много к украшенью!».
Но что же осталось русской интеллигенции, как не делать «хорошую мину на сыгранную ею плохую игру»? Тоска бесплодных сожалений тяжела лёгким и пустым душам, и легче довериться курам, нежели себе.
Гун-Бао. 1928. 22 февраля.