7. Реферат Ленина

Ленин приехал в Париж в 1909 году вместе с Надеждой Константиновной Крупской и выступил на одном из собраний нашей группы содействия РСДРП.

Это собрание было не в кафе де Гобелен, а близ Орлеанского вокзала, тоже в кафе[240].

Приходящие на собрание направлялись вглубь кафе, обходили хозяина, стоявшего за прилавком, и подымались по узкой лестнице на второй этаж, где занимали места за столиками. Мы сидели, как всегда, за столиками, на которых стояли напитки, заранее заказанные гарсонам, — пиво, черный кофе или гренадин. Во время важных собраний гарсоны не входили в зал, разве только по вызову.

У входа в зал за столиком, поставленным поперек двери, сидел, как всегда, секретарь нашей группы товарищ Ильин. Слева у зеркала был оставлен столик для Владимира Ильича и Крупской. Оба пришли вместе, Ленин пропустил Крупскую вперед, поздоровался с товарищем Ильиным и другими. Он был в скромной поношенной паре с воротничком и галстуком. Обращаю внимание на эту деталь, потому что наши русские эмигранты имели привычку приходить в кафе без галстука, в сорочке с открытым воротом. А в таком виде их не допускали. Мы все были очень взволнованы, когда Ильин объявил, что товарищ Ленин ознакомит присутствующих с первыми главами своей книги.

Все мы знали, что Владимир Ильич будет говорить о «богдановщине», как называли в те времена философскую теорию русских последователей Маха. Все с нетерпением ждали, как Ленин расправится с этой теорией.

Ленин читал около часа по клеенчатой тетрадке, далеко отставив писаный текст перед собой.

Решительные минуты. Недаром противники большевизма изображали вождя с метлой в руке[241], расчищающего наши мозги от накопившегося там мусора. Насупив брови над стеклами очков и глядя перед собою вдаль, Владимир Ильич глубоко проникал в мысли и чувства своих сторонников, и мусора не должно было остаться.

В Парижской группе имелись сторонники Богданова и немало философски образованных товарищей, от кого можно было ждать резких возражений докладчику.

Помню, как Анатолий Васильевич Луначарский делал пометки в блокноте и вскоре попросил слова. Он немного волновался, возражая Ленину, и, выступив, скромно сел на свою банкетку у зеркала, ожидая ответа докладчика.

Помню, с Анатолием Васильевичем пришла на реферат Владимира Ильича одна русская эмигрантка, которая иногда, чрезвычайно редко, посещала наши собрания. Ее звали Маргаритой, она была москвичка, где-то служила в Париже и, по слухам, имела ребенка, которого ей не с кем было оставить дома. Эта женщина долгое время интересовала меня, и я пыталась у всех русских, живших тогда в Париже, узнать ее фамилию (мы знали друг друга только по кличкам). Позднее один из тех, кто вырос в Париже в те годы, высказал предположение, что это могла быть Маргарита Сабашникова, дочь издателя Сабашникова, но уверенности я так и не получила.

Луначарского тогда обвиняли в богоискательстве и богостроительстве. Это были смертные грехи, и обвинение надо было опровергнуть.

Помню, с каким нескрываемым задором выступил в прениях наш питерский товарищ, студент юридического факультета Сорбонны и ярый защитник теории Маха. Это был Ваня Залкинд, ставший в Октябре комиссаром финансов Северной Коммуны.

Помню некоторую манерность, с которой он преподнес нам окончание своей речи:

— Так предполагает Мах, Богданов и ваш покорный слуга.

За ленинскую позицию выступили Зиновьев, Каменев, Окулов[242] и другие.

Владимир Ильич спокойно разобрался в возражениях, отстоял учение о познаваемости мира, раскрыл сложность процесса познания, словом, раздолбал идеологическую философию, так что от нее ничего не осталось.

На нас, зеленую молодежь, не подготовленную к философским диспутам, логика и эрудиция Ленина произвели неизгладимое впечатление.

Если у кого-нибудь из нас еще были сомнения в пользу Богданова и его группы, то теперь мы беззаветно поверили Ленину.

Да, наука всемогуща, и нет предела ее развитию.