2 апреля, среда

2 апреля, среда

Вот интересно, у меня здесь хоть один день пройдет спокойно?

Чтобы можно было просто полежать, почитать, поиграть в шахматы? Да просто отдохнуть! Или этот цирк шапито так и будет вечно продолжаться? Блядь! Это не тюрьма, а какой-то сумасшедший дом!

Короче, так. Двенадцать часов дня. Сижу за столом, спокойно пишу.

Сокамерники мирно спят. Телевизор этот блядский в кои-то веки выключен. В общем, идиллия. Совершенно неожиданно дверь камеры с грохотом распахивается и в камеру врывается целая толпа мусоров!

(«Ой, Вань, гляди, какие клоуны!») Шум, крики! «Всем встать! Почему спите днем? Быстро все на выход!» Я торопливо собираю со стола все свои бумаги, наскоро сую их в пакет и иду к выходу. Пакет по дороге кладу на шконарь. (Из камеры выйти с пакетом, естественно, не дадут.) Сокамерники же, похоже, вообще ничего еще толком не понимают и только спросонья хлопают глазами. «Быстрее! Встать! Не видишь, что перед тобой полковник!» Выхожу из камеры. В коридоре тоже полно мусоров. Опера, охранники… Похоже, здесь вообще сегодня вся тюрьма собралась! Да что, блядь, происходит? Теракт? Побег? Бунт? Хорошо, ну, а мы-то здесь причем? От нас-то им что надо?

Оказывается, никаких терактов! Просто внеочередная проверка из ГУИН (Главное управление по исполнению наказаний). Приехало какое-то высокое начальство и решило лично устроить шмон в одной из камер.

Естественно, в моей! Заодно уж, наверное, и на меня посмотреть.

Продемонстрировать, так сказать, на практике, как это делается.

Ну-с, всех нас проводят в конец коридора и запускают в пустую камеру. Точнее, в какое-то, блядь, грязное пустое помещение с цементным полом. Ни лавок, ни туалета — ничего! В нашей же камере тем временем разворачивается, похоже, нечто грандиозное. До нас приглушенно доносятся какие-то крики, треск, шум, с грохотом падает на пол что-то тяжелое (надеюсь, телевизор!) Такое впечатление, что камеру то ли ломают, то ли попросту разбирают на части.

Сокамерники подавлены. «Сколько сижу, никогда еще такого не было». — «Да, это конкретный шмон». — «А меня этот клоун за плечо ущипнул, когда про полковника орал. «Встань, когда перед тобой полковник!» Да на хую я видал этого полковника! Не могу! Меня всего аж подколачивает, гондоны заебанные! Суки!» Остальные вяло поддакивают.

Спросонья, второпях никто не успел толком одеться и сейчас начинают мерзнуть. В камере довольно прохладно. Полностью одет только я один. Так проходит примерно час. Все это время шум и грохот за дверью не смолкают ни на минуту. «Да что они там делают? Тюрьму, что ли, ломают?» Наконец лязгает ключ. Дверь открывается. «Кто дежурный по камере?» — «Я». — «Иди за мной». Дежурный уходит.

Каждый день на утренней проверке назначают дежурного по камере.

По какому принципу, я до сих пор так и не понял. По-моему, совершенно произвольно. По крайней мере, сам я был за это время всего два раза. Два дня подряд.

Через несколько минут наш дежурный благополучно возвращается и рассказывает следующее: «Захожу я в камеру. Этот главный гуиновец стоит на столе(!) и орет на местных ментов. «Гондоны! Хуесосы!

Отодрать то! Выбросить это!» Увидел меня: «Почему в камере столько книг?! Кто разрешил?» (Книг в камере в общей сложности штук десять.)

— «Да нас же тут шестеро!» — «Ну, и что? Одной книги вполне достаточно! Прочитаете — возьмете в библиотеке новую!» (Да… Это уже не Щедрин и даже не Гоголь! Это Фонвизин!) — «А где у вас холодильник?» — «У нас нету». — «Как это нету? К вам же сам Мавроди заехал! У вас тут должен двухкамерный холодильник стоять!» (Господи, и дались же им эти холодильники! Что на Бутырке, что здесь. На Бутырке блочный так прямо мне и сказал: «Я, мол, лично разговаривал с начальником тюрьмы, и он разрешил вам поставить в камеру два холодильника. И еще один мне — теще на дачу».)»

Наконец возвращаемся в камеру. Боже мой, что же в ней творится!

Все вещи вытащены из сумок, перемешаны и разбросаны на шконках. На полу мусор, известка… Известка-то откуда? Потолок они, что ли, долбили? На предмет «нычек» (тайников). Все наши жалкие полочки и коробочки (заботливо склеенные нами из пустых молочных пакетов и т. п.) исчезли, веревки, естественно, тоже. На чем теперь сушить белье — совершенно непонятно. Но самое ужасное — исчезла очередная заточка, с таким трудом только-только нами добытая у баландера. А это значит, что колбасу теперь опять придется ломать руками… Еб твою мать! Ну, что за твари!! Суки ебучие! (Мат, блядь, эти мудаки из Думы хотят, видите ли, еще запретить!)

Камера между тем снова открывается. «Чтобы через час в камере был порядок! Засекайте время! Через час зайду, проверю! Если не успеете — заберу телевизор!» (А вот это хорошо бы! До чего же он тут мне уже надоел! Просто остопиздил!! Пожалуй, телевизор — это и есть самый неприятный элемент моей тюремной жизни.) Дверь захлопывается.

И все! Ни через час, ни через два так к нам никто и не зашел. (И телевизор, к сожалению, так никто и не забрал!) Убирались же мы до позднего вечера. Разбирали и укладывали вещи, подметали и мыли пол и пр., и пр. Точнее, убирались, в основном, мои сокамерники, обычные разбойники, убийцы и бандиты, я же, на правах истинного архитатя и архизлодея, все это время мирно дремал на шконке, промямлив лишь для очистки совести, что не хочу, мол, мешаться и путаться под ногами.

(«Да, конечно! Лежи, Сереж, отдыхай! Мы тут и сами справимся!»)

Н-да… Все-таки известность имеет и свои приятные стороны. Даже если это известность всероссийского Бармалея. Иногда.