Глава X. Времена года — осень

Глава X. Времена года — осень

Жёлтый лист плывёт.

У какого берега, цикада,

Вдруг проснёшься ты?

Басё

Приказ по японскому гарнизону (Глаз тайфуна)

Важно ступает

Цапля по свежему жниву.

Осень в деревне.

Басё

В дружбе тоже знай границу.

Японская пословица

Что-то изменилось в городе. И не сразу можно было догадаться — что? Наконец, проходя по кварталу маленьких частных домиков, она поняла: исчез звон колокольчиков. Их негромкое ласковое теньканье появилось весной. С наступлением тепла у дверей домов закачались колокольчики на верёвочках. Японцы предпочитали не вычурные игрушки из глины в виде толстых борцов сумо, щенков или котят, которые сувенирные лавки предназначали для иностранцев, для их дурного вкуса, а простые бутоны из тяжёлого металла. Тёмно-бурый, словно старинный колокольчик легко умещался на ладони ребёнка — небольшая, чисто японская вещь. Тихий звон наполнял город всё лето. И вдруг исчез.

— Колокольчики? Их сняли. А как же можно было их оставить? — удивился её вопросу Шимада. — Ведь начинается осень.

Связь между вещами в Японии порою странная. То ей грозятся убавить зарплату, если приедет муж, то колокольчики снимают потому, что осень, то бондарь почему-то радуется поднявшемуся ветру… Бондарь — это уже из японской сказки, из Леночкиной книжки. Бондарь рассуждал так: ветер поднимет пыль, от пыли многие ослепнут и пойдут просить милостыню, играя на сямисэнах — японских бандурах, на которые натягивают кошачьи шкуры. А стало быть, кошек перебьют, и обнаглевшие мыши станут грызть бочки, вынуждая хозяев покупать новые. Между ветром и бочками связь, хотя и странная, всё-таки была. Но чем могла помешать осень колокольчикам? Или колокольчики осени? Пришлось опять спрашивать Шимаду, хотя японские приличия запрещают задавать много вопросов.

— Колокольчики только для летнего сезона, — терпеливо объяснил Шимада. — Они звенят от дуновения ветра, принося чувство прохлады, потому что весной и летом ветер дует с моря, свежий ветер, столь приятный в жару. А зимой звон колокольчика будет напоминать о неприятном, холодном ветре с гор. Поэтому с наступлением осени колокольчики снимают.

И в университете многое изменилось. Первого сентября мужчины надели тёмные костюмы — летом они позволяли себе приходить на работу в серых пиджаках и даже в рубашках с короткими рукавами. Но первого сентября все эти вольности кончились. Словно вышел приказ по японскому гарнизону — перейти на зимнюю форму одежды. Никаких других оснований для переодеваний не было, жара стояла такая же, как в августе, плюс тридцать. Но в здешних краях многое происходило не по погоде, а по календарю. Университетский бассейн замкнули на ключ точно в первый день осени, несмотря на жару.

В выходной они с мужем, увидев на термометре плюс тридцать, поехали на пляж. Там собралось немало таких же, как они, нарушителей японского обычая купаться только в пределах купального сезона. Парни и девушки смело входили в воду. Правда, только в гидрокостюмах. Все, как один. Так выглядела японская дисциплинированность в пляжном варианте — с первого сентября купание только в гидрокостюмах! Хотя море было тёплое, как в августе. Появление в воде двух белых людей в купальниках вызвало всеобщее смятение.

— Вам не холодно? — хором спросили по-английски две девушки, и в ожидании ответа выбрались из воды и улеглись на свои гавайские доски. В чёрных гидрокостюмах. Под солнцем.

— А вам не жарко? — улыбнулся муж. Девушки засмеялись и поплыли рядом, болтая с иностранцами о пустяках.

— Вы купались в море?! — ужаснулся Хидэо. И строго-настрого велел это занятие прекратить, повторяя: — Я отвечаю за Вас!

Причина запрета на сей раз была нешуточная — начинался сезон тайфунов. Тайфуны здесь не называли именами, их просто нумеровали.

— Непоэтично, — смеялась она, и Хидэо смеялся, предлагая назвать следующий тайфун в её честь.

— Тайфуну очень подойдёт Ваше имя!

Приближающийся тайфун заявлял о себе шквальным ветром, нескончаемым дождём и телевизионными передачами с компьютерной картинкой — белые вихри, клубящиеся над картой Японии. Картинку повторяли на большом экране в центре города, чтобы тайфун никого не застал врасплох. Очередной тайфун обещал пожаловать в субботу. Как раз в тот день, когда они ждали в гости Зухру с мужем.

В самом начале своей японской жизни, вскоре после экскурсии по магазинам, она пригласила Зухру к себе домой, да оскандалилась — мужу Зухры не понравились непривычные русские пельмени, он только надкусил один и стал объяснять, где можно купить в городе китайские гёза. А Зухра всё съела с удовольствием и тут же пригласила русскую подругу в гости. Зухра жила в бетонной пятиэтажке, в квартале университетских домов. В трёх малюсеньких комнатках из мебели был только небольшой стол да три табуретки. Только поэтому, наверное, и удавалось разместиться тут семье с тремя детьми. У мальчишек не было ни кроватей, ни письменного стола, ни полок с книгами — только татами. А ведь старший уже заканчивал школу…

— Не очень у нас тут, — смущалась Зухра и рассказывала, что в пригороде Токио у них есть собственный дом.

Но должность профессора муж смог получить только в провинции, пришлось уехать, бросив дом. А продать пустовавший дом и купить новый было невыгодно — за старое строение много не дадут, а огромные японские налоги на куплю-продажу недвижимости съедят большую долю вырученного. Вот и ютилась семья в тесноте служебной квартирки. Зухра учила русскую подругу готовить сирийскую долму. Любимое развлечение женской компании в Японии — осваивать новые кулинарные рецепты. Долма была как наши фаршированные баклажаны. Только рис Зухра не отваривала прежде, чем смешать с мясным фаршем, а клала сухим, щедро сдабривая начинку и соус томатной пастой и чесноком. Съесть такую долму было испытанием. Да чего не сделаешь ради дружбы! Муж Зухры к обеду с русской не явился. Но сегодня обещал прийти, и специально для него решено было приготовить привычное блюдо — ту же долму, только в капусте — русские голубцы. Желая на сей раз угодить гостю, они с мужем с утра отправились на Асаичи.

На рынке лучше всего было заметно изменение сезонов: июньскую клубнику и июльские персики сменили августовские помидоры и круглые серые дыньки. В мисках они не умещались и их укладывали в небольшие тазики — по две, по три. Дыньки были ярко-оранжевые внутри и очень сладкие. В сентябре рядом с дыньками появились желтоватые, похожие на яблоки плоды. Но это были груши. Японцы называли их забавно — "наши". Ещё более странно для русского уха звучало японское имя хурмы — "каки". Хурма здесь была прямоугольной формы, сладкая, без оскомины и семечек.

— Наши и каки — символ осеннего сезона, — говорили японцы.

Осенний Асаичи стал нарядным от жёлтых груш, оранжевой хурмы. И от розовых лососей. Свежие, пахнущие морем рыбины громоздились кучами или распластывались так, чтобы показать животы, полные икры — шёл сезон лососей.

— Тысяча йен! Лосось с икрой всего за тысячу йен! — выкрикивали продавцы.

Народу на Асаичи было мало. И в торговых рядах тоже. Остатки прохожих разбегались, выметенные, словно шваброй, полицейской машиной. Она шла по улице на малой скорости, объявляя по громкоговорителю, должно быть, нечто страшное. Служащие закрывали конторы и магазины, опускали жалюзи на окна — город переходил на осадное положение.

Настряпав изрядно пирожков и голубцов, они уселись ждать гостей у телевизора. Убийственно серьёзный синоптик водил указкой по карте Японии. Зловещие белые вихри на экране, зарождаясь на юге Японии, ползли на север. На электронных часах прыгали цифры, показывая, когда тайфун накроет следующий район — это напоминало сводку с фронтов.

— Прямо на нас идёт! — весело сказал муж.

Ему интересно было увидеть своими глазами настоящий японский тайфун. На экране телевизора мелькали затопленные улицы, сорванные крыши, сломанные деревья, перевёрнутые машины…

За час до прихода гостей зазвонил телефон. Зухра возбуждённо говорила про тайфун, который обещает прибыть в город ровнёхонько в тот час, на который назначена их встреча, об ужасах, которые подстерегают рискнувших выйти на улицу… Это означало — гости не придут. За окном было тихо и солнечно.

— Но полиция велела всем сидеть по домам — такова инструкция, — уныло говорила Зухра. И сознавалась: — Я-то тайфуна не боюсь, но муж всегда следует инструкциям. Он считает, что ехать к вам опасно. Тем более, что ваш дом стоит на горе. — Зухре явно было неловко, она предлагала нерешительно: — Может, Вы приедете к нам? Мы живём в низине…

Глядя на оплывающий в тепле торт, она сказала, что тоже подчинится инструкции — останется дома. А, положив трубку, стала прикидывать, что делать с горой нажаренных голубцов, нарезанных салатов… Поужинали плотно. Так плотно, что пришлось пойти прогуляться. Вечер был ясный, безветренный. За горой садилось солнце. На улице не было ни души. Должно быть, люди смотрели не в окна, а на экраны. Только какая-то старуха в обтёрханном кимоно куда-то брела. Должно быть, у неё не было телевизора, и она не знала про тайфун.

— Японцы — очень дисциплинированные люди, — говорила она наутро в университете, угощая Шимаду вчерашними пирожками. И он соглашался, уплетая пирожки и посмеиваясь. — В сезон тайфунов из всех предсказаний наши власти всегда выбирают самый пессимистичный вариант. Из соображений безопасности. Предсказания часто не сбываются, но мы, японцы, всё равно подчиняемся приказам.

— Конечно, возможно, что наши синоптики ошиблись, — Хидэо пожал плечами, словно сомневаясь в возможности такого маловероятного события. И предложил другой вариант: — Возможно, мы попали в "глаз тайфуна".

"Глазом" называли самый центр тайфуна. Обычно там, посреди бури светит солнце и сияет голубое небо. Хидэо защищал японских синоптиков. И японского профессора, мужа Зухры:

— Мы, японцы, много работаем, у нас нет времени ходить в гости!

Он словно подозревал, что для мужа Зухры тайфун был лишь предлогом, чтобы отказаться от визита…

Через несколько дней зашла Зухра, стала оправдываться смущённо:

— Мы с мужем уже были у Вас в гостях. И Вы нас навещали…

Наверное, эта странная последовательность фраз должна была означать, что Зухра и её муж считают долг благодарности исполненным? А если бы они нанесли второй визит, то вынуждены были бы платить новый долг, опять приглашать к себе гостей, длить дружеские отношения, обременительные для японца. Но Зухра японкой не была.

— Я бы пришла к Вам, — грустно заключила она. — Да вот муж… Японцы не любят ходить в гости… — Уходя, Зухра положила на стол дорогой подарок — женские кожаные перчатки. — Нет, нет, это недорого! — оправдывалась она. — Я купила на распродаже. Вы ведь потратились на обед для нас… — Это был подарок — извинение. А его дороговизна яснее ясного говорила — не в тайфуне было дело.

В университетском парке рабочие обрезали деревья. Облачение у них было замысловатое: традиционные японские штаны — широкие наверху, внизу узкие, как галифе. Их заправляли в мягкие, как чулки, сапоги, облегающие ногу. Такие носили кавказские горцы, но японцы отделяли на них большой палец, чтобы носить японские сандалии. Снаряжение у работавших в парке было серьёзное — широкие ремни, перепоясавшие куртки, несли ножи, ножницы, щипцы… Головы укрывали каски. В такой амуниции впору было встречать суровую опасность, а не обрезать мелкие сучки да копать ямки для новых деревьев. Парень делал это странным инструментом — двумя маленькими сапёрными лопатками, соединёнными вместе — так легче было вытаскивать землю из узкой ямы. Тяжёлые инструменты на поясе мешали ему, каска съезжала на вспотевший лоб. Но парень не снимал её, не дерзая нарушать форму, рассчитанную на самый пессимистический вариант.

Начало осеннего семестра

Осенняя луна

Сосну рисует тушью

На синих небесах.

Рансэцу

— Лето кончилось! — с грустной улыбкой говорил Хидэо. — Лето в Японии пролетает так быстро!

Действительно, всего один месяц длилось то, что японцы называли летом — душный, невыносимый август. Японская осень была куда лучше — сентябрь походил на погожий русский июль. В конце сентября они с мужем поехали к морю. На пляже было пусто. Только какая-то дама сидела, опершись на песок руками в белых перчатках. И пожилой господин, гулявший по пляжу с собакой, был в белых перчатках, таких же, как у дамы, грубых, из хлопка, надетых не для тепла или красоты, а чтобы защитить руки от грязи — травы, песка… Многие японцы поступали так, отправляясь на природу. Мужчина и дама строго следовали правилам: кроме перчаток на них было надето то, что положено носить осенью — куртки. На купальник иностранки мужчина и дама глянули изумлённо, как на травяную юбку дикаря и деликатно отвели было глаза, но, увидев, что голые белые люди полезли в воду, забыли о японских приличиях и уставились на безумцев. Нежась в тёплом море, они забылись, заплыли далеко. Очнулись от стрёкота мотора. В небе прямо над ними завис вертолёт. Наверное, пилоты остолбенели так же, как гулявшие по пляжу, и теперь гадали, не шпионы ли это, которые пытаются удрать из Японии вплавь.

— Представляешь, что они сейчас о нас говорят! — рассмеялся муж, но всё-таки повернул к берегу.

Кто знает, что предписывали в подобных случаях японские правила? Может, отстрел нарушителей? С морскими купаниями пора было кончать.

— Для нас, японцев, осень — это поездки в горы, — лицо Хидэо овеяло чем-то мягким, лирическим. — Студенты всегда отмечают начало осеннего семестра коллективной экскурсией в горы.

В сентябре закончились каникулы, студенты стали появляться в лаборатории. Впрочем, они и летом надолго её не покидали — сэнсэй дал им такие задания, чтобы работать пришлось весь август.

— Для поездки в горы студенты организуют складчину, но за вас всё будет оплачено, вы — наши гости. Карманных денег вам понадобится немного, не больше пяти тысяч йен на двоих. Студентам я посоветовал брать всего по три тысячи… — Сэнсэй, как всегда, заботился обо всём.

На гостиницу скромной студенческой складчины не хватило, приют нашли на загородной базе университета, в общежитии студентов агрономического факультета — в горах у них были опытные поля. В одноэтажных летних домиках сэкономлено было на всём — комнаты без дверей, как купе, койки в два яруса… Зато всё блистало чистотой и новизной — стены, пол, красивое постельное бельё… В прихожей на стене висел телефон и под ним фонарик. Его гнездо было устроено так, что аккумулятор подключался к сети заряжаться, когда фонарик вешали на место.

— Работает! — удивился муж, зажигая фонарик. Он ещё не привык к японской жизни.

Территория лесного лагеря была ухожена, как всё в Японии — аккуратно постриженные газоны, обложенные белыми камешками клумбы, прудик с золотыми карпами… Для коллективных пикников имелось специальное сооружение — навес, а под ним — низкие столы с жаровнями, устроенными из железных листов с газовыми горелками под ними. Под навесом нашлись и заправленные газовые баллоны, водопровод и алюминиевые лотки, в которые студенты выложили привезённую из города снедь: тофу, зелень, китайскую капусту, грибы и тонко нарезанную говядину — намечались сукияки.

— Осенью надо есть мясо, осень — холодное время года, — так сказал Хидэо.

Уселись бесстрашно на холодный бетонный пол, покрытый только синей циновкой, да ещё и разулись прежде, чем на неё ступить. Только русские, пренебрегая суровой японской дисциплиной сели на свои кроссовки. Митико раздала всем нечто странное, оказавшееся бумажными фартучками типа слюнявчик — сукияки предполагалось макать в соевый соус, оставляющий на одежде плохо отстирывающиеся пятна. На сей случай японская промышленность и выпускала специальные фартучки. Мужчины повязывали их, нимало не смущаясь сходством с ясельной группой. Техник Ямазаки включил газовые горелки, и трапеза началась. Подхватывая палочками снедь из лотков, народ бросал её на листы жаровен и ворошил быстро румянящиеся на сильном огне кучи. Выбирая готовые кусочки, их макали в соус и отправляли в рот. Отвлекались от работы только на то, чтобы поднять вверх пивные банки и крикнуть "Кампай!"

Подчистив на раскалённых листах всё до последнего кусочка, студенты остались мыть жаровни. Хидэо вышел из-под навеса, поднял голову.

— Посмотрите, какие холодные осенью звёзды!

В такие минуты она понимала, почему называла его другом.

— Продолжим вечер дома! — приказал сэнсэй.

В спальном корпусе нашлась общая комната с длинным столом. Хозяйственный Ямазаки достал припасённую бутылку виски. И русская водка пригодилась. Пока муж обсуждал с Шимадой её достоинства, Хидэо предложил спеть. Корейский студент Чанг спел что-то сильное и мужественное, отстукивая такт рукой по столу, его сменил китайский доктор Чен. Никто из японцев петь не захотел. Пришлось завести русскую песню, студенческую, весёлую.

— Что такое трам-там-там? — серьёзно спросил Хидэо и, склонившись к ней, добавил ласково: — А Вы хорошо поёте.

Словно жили в нём два человека: один — простой и славный парень, вырывавшийся на свободу где-то поодаль от университета, и другой, душивший его сэнсэй, озабоченный строжайшим соблюдением субординации.

Ровно в одиннадцать Хидэо отправился спать, предварительно распределив народ по местам. Муж был отправлен в отдельное купе, а ей с Митико отдали единственную комнату с дверью.

— Вы отвечаете за Фудзивару, — строго сказал Хидэо. — Она ведь ещё не замужем.

И хотя русские профессора в отличие от японских не несут ответственности за нравственность своих студенток, она не смогла уснуть до тех пор, пока Митико не вернулась. Да и расшумевшиеся после виски студенты мешали спать — комната с дверью соседствовала с гостиной. Проснулась только в восемь и в умывальной, устроенной прямо в коридоре, столкнулась с Хидэо.

— А мы с Вашим мужем давно гуляем! — Хидэо говорил укоризненно, не скрывая, что он плохо относится к женщинам, которые встают позже мужчин.

Завтракали в столовой, напоминавшей русские турбазы: дощатые стены, лавки вдоль общих столов… Только меню отличалось — вкусная жареная рыба, мисо-суп, рис и горы овощей. После завтрака планировалась лекция мужа — именно она давала группе право остановиться в университетском лагере — просто на гулянку сюда не пускали. В учебном корпусе было, как в городе, полно компьютеров, ксероксов, проекторов, магнитофонов… И всё это стояло за плохо закрытыми дверями в горах, среди леса… Хидэо свернул лекцию быстро и, поглядывая на часы, и велел рассаживаться по машинам. Предстояло выполнить обширную программу — совершить прогулку в горах.

Асфальтовая тропа шла над бетонированным берегом горной речки. Ущелье напоминало контору, где только что прошла инвентаризация — на каждом крупном камне висела деревянная табличка.

— Скалы имеют названия, — объяснил Шимада.

По тропе шли японские туристы, экипированные отнюдь не для прогулок по асфальту — прочные горные ботинки с толстыми шерстяными носками, обильная амуниция на поясе: стальные термосы, бинокли, верёвки, крючья, ледорубы. Туристы равнодушно проходили мимо речки и скал и задерживались у большого висячего моста, мощной стальной аркой перекинутого через ущелье. Здесь фотографировались. Природа в чистом виде никого не устраивала, даже в качестве фона.

— Этот мост обычно снимают на открытках, — пояснил Хидэо и велел Ямазаки сделать коллективный снимок своей группы.

Тропа уушла наверх, в серые ноздреватые скалы, к пещере — шраину. Только один из студентов остановился, склонив голову, хлопнул в ладоши. Остальные равнодушно прошли мимо. В полдень, не нарушая режима, перекусили в маленьком кафе у речного обрыва, за столиками, стоящими прямо на траве. Хозяйка подала петушков на палочках, совсем русских, только сделанных не из карамели, а из корня конняку и потому серых, мутных, пружинящих, как резина. Есть пресного петушка полагалось, окуная в коричневое кисловатое мисо…

Запланированные поездки в горы

По горной тропинке иду.

Вдруг стало мне отчего-то легко.

Фиалки в густой траве.

Басё

— Мы с женой запланировали для вас несколько поездок в горы, — говорил Хидэо. — Прежде всего, вы должны подняться на Тайхак-сэн. Эта гора на окраине города особенно почитаема в наших местах. Каждый, кто тут живёт, обязан взойти на неё. Мы с женой поднимаемся регулярно, раз в месяц. Даже зимой, когда снег…

Христианин Хидэо исполнял старинный японский обряд почитания горы.

— Японцы верят, что боги живут в горах, поэтому подъём на гору — паломничество, — так написано было в одной из книг, которыми в изобилии снабжала их Леночка.

Подъём на Тайхак-сэн Хидэо назначил на субботу.

Странные в Японии горы — они возникают ни с того, ни с сего, на плоском месте и напоминают кучку песка, насыпанную в песочнице ребёнком. Дорога прошла по ровному полю, не предполагавшему поблизости никакой горы, обогнула лес и упёрлась в одинокую гору. Автостоянка была просторной — значит, это место посещали многие, и пустой. Наверное, в этот день в городе не оказалось вновь прибывших, которым надлежало поклониться местному богу. Или просто спали люди в субботу в семь утра, да под моросящим дождём.

— Может, не стоит лезть на гору в дождь, — неуверенно начала она.

— При чём тут дождь? Мы же решили подняться! Я специально выделил на это два часа!

Хидэо быстро зашагал по тропе, растворявшейся в сумраке леса.

Стволы криптомерий уходили ввысь, закрывая хмурое небо. Тропа привела к площадке, расчищенной для привала. Кроме простых деревянных скамеек здесь стояло дощатое сооружение, напоминавшее крытую сцену.

— Это и есть сцена, — сказала Намико. — В дни шинтоистских праздников здесь дают традиционные, японские представления для паломников, которые поднимаются на гору.

Намико легко взбежала на сцену, и стала грациозно танцевать, играя воображаемым веером. Хидэо улыбался, любуясь женой, слегка притопывая в такт. Его нога наткнулась на банку из-под пива.

— Раньше здесь такого не было! — пробормотал он, вытаскивая из-под лавки банки, пакеты… И оглянулся беспомощно — мусорницы на поляне не нашлось. Хидэо окликнул жену и поспешил увести иностранцев от места, порочащего его страну.

Тропа сужалась и круто забирала вверх. Плотная земля под ногами сменилась камнями, склоны уходили вниз обрывами — шутки кончились, началось восхождение.

— Путь на вершину всегда сопровождался испытаниями. Паломники должны были пройти по тонкой жерди над пропастью, балансируя камнями. Соратники подвешивали их вниз головой, держа на верёвках на краю обрыва. Это походило на пытки. Но путь к богу должен быть труден. Дошедшие до вершины получали звание ямабуси… — так писали Леночкины книги.

Восходители на Тайхак-сэн вряд ли заслуживали звания ямабуси: на крутых участках в скале были вырублены ступени и натянута цепь-перила. И всё-таки это было испытание. У неё сбивалось дыхание, гудели от напряжения ноги. И лицо мужа покраснело. Оставалось утешать себя надеждой, что японские боги оценят их труды и что-нибудь славное для них сделают.

— Посмотрите, какой вид! — придумала она хитрость, чтобы передохнуть.

— Устали? — Хидэо спрашивал так, словно не знал, что такое усталость.

— У меня ещё идёт акклиматизация, — попытался оправдаться муж.

— Акклиматизация? А что это такое? — не понял Хидэо.

Да, он чувствовал некоторое неудобство, когда уезжал за границу. Из-за разницы во времени. В первый день. А больше ничего. Не сбиваясь с дыхания, Хидэо бежал наверх. Хидэо, не отрывавшийся от письменного стола, обгонял их, тренированных, спортивных, но тяжёлых, вскормленных молоком, хлебом, мясом.

Пренебрегая цепью, Хидэо цепко ставил небольшие ноги на ступени, шутя поднимая своё лёгкое тело, выстроенное из водорослей, риса, сои. И лёгонькая Намико не отставала от мужа. Она летела и пела, словно отпущенная на волю птичка. И, не прерывая своей радостной птичьей песенки, первой выпорхнула на вершину.

— В древней Японии был обряд — японский царь поднимался на вершину горы и смотрел на подвластные ему земли. Считалось, что так он получает благословение богов и учится лучше управлять своим государством, — вспоминала она Леночкины книги, глядя на долину с одинокими кочками гор. Может, восхождение и её научит лучше управляться с этой страной. Но Хидэо торопил:

— Надо побыстрее осмотреть вершину!

На осмотр было отведено две минуты. На площадке длиною в пять шагов и шириною в три была только маленькая, до пояса ростом, деревянная будочка шраина да раскидистое дерево с привязанной к нему рейкой с делениями, отмечавшими высоту горы. Она положила монетку в одну йену среди таких же белых кружочков, раскиданных возле шраина. А Хидэо шраина словно не заметил. На японских вершинах живут японские боги, а Хидэо был христианином.

— Чай, садимся пить чай! — торопил он. Мы с Намико придумали напоить вас утренним чаем на вершине!

Он гордо улыбнулся, а Намико достала из своего рюкзачка термос и тяжёлые фарфоровые чашки, ложки и даже блюдца. Потому что чёрный английский чай пить из чашек без блюдец никак нельзя. Ещё в рюкзачке нашлись салфетки, печенье, сахар… Намико накрыла завтрак на широком плоском камне, словно специально положенном на вершине на тот случай, если восходители захотят перекусить. В рюкзачке нашёлся и фотоаппарат, который Хидэо приладил среди камней, чтобы сняться всем вместе. Снимок на вершине — без этого спускаться нельзя.

— Спускаемся! Спускаемся! — торопил Хидэо. Не потому, что полил уже нешуточный дождь, а потому, что время, отведённое на восхождение, заканчивалось. — Мне надо успеть в университет, я должен подготовить протоколы собрания! — объяснил он спешку.

Намико отказалась отдать рюкзачок русскому мужчине, хотя он предлагал ей помощь ещё настойчивее, чем у подножья, потому что знал теперь — рюкзак нелёгкий. А Хидэо ушёл вниз, не оборачиваясь, не беспокоясь, как справится жена с рюкзаком и с мокрой тропой. Камень ступеней скользил, и на крутых участках она съезжала почти сидя, не выпуская из рук цепь. Кажется, она понимала теперь, что испытывали ямабуси, подвешенные на верёвке над пропастью. Поджидавший их возле машины Хидэо удовлетворённо посмотрел на часы.

— Мы уложились в срок. Вам осталось осмотреть ещё одну гору — самый знаменитый в наших местах вулкан. Эту поездку я запланировал на следующее воскресенье.

В субботу опять полил дождь. Надеясь, что Хидэо отложит поездку, они смотрели японский фильм. Семья съезжалась к умирающему родственнику, собираясь его хоронить. Но он выкарабкивался. И только спустя несколько месяцев умирал. На похоронах было совсем мало народу.

— Ему следовало умереть в прошлый раз, когда мы все были в сборе. Не можем же мы приезжать так часто! — ворчали собравшиеся. И осуждали умершего: — Он всегда был легкомысленным человеком!

— Уж если здесь не любят откладывать даже смерть, поездку отменят вряд ли, — вздохнул муж и пошёл мазать ботинки водоотталкивающим кремом.

В воскресенье они проснулись в пять, посмотрели на ливень за окнами, но на всякий случай позавтракали и оделись. В шесть ноль-ноль, как было назначено, под окнами загудела машина. Они вышли, сжавшись под одним зонтом.

Машина взбиралась наверх по серпантину дороги.

— В хорошую погоду можно видеть, какой красивый тут лес, — сказала Намико. — И вид на долину отсюда прекрасный.

За окнами ветер месил серые клочья облаков, обильно смоченные дождём. Машина еле ползла, пристроившись к длинной веренице — запланированную поездку в горы не отменил никто.

— Наверху вы сможете увидеть желтеющие листья! — радовалась Намико. — На склонах вулкана листья уже меняют цвет. Там высоко, там холоднее… — В разрывах тумана мелькнул зелёный куст. Намико расстроилась. — О, извините, что мы привезли Вас сюда так рано, при зелёных листьях!

Едва отыскав место на плотно забитой стоянке, Хидэо достал из багажника четыре тёплые куртки — ветер наверху дул зимний. Голую, каменистую вершину вулкана укрывал густой туман. Туристы возникали из серой пелены, как привидения. Старик, отбившийся от своих, искал дорогу к автостоянке. Только тонкая рубашка согревала его посиневшее тело, но он всё-таки сходил к вершине.

— И мы должны туда дойти! — изложил боевую задачу Хидэо и побежал вперёд, подбадривая спутников заверениями, что до вершины совсем недалеко.

Скользя по обледенелым камням, они брели в клочьях тумана, путаясь в указателях. Наконец, они нашли вершину, оборудованную наподобие окопа. Словно на случай затяжных боёв. И ресторан возле напоминал бомбоубежище во время налёта вражеской авиации: на полу хлюпала грязь, озябшие люди кутали в полотенца детей. Мест на стульях и скамейках не хватало, и кое-кто устроился на корточках, прислонившись к стене. Вернувшись в машину, они первым делом включили печь. И перекусили бутербродами, прихваченными русскими по привычке. В кармане у мужа нашлась даже маленькая бутылочка коньяка, и, свернув из фольги стаканчики, они выпили втроём за то, чтобы не заболел Хидэо, которому нельзя пить за рулём.

Мы должны наслаждаться! (Онсэн)

И осенью хочется жить

Этой бабочке: пьёт торопливо

С хризантем росу.

Басё

Хидэо и Намико горячо обсуждали что-то по-японски. Итоги переговоров сообщила по-английски Намико:

— На обратном пути мы решили заехать на горячие источники. Мы хотим загладить неприятное впечатление, которое осталось у вас от подъёма на гору. Мы, японцы, часто посещаем горячие источники. Особенно осенью.

На плакате у въезда в посёлок исходила струйками пара плоская чаша — так обозначали здесь горные источники, на которых устроены были ванны, по-японски онсэн. По бокам дороги стояли две большие, метра в три ростом, деревянные куклы.

— Это — наша традиция ставить у источников кукол кокеши, — объяснила Намико.

Кокеши были, как русские матрёшки, только потоньше — японки всё-таки. И наряд им полагался поскромнее — тонкий красно-чёрный узор вился по белому дереву.

— Хотите посмотреть, как делают кокеши? — спросил Хидэо, останавливая машину перед бревенчатой избой, светлой, просторной, новой.

Внутри был устроен сувенирный магазин. Прямо при входе за стеклянной загородкой мастера делали кукол. Они трудились сосредоточенно, не обращая внимания на посетителей. Зажав чурочку в токарном станке, мастер сначала делал её круглой, потом резцом выбирал талию, измеряя тело штангелем, на куклу был стандарт. Легко касаясь кисточкой крутящейся болванки, мастер оставлял тонкую полоску по вороту, по подолу. Куклы становились на стол ровными колоннами, дожидаясь нескольких цветков на груди. И головы. Захватив в ладонь белый шарик, мастер ловко нахлобучивал его на шею, рисовал дуги бровей, точки глаз и чёрную чёлку. Полки украшали неисчислимые ряды кокеши всех ростов: от крошечных, в мизинчик, до метровых — такие стояли в доме Кобаяси в прихожей. И цветом кокеши были разные: красно-чёрные, золотистые, фиолетовые…

— Кокеши делают по всей Японии, но их раскраска и форма меняются в разной местности, — рассказывал Хидэо и улыбался — теперь ему не стыдно было за свою страну, так оскандалившуюся перед иностранцами на вершине.

В магазине уютно пахло новым деревом. На столике в углу стояли термосы с зелёным чаем и чашки. Покупатели могли попить чайку и отдохнуть на деревянной лавке у телевизора, где пейзажи окрестных гор сменяли мастера, склонившиеся над деревянными куклами. На стене рядом с экраном висел большой портрет императрицы на фоне полок, уставленных кокеши.

— Кокеши — национальный символ Японии, — сказал Хидэо.

С фотографии поменьше улыбалась девчушка в кимоно с кокеши, привязанной за спиной, как ребёнок.

— Мы, японцы, верим, что кокеши живые, — тихо вымолвила Намико.

— В старые времена случалось такое: в бедных семьях убивали новорожденных, если их нечем было кормить. Это называлось "отправить обратно". В память об этом ребёнке покупали кокеши. И верили — кукла живая.

Намико этого не сказала. Это было написано в Леночкиных книжках. На экране запылал большой костёр. Священник бросал кукол в огонь, а девушки в кимоно, сгрудившись тесным кружком вокруг огня, пели грустные погребальные песни. Раз кокеши живут, значит, и умирают, а покойников в Японии сжигают…

— Это Вам! — Хидэо протянул ей небольшой ящичек. — Кокеши в подарок.

Ей тоже захотелось что-то купить. Она выбрала одну из маленьких продолговатых дощечек, такую красивую от древесных прожилок, чёрных иероглифов и красного квадратика ханко. Продавщица у кассы удивлённо вскинула на неё глаза, смущённо хихикнула и заговорила быстро-быстро, показывая то на покупку, то на полки магазина. Прибежавшая на помощь Намико тоже засмущалась, словно не решаясь объяснить, в чём дело. И только Хидэо расхохотался, не стесняясь: она пыталась купить ценник! Подвела её привычка японцев делать красиво даже такую малость!

Вдоль улицы плотной цепочкой стояли отели, все на одной стороне, той, что примыкала к горе.

— Там проходит труба, в которую выведен бьющий из горы источник, — вволю порезвившийся Хидэо вернулся к роли гида.

На каждом отводе от трубы стояла гостиница с бассейном, наполненным природной горячей водой. Посовещавшись с Намико, Хидэо подъехал к одноэтажному новому дому, простенькому, без затей. Здесь не было гостиницы, только ванна. В кассе Намико купила билеты и четыре полотенца. Два полотнища с белыми иероглифами — красное и тёмно-синее — прикрывали раздвижные, оклеенные бумагой двери в мелких клеточках деревянных переплётов. Две пары разделились на мальчиков и девочек и договорились встретиться через час. Мальчики нырнули под синюю занавеску, девочки под красную. В предбаннике они с Намико сложили свою одежду в пластмассовые коробки, поставили их на полки.

В просторной душевой из кранов щедрой струёй текла горячая вода — природная, чистая. Большие зеркала отражали белые кафельные стены и бутылки с шампунем на стеклянных полочках. Тут же стояли деревянные стаканы со щётками для волос, а рядом — такие же стаканы, но пустые.

— В них надо положить использованную щётку, — объяснила Намико. — Потом её помоют. — Намико взяла из стопки в углу и круглые пластмассовые скамеечки. — Мы, японцы, моемся сидя.

Усевшись, как японцы, две озябшие женщины нежились под горячими струями… Из душевой они вошли в большую комнату с прямоугольником кафельного бассейна. Это было сердце заведения — японская горячая ванна, общая для всех. И потому в неё полагалось входить помывшись. Ступив на кафельную ступень, уводящую в обжигающую, пахучую воду, она вскрикнула, отдёрнула ногу.

В клубах пара мирно подрёмывала старушка. Молодая мама, коренастая, крепкая, спокойно погрузившись по грудь, окунула в раскалённую купель младенца. Тот не сопротивлялся, не вопил, а только тихонько пошевеливал ручками и ножками — наверное, японцы сделаны из другого теста и прямо от рождения умеют терпеть.

— Неужели вам, японцам, не горячо в такой воде?

— Горячо, — спокойно отозвалась Намико, усаживаясь на дно. — Но в ванне мы должны наслаждаться — такова традиция. А потом, мы привыкли. Ведь и домашняя офура так же горяча…

Боясь свариться с непривычки, она, собрав всю волю в кулак, перетерпела первый ожог, вошла по пояс… Вода, вонзаясь тысячей иголок, выдавливала слабость, усталость, грусть. Она почувствовала то, что положено — наслаждение. За большим, во всю стену окном чернела гора, закутанная в туман, качали ветвями мрачные ели… Клочья холодных облаков плыли совсем близко, рядом… А они нежились в прозрачной, божественной воде.

— Ямабуси, спускаясь в долину после восхождения, заходили в посёлок и там устраивали себе баню и пир с девушками. В посёлке у подножия горы обязательно были бани и увеселительные заведения, — так писали Леночкины книги. Выходит, они тоже следовали старой японской традиции — завершали наслаждением трудное дело.

Её озябшее тело оттаяло, щёки запылали. А на лицо Намико осталось бледным — она берегла его, не смывала краску — даже в ванне японке не положено выставлять напоказ свои проблемы. И слишком расслабляться не положено. Намико посмотрела на большие часы на стене, приказала:

— Пора выходить, достаточно для первого раза.

И она, потерявшая в кипятке всякую волю, покорно пошла вслед за Намико, уселась на кафельном бережке. Остыв, полагалось окунуться ещё раз. Потом ещё. Точно через час дамы вышли в вестибюль, где их уже ожидали распаренные, разнеженные мужчины. И огромный чугунный чайник, подвешенный над очагом на цепи, прикрепленной к потолку.

— Так кипятили воду в старом японском доме, — Намико наклонила тяжёлый чайник, не снимая его с цепи, заварила свежий зелёный чай.

Заварка, маленький глиняный чайник и чашки — всё это нашлось в предбаннике. Душистый пар щекотал ноздри, терпкая горячая жидкость разносила по телу блаженство, довершая славное дело ванны — наслаждение продолжалось. Отдохнув на широких деревянных лавках, они вышли на улицу. Намико достала из сумки четыре хурмы, а Хидэо велел всем выстроиться у обрыва, чтобы сделать снимок на фоне вулкана. Они улыбались в объектив — помолодевшие, румяные, с золотистыми плодами в руках. А клочья холодного тумана плыли где-то внизу, отдельно от них.

Хяку ман алых роз

За ночь вьюнок обвился

Вкруг бадьи моего колодца…

У соседа воды возьму!

Тиё

Сухой прозрачный октябрь уносил последние дожди и непогоду тайфунов и утверждал высокое небо с ясным солнцем и прозрачными перистыми облаками. Японцы называли их осенними. Телевидение прекратило показывать страшные клубящиеся вихри и людей в резиновых сапогах на затопленных улицах. На экране поплыли под тихую музыку залитые солнцем лесистые горы — красные и золотые с редеющими пятнами зелени. Среди гор бурлили речки с выгнутыми красными мостиками и стояли красивые отели. Девушки в ярких кимоно кланялись, встречая постояльцев в дверях, и махали ручкой на прощанье, придерживая широкий рукав кимоно, чтобы не открылось голое тело. Хрупкие красавицы погружались в прозрачные воды бассейнов, просвечивая жемчужными телами сквозь белый пар, а потом, набросив лёгкие кимоно, усаживались за низенькие столики, полные красивой еды. Всё это происходило на горячих источниках.

— В нашей префектуре их много, — говорил Шимада.

И объяснял, что ванны бывают разные — для наслаждения и для мытья, попросту бани. Бани делали без затей — с кафельными или деревянными бассейнами. А ванны для наслаждения обычно держали отели, устраивая их красиво. Но если даже простые бани, куда привели их супруги Кобаяси, вызвали у них потрясение, ванны для наслаждения имело смысл посетить.

— И осень — самое подходящее для этого время, — утверждал Шимада.

Утренний воскресный поезд был набит до отказа — осенью вся Япония устремлялась в горы. Люди ехали группами. Группа пожилых мужчин и дам в одинаковых панамках заняла лучшие места у окон, рядом со столиками — пенсионеры не поленились прийти пораньше и теперь болтали и пили — пивные банки и маленькие бутылочки с сакэ разносил им степенный мужчина, должно быть, староста группы. Школьницы с одинаковыми рюкзачками без умолку щебетали, сгрудившись стайкой. Группа молодых парней под предводительством строгого учителя с флажком дремала, повиснув на качающихся на ремнях поручнях. Они, единственные одиночки в вагоне, озирались в сомнении — а вдруг японские горы принимают только коллективы?

Всего через двадцать минут поезд остановился возле маленькой платформы. Две деревянные куклы-кокеши ростом чуть поболе человека извещали, что прибыли они куда надо, на горячие источники. Игрушечный вок-зальчик, вполне уместный рядом с куклами, сумел вместить лишь автомат с билетами и пожилого контролёра. Он штемпелевал билеты отъезжающих и отбирал билеты приезжающих. Проскочить мимо него зайцем было нельзя — ширина прохода не позволяла. Низкий семафорчик поднял крошечную лапку, пропустил игрушечный состав в четыре вагончика. Поезд затюкал колёсиками, забираясь в ущелье, оставляя тишину и разнотравье холмов, разбегавшееся прямо от рельсов. Полосы вонючего мазута возле путей не было — в маленькой Японии для этого просто не хватало места.

Горная речка билась в высоких каменных берегах, октябрьское солнце пекло по-летнему… Впереди них шли двое — мужчина с большой сумкой и женщина налегке — пара странная для Японии. Женщина, напевая, выбежала на обочину, сорвала цветок. Увидев иностранцев, замерла, помахивая цветком. И вдруг улыбнулась, поклонилась и быстро заговорила по-японски. Спутник пришёл ей на помощь. Старательно выговаривая английские слова, он вежливо поинтересовался, из какой страны прибыли гости. Слово "Россия" вызвало бурное ликование и другой вопрос:

— Куда вы направляетесь?

Здесь проблем не возникло — они знали японское слово "онсэн".

— Мы тоже идём к источникам, — сообщил мужчина и представился: — Сэй.

Жену звали Сёко. Она поинтересовалась осторожно, что же собственно русские собираются делать — мыться или наслаждаться? Подготовленные Шимадой они вопросу не удивились, а, немного смущаясь, признались, что их цель — наслаждение. Поскольку намерения обеих пар совпадали, Сёко предложила пойти вместе. И русские немедленно согласились — ещё в поезде они почувствовали неодолимое желание влиться в коллектив.

Отели взбирались вверх по лесистым склонам гор, теснились у дороги. Их ряд был длинным, бесконечным. Выбрать один из них представлялось нелёгким делом. Возле крытого соломой дощатого сарая на высоких столбах они остановились, недоумевая, как он затесался среди роскошных гостиниц. Стоявшая в дверях девушка в ярком кимоно, завидев их, опустилась на колени, поклонилась, коснувшись лбом пола.

— Это — самое дорогое заведение в посёлке, гостиница в традиционном японском стиле риокан, — объяснил Сэй и научил их правилу: — Маленькие отели в японском стиле и большие в западном — самые дорогие. А вот западные отели поменьше или японские побольше будут по цене в самый раз.

— Мы знаем хорошее место! Мы посещаем его каждую осень, — сообщил Сэй, устремляясь к небольшому отелю в западном стиле.

Впрочем, стиль был западным не вполне. Ему соответствовала только архитектура бетонного дома-коробки, да кровати и душ в номерах — так говорил Сэй. Всё остальное поддерживало ласкающий постояльца стиль японский. В вестибюле к ним бросился молодой человек, поставил на ковёр у их ног четыре пары шлёпанцев. Пока другой парень, подхватив их обувь, устраивал её в шкафчике, третий продал им билеты. Цена наслаждения была вполне разумная, тысяча йен с носа. Втроём парни объяснили, как пройти к ваннам, проводили гостей до лифта и поклонились так низко, что их галстуки почти коснулись пола. Возле раздвижной японской двери, оклеенной бумагой, Сёко заставила их снять тапочки. В большой комнате на татами стоял ряд низких столиков. На столиках был приготовлен горячий чай в термосах и красивые чашки. Люди, расположившиеся на подушках возле столиков, тихо беседовали. Яркий свет смягчали зеленоватые шторы, жару — кодиционер. Сёко на правах хозяйки взяла из корзины, стоявшей у входа, четыре пакета с кимоно, заставила свой отряд переодеться, усадила возле свободного стола, напоила чаем. Горячий зелёный чай утолял жажду, усталые ноги отдыхали на упругом татами, ситец лёгкого кимоно ласкал кожу — наслаждение началось. Но Сёко решительно поднялась: чай — только прелюдия и задерживаться на ней не стоит! Сумки, одежда — всё было брошено возле столика. Только кошельки Сёко посоветовала взять с собой.

Ковёр длинного коридора плавно перешёл в деревянный мостик через ручей, который бежал прямо в здании, под крышей. По берегам его рос сад, сливаясь с внешним садом за прозрачными стенами, и трудно было различить, что растёт снаружи, что внутри — к ваннам, расположенным в отдельном корпусе, вёл от гостиницы крытый переход. Отделившись от мужчин, дамы разделись в своём предбаннике. Корзинки для одежды здесь были сплетены из прутьев — ванны для наслаждения не имели права на пластмассу бань. И на кафель — выложенный камнями бассейн был похож на горное озеро, банный зал — на пещеру. Пол и низко нависший потолок покрывали округлые серые камни. Наверняка их прикрепили цементом к бетону, но думать об этом не хотелось. Три стены пещеры украшал замысловатый каменный узор. Но главным чудом была четвёртая стена. Которой не было. За решёткой балкона, нависшего над пропастью, чернела скала, зеленели ели…

В помещении не оказалось не только стенки, но и душевых. Мыться перед погружением в общую ванну полагалось прямо возле неё, если то, что стала делать Сёко, могло называться мытьём. Женщина зачерпнула ковшиком воду из сооружения вроде колодца и легонько плеснула себе на спину, на ноги. Вода стекала в бассейн — в ванны для наслаждения полагалось являться чистым. Она ступила на каменные ступени бассейна, поёживаясь, вода здесь была не прохладнее, чем в бане. Из выступающей над водой каменной горки бил, клокоча, невысокий фонтан. Струя урчала, фыркая горячим паром, дышала запахом серы, словно вырывалась из преисподней. Из облака пахучего пара выступили две разрумянившиеся девушки. Они улыбнулись, поздоровались, смущённо поводя ломкими плечиками, вышли на бережок, стыдливо прикрываясь. Три плотные провинциалки, не прерывая беседы, кивнули вновь прибывшим, придерживая на головах сложенные махровые полотенца, и тоже пошли охладиться, уселись прямо на каменный пол, вытянув короткие ноги с выпуклыми икрами. Через несколько минут и они с Сёко покинули обжигающую воду. Стоя на балкончике в чём мама родила, они глядели на горный поток, бурлящий прямо под их ногами, на лес, роняющий на их голые плечи жёлтые веера листьев гинкго… Скала была совсем близко, рукой подать. Наверное, специально так строили корпус для ванн, чтобы любоваться вышедшими на балкончик можно было, только взобравшись на вертикальную стенку.

За тонкой бамбуковой перегородкой расслабленно гудели голоса мужчин.

— У нас тоже было очень красиво, — сообщил, выходя в предбанник, муж.