Глава V. Времена года — весна и лето

Глава V. Времена года — весна и лето

Ей только девять дней.

Но знают и поля и горы:

Весна опять пришла.

Басё

Любование сакурой (Лепёшка важнее цветов)

Чужих меж нами нет!

Мы все друг другу братья

Под вишнями в цвету.

Исса

Лепёшка важнее цветов вишни.

Японская пословица

Сакура цветёт недолго. И места в университетском парке немного. А праздник любования цветущей сакурой должны успеть устроить все. Конечно, факультеты заранее составляют график, чтобы не было толчеи. Но всё равно, чтобы занять хорошее место для своей лаборатории, прийти надо рано. В семь утра Миура припарковал свою Хонду у ворот парка, достал из багажника спортивную сумку и синюю пластмассовую циновку. Большая циновка — первая вещь, купленная сэнсэем Кобаяси для своей новой лаборатории. Потому что циновка вроде общего стола, без которого немыслим дом. Каждая лаборатория имела такую циновку. В парке было пусто, только возле молодых вишнёвых деревьев спал на синей подстилке такой же, как Миура, избранник. Должно быть, он был совсем неопытный — пришёл самым первым, а устроился под тонкими деревцами с редкими розовыми цветами. Миура никогда бы так не поступил. Он выбрал старое вишнёвое дерево. Цветы густо покрывали его узловатые тёмные ветки. Розовые лепестки падали на большой чёрный камень, покрытый иероглифами, — напоминание об истории университета. На камне приятно будет остановить взгляд. И вид отсюда, с края холма, открывался красивый — город, река. Миура был доволен. Он выбрал хорошее место, всё сделал правильно, не поленился, не проспал. Потому коллектив и поручил ему такую важную работу, что он, Миура — самый старший и опытный среди студентов. Через год он закончит мастер-курс, получит диплом и покинет университет.

Миура расстелил циновку, положил на углы тяжёлые двухлитровые бутылки кока-колы, чтобы утренний ветерок не сдувал лёгкое покрывало.

Можно было бы, конечно, положить камешки, но Миура даже не стал их искать, потому что знал — ни камней, ни палок в парке быть не может. Даже если бы их и занесло сюда как-нибудь, их немедленно бы убрали. Потому он и положил на углы бутылки. Миура снял кроссовки, поставил их на траву строго параллельно друг другу — так научила его мать, прошёл в новых белых носах по синему пластику. Остальные придут гораздо позже, а, значит, у него есть время поспать. Миура лёг на спину и стал смотреть в высокое весеннее небо. Двадцать пятое апреля. Здесь, на севере Хонсю холодно, в Токио сакура зацветает уже в начале месяца. Старший брат Миуры учился раньше в Токийском университете. Поступить туда было трудно, мать нанимала репетиторов, устраивала старшего брата на платные курсы. Пока он учился в университете, мать каждый месяц отправляла ему по сто тридцать тысяч йен — в Токио иначе не прожить. За обучение родители платили отдельно. Обучение в Токио стоит дорого, зато после токийского университета можно найти хорошую работу. Самую лучшую. Так и вышло. В прошлом году старший брат окончил университет и получил место в Хитачи. Хитачи — компания большая, богатая. Теперь старший брат обеспечен на всю жизнь. А он, Миура в Токийский университет не попал.

Миура ещё учился в школе, когда отца вызвал управляющий фирмы и сказал, что его большой опыт очень нужен, чтобы улучшить работу маленького филиала компании на юге. Отцу пришлось уехать в провинцию. Отцу ещё повезло, многих его ровесников просто отправили на пенсию, даже тех, кому исполнилось сорок пять. А отцу уже за пятьдесят. Теперь он редко бывал дома, несколько раз в год. Когда Миура заканчивал школу, отец долго подсчитывал что-то на калькуляторе, а потом объявил, что Миура, конечно, тоже может поступать в токийский университет, как старший брат. Но голос у него был не очень уверенный. А мать сказала, что зарплата у отца теперь стала меньше. И что жизнь дорожает, и денег едва хватает на учёбу старшего брата. И тогда Миура сказал, что если прилежно учиться, то можно найти хорошую работу и после здешнего университета. Потому что он хоть и провинциальный, но бывший императорский, с хорошей репутацией. Родители быстро согласились. Отец подсчитал, сколько сможет сэкономить семья на плате за обучение — в провинциальном университете оно дешевле. И поступить сюда легче, не надо тратиться на репетиторов и на жильё — Миура сможет жить дома, а не снимать квартиру, как старший брат. А деньги пригодятся, чтобы купить Миуре машину. Так всё и вышло. Теперь Миура ездил на своей машине. Хорошо, что он не уехал учиться в Токио. В Токио пришлось бы подрабатывать. Старший брат, чтобы иметь побольше карманных денег, работал учителем физики в школе в пригороде. В Токио многие студенты подрабатывают. Да и в их городе тоже. Но он, Миура, в этом не нуждается. Он предпочитает тратить время на учёбу. Миура хорошо учится, так хорошо, что сэнсэй предложил ему поступать в аспирантуру. Но стипендия в аспирантуре всего сто тысяч йен. Для жизни этого недостаточно. Да и дают стипендию в долг. Долг придётся вернуть, когда станешь работать. Конечно, из своего кармана никто не платит, университету переводит деньги фирма, принимающая выпускника на работу. Но найти такую фирму становится всё труднее. Теперь трудные времена.

Иностранным аспирантам легче — они не возвращают долг. Японское правительство платит им просто так. И стипендия у них больше, двести тысяч. Иначе им не прожить. Иностранцы бедные. Теперь в аспирантуре много иностранцев, всё больше китайцы. И русские появились. Потому что японцы не хотят идти в аспирантуру. Идут только те, у кого богатые родители. Но Миура не хочет есть ноги родителей — принимать их помощь ещё в течение трёх лет. Да и потом, когда он станет доктором наук, для него вряд ли найдётся место в хорошей компании. Теперь кризис и компании предпочитают набирать людей с дипломом инженера или даже бакалавра, потому что таким можно меньше платить. Выпускнику аспирантуры скорее всего придётся остаться в университете на маленькой должности с маленькой зарплатой. В университете платят мало даже профессору. Его отцу в провинции компания платит гораздо больше, чем сэнсэю Кобаяси — отец ездит на новой дорогой машине, а сэнсэй на дешёвой и очень старой. У Миуры и то машина лучше. Миура отказался поступать в аспирантуру. Он решил пойти работать на фирму. Репутация лучшего студента на курсе прочно утвердилась за ним, и сэнсэй Кобаяси уже не раз сообщал об этом представителям фирм, а значит, хорошая работа ему обеспечена. Конечно, не в такой крупной компании, как Хитачи, — туда выпускнику провинциального университета не попасть, но всё же в приличном месте. А русская, что работает теперь в их лаборатории, уговаривала его поступать в аспирантуру, потому что он очень способный. И не понимала, почему он не хочет есть ноги родителей? И всё удивлялась, при чём тут ноги? Сэнсэю Шимаде пришлось объяснить ей, что в Японии так говорят о тех, кто живёт за счёт родителей. А русская говорила, что в России на этот случай существует другое выражение: "Дети сидят на шее родителей". При чём тут шея?

Миура лежал на спине и смотрел в весеннее синее небо. Он думал, что не так уж плохо учиться в провинции. А в Токио университет большой, парк маленький, и старшему брату приходилось вставать в два часа ночи, чтобы занять место для своей лаборатории, и пить сакэ, чтобы не замёрзнуть. Миура не любил сакэ. Он поднялся, достал из сумки банку пива, открыл. Пиво было куплено из общих денег, но тому, кто занимает место, полагалось побаловать себя лишней банкой. Миура любил пиво. А его отец пил много сакэ, когда бывал дома. А когда он уезжал, мать тоже пила. Миура часто чувствовал запах сакэ, когда мать подавала ему ужин. Мать целыми днями сидит в пустом доме. А скоро останется совсем одна, Миура уедет. В их городе плохо с работой, одни университеты. Краем глаза Миура увидел, что парень расстелил синюю циновку совсем рядом с ним и лёг спать.

— Должно быть, в парке осталось совсем мало места, — подумал Миура и уснул.

Он проснулся оттого, что разогрелся на солнце в своей тёплой куртке. Дул тёплый ветер с океана. Значит, пришла настоящая весна. Пахло весенним лесом. Розовые лепестки сакуры падали на синюю подстилку. Миура расстегнул куртку, посмотрел на часы — скоро одиннадцать. Студенты из его лаборатории теперь отправились по магазинам, чтобы купить закуску из складчины. Обычно загружали полностью багажники двух машин, хотя скидывались понемногу, по тысяче йен. И сэнсэй кое-что добавлял из лабораторного фонда. Пиво купили вчера — теперь оно охлаждалось в лабораторном холодильнике, кроме тех нескольких банок, что Миура прихватил с собой. Овощами и мясом тоже запаслись заранее — студент Чанг обещал сварить корейский суп. Теперь он, наверное, готовит его на плите в студенческом зале, а все остальные ему помогают. В лаборатории все теперь работают. А он может отдыхать. Миура достал ещё одну банку пива.

Когда прибыла лаборатория, нос у Миуры был красным от загара. Чанг поставил в центре циновки походную газовую печку — корейский суп надо есть горячим. Митико Фудзивара и доктор Чен наполнили белые пластмассовые миски зелёными бобами, порезали свежие огурцы и редьку, выложили на циновку пакеты с желтоватыми лохмотьями копчёного осьминога, фисташками, картофельными чипсами, солёным рисовым печеньем. Кубота вывалил на циновку запотевшие в холодильнике банки с пивом. Миура вылавливал из супа палочками китайскую капусту и ломтики жирной свинины, прихлёбывал обжигающую жижу через край. Ему нравился корейский суп с огненным соусом Табаско! А русская сказала, что если бы не этот соус, корейский суп вполне сошёл бы за русские щи. Это же невозможно выговорить — "щи"!

В парке было полно народу. Соседи слева ели сущи, соседи справа — гамбургеры из Макдональдса. Миура подумал, что у них еда лучше всех — корейский суп — и попросил у Чанга добавки.

— Мне сказали, что сакура расцветёт пятнадцатого апреля, и она действительно расцвела пятнадцатого! — удивлялась русская.

Но ничего удивительного в этом не было, в здешних местах сакура всегда распускалась пятнадцатого. И праздник был обычный, как всегда. Соседи включили магнитофон, и две женщины, наверное, секретари, стали танцевать японский танец на полоске травы между циновками. Студенты доели суп и всё остальное и стали убирать мусор. Миура помог Фудзиваре сложить грязные миски в один мешок, пустые пивные банки — в другой. А русская всё спрашивала:

— Почему праздник называется "любование цветущей сакурой". Где же любование? Ведь на цветы никто даже не посмотрел!

Сэнсэй Шимада долго молчал, как будто не знал, что ей отвечать, а потом сказал:

— Да вообще-то никакого любования нет, просто пьянка. Здесь ещё прилично, здесь университет, а посмотрели бы Вы, что делается в городских парках в Токио!

А русская стала говорить, что ей нравится обедать вот так, всем вместе, под цветущими деревьями. Даже если название не вполне соответствует тому, что происходит.

День мальчиков (Японский чай с французскими пирожными)

Майский дождь бесконечный.

Мальвы куда-то тянутся,

Ищут дорогу солнца.

Басё

Разноцветные бумажные карпы полоскались на весеннем ветру. Пятое мая, День мальчиков. Карпов прикрепили на высоких шестах над крышами те, в чьём доме мальчики — родители желали сыновьям, чтобы они росли большими и отважными, как эти рыбы. Фусума были раздвинуты, и весенний ветер свободно гулял по дому, раздувая тонкий нейлон штор. Запах нового дерева поднимался от светлого паркета, смешивался с весенним духом ближнего леса. Митиё поудобнее устроилась на освещённом солнцем диване. Начало мая — сплошные праздники, целая неделя отдыха — Золотая неделя. Она, Митиё, проведёт её в доме свёкра, так решили на свадьбе родители молодых: в Золотую неделю Митиё и Нацумэ навестят семью жениха, а на Новый год поедут к родителям невесты. Хотя сама Митиё предпочла бы отправиться за границу, в Австралию или в Париж, как её подруги. Митиё смотрела на бумажных карпов, раскрашенных красными, зелёными, фиолетовыми зигзагами. Сколько мальчиков в доме, столько карпов над крышей. Митиё тоже хотела иметь двух мальчиков, как у соседей. Сама Митиё — единственный ребёнок в семье. И Нацумэ тоже. И многие подруги Митиё выросли без братьев и сестёр. После войны люди жили бедно и не могли завести второго ребёнка. А они с Нацумэ смогут себе это позволить, но попозже, когда скопят побольше денег. Дети — это дорого. Надо подождать. Время есть, ей, Митиё, всего двадцать семь лет. Теперь все начинают думать о детях годам к тридцати.

На кухне хлопотала свекровь. В доме ждали русскую гостью. Свёкор уехал за ней. Ничего не скажешь, Кобаяси-сан добился успеха — в его лаборатории работали иностранные сотрудники! Митиё прислушалась к стуку посуды на кухне. Конечно, обязанность свекрови — обслуживать её и Нацумэ. Но Митиё не хотелось, чтобы свекровь считала её лентяйкой. Митиё нехотя встала с дивана, прошла на кухню. Свекровь обрадовалась, принялась учить Митиё готовить праздничный суп. Митиё не хотела бы жить вместе со свекровью. Теперь все молодые стремятся жить отдельно от родителей. И свекровь не хочет жить с сыном. Даже потом, в старости, когда Кобаяси-сан уйдёт на пенсию.

В дверь позвонили. Кобаяси-сан привёз гостью — профессора из России. Немолодая уже женщина, как мама Митиё, а юбка на ней короткая. Митиё раньше тоже носила такие юбки, даже ещё короче! Но теперь она замужняя женщина и юбку до колен ни за что не наденет. И красную блузку, как у этой иностранки, тоже. А её мама — тем более. Свекровь убежала на кухню, а русская, усевшись в кресле, стала спрашивать свёкра:

— Почему Золотую неделю японцы называют по-английски — Голден Уик?

Митиё никогда не задумывалась — почему? Просто выговорить по-японски "Золотая Неделя" не просто даже японцу. Свёкор так и объяснил любопытной иностранке. Она задавала слишком много вопросов. Японские женщины никогда не делают так. Это неприлично. Митиё позволяла себе открыть рот только если её спрашивали. И отвечала коротко, как положено воспитанной японской девушке.

Свекровь накрыла высокий стол белой скатертью, достала из шкафа английские тарелки, принесла из кухни рис, мисо-суп и английские бифштексы. Вместо палочек положила вилки и ножи, вместо плоских глиняных чашечек для сакэ поставила хрустальные бокалы. Вместо сакэ подала французское вино. Его взялся разливать сам Кобаяси-сан. Обычно в японском доме это делает женщина, но свёкор — профессор западного стиля. Он спит на кровати, моется в длинной ванне, в которой лежат, как на западе, а не сидят, как в офуре. Свекровь суетилась, напевая, свёкор улыбался и говорил, что в этом году к нему пришло счастье — он стал профессором, купил дом, женил сына… Быстро хмелея от непривычного вина, Митиё думала, что когда-нибудь и они с Нацумэ добьются такого же счастья, если будут прилежно трудиться, экономить и слушаться начальников. Гостья тоже говорила о счастье, но как-то странно:

— Иногда счастье приходит неожиданно, вдруг…

И слова она употребляла странные: талант, любовь, удача…

Кобаяси-сан с ней не соглашался:

— Японское счастье вдруг прийти не может. Оно медленное и постепенное, как восхождение к вершине горы. Я шёл к своему счастью шаг за шагом, всю жизнь.

Русская улыбнулась.

— Я поняла рецепт японского счастья…

И стала рассказывать сказку про соломинку, которую бедный юноша из Киото получил в подарок от богини Каннон. Он привязал к соломинке пчелу и отдал сыну знатной дамы для развлечения. И получил от неё в подарок три апельсина. Их он преподнёс другой даме, спасая её от жажды в пути. А та наградила его шёлком, который юноша отдал в уплату за коня. Обменяв коня на рисовое поле, он зажил счастливо и богато. Митиё не знала такой сказки, хотя сказка была японская. Митиё слушала не очень внимательно. Долго слушать английскую речь трудно. Слушать русскую вообще утомительно. Она слишком много говорит. Почти столько же, сколько Кобаяси-сан. Это совершенно недопустимо! Ведь Кобаяси-сан — старший в доме, мужчина.

Свекровь подала зелёный японский чай с французскими пирожными. А потом предложила всем отдохнуть в гостиной на татами. Митиё нехотя оставила высокий стул и опустилась коленями на подушку. И тут же почувствовала, как заломило ноги. Сидеть по-японски ей приходилось редко. В школе, в университете, на работе, да и дома у них с Нацумэ были стулья. Свекровь положила на низкий столик большой альбом с фотографиями, сделанными на свадьбе Нацумэ и Митиё. Свекровь очень гордилась, что церемонию устроили в отеле, специально приспособленном для свадеб. В таком отеле есть всё, что нужно: церковь для венчания, ресторан, комнаты для переодевания… Такие комнаты необходимы. Сначала её и Нацумэ одели в свадебные кимоно. Надеть его не так-то просто. Сама Митиё ни за что бы не справилась. Ей помогали специально обученные женщины, служащие в отеле. А парик с высокой причёской ей надел парикмахер.

В красно-золотом свадебном кимоно, с гребнем в волосах Митиё выглядела настоящей японской красавицей. Снимок, сделанный профессиональным фотографом, был как картина — большой, твёрдый, в тиснёных корочках. В альбоме были и любительские фотографии, их делал Кобаяси-сан. Свекровь перелистывала страницы. Вот молодые дарят цветы родителям, благодарят их за воспитание. А вот они по очереди отхлёбывают из плоской глиняной чашечки по десять глотков сакэ — так положено по древнему свадебному обряду шинто. А вот их венчает католический священник. Свёкру не нравилась церковь при отеле, он называл её Диснейлэндом и говорил, что настоящих служб там не бывает, только венчания. Перед венчанием Митиё переодели в белое платье и причесали, как на западе. А Нацумэ сменил серое свадебное кимоно на фрак. После христианского венчания был обед в ресторане. Гости сидели за столиками по четверо, а молодые и их родители — за длинным столом на возвышении.

— Это похоже на президиум собрания! — улыбнулась русская, разглядывая фотографию.

Митиё не поняла, что это означает — "президиум". И удивилась вопросу:

— А где же веселье, танцы, молодёжь?

Иностранка задавала странные вопросы. И непонятно было, что ей отвечать? Хорошо, что Кобаяси-сан помог:

— Свадьба в Японии — семейная церемония!

Для свадебного обеда Митиё переодели в розовое платье с открытыми плечами, как у женщин с тех картин, что они с Нацумэ видели в музее в Лондоне, куда ездили на Золотую неделю в прошлом году. На фотографии Митиё и Нацумэ разрезали огромный, высокий торт, держась вместе за ручку ножа — так принято на западных свадьбах.

— Три платья в один день? — удивилась русская.

В её стране невесте полагался всего один наряд. Его покупали, а потом хранили. Зачем покупать платье ради нескольких часов? Свадебные наряды очень дороги. Одежду для Митиё и Нацумэ брали напрокат в том же отеле. И одежду родителям. Матери молодых, как положено на свадьбе, оделись в чёрные кимоно с косой полосой ярких цветов спереди по подолу, а отцы, да и другие мужчины — во фраки. Сколько же денег пришлось бы потратить, если всё это покупать! Свадьба и так обошлась недёшево. Родители Нацумэ уплатили в отеле два миллиона йен. Двадцать тысяч — свекровь назвала иностранке цену в долларах и объяснила, что эту огромную сумму они с мужем собирали заранее, откладывали деньги много лет. А свёкор ворчал, что всё это — бессмысленная трата, но ничего не поделаешь, так принято теперь праздновать свадьбу в том кругу, к которому принадлежит его сын и он савм. Родители Нацумэ оплатили свадьбу, а родители Митиё купили мебель и всё, что надо молодым для дома. И ещё родителям пришлось покупать билеты для своих родственников, которые приезжали на свадьбу из разных городов, и тратиться на подарки гостям — дорогие чашки специального обжига. Свадьба — дело родителей. И расходы должны оплатить они. У молодых денег нет. Быстро прошла свадьба, вся церемония длилась не больше трёх часов. И теперь она, Митиё, замужняя женщина…

Кобаяси-сан предложил всем прогуляться.

— Так удачно, что рядом с нашим домом есть парк!

Парком он называл несколько тонких прутиков, насаженных по краю террасы, вырезанной бульдозером на склоне горы. Отсюда открывался красивый вид на город и океан. У ограды над обрывом лежал большой чёрный камень. На его гладко отшлифованной поверхности была высечена карта того, что виднелось внизу — морское побережье с выступом мыса, полоска дороги… Пожилой мужчина играл с мальчиком на детской площадке.

— Скоро и Вы будете гулять тут с внуком! — сказала русская свёкру.

Он нахмурился.

— Это потом, потом!

Свёкор усадил гостью в свою машину, чтобы отвезти её домой, а Митиё со свекровью вышли на крыльцо их проводить и долго по японскому обычаю махали руками вслед. А потом вместе пошли на кухню мыть посуду.

Сезон дождей

Намокший идёт под дождём.

Но песни достоин и этот путник,

Не только хаги в цвету.

Басё

Она побаивалась — это точно. Но ведь все пугали:

— Сезон дождей — это так неприятно!

Намико морщилась.

— Сезон дождей — это ужасно! Хорошо, что мы с Хидэо как раз в это время улетаем в Европу!

С опаской поджидая обещанного бедствия, она наслаждалась по-летнему тёплым, сухим маем. В середине июня пошли дожди. Лило, как из ведра.

— Нет, это ещё не сезон дождей, — отмахивались японцы. — Когда он начнётся, об этом будет объявлено официально.

По всему городу запестрели зонтики, магазины выставили на видное место длинные полки, битком набитые зонтами всех мастей: от простенького сооружения из полиэтиленовой плёнки за триста йен до шёлкового чуда с полированной деревянной ручкой за двадцать, тридцать тысяч. Целые букеты зонтиков украсили входы магазинов, контор, церквей, больниц. Хозяева бесстрашно оставляли свои мокрые зонты в решётчатых стойках у дверей. И, случалось, там их забывали или просто бросали по старости. Для бесхозных зонтиков завели специальные коробки, ведёрки, корзины… И если дождь неожиданно накрывал горожанина, тот мог взять зонт у ближайшего магазина и пойти с ним, куда требуется. А потом бросить этот ничейный, городской, общественный предмет в коробке у другого магазина. Или у ресторана. Первого попавшегося. Чтобы кто-то другой мог им воспользоваться при случае. Горожане обращались с зонтиками вольно, не желая обременять себя заботами о столь дешёвой вещи. А вот клиенты богатых магазинов забирали свои дорогие зонты в торговый зал, вкладывая их в полиэтиленовые чулки, развешенные при входе, чтобы вода не намочила роскошные ковры. Международный центр принимал зонты в гардероб, запирал стойки с зонтами на замки и выдавал посетителям ключ от ячейки, как на западе. Здесь общались больше с иностранцами и на японскую честность не рассчитывали. Японский город заботился о своих разнообразных горожанах, как дом родной. А в остальном всё очень походило на московское лето — то дождь, то солнце.

И вдруг посреди этой канители японцы объявили:

— Началось! Пришёл сезон дождей!

Честно, она не уловила разницы. Но раз объявлено официально… Она купила новый зонт и стала ждать, когда начнутся ужасы. В июле дожди сменились туманами, осыпающимися мелкой водяной пылью. Мучил не дождь, а эта всепроникающая сырость, от которой не было спасенья. Помаленьку отсырело всё: одежда, простыни, одеяла… Дома мокрыми пузырями вздулись обои на раздвижных дверях, в университете вязла в принтере влажная бумага. В сезон дождей стало ясно, что отдельный пакетик для каждого пряничка, да ещё с вложенным внутрь кулёчком с порошком, впитывающим влагу, — не излишество изысканной японской упаковки, а суровая необходимость — без такой обёртки печенье размокало за несколько минут. Кульки с надписью "несъедобно", вложенные всюду, где должно быть сухо, — в печенье, в водоросли, в кофе — она не выбрасывала больше на помойку, а бережно хранила. В солонку пришлось насыпать зёрна риса, иначе там начинала хлюпать мокрая кашица. Она обзавелась и чайницей с двойной плотно притёртой крышкой — сей предмет, неизбежный в каждом японском доме, не казался больше причудой эстета, он позволял спасти от плесени чай. Однажды вечером заныло повреждённое давным-давно и много лет не напоминавшее о себе колено. Пришлось надеть шерстяные носки. В июле. И всё-таки это ещё был не кошмар.

В ту ночь ей снилась река и палатка на берегу. Она не сразу различила границу между сном и явью, потому что наяву продолжалось то же самое — запах воды, зелень близкого травяного пола и холодное прикосновение отсыревшего спального мешка, то есть футонга. Порыв ветра нанёс в приоткрытую балконную дверь водяную пыль — не то дождь, не то туман. Она проснулась окончательно, почувствовала, что в доме у неё неладно. Листок, приколотый к стене, намок, телефонные номера расплылись до нечитаемости. Сам телефон покрылся каплями, словно его искупали. Квартиру заволакивала белая сырая пелена. Она бросилась задвигать балконную дверь. Отяжелевшая от сырости штора колыхнулась, распространяя по комнате запах прели. В складках ткани открылись отвратительные сизые пятна. Татами под шторой было чёрным. И под низким столиком лежали какие-то тёмные мохнатые хлопья. Откуда в доме взялось вдруг столько пыли? Убрать всё это пылесосом нечего было и пробовать — сырая пыль мгновенно забила бы фильтр. Она взяла в руки тряпку. Сухую. Татами всё-таки, трава. Через минуту тряпка покрылась вонючей чёрно-зелёной грязью. Плесень! Знаменитая японская плесень! Долгожданная. Вот она, пришла!

Она ринулась обследовать размеры бедствия. Циновки в обеих комнатах цвели полянками: в углах, под столами и стульями, под гладильной доской — под любой малостью, заслонявшей солнце. Цветение было обильным и пышным. Она прозевала его начало, и её невежество, помноженное на любовь к открытым окнам, обернулось диким буйством плесени. Ей стало страшно — она сгноила нежные соломенные циновки! Не уберегла! Чуть не плача, она отмывала чёрно-зелёный вязкий налёт уже мокрой, щедро намыленной тряпкой, проклиная умника, додумавшегося в сырой стране покрыть полы травой. Почерневшая от плесени штора полетела в стиральную машину… Щедро сыпался стиральный порошок, бешено выла центрифуга, тщась отжать огромный тяжёлый ком хоть до какой-то сухости. Татами понемногу возвращали свой зелёный цвет. Но запах сырого погреба не исчезал. Он шёл из платяного шкафа. Замирая от ужаса, она обнаруживала там одну потраву за другой — плесень устрашающе заползла на рукав кожаной куртки, в складки сумки… Даже на шерстяной юбке нашлись рыжие островки. Рыжина происходила, должно быть, от особой породы грибка, выращенного шерстью. Грибы ведь бывают разные: маслята, рыжики…

Самый густой, самый едкий запах источала полка с документами. Там в едва прикрытом пластмассовом пакете лежали паспорт и диплом доктора наук в кожаной корочке. Корочка была коричневой, красивой, солидной. Изначально. Теперь на ней гнездилось нечто грязно-пятнистое, севшее круглыми стайками, как опята. Видно, корочки были сдобрены чем-то особо плодородным, потому что пышность цветения была беспримерной. К счастью, содержательная начинка просто вкладывалась внутрь. Будь она приклеена, бумаге плохо пришлось бы от грибного соседства. А диплом, как известно, не восстанавливается. Японский сезон дождей чуть было не лишил её докторской степени! Она достала пузырёк с московской валерьянкой. Из бутылочки пахнуло перекисшими дрожжами: жёлтые когда-то таблетки стали сизыми. Она рухнула на стул, сдавшаяся, побеждённая…

Несмотря на прокисшую от сырости оболочку, валерьянка подействовала. А тут как раз выглянуло солнце. Она потащила на балкон всё, что успела отмыть от вонючей слизи. Через минуту крошечный балкончик стал похож на барахолку. И соседские балконы были не лучше. Видно, не одна она воевала с плесенью нынешним утром. Весь квартал, расцвеченный перинами и подушками, напоминал цыганский табор — город расторопно ловил солнце. С улицы тянуло керосиновым чадом — люди включали обогреватели, хотя на улице было двадцать пять. Наверное, это утро было разгаром сезона дождей, его истинным воплощением. Она подсушила платье утюгом, с трудом отмыла позеленевшие от татами ступни. Пора было собираться на работу. В прихожей ждали новые сюрпризы. Чёрные туфли, пару дней пролежавшие без употребления, покрылись белесыми разводами. Недоумевая, где удалось их так измазать, когда кругом асфальт, она пригляделась получше — от непросохших подмёток расползалась вверх по коже плесень. Но если новенькие туфли так зацвели, что же творилось с ношеными? Ревизия обувного шкафа показала — ничего хорошего. Из-под набоек на каблуках плесень свисала пышной бахромой. Она надела босоножки, которые носила последние дни. Они не вполне просохли за ночь, но выглядели лучше других. Ноги скользнули, как по льду, верх отслоился от подмёток, открывая забравшуюся внутрь зелёную прослойку плесени. С тоской поглядев на французское клеймо, она швырнула босоножки в мешок для мусора. Она отмыла от плесени туфли, поставила их на крышку разогнанного на полную катушку обогревателя — придётся сушить обувь на печке, чтобы не завелись грибы.

Теперь она знала, что за запах преследовал её с тех пор, как она приехала в Японию! Улица пахла плесенью. Лёгкий запах плесени пропитывал маленькие магазинчики, ресторанчики, жилые кварталы — все Японские острова. Плесень нашла питательную среду даже на бетонных стенах университета, пророла чёрными пятнами. Уборщица мыла стены, округло проводя тряпкой там, где доставала рука. Женщина была небольшого роста, и под потолком оставались некрасивые серые разводы.

— На Тихоокеанском побережье Японии гораздо больше солнечных дней, чем на побережье Японского моря, — встретил её Хидэо.

А она от всей души пожалела бедняг, которым жилось ещё хуже. Преимущества Тихоокеанского побережья — это всё, что знали университетские мужчины о проблемах сезона дождей. Пришлось идти в Шимин-центр к женщинам. Они велели купить для шкафов гранулы, впитывающие влагу, для татами — специальную жидкость на основе сакэ — оно убивает плесневые грибки. Алкоголь — страшная сила! И возможности его безграничны.

— И проветривайте! Перетряхивайте! Пылесосьте! Каждый день! Это сушит! — советовали дамы.

Так вот почему в последнее время дом прямо гудел от пылесосов! Вот почему японки на крошечных пространствах своих жилищ умудрялись работать целый день! Поди сохрани среди целого океана сырости пухлые футонги, нежные татами! Эта страна всё устраивала так, чтобы гражданам приходилось усердно трудиться. Тут если не трудиться, получишь дома грибные полянки. Плесенью порастёшь.

Вечером она, завернув в хозяйственный магазин, бодро вошла в квартиру, вооружённая до зубов. Напичкала шкафы гранулами, протёрла татами раствором. Bдыхая странный запах рисовой водки с грибной закуской, воцарившийся в квартире, она постояла среди комнаты, раздумывая, не сполоснуть ли в сакэ и кожаную куртку, а, может, заодно и докторский диплом? На душе у неё повеселело. Ну, сыро. И что? Что страшного в плесени, несущей в дом запах грибного леса? Она переставила настольную лампу с пола, где ей полагалось освещать читаемую на ночь книгу, на низенький столик. По зелени татами рыжим кольцом расползалась ржавчина. Откуда? Лампа сплошь пластмассовая! Но сырость нашла тонюсенький железный ободок на подставке. И под железным стулом оказалась ржавчина — с ножки крошечной чешуйкой откололась краска. А пятно осталось нешуточное. Ну и мерзкое же это время — сезон дождей!

Лето по расписанию (Сэнсэю не положено!)

Некуда воду из чана

Выплеснуть мне теперь…

Всюду поют цикады!

Оницура

— Двадцать пятого июля дожди прекратятся! — пообещали японцы. — И точно, как обрезало. — Первая неделя после сезона дождей всегда самая жаркая.

И, как по писаному, двадцать шестого грянуло тридцать, двадцать седьмого ртутный столбик выполз ещё выше и кисло провис около тридцати трёх. В этой странной стране всё подчинялось расписанию. Даже погода.

— Вы собираетесь поехать на конференцию на Кюсю? Когда она начинается? — спросил Хидэо.

Она ответила небрежно:

— В двадцатых числах августа…

Брови Хидэо взметнулись удивлённо.

— Что значит в двадцатых числах? Вы должны знать дату точно! Вы должны планировать свою жизнь! И точно следовать плану. Вот, смотрите!

Хидэо открыл свой толстый ежедневник.

— У меня всё распланировано на несколько месяцев вперёд!

Страница под названием "декабрь" была густо исписана. Сэнсэй заранее знал даты собраний, заседаний, день своей поездки в Англию, время вылета и название гостиницы, где он остановится. Да, в Японии можно в июле распланировать жизнь на декабрь. Тут всё приходит, когда положено: цветенье сакуры, жара, зарплата… Хидэо точно знал, когда пойдут дожди и сколько денег будет на его счету через десять лет. Бедному Хидэо, избалованному своим разлинованным миром, весь остальной неяпонский мир, должно быть, казался хаосом. Он, приученный к расписанию, пропал бы в этом мире… И наверняка не выжил бы в России, где дожди лились, когда попало, и мало кто знал, на что он будет жить завтра. Что сделал бы Хидэо, потеряй он в одночасье, как русские в начале девяностых, все деньги в банке? Как стал бы он планировать свою жизнь, если бы ему, как русским, по году не платили зарплату? Или платили бы такие крохи, на которые нельзя прожить? Что сделал бы он? Выбросил ежедневник? Или выбросился сам?

— Учитесь у меня! — Хидэо улыбался покровительственно.

— После сезона дождей у нас начинается лето! — сказали японцы.

Собственно, летом здесь называли только конец июля и август. А всё, что до того, вроде как и не лето вовсе. Сезон дождей, понятное дело, летом не назовёшь, хуже зимы. Но и первая половина июня — сухая, солнечная — здесь тоже не лето, а так, ни то, ни сё, междометие в ожидании дождей. Настоящее лето начиналось только теперь. Японское лето. Город окунуло во влажную жару. Горожане повесили на шею полотенца, словно собрались почаёвничать всерьёз у самовара. Полотенце стало неизбежной деталью костюма горожанина. И стоило им пренебречь, как заливало потом глаза и промокала насквозь одежда у шеи. Ни о каких носовых платках не могло быть и речи, их не хватало даже на пять минут, и полотенца-то едва справлялись. Строгие мужчины в дорогих костюмах умакивали ручьи, льющиеся по лицам, нимало не стесняясь махрового полотенца не шее.

Но от пиджаков и галстуков никто не отказался, в полном согласии с русской пословицей "дрожать дрожи, а форс держи". Работяги в отличие от вяло передвигавшегося беловоротничкового люда, предпочитали повязать полотенцем лоб. Магазины положили под руку продавщицам стопки махровых салфеток — белых, розовых, голубых… Только самые отчаянные, самые красивые красавицы держались до последнего, защищаясь вместо полотенец тальком. Но их нежные шейки быстро становились полосатыми от ручьёв пота, проложивших чёрные полосы среди белой, скатавшейся неряшливыми шариками пудры. Дамы укрылись зонтиками. И не только ради красоты — солнце пекло, прожигая голову насквозь, едкое японское солнце. Магазины убрали подальше дождевые зонты и выложили на видное место солнечные — светлые, вышитые кремовым шёлком, с деревянными ручками в виде капли. Другим сезонным товаром стали шляпы из цветной соломки: белой, красной, оранжевой, зелёной. И эффектной чёрной. Но кокетливые шляпы раскупали вяло — японки и японцы предпочитали матерчатые панамки — серые, унылые, с опущенными полями.

Набухшие водой окрестные холмы отдавали влагу душной дымкой. Влажный воздух размыл яркие краски, и Япония стала как зеленоватая жемчужина. Красиво! Смотреть. А жить?

— Иностранцы плохо переносят нашу влажную жару, — стращали японцы и советовали купить махровую простыню, чтобы не просыпаться в луже пота.

Дальше следовали рассказы о тепловых ударах, обмороках и скорой помощи, увозящей непривычных белых людей в больницу, под капельницу. Её собственное тело отяжелело, голова налилась свинцом и закружилась. Дома она часами лежала неподвижно на голом татами, глядя в потолок. При попытке встать на этом самом потолке начинали плясать подозрительные красные искры. Сезон дождей казался милым воспоминанием — подумаешь, плесень!

Походы в супермаркет стали немыслимы, в город — тем более. Продукты пришлось покупать в соседнем Сэвэн-илэвэн. Да и какая еда в такую жару? Разве что холодненькое, мокренькое тофу. В этом же магазинчике под свежими струями кондиционера коротала она особенно невыносимые, особенно душные ночи, пренебрегая недоумёнными взглядами сонного продавца. Жизнь стянулась в комочек: дом — работа. Она передвигалась короткими перебежками от домашних сквозняков до университетских вентиляторов. Кондиционеров здесь, на севере Хонсю, не полагалось ни в университете, ни в домах, разве что в самых богатых. И в магазинах, конторах, банках. И в транспорте. Автобусы стали спасением. А путь от дома до остановки — настоящей мукой. Пять минут ходьбы превращали платье в мокрую тряпку. Но на работу ходить было надо. Японское лето — время рабочее.

Возле дома за её спиной квакнул гудок. Из чёрного Ниссана выглянул улыбающийся Кумэда, предложил подвезти до университета. Она согласилась — в машине работал кондиционер. Машина пробралась по тесным улицам, выскочила на мост. Над рекой в синем летнем небе кружили ястребы. И это в центре города, большого, миллионного. Внизу перекатывала гальку мелкая вода.

— У нас самая чистая река в Японии! — сказал Кумэда. — И вода в нашем городе — самая вкусная. Я никогда не покупаю воду в бутылках, потому что водопроводная лучше.

Вода действительно была прекрасная. Накипи не оставляла — белая эмаль внутри чайника месяц за месяцем оставалась как новая. И воротнички по вечерам были почти так же белы, как утром. Город дышал чистым воздухом без пыли. За перекатом, на спокойной глубокой излучине замелькали фигурки рыбаков. Зайдя в воду в высоких сапогах, они стояли, неподвижно держа удилища.

— И рыба здесь есть! — заверил Кумэда. — Видно, и в Японии присутствие рыбаков само по себе наличия рыбы не предполагало. Кумэда знал кое-что о рыбе, стало быть… — Нет, я не рыбак! — Кумэда смутился. — Сэнсэю, знаете ли, вечно некогда.

Конечно, прибытие в университет на машине чужого сэнсэя могло вызвать вопросы своего. Но теперь, когда её представили Кумэде официально, известив весь факультет, что он — сосед, а она — бабушка, теперь большого риска не было. Она вышла из машины спокойно. А вот на лестнице почувствовала себя неважно — подъём, обычно лёгкий, в жару стал испытанием. А пользоваться лифтом Хидэо ей строго запретил. На случай землетрясения. В кабинете она умылась, порадовалась своему отражению в зеркале — свежему, как после бани. Но сидеть в этой бане ей предстояло целый месяц! Раскисшие мозги шевелились вяло, подчиняясь русскому рефлексу: жара — это отпуск. Часам к одиннадцати в раскалённом бетонном доме невозможно стало дышать. Спасения можно было поискать в лесу, благо от корпуса до первых сосен — десять шагов.

Университетский городок на окраине обычно вызывал ворчание сэнсэев: неудобно, далеко от центра, от администрации… Но летом, когда центр утопал в смоге, а инженерный факультет в зелени, ворчание стихало. От леса, намокшего за сезон дождей, тянуло распаренным веником. Среди родной пижмы ползали странные прозрачные паучки, видные только точкой тельца, да коленками. Густые травяные заросли, набухшие влагой, зашевелились, выпуская на тропинку большого глухаря. Он глянул равнодушно на женщину и спокойно зашагал по своим делам. Она замерла, любуясь птицей, и не заметила, как к её ногам подобралась змея.

— Ну какие в университете змеи? — рассмеялся Хидэо. Конечно, на асфальте автостоянки змей не водилось. А в лесу Хидэо ни разу не бывал. — Мне некогда гулять! — отмахнулся он возмущённо.

И убежал. Сэнсэи и летом сидели на собраниях, длинных и частых, как зимой. В залах заседаний не было не то, что кондиционеров, даже вентиляторов. А местный этикет предписывал сэнсэям являться в костюмах с галстуками. В любую погоду.

В полдень спасаться от жары следовало в столовой. Там работал кондиционер. Пообедать можно было и в саду, на бетонном острове среди озерца, в тени бетонной беседки. Она перебралась на остров по японскому горбатому мостику, расположилась за свободным столиком… Прямо у её ног вытекал из трубы поток, гоняя по потолку беседки солнечные зайчики. Голубое кафельное дно озерца поблескивало брошенными кем-то монетками, шары стриженых кустов роняли в воду белые и жёлтые цветы, ленивый ветерок приносил запахи политого газона… Обычный обед в обычном японском университете. Летний обед.

В столовой в больших бачках хранился запас бесплатного коричневого китайского чая — горячего, холодного… Чай, кондиционер, беседка в саду — на борьбу с жарой был брошен мощный арсенал. Автоматы, торгующие питьём и мороженым, гудели от напряжения. Маленький фургончик безостановочно сновал по университетскому городку, чтобы зарядить новые обоймы банок кока-колы. Студенты предпочитали западное питьё и отрывались от него только ради другого неяпонского лакомства — сливочного мороженого. В тени пальм, на скамейках, на больших камнях и просто на газоне спали студенты. Ей очень хотелось последовать их примеру, но сэнсэю спать в парке не положено! Бедные сэнсэи! Японское лето не для них!

Зато можно побродить по магазину, прохладному от мощных кондиционеров. Она купила рисовое печенье, покрытое мисо, завёрнутое в нори. Солёненькое, кисленькое — спасение в жару. На раскалённом теннисном корте было пусто. Рядом с инженерным корпусом был отличный теннисный корт со специальным покрытием. Дверь сетчатой ограды запиралась, но получить ключ в секретариате факультета мог любой сотрудник или студент. И она тоже. Ракетки, не очень модные, но почти новые, нашлись на тротуаре в день сбора крупного мусора, мячики в изобилии валялись в окружающих корт кустах, студенты ленились ходить за столь пустяшной вещью ценою в пару сотен йен. Дорогая игра в теннис доставалась ей бесплатно. Она часто заходила вечером на корт, доставала из стеклянного шкафчика при входе тетрадь и записывала две фамилии — свою и Наташину — на следующее утро. Запись позволяла играть целый час. Но Наташа не часто могла вырваться из дома.

— Давайте поиграем в теннис утром перед работой, — предложила она Хидэо.

Он смутился.

— Я не умею играть! — Но её настойчивость — я тоже играю неважно! — выжала из него правду: — Сэнсэю не положено прыгать с ракеткой. Корт для студентов! Но Вам, иностранному сэнсэю, игра не возбраняется.

К четырём часам термометр в её кабинете дополз до тридцати. Она прекратила бесплодные попытки поработать, достала из шкафа купальник и полотенце — с приходом лета в её кабинете появились и такие вещи. По коридору бежал профессор Такасими. Он отправлялся на собрание.

— Вы плаваете в факультетском бассейне? — спросила она.

Такасими смутился.

— Сэнсэи не плавают, а я… Я не умею плавать. — И удивился: — На факультете есть бассейн?

Купальный сезон

Как пахнет зреющий рис!

Я шёл через поле, и вдруг -

Направо залив Арисо.

Басё

Кто плавать может, тот и утонуть может.

Японская пословица

Она долго не могла найти, где бы искупаться, хотя воды в городе было хоть отбавляй — море, река.

— В реке у нас не купаются, — огорошил её Шимада. — Там воду никто не контролирует, на берегу нет объявлений о том, что купаться разрешено.

Но русские лезут в воду даже под табличкой "Купаться запрещено!" — в выходной она отправилась к реке. Она выбрала тихую, глубокую заводь на окраине города, прошла к воде между кабачками цукини, длинной редькой дайкон, перцем, баклажанами — жители маленьких домиков держали на прибрежной луговине огороды — неогороженные, неохраняемые. Чистая река с песчаным берегом — идеальное место для купания. Но вокруг не было ни души. Только мальчики лет десяти в одинаковых кепках, с одинаковыми рюкзачками, наверное, школьный класс, чинно слушали учителя. А, выслушав, ушли. И никто не бросился к реке, никто на воду даже не взглянул. Потрясённая увиденным она разделась, зашла в тёплую прозрачную воду, поплыла. И тут же заметила, как на балконах многоэтажного дома на противоположном берегу появились люди, с любопытством взиравшие на невиданное — человека в реке. Река — неправильное место для купания в Японии. А правильное место — бассейн.

Миура объяснил ей, как доехать до городского бассейна. Сам он там не бывал, потому что дорого, плата за вход четыреста йен. Митико посоветовала отправиться в бесплатный бассейн в университетском спорткомплексе, но предупредила, что придётся долго оформлять пропуск. Митико в бассейн не ходила. Она умела, конечно, плавать, но не любила. О существовании бесплатного бассейна в ста метрах от факультета никто из японских студентов не знал. Знали китайцы, корейцы, русские… Они и показали ей дорогу. Двери раздевалок всегда были открыты. Документов при входе никто не проверял, чужие, не университетские, которым пользоваться бассейном не полагалось, не входили и так. На мужской половине всегда было многолюдно, на женской — пусто. Только изредка заходила парочка юных китаянок. И душ на женской стороне всегда был свободен, и дорожки — женское университетское неравноправие в бассейне оборачивалось на пользу дамам. Бросив беспризорно вещи в открытой раздевалке, она вошла в холодную воду — водопроводную, проточную. Солнце её подогреть не успевало. В бассейне неспешно поплёскивались арабы, молодые китайцы наматывали метр за метром, словно исполняя урок. Парочка японцев плыла грамотно, технично, выделяясь модными дорогими шапочками и плавками.

— Я рад, что Вы наслаждаетесь жизнью в Японии, — возвращавшийся с собрания Хидэо с улыбкой посмотрел на её влажные волосы. — Если Вы так любите плавать, Вам надо поторопиться. Купальный сезон у нас заканчивается пятнадцатого августа.

Но ведь он только что начался с окончанием сезона дождей, двадцать пятого июля!

— Купальный сезон у нас короткий, всего три недели, — подтвердил Шимада.