БЕЛЫЕ ГОЛУБИИ СИЗЫЕ ГОРЛИЦЫ

БЕЛЫЕ ГОЛУБИИ СИЗЫЕ ГОРЛИЦЫ

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ СЫНА МИЛЛИОНЕРА

Я сидел с моим другом Путилиным в его кабине­те, и мы вели задушевную беседу о последних «чудесах» криминального Петербурга. В дверь постучались, и на приглашение Путилина войти перед нами выросла фи­гура дежурного агента.

— Вас домогается видеть по неотложному и важ­ному делу купец Вахрушинский, ваше превосходитель­ство... — доложил агент.

— Вахрушинский?.. — поднял брови Путилин. — Это кто же? Не этот ли миллионер?

— Должно быть, он.

— Попросите его сюда.

Через секунду в кабинет вошел высокий, тучный, кряжистый, как дуб, старик. Если бы не седые волосы густой шевелюры и длинной роскошной бороды, его нельзя бы было назвать стариком: так свеж был ру­мянец его полных щек — еще без морщин, таким молодым блеском сверкали его красивые глаза.

Одет он был в очень длинный, из дорогого тонкого сукна сюртук и в лакированные высокие сапоги гар­мошкой. На шее и на груди виднелись «регалии», состоящие из нескольких медалей и двух крестов-ор­денов.

— «Какой великолепный тип именитого, честного тор­гового гостя!» — подумал я.

— Я к вам, ваше превосходительство... — взволно­ванно начал он.

— Господин Вахрушинский?

— Так точно. Сила Федорович Вахрушинский, по­томственный почетный гражданин, купец первой гильдии и кавалер...

— И очень щедрый благотворитель. Я много слы­шал о ваших крупных пожертвованиях на богоугод­ные дела, господин Вахрушинский. Прошу вас садиться. Чем могу служить вам?

Вахрушинский сел и искоса бросил на меня взгляд.

— Не беспокойтесь, г. Вахрушинский, — поймав этот взгляд, проговорил Путилин. — Это мой ближний друг, доктор Z., прошу познакомиться. Он — мой вер­ный спутник по многим темным и запутанным розыс­кам. В его присутствии вы можете говорить совер­шенно спокойно и откровенно. Но если почему-либо вам нежелательно...

— Ах, нет, в таком случае очень рад, очень прият­но! — пожал мне руку купец-миллионер.

Путилин выжидательно смотрел на него.

— Такое дело, ваше превосходительство, что и ума не приложу. Горе на меня свалилось непосильное: сын мой единственный, наследник мой пропал!

Голос старика-красавца задрожал. Он судорожно хватался за красную ленту с медалью, словно она ду­шила его горло.

— Я вижу, — проговорил Путилин, — что вы очень взволнованы. Очевидно, вам будет трудно дать мне связный рассказ происшествия. Поэтому будьте доб­ры отвечать мне на вопросы.

— Верно... сам не в себе я... — глухо вырвалось у именитого купца.

— Сколько лет вашему сыну? — начал допрос мой друг.

— Двадцать четыре.

— Холостой или женатый?

— Холостой... хотя одно время был как бы на по­ложении жениха.

— Когда исчез ваш сын?

— Дней пять тому назад. Я сначала думал, что он вернется, мало ли, думаю, куда отлучился, а вчера старший приказчик вдруг и подает мне письмо. Про­чел — от него!

— Письмо с вами?

— Так точно. Вот оно.

И миллионер протянул Путилину листок и конверт из дешевой полусерой бумаги. Вот что было написано в письме:

«Дрожайший мой родитель! Сколь мне ни скорбно покидать Вас, оставляя Вас на старости лет одного, я, однако, делаю это, памятуя слова Священного Пи­сания: «И оставиши дом свой и пойдешь за Мною». Знаю, много Вы будете убиваться, но Господь в Сионе своем простит меня, а Вас поддержит. Простите меня и за то еще, что захватил с собой те восемьдесят ты­сяч рублей, которые были у меня на руках от получки за постав товара. Не на худое дело, а на Божье взял я эти деньги. Великое спасение уготовлю себе и Вам. Меня не разыскивайте: не найдете, хотя я и непода­леку от Вас жить буду. Буду денно и нощно молиться, чтобы и Вы совратились на лоно истинного спасения души.

Любящий Вас во Христе и Богородице сын Ваш Дмитрий».

Путилин задумчиво повертел записку в руках.

— Скажите, пожалуйста, вы не замечали каких-либо особых странностей в характере вашего сына?

— Как сказать? Особенного — ничего. Тихий, скром­ный, вином не баловался, насчет женского пола — до удивительности воздержан был. Любил книжки чи­тать духовного, божественного содержания.

— В вашем доме появлялись странники и стран­ницы?

— Когда покойница — жена жива была, принимала она их. С Афона от разных монастырей. А с ее кончи­ны — отрезал я это, потому что откровенно скажу: не люблю я этих ханжей и ханжишек. Лукавые они пра­ведники.

Миллионер-купец вдруг поднялся и чуть не в ноги поклонился Путилину:

— Ваше превосходительство! Господин Путилин! Явите божескую милость: разыщите моего сына! Од­но подумайте — единственный ведь он у меня, ему все дело передать, помирая, хотел. Радовал он меня нравом своим примерным, денно и нощно благодарил я Создателя за него! Ничего не пожалею: озолочу аген­тов ваших, миллион пожертвую на богадельни, разы­щите мне только его! Усовещу я его, образумлю; мо­жет, и переменится парень. Вы — вон ведь орел ка­кой! Каких только дел не раскрыли! Помогите же бедному отцу!.. К вам обратился, не хочу дело пре­давать полицейской огласке...

И Вахрушинский нудно зарыдал тяжелым муж­ским рыданием.

— Голубчик... бросьте... не надо так отчаиваться... никто, как Бог... может быть, и отыщем вашего сын­ка! — взволнованно вырвалось у Путилина. — Я сам лично приму участие в вашем деле. Вот что: сейчас я должен проехать в ваш дом и осмотреть комнату вашего сына.

Лицо красавца-старика осветилось радостной улыбкой.

— Лошадки мои ждут меня тут. Живо предостав­лю вас, благодетель, в домишко мой!

ЖИРНОЕ ПЯТНО

«Домишко» Силы Федоровича Вахрушинского ока­зался настоящим дворцом. Мы прошли анфиладой роскошно убранных комнат, сверкающих позолотой, богатством истинно купецкой складки.

Вдруг, пройдя несколько коридоров и спустившись по маленькой лестнице, мы очутились совсем в ином царстве.

Тут обстановка была серенькая, мещанско-купецкая. Пахло постным маслом, щами.

— Это ваша черная половина? — спросил Путилин.

— Точно так, ваше превосходительство. А вот и комната сына моего.

В ту минуту, когда мы хотели войти в эту комна­ту, дверь ее быстро распахнулась и на пороге появи­лась фигурка седенького человека.

— Ты что здесь делал, Прокл Онуфриевич? — спросил его Вахрушинский.

— Да горенку Дмитрия Силыча прибирал... — старческим высоким голосом ответил старик, бросая на нас удивленный взгляд голубоватых выцветших глаз. И быстро скрылся в темном закоулке-коридоре.

Комната молодого Вахрушинского отличалась по­разительной скромностью убранства.

Простой деревянный стол, на котором аккуратно лежали синие тетради. Над столом — такая же простенькая полочка, на ней книги в темных переплетах. В углу — кровать, крытая дешевым шер­стяным одеялом. Иконы в углу, стул с продранной клеенкой, вот и все.

— Ого, ваш сын — настоящий отшельник! — про­изнес Путилин, зорко оглядывая комнату-келью мо­лодого миллионера.

— Господи! Золото, всяческая роскошь были ему предоставлены мною. Не захотел. «Ничего лишнего, — говорит, — мне не надо, папаша. От прихотей грех заводится».

Путилин стал разглядывать книги, тетради. Вдруг, разглядывая одну тетрадь, он быстро по­вернулся к купцу-миллионеру и спросил его:

— Скажите, пожалуйста, у вас по средам и пят­ницам едят постное?

— Да-с! — ответил весьма удивленный Вахрушинский.

— Ну, а я могу узнать, что у вас, например, сего­дня на горячее варили молодцам и приказчикам?

Лицо миллионера было чрезвычайно глупо: оно по­просту окаменело от изумления.

— Я сейчас узнаю, ваше превосходительство! — пролепетал он, быстро выходя из комнаты.

— Прости меня, Иван Дмитриевич, — начал я, подходя к моему другу, который быстро вырвал поло­вину страницы тетради, — что я вмешиваюсь в твои «первые шаги» розыска. Но ради Бога, неужели «го­рячее» может играть какую-нибудь роль в деле ро­зыска пропавшего миллионера?..

— Как «все» — нет; но как «частность» — да... — усмехнулся мой гениальный друг.

— Сегодня варили щи, ваше превосходительство... — проговорил миллионер-купец, входя в комнату своего исчезнувше­го сына.

— С грибами? — спросил Путилин.

— А... а вы почему это знаете? — удивленно спросил Вахрушинский.

— Не в этом дело, голубчик. Скажите: кто это вы­шел из комнаты вашего сына? Это — ваш старший приказчик?..

— Воистину чудодей вы, ваше превосходительст­во! — восторженно вырвалось у купца-старика. — Истину изволили сказать. Это мой старший приказчик.

— Пригласите его сюда!

Путилин зажег свою лампу-фонарь, свой знамени­тый потайной фонарь, и спрятал его в карман. Пада­ли уже темные сумерки раннего зимнего дня.

— Скажите, пожалуйста, любезный Прокл Онуфриевич, — обратился Путилин к вошедшему старич­ку, — кто доставил вам письмо от исчезнувшего мо­лодого хозяина Дмитрия Силыча?

— А так, примерно сказать, какой-то неизвестный, не то мужик, не то парень. Сунул мне в руку — и убежал!..

— Так-с... А вы лица этого человека, таинствен­ного посланца, не заметили?

— А именно-с? — почтительно насторожился тот.

— Было ли лицо его с бородой или без бороды?

— Не приметил-с... — ответил старший приказчик. Путилин быстро вытащил из кармана фонарь и направил его на лицо старшего приказчика.

— И ни одного гнуса не заползло в то время, когда вам, любезный, передавали письмо? — загре­мел вдруг Путилин громовым голосом.

От неожиданности и я, и миллионер-хозяин вздрог­нули и даже привстали со своих мест.

Старший приказчик, седенький старичок, отпрянул от Путилина.

— Виноват-с... Невдомек мне, о чем изволите спра­шивать...

— Ничего больше... Идите, голубчик... — мягко от­ветил Путилин.

Путилин сидел долго, задумавшись.

— Скажите, пожалуйста, господин Вахрушинский, вы вот давеча говорили мне, что сын ваш был, считался поч­ти женихом. Что это за история с его сватовством?.. Кто была его невеста?

— А вот, изволите видеть, как дело обстояло. Око­ло года тому назад отправился сын мой по торговым делам на Волгу. Пробыл он там порядочно времени. Познакомился он в Сызрани со вдовой купчихой-мил­лионершей Обольяниновой и с ее единственной до­черью-красавицей Аглаей Тимофеевной. Вернулся. Сияет весь от радости. Поведал о знакомстве. Я сразу смекнул, в чем дело. Вскоре прибыли в Питер и Обольянинова с дочкой. Поехал я к ним, стал бывать. Од­нажды меня и спрашивает сын: «Дашь, отец, согласие на брак мой с Аглаей Тимофеевной?» — «Дам, — отвечаю, — с радостью». Однако вдруг все дело круто изменилось: перестал сын бывать у волжской купчихи, стал тем­нее тучи. Тоска на лице так и светится. Стал я допы­тываться о причине всего этого. Молчит, а то пустя­ками отговаривается. А ночи все почти напролет хо­дит по комнатке этой, охает, вздыхает, то молиться начнет, то — плачет. А теперь, как известно вашему превосходительству, и вовсе исчез.

— Скажите, с момента исчезновения вашего сына вы не были у волжской купчихи и ее дочки?

— Нет-с. Что мне у них делать?..

— У них есть какое-нибудь торговое дело?

— И не одно. И мануфактурное, и железное, и рыбное.

— Отлично. Так как мне хотелось бы повидать бывшую полуневесту вашего сына, то мы сейчас уст­роим вот что: вы меня отвезете к Обольяниновым и представите им как крупного петербургского про­мышленника. Доктора мы можем выдать за моего уп­равляющего-доверенного.

—Слушаю-с, ваше превосходительство! — живо ответил Вахрушинский.

КОЛЕНКОРОВЫЙ ПЛАТОК

— Это их собственный дом? — спро-сил Путилин, когда мы остано-вились перед отличным камен-ным особняком близ церкви Иоанна Предтечи.

— Нет-с, это дом их тетки, петербургской богатейки.

Дверь нам открыла женщина, довольно старая, по­нурого вида, одетая во все черное.

— Здравствуйте, Анфисушка, дома ваши-то?

— Дома-с... — ответила черная женщина. — Пожа­луйте.

— Так вы скажите самой-то, что приехал, дескать, Сила Федорович с двумя промышленниками об деле поговорить.

Мы быстро разделись и вошли в залу.

Тут не было той кричащей роскоши, что у Вахрушинского, но, однако, и тут все было очень богато.

Не успели мы присесть, как дверь из со­седней комнаты распахнулась и вошла девушка.

Очевидно, она не ожидала нас встретить здесь, по­тому что громко вскрикнула от удивления и испуга.

Одета она была довольно странно и необыкновен­но. Длинный, светло-лилового цвета бархатный сара­фан-летник облегал ее роскошную, пышную фигуру. На груди сверкали ожерелья из всевозможных драго­ценных камней. Руки были все в кольцах. На голо­ве — простой коленкоровый белый платок, низко опу­щенный на лоб.

Из-под него выглядывало красивое, удивительно красивое лицо. Особенно замечательны были глаза: огромные, черные, дерзко-властные.

— Простите, Аглая Тимофеевна, мы, кажись, вас напугали? — направился к ней Вахрушинский. — Нешто Анфисушка не предупредила? Мы — к мамаше, по торговому делу. Позвольте представить вам незва­ных гостей.

Путилин, назвав себя и меня вымышленными ку­печескими фамилиями, низко и почтительно покло­нился красавице в сарафане.

— Очень приятно, — раздался ее певучий, не­сколько вздрагивающий голос.

Она была еще в сильном замешательстве.

Путилин, удивительно ловко подражая купеческо­му говору и даже упирая на «о», стал сыпать кудре­ватые фразы.

Я видел, что он не спускает пристального взора с лица красавицы, но главное — с ее белого коленко­рового платка на голове.

— Эх-с, Аглая Тимофеевна, сейчас видно-с, что вы с Волги-матушки, с нашей великой поилицы-корми­лицы!

— Почему же это видно? — усмехнулась молодая Обольянинова.

— Да как же-с. Я сам на Волге живал. Где в ином месте можно сыскать такую расчудесную женскую красоту? Вы извините меня. Я человек уж немолодой, комплиментом обидеть не могу. А потом, и наряды-с: у нас теперь в Питере все норовят по-модному, а вы-с вот в боярском сарафане. Эх, да ежели бы к нему кокошничек вместо белого платочка...

Быстрым, как молния, движением девушка сорва­ла с головы коленкоровый платок.

Я заметил, как сильно дрожали ее руки.

— Извините... я совсем забыла, что в утреннем на­ряде щеголяю.

Глаза ее сверкнули. Губы тронула тревожная ус­мешка.

Черная женщина, «Анфисушка», явилась и доло­жила, что «сама» извиняется, что за недомоганием не может их принять.

— Ничего-с, в следующий раз завернем! — прого­ворил Путилин.

Когда мы вышли, он обратился к Вахрушинскому:

— Вот что я вам скажу: дело ваше далеко не легкое. Однако надежды не теряйте. Помните только одно: вашего сына надо как можно скорее отыскать. Он в серьезной опасности.

Возвращаясь к себе, Путилин был хмур, задумчив.

— Белый или черный... черный или белый... Гм... гм... — вылетали у него односложные восклицания.

Я не говорил ни слова. Я знал привычку моего ге­ниального друга говорить с самим собой.

— Скажи, пожалуйста, — вдруг громко обратился он ко мне, — тебе никогда не приходила мысль, что черный ворон может обратиться в белого голубя?

Я поглядел на Путилина во все глаза.

— Бог с тобой, Иван Дмитриевич, ты задаешь та­кие диковинные вопросы...

ПУТИЛИН — МОСКОВСКИЙ ГАСТРОЛЕР

На другой день около четырех часов ко мне приехал Путилин. В руках он держал чемодан, под шубой я заметил дорожную сумку через плечо.

— Я не мог предупредить тебя раньше, потому что был занят по горло. Если тебе улыбается мысль со­вершить со мной одно путешествие...

— Куда?

— В Москву. Но торопись. До отхода поезда ос­тается немного времени.

Я наскоро уложил чемодан, и через час мы уже сидели в купе первого класса.

Утомительно долгой дорогой (тогда поезда ходили куда тише, чем теперь) Путилин не сомкнул глаз. Просыпаясь, я заставал его за просматриванием ка­ких-то бумаг-донесений.

Откинувшись на спинку дивана, он что-то бормо­тал про себя, словно заучивая нужное ему наи­зусть.

— Ты бы отдохнул, Иван Дмитриевич, — несколь­ко раз обращался я к нему.

— Некогда, голубчик! Надо зазубрить особую тара­барщину.

— Скажи, мы едем по этому делу — таинственному исчезновению сына миллионера?

— Да. Ах, кстати, я забыл тебе сказать, что сего­дня по этой дороге, но ранее нас, проследовали зна­комые тебе лица.

— Кто именно? — удивился я.

— Старший приказчик Вахрушинского и красави­ца в бархатном сарафане с белым платочком на го­лове.

— Как? Откуда ты узнал это?

Путилин расхохотался.

— Прости, ты говоришь глупости! Ты вот назы­ваешь меня русским Лекоком. Какой же я был бы Лекок, если бы не знал того, что мне надо знать?

— И причина их внезапного отъезда?

— У первого — желание как можно скорее спасти от опасности своего молодого хозяина, у второй... Как бы тебе лучше объяснить?.. Ну, загладить промах с белым коленкоровым платочком, что ли...

— Стало быть, этот приказчик будет помогать те­бе в деле розыска молодого Вахрушинского?

— О да! И очень... — серьезно проговорил мой ге­ниальный друг, этот великий русский сыщик. — А те­перь не мешай мне, спи.

Сквозь полудремоту, овладевавшую мною от мер­ного покачивания поезда, до меня доносилось бормо­тание Путилина: «По пиво духовное», «По источника нетления».

«Что за чертовщину несет мой знаменитый друг?!» — неотвязно вилась около меня докучливая мысль.

Подъезжая к самой Москве, Путилин мне сказал:

— Из многих дел, свидетелем которых ты был, это — одно из наиболее опасных, если меня не разорвут в клочки, я окончательно уверую в свою счастливую звезду.

К моему удивлению, лишь только подошел поезд, нас встретил Х., любимый агент Путилина.

Путилин что-то отрывисто его спросил, и мы вместе поехали в гостиницу, оказавшуюся чрезвычайно грязным заведением для приезжающих и находящуюся на одной из окраин тогдашней допотопной Москвы.

— Почему тебе пришла фантазия остановиться в таком вертепе? — спросил я Путилина.

— Так... надо, — ответил он.

Несмотря на то что был уже вечер, он отправился куда-то с агентом Х. и вернулся далеко за полночь.

Под поздний вечер второго дня нашего пребывания в Москве (в течение всего этого времени Путилин почти не бывал дома) он вытащил чемодан и, порывшись в нем, вынул из него какую-то странную одежду.

— Надо, доктор, чуть-чуть преобразиться. Сегодня мне предстоит весьма важное похождение.

— «Мне»? — спросил я. — Но почему же не нам?

— Увы, мой друг, на этот раз я никого не могут взять туда, куда собираюсь. Дай Бог, чтоб удалось и одному-то проникнуть.

— Стоило тогда мне трястись в Москву, — недовольно проворчал я.

— Не говори. Ты и мой милый Х., вы можете мне оказать помощь. Слушайте. Пока я окончательно не убедился в правильности моего предположения, я, по многим соображениям, не хочу обращаться к содействию моих московских коллег. Вдруг «знатный гастролер» — да оскандалится! Конфуз выйдет. Я вас оставлю неподалеку от того места, куда постараюсь проникнуть. У меня есть очень резкий сигнальный свисток. Если вы его услышите — можете с револьверами в руках броситься ко мне на помощь. Кстати, голубчик Х., вот вам приблизительный план.

И Путилин подал агенту листок бумаги, на кото­ром было что-то начерчено.

Перед тем как надеть пальто мещанского облика, Путилин облачился... в белый хитон-плащ с изображением красных чертей.

— Это что такое? — попятился я от него.

— Мантия Антихриста, любезный доктор! — тихо рассмеялся Путилин. — Кто знает! Быть может, она избавит меня от необходимости прибегнуть к револь­веру. Последнее — было бы весьма нежелательно. Ну, а теперь в путь!

Было половина двенадцатого, когда мы вышли из нашей грязной гостиницы и направились по глухим улицам и переулкам этой отдаленной от центра мос­ковской слободы.

Темень стояла — страшная. Не было видно ни зги.

Улицы были совершенно безлюдны. Только отку­да-то из-за заборов доносился злобно-неистовый лай и вой цепных собак. Вскоре Путилин замедлил шаги.

— Мы сейчас подойдем.

Перед нами по левой стороне улицы высился чер­ной массой дом, за ним — ряд построек. Все это было обнесено высоким дощатым забором.

— Ну-с, господа, я встану здесь, у ворот. Вы пере­ходите на ту сторону. Вы знаете, X., тот забор, окру­жающий пустырь, который мы с вами осматривали вчера?

— Еще бы, Иван Дмитриевич!

— Ну, так вот вы с доктором и притаитесь за ним.

Время потянулось медленно. Где-то послышался крик первых петухов.

Почти одновременно с их криком на пустынной улице стали вырисовываться темными силуэтами фи­гуры людей. Они крадучись, боязливо подходили к во­ротам таинственного дома, в котором не светилось ни малейшего огонька.

Так как, господа, я люблю рассказывать связно и последовательно, то позвольте мне продолжать те­перь со слов самого великого сыщика — Путилина. Вот что рассказал он мне в пять часов утра этой ночи о сво­ем безумно смелом посещении этого дома.

В СТРАШНОМ «СИОНЕ». МАНТИЯ АНТИХРИСТА

— Я, — рассказывал он, — зорко вглядывался в ночную тьму. Лишь только я увидел приближаю­щиеся фигуры людей, как сейчас же троекратно по­стучал в ворота.

— Кто будете? — раздался тихий голос.

— Человек Божий, — так же тихо ответил и я.

—А куда путь держишь?

— К самому батюшке Христу.

— А по что?

— По «пиво духовное», по «источник нетления».

—А сердце раскрыто?

— Любовь в нем живет.

—Милость и покров. Входи, миленький.

Ворота, вернее, калиточка в воротах распахнулась, и я быстро направился, пробираясь по темным сеням и узким переходам, в особую пристройку к нижнему этажу, выдвинувшуюся своими тремя стенами во двор и представлявшую собой нечто вроде жилого летне­го помещения. Тут, почти занимая все пространство пристройки, был навален всевозможный домашний скарб.

Услышав за собой шаги, я спрятался за ткацким станком. Мимо меня прошел высокий, рослый детина и, подойдя к углу, быстро поднял крышку люка и скрылся в нем. Через минуту он вышел оттуда.

— Никого еще из деток там нет, — вслух про­бормотал он, выходя из постройки.

Быстрее молнии я бросился к этому люку. Дверца его была теперь открыта. Я спустился по узкой лесен­ке и попал в довольно обширную подземную комна­ту, слабо освещенную и разделенную дощатой пере­городкой на две половины. Тут не было ни души.

Я быстро вошел в смежную, еще более простор­ную и ярко освещенную паникадилом подземную ком­нату. Тут тоже не было никого. В переднем углу перед божницей с завешенными пеленой иконами стоял боль­шой, накрытый белоснежной скатертью стол с крестом и Евангелием посередине.

Я моментально забрался под стол. К моему счастью, он был на простых четырех ножках, без пере­кладины, так что я отлично уместился под ним. Но из-за скатерти я ничего не видел! Тогда осторожно я прорезал в скатерти ножом маленькую дырочку, в которую и устремил лихорадочно жадный взор. Не прошло и нескольких минут, как в странную, таинст­венную комнату стали входить белые фигуры людей обоего пола. Эти люди были одеты в длинные белые коленкоровые рубахи до пят.

— Христос воскресе!

— Свет истинной воскресе!

— Сударь-батюшка воскресе!

— Царь царем воскресе! — посыпались странные взаимные приветствия.

Я не буду тебе сейчас за недосугом времени рас­сказывать подробно все, что начали делать эти люди. Скажу только, что вдруг я побледнел и задрожал от радости. Я увидел среди собравшихся изуверов стар­шего приказчика и красавицу Аглаю Тимофеевну. Оба они были одеты в такие же белые рубахи. К красави­це Обольяниновой все обращались помимо «сестри­цы» еще с титулом «Богородицы».

Затаив дыхание, я смотрел на старшего приказ­чика.

Лицо его было ужасно! Глаза, в которых сверкал огонь бешенства, казалось, готовы были испепелить всех страшных безумцев, собравшихся здесь.

— И тако реку: бых среди вас, но ушед аз семь, во новый Сион тайнаго белаго царя путь продержал, яко восхотех плодов райских вкусить в кипарисовом саду, — загремел вдруг старый изувер.

Он быстро уселся на пол и, точно одержимый бе­сами, заколотил себя по груди кулаками.

Страшная комната и страшные люди в белых ру­бахах вздрогнули, замерли, затаив дыхание.

Сотни воспаленных глаз, в которых сверкало сек­тантское безумие, устремились на того пророка, кото­рый, по его словам, был когда-то среди них, но теперь ушел в какой-то таинственный кипарисовый сад.

— И паки реку: проклятию, треклятию и четвероклятию подлежит всяк женолюбец! Ужли не читали вы: «Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли, не от сластей ли ваших, воюющих во удех ваших?» Рази не сказано: «Да упразднится тело греховное» и паки: «Умертвите уды ваша, яже — блуд, нечистоту, страсть и похоть злую; уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геен­ну огненную». — «Погубится душа от рода своего у то­го, кто не обрежет плоти крайния своея в день осмый!» А вспомните, детки, что вещает пророк Исайя: «Каженникам лучшее место сынов и дщерей дается». Апостолы вещают: «Неоженивыйся печется о господ­них, как угодити Господеви, а оженивыйся печется о мирских, как угодите жене». Вникните и рассудите, детки, куда ведет вас ваше жало греховное, ваш змий-похотник? На погибель вечную, на погибель! Зане глаголено: «Блудники и прелюбодеи и осквернители телесем своим отыдут во огнь негасимый вовеки. И го­ре им будет, яко никто же им не подаст воды, когда ни ороси глава их, ниже остудить перст един рук их, ни паки угаснет или пременит течение свое река, или ути­шатся быстрины реце огненней, но вовеки не угаснет никогда же».

Ставший приказчик-изувер вскочил.

Его всего трясло. Лицо стало багровым.

— Гляньте, как живете вы, что вы делаете? Вож­деление содомское, плотское похотение, лобзание и осязание, скверное услаждение и запаление — вот ваши утехи, ваши бози. Аще реку вам: не заглядывай­тесь братья на сестер, а сестры на братьев! Плоть убо взыскует плоть, вы же духовное есте и, яко сыны света, во след батюшки Искупителя тецыте, истрясая в прах все бесовские ополчения. Боитесь, страшитесь! Трепещите! Накроет вас земля и прочие каменья за ваше к вере нерадение!

Несколько минут после этой страстной сектантско-изуверской проповеди в ритуальной комнате царило гробовое молчание. Все были подавлены, поражены, словно пригнулись. Но... прошли эти минуты, и при пении: «Дай к нам Господи, дай к нам Иисуса Хри­ста» — словно чудом, все преобразилось. Куда девал­ись страх на лицах, понурость, смиренство! В глазах изуверов и изуверок засверкали прежние безумные огоньки. Мужчины стали приближаться к женщинам.

Клубы кадильного дыма стали обволакивать ком­нату, фигуры сектантов. Вся комната наполнилась как бы одним общим порывисто горячим дыханием. Чув­ствовалось, что то безумие, которое властно держит в своих цепких объятиях эту массу людей, вот сейчас, сию минуту должно прорваться и вылиться в чем-ни­будь отвратительном, гадком, страшном. И действи­тельно, так и случилось.

Я увидел, как около красавицы — волжской купече­ской дочери — завертелся на одной ноге рыжий детина.

Вдруг вся масса сумасшедших людей закружилась, затопала, завизжала и, подобно урагану, понеслась друг за дружкой в круг, слева направо.

Страшная комната задрожала. Отрывочные слова песни, ужасная топотня голых ног о пол, шелестение в воздухе подолов рубах, свист мелькавших в воздухе платков и полотенец — все это образовало один не­стройный, страшный, адский концерт. Казалось, в од­ном из кругов ада дьяволы и дьяволицы справляют свой бесовский праздник.

— Ах, Дух! ай, Дух! царь Дух! Бог дух! — гре­мели одни.

— О, Ега! О, Ега! Гоп-та! — исступленно кричали другие.

— Накати! Накати! Благодать накати! — захле­бывались третьи.

— Отсецыте убо раздирающая и услаждающая, да беспечалие приимите! Струями кровей своих умой­тесь и тако с Христом блаженны будете! Храните дев­ство и чистоту! Неженимые не женитесь, а женимые разженитесь! — высоким, тонким, бабьим голосом до ужаса страшно кричал «старший приказчик». — От­секу! Отсеку! Печать царскую наложу! В чин ар­хангельский произведу! Божьим знаменьем благо­словлю! Огненным крестом окрещу! Кровь жидовскую спущу!

Но старика-приказчика теперь плохо слушали. За общим гвалтом, за этим диким ужасным воем его сло­ва терялись. Едва ли не один я, который их слышал. Огни вдруг стали притухать. Я увидел, как бесновато скачущий перед красавицей Аглаей Обольяниновой рыжий парень в белой рубахе исступленно схватил ее в свои объятия и повалил на пол.

Времени терять было нельзя. Надо было восполь­зоваться удобным моментом общего, повального безумия, ибо началась отвратительная по своему бесстыд­ству оргия.

Я тихонько выполз из-под стола и пополз по на­правлению к выходной двери комнаты, ведущей к той, откуда можно было выбраться через люк.

Благополучно миновав благодаря полутьме это пространство, я бросился к лестнице люка и быст­ро поднялся по ней. Но лишь только я попал в верх­нюю пристройку, как передо мной выросла огромная фигура.

— Стой! Откуда? Почему до «пролития благода­ти»? — раздался свистящий шепот.

Я почувствовал, как железная по силе рука схва­тила меня за шиворот.

— Сатана бо есмь! Сатана бо есмь! — дико вскри­кнул я и, быстро выхватив свой фонарь, направил свет его на лицо державшего меня.

Я забыл вам сказать, что пальто свое я снял и спря­тал за ткацким станком, что я находился в моей ман­тии Антихриста. Страшный крик ужаса вырвался из груди рыжего детины.

Он отпрянул от меня и застыл.

— Свят, свят, свят!.. Сатана... дьявол... Чур меня!..

— Погибнешь! — грянул я и быстрее молнии бро­сился бежать к воротам.

Стражник, прислуживающий около них, при виде развевающейся белой фигуры с изображением крас­ных чертей, мчащейся с фонарем, бросился лицом на­земь. А остальное вы знаете.

Да, остальное мы знали, я и агент X., чуть не три часа стоявшие и мерзнувшие под прикрытием забора.

Мы видели, как около трех часов ночи из ворот таинственного дома выскочила белая фигура.

— Это он! — шепнул мне агент X.

Мы бросились к белой фигуре, которая оказалась действительно Путилиным.

Агент накрыл его своим пальто. Мы не шли, а бе­жали и вскоре очутились в нашей гостинице.

Таковы были приключения первого московского похождения. Таков был рассказ Путилина.

Стрелка часов показывала около шести часов утра. Путилин был спокоен, хотя немного бледен.

Мы с агентом Х. слушали все это, затаив дыхание.

— Вот что, голубчик: сию минуту летите на теле­граф и сдайте эти депеши! — обратился Путилин.

Он быстро набросал несколько слов на двух лист­ках бумаги, вырванных из записной книги.

Когда мы остались одни, Путилин подошел ко мнеи сказал:

— Запомни на всю жизнь, что я никогда не испытывал такого леденящего кровь ужаса, какой я испытал несколько часов тому назад. Я, закаленный в сыскных боях, был близок к обмороку.

— Скажи: есть ли практическая цель твоего бе­зумного риска?

— Как посмотреть на этот вопрос... — загадочно ответил он.

— Но ты ведь разыскиваешь сына миллионера?

—Да.

— Какое это имеет отношение к нему?

— Никакого. И, представь, в это же время большое. Ты знаешь мою «кривую»? Если она выве­зет меня завтра, я буду триумфатором. Я упрям. Я, если хочешь знать, скорее упущу дело, чем раз­рушу эту кривую. Но мне кажется, что я не ошибаюсь в данном случае.

— Стало быть, завтра предстоит похождение...

— Решительнее сегодняшнего, — усмехнулся Пу­тилин. — Честное слово, или завтра в одиннадцать часов вечера твой друг совершит подвиг, или московские сыщики будут смеяться над «знаменитым» Путилиным, богом русского сыска. Дай мне рюмку коньяка. Я чувствую себя прескверно. Сейчас я засну.

Действительно, минут через десять послышалось мерное, ровное похрапывание Путилина, не спавшего почти трое суток.

«КИПАРИСОВЫЙ САД» ПРОРОК «ТАЙНОГО БЕЛОГО ЦАРЯ»

На другой день Путилин исчез с утра. Уходя, он бросил нам:

— Я вернусь ровно в семь часов вечера.

Признаюсь, я провел отвратительный день. Мысль о том, что сегодня ночью должен разыграться финал таинственной истории, не давала мне покоя. «А если вместо успеха — полное фиаско?» — про­носилось в голове.

Мы с милейшим Х. передумали и переговорили не­мало. Ровно в семь часов вернулся Путилин.

— Телеграммы нет?

— Есть, — ответил я, подавая ему полученную око­ло трех часов дня депешу.

Путилин быстро проглядел ее и потом протянул мне. Вот что было сказано в ней:

«Мчусь с экстренным заказным. Машинист ста­рается вовсю. Прибуду к восьми часам.

Вахрушинский».

— Сию же минуту, голубчик, летите на вокзал и встретьте его! -отдал приказ Путилин агенту. — Везите его сюда.

Когда мы остались одни, я спросил его:

— Мы его будем ожидать?

— Да. Но только до девяти часов. Если поезд опоздает, Х. доставит Вахрушинского вот туда.

И Путилин наскоро набросал несколько слов агенту.

— Ну что, доктор, сегодня ты хочешь присутство­вать вместе со мной на последнем розыске?

— Ну, разумеется! — ответил я, ликуя.

— Отлично, отлично! — потер руки великий сыщик.

— Ты сегодня без переодеваний? Без своей страш­ной мантии?

— Да. Сегодня это не потребуется, — усмехнул­ся он.

В половине девятого дверь нашего номера распах­нулась и в него ураганом влетел миллионер-старик.

Он так и бросился к Путилину:

— Господи! Ваше превосходительство! Да неуже­ли нашли?

— Пока нет еще. Но, кажется, напал на след, — уклончиво ответил мой гениальный друг. — Я вызвал вас так спешно потому, что, может быть, вы понадобитесь. Слушайте, X., вы помните тот трактир, где мы были?

— Конечно.

— Так вот, вы отправитесь туда вместе с господином Вахрушинским. Там находится переодетая полиция. Пароль — «Белый голубь». Лишь только вы явитесь туда, сейчас же возьмите с собой пять человек и оцепи­те с соблюдением самых строжайших предосторожно­стей ту часть сада, которую я вам показывал. Ждите моего сигнального свистка и тогда бросайтесь немед­ленно. Пора, господа, двигаться! Мы поедем с док-тором.

Нас поджидали сани и быстро нас помчали опять по безлюдным, пустынным улицам.

Мы очутились на окраине одной из подмосковных слобод, но не той, где были вчера.

Путилин слез и велел кучеру (впоследствии я узнал, что это был переодетый полицейский) поджидать нас тут.

Перед нами расстилался огромный огород с бесчис­ленными рядами гряд, запушенных легким снегом. Рядом с ним возвышался каменный двухэтажный дом. Окна старинного типа, как верхнего, так и ниж­него этажей, были наглухо закрыты железными ставнями с железными болтами. Ворота с дубовыми засовами. Высокий бревенчатый забор с большими гвоздями вверху окружал сад, примыкающий к дому.

— Нам надо пробраться туда, в самую середину сада, — шепнул мне Путилин.

— Но как нам это удастся? Смотри, какой забор... и гвозди...

— Иди за мной! Мы поползем сейчас по грядам и проникнем с той стороны огорода. Я высмотрел там отличное отверстие.

Мы поползли. Не скажу, господа, чтоб это было особенно приятное путешествие.

Мы ползли на животе, по крайней мере, минут во­семь, пока не уперлись в забор.

Путилин приподнял оторвавшуюся крышку забора и первый пролез в образовавшееся отверстие. Я — за ним. Мы очутились в саду.

Он был тих, безмолвен, безлюден. В глубине его виднелась постройка-хибарка типа бани.

— Скорее туда, — шепнул мне Путилин.

Через секунду мы были около нее.

Путилин прильнул глазами к маленькому оконцу.

— Слава Богу, мы не опоздали! Скорее, скорее!

Он открыл дверь, и мы вошли во внутренность до­мика.

Это была действительно баня. В ней было жарко и душно.

Топилась большая печь. Яркое пламя бросало кро­вавый отблеск на стены, на полок, на лавки.

Путилин зорко оглядел мрачное помещение, напо­минающее собою застенок средневековой инквизиции.

— Скорее, доктор, лезь под полок! Там тебя не увидят. Я спрячусь тут, за этим выступом. Торопись, торопись, каждую секунду могут войти.

Действительно, лишь только мы разместились, как дверь бани раскрылась и послышалось пение старче­ского голоса на протяжно-заунывный мотив:

Убить врага не в бровь, а в глаз,

Разом отсечь греха соблазн:

Попрать телесно озлобленье,

Сокрушить ада средостенье...

Признаюсь, меня мороз продрал по коже. Эта не­обычайная обстановка, этот заунывный напев, эти не­понятные мне какие-то кабалистические слова...

— Иди, иди, миленький! — раздался уже в са­мой бане тот же высокий, тонкий старческий голос. — Иди, не бойся! Ко Христу идешь, к убелению, к чисто­те ангельской.

Вспыхнул огонек.

Теперь мне стало все видно. Старичок, худенький, небольшого роста, вел за руку высокого, стройного мо­лодого человека.

Он зажег тонкую восковую свечу и поставил ее на стол, на котором лежали, на белом полотенце, крест и Евангелие.

Старик был в длинной холщовой рубахе до пят, молодой человек тоже в белой рубахе, поверх которой было накинуто пальто.

— А ты теперь, миленький, пальто-то скинь. Жар­ко тут, хорошо, ишь, как духовито! Благодать! Пока я «крест раскалять» буду, ты, ангелочек, почитай Евангелие. От евангелиста Матфея. Почитай-ка: «И суть скопцы, иже исказиша сами себе царствия ради не­беснаго».

Страшный старикашка подошел к ярко пылавшей печке, вынул острый нож с длинной деревянной руч­кой и всунул его в огонь, медленно повертывая его. Нож быстро стал краснеть, накаливаться.

Я не спускал глаз с молодого человека.

Лицо его было искажено ужасом. Он стоял как пришибленный, придавленный. Его широко раскрытые глаза, в которых светился смертельный страх, были устремлены на скорчившуюся фигуру старика, сидя­щего на корточках перед печкой и все поворачивающе­го в огне длинный нож.

Моментами в глазах его вспыхивало бешенство. Казалось, он готов был броситься на проклятого гно­ма и задавить его. Губы его, совсем побелевшие, что-то тихо, беззвучно шептали...

— Страшно... страшно... не хочу… — пролепетал он.

— Страшно, говоришь? И-и, полно, милушка! Сладка, а не страшна архангелова печать. И вот поверь, вот ни столечки не больно, — утешал молодого человека страшный палач.

— Ну, пора! — поднялся на ноги старик. — Пора, милушка, пора! Зане и так вчера дьявол явился в страшной пелене. Не к добру это!

И он с раскаленным добела ножом стал прибли­жаться к молодому человеку.

— Встань теперь, Митенька, встань, милушка! Дело божеское, благодатное. Одно слово: «Духом святым и огнем»... Не робь, не робь, не больно будет.

Молодой человек вскочил, как безумный. Он весь трясся. Пот ужаса капал с его лица.

— Не хочу! Не хочу! Не подходи!

— Поздно, миленький, поздно теперь! — сверкнул глазами старик. — Ты уж причастие наше принял...

— Не дам... убегу... вырвусь... — лепетал в ужасе молодой человек.

— Не дашь? Хе-хе-хе! Как ты не дашь, когда я около тебя с огненным крестом стою? Убежишь? Хе-хе-хе, а куда ты убежишь? Нет, милушка, от нас не убежишь! Сторожат святые, чистые белые голуби час вступления твоего в их чистую, святую стаю. Поздно, Митенька, поздно!.. Никто еще отсюда не выходил без убеления, без приятия чистоты... Брось, милушка, брось, не робь! Ты закрой глазки да «Христос воскресе» затяни.

— Спасите меня! Спасите! — жалобно закричал молодой человек голосом, в котором зазвенели ужас, мольба, смертельная тоска.

— Никто не спасет... никто не спасет. Христос те­бя спасет, когда ты убелишься! Слышишь? — прошеп­тал «мастер» с перекошенным от злобы лицом.

И он шагнул решительно к молодому человеку, од­ной рукой хватая его за холщовую рубаху, другой протягивая вперед нож.

— Я спасу! — раздался в эту страшную минуту го­лос Путилина.

Быстрее молнии он выскочил из засады и бросился на отвратительного старика.

Одновременно два страшных крика пронеслись в адской бане: крик скопческого «мастера»-пророка и крик молодого человека:

—А-ах!..

— Доктор, скорее к молодому Вахрушинскому!

Я бросился к несчастному молодому человеку и ед­ва успел подхватить его на руки. Он упал в глубокий обморок. Страшные пережитые волнения да еще ис­пуг при внезапном появлении Путилина дали сильней­ший нервный шок.

Путилин боролся с проклятым стариком.

— Стой, негодяй, я покажу тебе, как убелять лю­дей! Что, узнал меня, Прокл Онуфриевич, гнусный ско­пец?

— Узнал, проклятый дьявол! — хрипел тот в бес­сильной ярости, стараясь всадить нож в Путилина.

Но под дулом револьвера, который мой друг успел выхватить, изувер затрясся, побелел и выронил из рук нож.

Быстрым движением Путилин одел на негодяя же­лезные браслеты и, выйдя из бани, дал громкий сиг­нальный свисток.

В саду бродили какие-то тени людей.

Это «чистые, белые голуби» ожидали с каким-то мучительным наслаждением крика оскопляемого. Для них не было, как оказывается, более светлого, радостного праздника, как страшная ночь, в которую неслись мучительные вопли жертв проклятых изуверов.

Крики ужаса «старшего приказчика» и несчастно­го Вахрушинского были поняты «белыми голубями» именно как крики «убеленья».

И вот они, дожидавшиеся этого сладостного мо­мента, выскочили из горенок своего флигеля и при­близились к зловещей бане.

Не прошло и нескольких секунд, как в сад нагряну­ла полиция, руководимая агентом X.

Начался повальный осмотр — облава этого страш­ного изуверского гнезда, оказавшегося знаменитым скопческим кораблем.

— Оцепляйте все выходы и входы! — гремел Пути­лин. — Никого не выпускайте!

К нему, пошатываясь от волнения, подошел старик-миллионер.

— Господин Путилин... Ради Бога... Жив сын? Нашли его?

— Нашел, нашел, голубчик! Жив он, идемте к не­му! — радостно возбужденно ответил гениальный сы­щик.

С большим трудом мне удалось привести в чувство несчастного молодого Вахрушинского, едва не сде­лавшегося жертвой подлых изуверов.

В ту секунду, когда он открыл глаза, вздохнул, в страшную баню входили Путилин и потрясенный отец-миллионер.

— Митенька! Сынок мой! Желанный! — увидев сына, закричал, бросаясь к нему, Вахрушинский.

Молодой человек, не ожидавший, конечно, в этом месте мрачного «обеления» увидеть отца, вскочил, точно под действием электрического тока.

— Батюшка?! Дорогой батюшка! — вырвался из его измученной груди крик безумной радости.

И он бессильно опустился на грудь старика. Сле­зы, благодатные слезы хлынули у него из глаз. Они спасли «скопческую жертву» от нервной горячки или, быть может, даже от помешательства.

— Господи, — сквозь рыдания вырывалось у ста­рика Вахрушинского, — да где мы? Куда ты попал? Что это? Почему ты в этой длинной рубахе? Митень­ка мой... Сынок мой любимый...

Путилин стоял в сторонке. Я увидел, что в глазах его, этого дивного человека, сверкали слезы.

— Вы спрашиваете, господин Вахрушинский, где вы на­ходитесь? — начал я, выступая вперед. — Знайте, что вы и ваш сын находитесь в мрачном гнезде отврати­тельного скопческого корабля. На вашем сыне белая рубаха потому, что вот сейчас, вернее, с полчаса тому назад ваш сын должен был быть оскопленным, если бы... если бы не гений моего дорогого друга, который явился в последнюю минуту и вырвал вашего сына из рук палача — скопческого мастера.

— Боже Всемогущий! — хрипло вырвалось у мил­лионера. Его даже шатнуло. — Как?! Его, моего сына, единственного моего наследника, опору моих старых лет, хотели оскопить? Сынок мой, Митенька, да не­ужели правда?

— Правда, батюшка, — еле слышно слетело с по­белевших губ несчастного молодого человека.

Старик миллионер осенил себя широким крестом, сделал шаг вперед и вдруг грузно опустился на коле­ни перед великим сыщиком и поклонился ему в ноги, до земли.

— Спасибо тебе, Иван Дмитриевич, по гроб жиз­ни моей великое тебе спасибо! То, что ты сделал, сына мне спас, — никакими деньгами не отблагода­ришь. В ноги тебе поклониться надо, и я делаю это!

Растроганный Путилин подымал старика миллионера.

Через несколько минут мы выходили вчетвером из бани, в которой «ангелы» и «пророки» «тайного бе­лого царя» изуродовали не одну молодую жизнь.

Во флигеле мелькали огни, слышались испуганные крики, возня...

К великому сыщику подскочил полицейский чин.

— Идет, ваше превосходительство, повальный обыск... Мы ожи­даем вас!

— Меня? — иронически произнес Путилин. — С ка­кой стати меня? Я, любезный полковник, свое дело сделал. Я ведь гастролер у вас и, кажется, роль свою выполнил успешно. Теперь дело за вами. Я предостав­ляю вам, как местным властям, знакомиться впервые с тем гнусным притоном изуверов, который столь пышно расцветал и расцвел... у вас под носом, под вашим бдительным надзором. Имею честь кланяться! Моим московским коллегам передайте, что я не осо­бенно высокого мнения об их способностях.

Остаток ночи мы провели впятером в грязной гос­тинице, где остановились.

Мы были все настолько взволнованы, что о сне, об отдыхе никто и не помышлял, за исключением моло­дого Вахрушинского, которого я чуть не насильно уло­жил в кровать.

— Дорогой Иван Дмитриевич, как дошли вы до всего этого? — приставал старик миллионер к моему гениальному другу.

— С первого взгляда на комнату-келью вашего сына, господин Вахрушинский, я сразу понял, что сын ваш страдает известной долей того религиозного фанатиз­ма, которым так выгодно и плодотворно умеют поль­зоваться прозелиты всевозможных изуверских сект, орденов, братств. В проклятом старике, вашем стар­шем приказчике, которого мы застали в комнатке ва­шего сына, я распознал не особенно старого скопца. По-видимому, он перешел в скопчество года три-четы­ре, потому что еще не вполне преобразился в «белого голубя». Но уже голос его стал бабьим, уже щеки его стали похожими на пузыри, словно налитые растоп­ленным салом. Когда же я увидел на одной из стра­ниц тетради вашего сына свежее жирное пятно, для меня стало ясно, что по каким-то тайным причинам почтенный изувер залезал в тетрадь молодого челове­ка. У Обольяниновых бывшая невеста вашего сына допустила непростительный промах, сразу раскрыв, что она хлыстовка.

— Хлыстовка?! О, Господи... — содрогнулся Вах­рушинский.

— Волжская красавица, ха-ха-ха, забыла снять с головки белый коленкоровый платочек, одетый осо­бенным хлыстовским манером. Что исчезновение ва­шего сына тесно связано с приказчиком-скопцом и с экс-невестой — хлыстовкой — в этом я уже не сомне­вался, но являлся вопрос, куда он попал: в хлыстов­ский или же в скопческий корабль? Узнав о внезапном отъезде в Москву скопца и хлыстовки, я бросился за ними, послав предварительно в том же поезде господина X., который сидит перед вами. Он проследил, куда напра­вились с вокзала и волжская купеческая дочь, и ваш приказчик. На другой день я был на радении хлыстов. Среди них я не увидел вашего сына. Тогда я бросился к скопцам — белым голубям. Остальное вы знаете.

Молодой человек, оказывается, не спал. Раздался его вздрагивающий голос: