ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Мы сбили ракетой ракету,

и нас обхамила за это.

Пока мы ракеты сбивали,

КБ наше в прах раздолбали.

В 1964 году в связи с уходом Ф. В. Лукина освободилась вакансия на должность директора НИИ-37 — головного по разработке радиолокаторов обнаружения целей для ПРО. В связи с этим главный конструктор В. П. Сосульников предложил создать научно-производственное объединение, головное по ПРО, в составе ОКБ-30 и НИИ-37 с их опытно-производственными базами.

С этим предложением мы вышли вдвоем с Сосульниковым к руководству Минрадиопрома. Целесообразность такого объединения обосновывалась тем, что разработка всех радиолокационных средств ПРО, — как РЛС обнаружения, так и стрельбовых РЛС, — сосредоточивалась бы в единой организации, с обеспечением наивысшей степени оптимизации этих средств как взаимодействующих элементов в единой системе.

Это было бы логическим закреплением и развитием опыта целеустремленности и взаимодополняемости в совместной работе, накопленного при создании системы «А», в недрах которой родились и обе тяготеющие к объединению организации.

Однако руководство Минрадиопрома ответило на наше предложение тем, что поспешило назначить на должность директора НИИ-37 Владимира Ивановича Маркова — бывшего начальника тематической лаборатории КБ-1 по координации авторского надзора за эксплуатацией объектов системы С-25, а также по тематической координации работ по созданию системы С-225, — то есть человека из команды А. А. Расплетина — А. Л. Минца. Это назначение я не мог расценивать иначе как предвестник атаки против меня и ОКБ-30 путем внедрения троянского коня антикисуньковской породы в кооперацию организаций — создателей ПРО.

И действительно: первыми шагами нового директора НИИ-37 явилось замусоривание тематики института тупиковыми разработками в ущерб сложившемуся развитию научно-технического потенциала в области создания первоклассных РЛС ПРО в дециметровом радиодиапазоне. В частности, В. И. Марков демонстративно приютил в своем НИИ группу разработчиков РЛС «Про-грамма-2», прожект которой был мною забракован при попытке его авторов пристроиться в околопроблемной кормушке под вывеской ПРО, спекулируя на действительно важной проблеме селекции баллистических целей по способу Ходжи Насреддина, касающемуся шаха и его ишака.

Впервые шифр «Программа» появился как обозначение РЛС в составе противоракетной системы «Заслон» в докладе возглавлявшейся Ф. В. Лукиным «лесной комиссии», причем авторы доклада В. П. Шишов и Бурлаков (от НИИ-244 — между прочим, это тот самый головной НИИ Минрадиопрома, который завалил систему «Даль», стоившую государству многие миллиарды бросовых затрат) по технической сути своего предложения ничего не могли разъяснить, кроме того, что в интересах распознавания целей предполагается применение широкополосных радиолокационных сигналов.

Но никто не мог ответить на вопрос — какие именно признаки широкополосного сигнала отличают боеголовки от ложных целей и как эти признаки могут быть из него извлечены. Короче говоря, распознавание целей по широкосигнальным признакам у авторов «Программы-2» оказалось блефом. Забегая вперед, отмечу, что Бурлакову, при поддержке Маркова уже в ранге замминистра, все же удалось реализовать «Программу-2» в виде полигонного образца. Однако, как и следовало ожидать, никакого даже намека на распознавание не получилось. Просто были выброшены на ветер сотни миллионов рублей в доперестроечном исчислении.

Зато в тех же доперестроечных мерках уверенно тянут на много миллиардов бросовых затрат другие потрясающие абсурды, зачинателем которых в том же институте, затем в Минрадиопроме, а в конечном счете — в Военно-промышленном комплексе СССР суждено было стать В. И. Маркову. О сути этих абсурдов речь пойдет впереди, а пока что перечислим хотя бы наиболее «миллиардные» из них: это, во-первых, афера с созданием загоризонтных РЛС, засекреченных под шифром «Дуга», которой более подходящим был бы шифр «не в дугу». Во-вторых, так называемое «радиолучевое оружие» для ПРО. В-третьих, «двухэшелонная ПРО», а по существу — ядерное харакири Москвы с ее ядерным заминированием.

Девятнадцатого апреля 1968 года меня вызвал к себе на Старую площадь завотделом ЦК КПСС по оборонной промышленности Иван Дмитриевич Сербин. К моему приходу в его кабинете уже находились еще четыре человека. По левую сторону от письменного стола, за которым вальяжно восседал в судейской позе сам Иван Дмитриевич, за длинным столом для совещаний, на председательском его торце, «заседал» Леонид Иванович Горшков, недавно назначенный заместителем председателя Военно-промышленной комиссии при президиуме Совмина СССР; на противоположном конце этого же стола, прямо перед грозными прокурорскими очами Леонида Ивановича, сидели двое «обвиняемых»: замминистра радиопромышленности Василий Андреевич Шаршавин и начальник 13 главка Минрадиопрома Виктор Николаевич Кузьмин, совсем недавно сменивший на этом посту ушедшего на повышение Л. И. Горшкова.

Еще один «обвиняемый» — директор завода «Мосприбор» Иван Захарович Соколов — сидел на отдельном стуле у стенки напротив письменного стола И. Д. Сербина. Поздоровавшись со всеми общим поклоном, я сел на стул у стенки рядом с И. 3. Соколовым. Здороваясь с ним за руку, я уловил идущий от него запах валидола.

— Вот, полюбуйся, Григорий Васильевич, — сказал Сербин. — Директор завода, сорвавшего срок поставки бортовой аппаратуры для твоих с Грушиным изделий. И теперь он просит отсрочку. Вот мы и побеспокоили тебя, чтобы посоветоваться: устраивает ли тебя такая отсрочка?

Пока Сербин произносил эту тираду, Иван Захарович отправил в рот еще одну таблетку валидола.

— Ну что ж, будем подстраиваться под новые сроки, — ответил я Сербину.

— Но учти, Григорий Васильевич, что за окончательные сроки по всей системе А-35 ты отвечаешь персонально, и я бы не советовал тебе либеральничать с такими вот молодцами, как Соколов.

Отпустив Соколова, Сербии и Горшков дружно принялись «изобличать» Шаршавина и Кузьмина в том, что они якобы мало помогают мне как генеральному конструктору, и вот, мол, наглядный пример: «В вашем же министерстве такие директора, как Соколов, срывают сроки, а вы и в ус не дуете, и заниматься этим делом вместо вас приходится нам здесь, в ЦК и в ВПК. Такое терпеть дальше нельзя. Своей бездеятельностью вы сами напрашиваетесь на оргвыводы». Похоже, что это было продолжение разговора, начатого до моего прихода.

Здесь я не выдержал и вклинился в разговор в защиту Шаршавина и Кузьмина в том смысле, что если говорить о помощи мне как генеральному конструктору со стороны Минрадиопрома, то она исключительно и единственно держится на Шаршавине, а помощь на уровне главка я стал ощущать только после того, как его возглавил Кузьмин. То есть помощь на уровне главка я, как генеральный конструктор, «не ощущал», пока начальником главка был Л. И. Горшков.

Уловив этот прямой выпад с моей стороны против Леонида Ивановича, Сербин поспешил оборвать мою речь, заявив, что мне не следует забивать себе голову всякими организационными вопросами: мол, твое дело — наука, а организационные дела предоставь решать нам, так что тебя мы больше не задерживаем.

Выйдя из кабинета Сербина, я мысленно старался понять: зачем меня вызывал Сербин? Чтобы согласовать со мной отсрочку на поставку бортовой аппаратуры? Но ведь это можно было согласовать по телефону. Этот вопрос так и остался для меня загадкой. Зато я однозначно уяснил себе, что Сербин с Горшковым решили убрать с занимаемых должностей Шаршавина и Кузьмина якобы с тем, чтобы усилить помощь мне как генеральному конструктору, а на самом деле — чтобы заменить их людьми, которые помогут развалить возглавляемые мною работы и окончательно свалить меня как генерального конструктора.

Вызов к Сербину выбил меня из намеченного распорядка рабочего дня; к тому же я был крайне возмущен той гнусностью, которую, используя меня в качестве ширмы, раскручивают Сербин и Горшков против Шаршавина и Кузьмина, — явно не без ведома остающегося в тени министра — моего давнего «друга» Калмыкова. Я даже подумал, что своим выступлением в защиту Шаршавина и Кузьмина навредил им, сам того не желая. По совокупности этих обстоятельств я почувствовал себя не в состоянии заняться чем-либо серьезным в оставшуюся часть рабочего дня и решил завернуть в поликлинику, вспомнив, что меня уже не раз приглашали на диспансеризацию, я обещал, но так и не смог выбрать для этого время.

Моя лечащая врач предложила начать с кардиограммы, а потом, дескать, решим — что делать дальше. После снятия кардиограммы я вернулся к кабинету лечащего врача и стал ждать вызова к ней после ознакомления ее с кардиограммой. Вскоре я увидел, как к ней прошла зав. терапевтическим отделением, а затем пригласили меня и объявили, что вынуждены меня немедленно госпитализировать. У меня оказалась «плохая» кардиограмма. Убедившись, что мне не удастся избежать госпитализации, я предложил назначить мне время явки в больницу на завтра, чтобы я смог сдать хранящиеся в моем сейфе секретные документы и отдать необходимые распоряжения моим замам.

Тем более что я субъективно чувствовал себя абсолютно здоровым и не было никаких оснований для экстренной моей госпитализации. Но врачи были непреклонны в своем решении. Они даже вызвали дюжих мужиков-санитаров с носилками, которые и доставили меня в санитарную машину. Так, лежа на носилках, в сопровождении врача, я был доставлен в кунцевскую кремлевскую больницу, где меня приняли в кардиологическое отделение. Я понял, что вся эта нелепая история произошла в результате неосознанной мной реакции нервной и сердечно-сосудистой системы на то, чему я оказался свидетелем в кабинете у Сербина.

А через несколько дней в том же больничном отделении мне составили компанию Шаршавин и Кузьмин, «освобожденные» от занимавшихся ими должностей в Минрадиопроме. От них я узнал, что вместо Шаршавина заместителем министра радиопромышленности назначен Владимир Иванович Марков; ему поручено возглавить подготовку проекта нового постановления ЦК и Совмина о противоракетной обороне, и он же подбирает кандидатуру на должность начальника главка, которую ранее занимал В. Н. Кузьмин.

Это был тот самый В. И. Марков, который возглавлял лабораторию, выполнявшую функции эксплуатационно-испытательного расчета на кратовской станции Б-200, где мне довелось в качестве технического руководителя осуществлять доводку точностных характеристик станции в октябре 1952 — феврале 1953 года в связи с вводом в нее новых волноводных распределителей. По окончании этих работ по моему предложению он был назначен ответственным представителем на головном объекте системы «Беркут», а после ухода Ф. В. Лукина с поста директора НИИ-37 (впоследствии НИИ дальней радиосвязи) Марков возглавлял этот институт в качестве его директора.

Марков зачастил ко мне в больницу с целью обсуждения (а вернее — навязывания мне) своих предложений к проекту постановления по ПРО. Главным из них было назначение А. Г. Басистова моим замом как генерального конструктора и начальником научно-тематического центра в возглавлявшемся мною ОКБ-30. Я возражал против этого предложения, исходя из того, что:

во-первых, назначение замов к генеральным конструкторам относится к номенклатуре не выше министерского уровня, а назначение начальника подразделения в ОКБ-30, а именно — начальника СБ-30, переименованного в НТЦ, является исключительно моей прерогативой как начальника ОКБ-30,

во-вторых, я хорошо знал Басистова в бытность мою начальником отдела зенитно-ракетных систем в КБ-1, когда мне пришлось отстранить его от руководства лабораторией с объявлением ему служебного несоответствия,

в-третьих, меня вполне устраивают замы генерального конструктора, с которыми мне довелось пройти от самых истоков работы по тематике ПРО, в том числе и начальник НТЦ (СБ-30) Яков Артемьевич Елизаренков.

Мне было ясно, что Марков выполнял задание более могущественных чиновников по внедрению в ОКБ-30 Басистова в качестве троянского коня.

Другим, поразительным по своей наглости, предложением предусматривалось мое «добровольное» сложение с себя полномочий начальника ОКБ-30 и передача их специально назначенному директору. Все это мотивировалось как якобы «помощь» мне в том, чтобы освободить меня от административных забот и дать возможность сосредоточиться непосредственно на научно-технических вопросах ПРО, оказавшись в роли просителя перед директором в вопросах кадрового и административно-хозяйственного обеспечения работ, за которые я ответствен перед правительством.

Но как ни старался Марков, я, конечно, не мог согласиться с обоими «предложениями», по существу направленными на создание вокруг меня вакуума внутри моего же ОКБ, чтобы в конечном счете убрать меня как генерального конструктора. И тогда вступили в действие вышестоящие его повелители — истинные авторы этих предложений: завотделом оборонной промышленности ЦК КПСС И. Д. Сербин, министр радиопромышленности В. Д. Калмыков и зампредседателя военной промышленности Л. И. Горшков. Они заявились ко мне в больницу и начали с заверений, что предлагаемая реорганизация исключительно в моих интересах.

И. Д. Сербин сказал, что «нельзя дальше генеральному пытаться тянуть лямку одному и за себя, и за номинальных замов. Так можно и надорвать здоровье. Разве это не тревожный сигнал, когда менее чем за полгода ты дважды оказывался в больнице?». Но я продолжал стоять на своем, и это вывело из себя мнимых радетелей моего здоровья. Сербин сбросил с себя маску доброжелателя и перешел на язык ультиматума: «Тогда вот что я тебе скажу, Григорий Васильевич: продолжать тянуть эту резину мы тебе не позволим. Все наши предложения одобрены Дмитрием Федоровичем Устиновым, а тебе лишь предоставляется право назвать кандидатуру будущего директора ОКБ-30, который заменит тебя в этой должности».

Я ответил, что в таком случае прошу доложить Дмитрию Федоровичу, что я категорически против всех ваших предложений. На что Сербин ответил, что не следует торопиться с категорическими возражениями, что у меня есть еще время обдумать все это дело до завтрашнего утра. «Вот тебе номер телефона, по которому ты завтра в девять ноль-ноль можешь позвонить и высказать свое окончательное мнение». Я ответил, что мое мнение окончательное и поэтому никаких уточнений по телефону не будет.

Как я и предполагал, данный мне Сербиным номер телефона оказался блефом. По этому телефону, сколько я ни пытался дозвониться, никто не отвечал. Зато в тот же день, 20 мая 1968 года, вышло постановление ЦК КПСС и Совмина СССР, в котором меня принудительно «осчастливили» новым замом генерального конструктора, одновременно назначив его начальником НТЦ, как было обещано мне в больнице Сербиным, Калмыковым и Горшковым.

Но сверх обещаний этой троицы в постановлении была неожиданная для меня запись о назначении моим первым замом И. Д. Омельченко, который и без этого согласно приказу министра занимал эту должность с момента выделения ОКБ-30 в самостоятельную организацию. Таким образом, оба мои замы были назначены на уровне ЦК с явным замыслом на фактическую их независимость от меня, как генерального конструктора.

После моей выписки из больницы от меня потребовали назвать кандидатуру на пост директора (начальника) ОКБ-30. Я назвал Николая Андреевича Сидорова, но с сохранением за ним обязанностей зам. генерального конструктора по координации связей ОКБ-30 с заводами-смежниками, которую он успешно совмещал с обязанностями главного инженера ОКБ-30. Признаться, в этом моем предложении была маленькая хитрость: я полагал, что совмещение обязанностей директора и зам. генерального будет сдерживать Сидорова от соблазна возвысить свое директорское единоначалие над генеральным конструктором, на что очень рассчитывали и впоследствии жестко давили на Сидорова наши «заклятые друзья» из ЦК, ВПК и Минрадиопрома.

Но это была наивная хитрость. Постановление от 20 мая, назначение Маркова заместителем министра и фактическое отстранение меня от рычагов управления научными разработками — все это было лишь началом четкой, далеко вперед продуманной акции, имевшей целью разрушение ранее заложенной мною структуры научно-технического руководства в области ПРО и в конечном счете — полное отстранение меня от ПРО. Четко просматривалась роль Маркова и его ассистентов из Четвертого ГУ МО в приведении в исполнение всей акции, а также более завуалированная роль авторов и высшего руководства акции в лице Сербина, Калмыкова, Горшкова Л. И., замминистра обороны Н. Н. Алексеева и его помощника К. А. Трусова.

В ходе реализации этой акции мне и уцелевшим моим единомышленникам довелось вести длительную неравную борьбу против абсурднейших, разорительных для государства тупиковых работ по тематике ПРО и СПРН, навязанных дезинформацией из-за «бугра». В финале этой акции один из ее исполнителей заявил: «Зря мы чикались с ним (то есть со мной) полных семь лет. Надо было более решительно требовать замены генерального». А я, узнав об этом генеральском изречении, подумал: «Как же это мы сумели выстоять эти семь лет величайшего стресса и потерять только одного бойца — Владимира Порфирьевича Васюкова? А Мусатов только на пенсии узнал, что давно где-то приобрел микроинфарктные отметины от тех далеких неспокойных дней и ночей».

Предметом акции была самая уязвимая точка в развитии новой техники, а именно — формирование научно-технической политики и доведение ее до уровня директивных документов, после чего даже без участия автора этих документов вступает в силу вся система управления промышленностью, система заказов военной техники, контроля, НИРов и ОКРов — пусть даже самых дурацких. Именно в этой дуракоопасной точке Марков занял в 1968 году ключевой пост замминистра МРП — головного министерства по ПРО и СПРН. И именно административные рычаги и свобода действий на этом посту предопределили масштабы бедствия, каким явилось его губительное вторжение в сложнейшую оборонную проблематику 20-го столетия.

В канун Нового, 1970 года замминистра В. И. Марков созвал руководящий состав подведомственных ему организаций Минрадиопрома и обратился к присутствующим со следующей речью:

— Я собрал вас, чтобы объявить приказ министра Валерия Дмитриевича Калмыкова о создании Центрального научно-производственного Объединения (ЦНПО) «Вымпел» по тематике ПРО, СПРН и контроля космического пространства.

В него войдут следующие организации: ОКБ «Вымпел» с его филиалами, Радиотехнический институт (директор Александр Львович Минц), НИИ ДАР (и. о. директора Франц Александрович Кузьминский), КБ радиоприборов (директор Георгий Георгиевич Бубнов), Днепропетровский радиозавод (директор Леонид Никифорович Стромцов), головная организация ЦНПО — научно-тематический центр (НТЦ) выделяется из ОКБ «Вымпел»; Тринадцатое Главное управление Минрадиопрома реоганизуется в Спецуправление в составе НТЦ. Генеральным директором ЦНПО «Вымпел» и начальником НТЦ министр назначил меня, заместителем генерального директора по научной работе — Григория Васильевича Кисунько.

Первым взял слово академик Александр Львович Минц.

— Категорически возражаю, — сказал он. — Этот приказ ставит меня в положение административного диктата со стороны Григория Васильевича Кисунько по научным вопросам, в которых наши взгляды принципиально противоположны.

На это Марков ответил репликой: «Значит, нам придется подобрать другого директора РТИ».

Выступление А. Л. Минца свидетельствовало о том, что для присутствующих зачитанный Марковым приказ выглядел как явно прокисуньковский, возможно даже и составленный с участием Кисунько. В самом деле: вновь созданное ЦНПО даже свою «фамилию» взяло от ОКБ «Вымпел». И более того: одно из подразделений этого кисуньковского ОКБ, а именно — НТЦ поднято до статуса головного предприятия объединения. И, наконец, — повышение статуса Кисунько до уровня первого лица после генерального директора в объединении.

В действительности министр Калмыков совместно со своим замом Марковым просто повторил уже применявшийся ко мне в 1960 году способ удушения меня как генерального конструктора путем отключения моих связей с возглавлявшимся мною ОКБ-30, под предлогом назначения меня якобы на более высокую, а на самом деле бутафорскую должность. В 1960 году такой бутафорией была должность первого зама ответственного руководителя КБ-1, сейчас — должность зама генерального директора ЦНПО.

Таким образом, я оказываюсь подвешенным в административном вакууме, отгороженным директорскими барьерами от моих сподвижников (теперь уже бывших?) по системам «А» и А-35. Эти барьеры, — и главный из них — барьер начальника НТЦ, — необходимо будет преодолевать каждодневно и ежечасно по всем «генконструкторским» вопросам, непрерывно возникающим при отладке объектов системы А-35. Все это куда страшнее и безысходнее, чем то, что было в 1960 году. Возражать против приказа министра — бессмысленно, жаловаться в ЦК и ВПК — тоже бесполезно, ибо приказ наверняка был обговорен с Сербиным и Горшковым.

С такими мыслями я выслушал приказ министра и обмен репликами между Марковым и Минцем, который увидел в приказе административный диктат над собой по научным вопросам «со стороны Григория Васильевича». И я подумал: «Мне бы ваши заботы, уважаемый Александр Львович! Вы по-прежнему остаетесь полноправным директором НИИ и генеральным конструктором выполняемых институтом разработок. И никто не собирается расчленять ваш НИИ на части и «разгружать» вас от административных дел путем отстранения от директорского поста. И ваш «конфликт» с Марковым не разыгран ли по сговору специально для меня?»

Вскоре после объявления приказа о создании ЦНПО Марков в дополнение к другим должностям подмахнул у министра приказ о назначении себя техническим руководителем ЦНПО «Вымпел».

На предприятиях, вошедших в ЦНПО, началась стремительная «реорганизация» путем чисток и перетасовок кадров, в процессе которых Марков насаждал на ключевые посты лично обязанных и преданных людей — не сведущих в области ПРО и СПРН. Устранялись строптивые и приручались страхом и подачками менее стойкие, подверженные шкурническим соблазнам, выдвигались явные бездарности и изгонялись творчески активные кадры, несогласные с новшествами Маркова. О всесилии Маркова говорили шепотом, повторяя им же распускавшиеся слухи о том, что у него наверху — «рука» в лице члена Политбюро К. Т. Мазурова, с которым Марков якобы дружен с партизанских времен.

Вот пример распространения этого мифа: Марков вызывает к себе Курышева, скажем, к 15.00, но за полчаса раньше приказывает подать машину и просит секретаршу от его имени извиниться перед Курышевым, когда тот явится, но при этом никому не сообщать, что Маркову пришлось срочно выехать к Мазурову. Ясно, что этот «секрет» получает идеальные каналы для своего распространения в виде слухов, обрастающих подробностями, передаваемых «по секрету».

И хотя эти слухи были блефом — им верили, когда видели, что академик Минц вынужден был уйти из своего института, видели, как в открытую травят членкора Кисунько, как сняли члена коллегии МРП Васюкова. Марков запросто то разделял главки, то упразднял, то снова создавал, кого хотел — выводил в генералы, а кого — за ворота предприятия: так было с Сидоровым — главным инженером НТЦ: за время отпуска его уволили из армии и из НТЦ, а после отпуска просто отобрали у него пропуск, когда он, ничего не подозревая, явился на работу.

В то же время Марков не упускал возможности продемонстрировать, что умеет оценить сговорчивость и приспособленчество: он мог запросто прямо в ресторане достать из кармана орден Октябрьской Революции или орден Ленина и тут же на банкете вручить его имениннику. Можно себе представить, с какой легкостью управлялся Марков с людьми меньших рангов, особенно из бывших моих сотрудников.

Интересен эпизод, в котором Марков привел к повиновению группу ученых НТЦ, по совместительству во времена ОКБ-30 преподававших на спецкафедре МФТИ. Занятия этой кафедры происходили на территории предприятия в рабочее время. Узнав о негативном отношении этих бывших моих сотрудников к марковским новациям, он издал приказ об учете часов преподавания в рабочее время и вычете соответствующих сумм из основной зарплаты преподавателей.

Этим нехитрым приемом ученая оппозиция не только была приведена к удобному Маркову виду, но и возжелала иметь его во главе своей кафедры. Это и было немедленно оформлено с присвоением ему звания «доцент», которое сотрудники стали применять с иронией наподобие паханской клички. С привлечением ученой верноподданнической команды Марков тасовал людей как хотел не только в подразделениях, но и особенно в НТС и в секциях НТС.

Это давало ему возможность штамповать от имени «научной общественности» любое нужное ему решение, которое затем становилось основой для подготовки директивных документов для представления на утверждение вышестоящих директивных органов. Но, поскольку эти решения заимствовались из тупиковых идей, подкинутых из США, мне ничего не оставалось, как писать на них особые мнения и сложить с себя должность зама по научной работе генерального директора ЦНПО.

А Марков изображал меня как упрямца, игнорирующего научно-техническую общественность, устраивал проработки и взыскания на поддакивающем партбюро с участием прирученных моих «учеников» типа Пугачева В. Н. и «орденоносца» Голубева О. В., заранее подготовленные выступления которых Марков комментировал в том смысле, что вот, мол, от Кисунько отшатнулись даже его ученики. Кстати, Марков не случайно скомпоновал карликовую «головную организацию ЦНПО» в виде НТЦ с присоединением к нему небольшой группы бухгалтерского и диспетчерского аппарата: по численности коммунистов это предприятие «не тянуло» на организацию парткома. Из наличных коммунистов с трудом наскребли состав «карманного» (для Маркова) партбюро.

И все же большинство кадровых специалистов, сформировавшихся на первопроходческих работах бывшего состава ОКБ-30, находилось в состоянии глубоко спрятанного глухого недовольства «марковскими процессами», и даже спустя 5 лет существования ЦНПО возникла реальная угроза того, что коммунисты «прокатят» своего «доцента» на очередных выборах в партийные органы. Выход из положения был найден в том, что столы выдачи бюллетений и сразу же рядом с ними стол с урной для тайного голосования были выставлены в узком проходе между сценой и первым рядом кресел.

А на сцене над всем этим конвейером стояли Марков и секретарь Ленинградского РК КПСС Репников, так что люди голосовали под их прямым наблюдением: получил бюллетень — сразу же бросай его в урну. Если кто пройдет мимо урны, чтобы даже только прочитать бюллетень, будет сразу же взят на заметку, а потом еще раз при вторичном прохождении через конвейер, чтобы опустить бюллетень в урну. Таким образом, Марков прошел «единогласно» и в партбюро, и на районную партконференцию, а дальше — и на съезд КПСС.

Характерно, что Марков был делегатом всех съездов КПСС, начиная с Двадцать третьего, причем из-за особых отношений его с Репниковым (сложившихся еще в период их совместной работы в КБ-1) ЦНПО «Вымпел», территориально находясь во Фрунзенском районе, «в порядке исключения» оказалось в ведении Ленинградского райкома партии (впрочем, Репников не удержался от соблазна подстроить себе единогласное избрание делегатом съезда на ленинградской партийной конференции и за это впоследствии был бесшумно «освобожден» от кресла секретаря райкома и получил убежище в одном из главков Минрадиопрома).

Позднее я случайно узнал, что Марков и его команда, третируя и «выдавливая» меня от противоракетных дел, не гнушались использовать мою фамилию вне ЦНПО в своих целях. Приведу два примера.

Пример первый. У меня в кабинете раздается звонок кремлевской «вертушки». Снимаю трубку, а из нее — грубая словесная тирада: «Слушай, по-хорошему предупреждаю: не лезь на мои заводы. Туполев говорит». Я отвечаю, что не лезу ни на какие заводы, стараюсь спокойно выяснить, о чем идет речь, но Андрей Николаевич не дает сказать слово, продолжает: «Не валяй ваньку, будто ничего не знаешь. Не прекратишь — буду жаловаться Косыгину». И после этого — короткие гудки в телефонной трубке. Оказалось, что на заводы Минавиапрома ЦНПО «Вымпел» (при посредничестве «сталинского пенсионера» М. 3. Сабурова) начал выходить с заказом на изготовление антенн для РЛС «Неман» с комментарием для пущей важности: «Это по заданиям главного конструктора Кисунько». А ведь «Неман» — это измененный шифр уже известной читателю забракованной мною «Программы-2»!

Пример второй. В ученом совете МАИ защищается докторская диссертация секретаря парткома ЦНПО «Вымпел» Валерия Васильевича Сычева. На защите присутствует и выступает замминистра радиопромышленности В. И. Марков, специально подчеркивая, что диссертант — «один из ведущих сподвижников и учеников нашего генерального конструктора Григория Васильевича Кисунько» (впоследствии, в связи с обнаружившимся в диссертации плагиатом, на мой вопрос академику В. П. Мишину об общем его впечатлении о диссертации по результатам ее защиты Василий Павлович сказал, что у него лично были серьезные сомнения, но он проголосовал в ученом совете «за», «учитывая ссылку на твою фамилию»).

Между тем внутри режимного пространства, ограниченного ширмой секретности, вовсю и довольно открыто велась травля и вытеснение меня как главного конструктора. Дело дошло до того, что 26 мая 1971 года Марков в присутствии своего первого зама Заволокина заявил мне:

— Сейчас вам самый удобный момент уйти по-хорошему из ЦНПО с сохранением всех чинов и регалий, например, главным конструктором в ЦКБ «Луч». В противном случае ваш авторитет в ЦНПО будет постепенно падать, и вам все равно придется уйти, но уже не по-хорошему, а по-плохому.

Тогда, отвечая отказом на предложение Маркова, я как-то не задумывался над тем, на каком основании замминистра радиопрома предлагает мне работу в ЦКБ другого министерства, выделившегося из моего ОКБ-30 в Миноборонпром во главе с сыном секретаря ЦК КПСС Д. Ф. Устинова. Причем люди, бежавшие из ЦНПО Маркова, охотно и без каких-либо ограничений принимались в ЦКБ «Луч».

Не исключено, что предложение Маркова по моему «трудоустройству» было сделано с согласия самого Дмитрия Федоровича, который под влиянием известных академиков стал горячим сторонником идеи поражения баллистических ракет с фокусированными мощными лазерными лучами. Для воплощения этой идеи возникла аналогия с созданием КБ-1 под началом Куксенко и Берия-младшего. Почему бы не повторить этот опыт в ЦКБ под началом Кисунько и Устинова (младшего)? Так завязывались в один узел тупиковые научно-технические направления в ЦНПО «Вымпел» и в ЦКБ «Луч».

Еще один пример. В сентябре-октябре 1972 года Марков спровоцировал выступление с предложением Омельченко и Пугачева на его имя, минуя меня как генерального конструктора, об «упрощенной» модернизации системы А-35. Марков для рассмотрения этого предложения создал рабочую группу и командировал ее на полигон с задачей выработать предложения в варианте, фактически не затрагивающем ни аппаратуру, ни боевые программы ЭВМ стрельбовых комплексов.

При этом он заявил, что «если генеральный конструктор не согласится с этим вариантом, то руководство работами будет поручено другому лицу». Об этих «играх» Маркова вокруг идеи «упрощенной» модернизации я узнавал от преданных мне членов рабочей группы «по секрету». Сейчас мне приятно назвать некоторых из этих ребят: Вячеслав Закамский, Евгений Баршай, Виктор Рипный. Это они в то смутное время спасли модернизацию А-35, которая впоследствии под шифром А-35М будет принята на вооружение.

Между тем Марков уже в открытую не упускал случая заявлять о своем намерении поручить работы по системе А-35 «другому лицу», устранив ее генерального конструктора. Например, в марте 1972 года на совещании у зампреда ВПК при Совмине Л. И. Горшкова Марков заявил, что модернизацию системы А-35 в заданные сроки ЦНПО проведет выделенными для этого силами и без генерального конструктора, причем без него даже быстрее и лучше.

Это сказано в присутствии представителей многих министерств, но председательствующий пропустил заявление Маркова мимо ушей. И не удивительно: ведь это тот самый Горшков, который вкупе с Сербиным из ЦК и министром Калмыковым разрабатывал сценарий устранения генерального. Посетив меня в больнице 19 мая 1968 года, эта «особая тройка» уже имела подписанный на меня приговор, закамуфлированный под Постановление ЦК и Совмина от 20 мая и спущенный Маркову для исполнения. И вот Марков старается под понимающим взглядом Горшкова показать, что все идет как задумано.

В моем дебюте в структуре ЦНПО хорошо запомнился эпизод с запуском в разработку РЛС «Неман» в ОКБ «Вымпел», когда меня пригласили в партком этого ОКБ, чтобы «посоветоваться» в связи с письмом на имя генерального директора, подписанным заместителями генерального конструктора Сидоровым (он же директор), Омельченко и секретарем парткома Мурашко.

Суть письма — просьба поручить ОКБ «Вымпел» (а точнее, его обрубку после ампутации НТЦ) разработку РЛС «Неман», а это означало коренные расхождения дирекции и парторганизации ОКБ с генеральным конструктором в вопросах перспективной тематики. Но тогда зачем меня пригласили? Может быть, в расчете на то, что ради сохранения себя в шутовском генконструкторском звании я соглашусь посадить на шею нашего славного «Вымпела» кучку пришлых неманских авантюристов?

Все эти вопросы я выпалил в виде тирады с вставками из непарламентских выражений, после чего все три подписанта — особенно Омельченко — наперебой стали меня уверять, что их письмо не предательство, а тактическая уступка генеральному директору: под флагом «Неман» будем делать то, что считаем нужным. Я ответил, что перебежка под чужой флаг — это всегда измена своему флагу, и в эти игры я не играю. С этими словами я покинул заседание парткома.

Нелепая история с «Неманом» была лишь одной из многих наблюдавшихся мною в ЦНПО интриг, инициируемых сверху в расчете на холуяжно-пресмыкательское капитулянтство предателей снизу при демонстративном игнорировании меня и как генерального конструктора, и как зама генерального директора по научной части.

Думаю, что у читателя невольно возникнет вопрос: в условиях потрясающего административного произвола, интриг, травли, отторгнутости от бывшего своего коллектива, в условиях унижения человеческого достоинства, — при всем этом что мешало вам, генеральному конструктору, по примеру академика А. Л. Минца протестующе хлопнуть дверью?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить угрозу мне «уйти по-хорошему» и мой ответ из арии варяжского гостя: «Мы в море родились — умрем на море». Мой уход был бы истолкован как бегство генерального конструктора с системы А-35 (а также с системы «Аргунь») на завершающей фазе ее создания; систему, с которой сбежал генеральный, объявили бы как плод его несостоятельности и могли бы просто закрыть, лишив СССР важного аргумента в военно-техническом соперничестве с США.

Мой уход также избавил бы Маркова от всякой критики его прожектов на научно-технических совещаниях, советах и т. п. Поэтому для меня единственно возможным оставался вариант — стоять до конца, хотя было ясно, что дело кончится насильственным устранением меня из ЦНПО «Вымпел» и из МРП.

…Вколачивание РЛС «Неман» для разработки коллективу первопроходцев системы ПРО сопровождалось удушением научного задела этого коллектива. Это видно на примере РЛС 5Н24 («Аргунь»), создание которой удалось заложить, когда Марков еще директорствовал в НИИ и нам даже в сновидениях не мог привидеться в будущей своей зловещей роли.

Станция «Аргунь» — первая в СССР, не имеющая ни отечественных, ни зарубежных аналогов РЛС, с крупногабаритной поворотной фазированной антенной решеткой, которая регистрирует и обрабатывает в текущем масштабе времени не только моноимпульсные замеры координат сопровождаемых целей, но и моноимпульсные замеры амплитуд и фаз матриц обратного излучения каждой цели.

Математическая обработка этих замеров предусматривалась на специально заказанной нами в Зеленограде ЭВМ «Электроника». Однако ЦНПО расторгнуло в свое время подписанный мною договор на «Электронику», лишив тем самым «аргуньцев» возможности проведения научных исследований в натурных экспериментах по распознаванию баллистических целей в заатмосферной зоне. К тому же ввод «Аргуни» и в сокращенном составе аппаратуры (без «Электроники») пришлось вести тающей горсткой энтузиастов, возглавлявшихся А. А. Толкачевым и Н. К. Остапенко.

Тем не менее, по ее данным было осуществлено высокоточное слежение за аварийно обесточенной космической станцией «Салют-6», когда стало невозможным следить за нею траекторно-измерительными средствами, рассчитанными на работу по активному ответному сигналу. По данным «Аргуни» был выведен в зону стыковки со станцией «Салют-6» космический корабль Джанибекова, а после выполнения экипажем корабля ремонтных работ информация от «Аргуни» обеспечивала высокоточный прогноз траектории и точки падения станции «Салют-6». НИИ А. А. Толкачева накопил информацию по проводкам «Аргунью» баллистических ракет СССР и КНР.

Несмотря на это, Марков даже для нового поколения РЛС СПРН (РЛС «Дарьял») остановил свой выбор на предложенном Минцем традиционном для узлов РО метровом диапазоне. При этом было отвергнуто предложение Мусатова о построении вместо «Дарьяла» РЛС дециметрового диапазона на базе конструктивно-технологических элементов «Дунай-ЗУ». Для промышленности это означало бы воспроизведение уже освоенных в производстве изделий по сложившейся кооперации и отработанной технологии.

В конечном счете — выигрыш в сроках создания мусатовских «Дарьялов», на порядок более высокая устойчивость их к превентивным ядерным взрывам, выигрыш в стоимости: 160 миллионов рублей против 750 миллионов рублей в варианте минцевской РЛС, причем последней цифре еще предстояло подскочить в процессе разработки и создания хотя бы первого образца «Дарьяла».

В октябре 1991 года собственный корреспондент «Известий» по Хабаровскому краю Борис Резник случайно наткнулся на «таежное чудо» в районе поселка Большая Картель в виде странных циклопических сооружений стометровой высоты, километровой протяженности, напичканных радиоэлектронной аппаратурой. Эти сооружения никем не охранялись, кругом — ни души, если не считать пришлых любителей — раскулачивателей радиоэлектронной начинки бесхозных объектов. Если бы не эта случайная находка дотошного корреспондента и последовавшие затем публикации в газете — никто из непосвященных не узнал бы о величайшей афере в советской оборонке и о ее главаре.

Мне довелось случайно присутствовать при ознакомлении В. И. Маркова с НИИ-37 (впоследствии НИИ ДАР) после его назначения директором этого института. Он остался крайне недоволен докладом Штырена за его (Штырена) нерешительность и топтание в теоретических дебрях, вместо того чтобы строить экспериментальный объект загоризонтной радиолокации (ЗГ РЛС) и на нем наблюдать за пусками сначала своих, а потом и американских баллистических и космических ракет.

Но эту идею Маркову не удалось продвинуть вне своего НИИ, пока не состоялось его назначение на должность замминистра. Во всеоружии этой и многих других должностей, ему удалось для начала построить экспериментальный комплекс ЗГ РЛС (шифр — «Дуга») в районе Николаева. Но этот комплекс оказался «не в дугу»: пуски ракет он не засекал, но зато глушил связные рыбацкие радиостанции в Баренцевом море, из-за чего в МИД СССР посыпались протесты. Это был единственный результат создания николаевской «Дуги».

Но Марков и его приятель — главный конструктор «Дуги» Ф. А. Кузьминский, не смущаясь, добиваются создания «первого боевого» объекта ЗГ РЛС в районе Чернобыля. Результат — тот же, что и в «экспериментальной» ЗГ РЛС. Но Марков не унимается. Подобно азартному игроку, он предлагает построить еще один «боевой» объект в районе Большой Картели на Дальнем Востоке: дескать, ракурс от Чернобыля на США неблагоприятен по ионосферным условиям.

Но испытания Большой Картели снова подтверждают, что ни одного ракетного пуска ЗГ РЛС и в этом ракурсе не могла засечь. Теперь остается ухватиться за соломинку: дескать, зато ЗГ РЛС способна засекать массированный старт баллистических ракет. Можете спокойно ждать массированного удара, товарищи заказчики! Но если говорить серьезно, то нетрудно доказать, что накопление амплитуд сигналов при массированном ударе будет отсутствовать. Круг замкнулся, и Маркову остается потихоньку уползать от всех своих должностей, вернувшись в НИИ ДАР на директорское кресло, и — концы в воду.

И все это после того, как огромные средства, время и труд сотен тысяч людей, наивно считавших, что они работают на оборону СССР, оказались выброшенными на ветер и, может быть, где-нибудь совсекретно списаны на научные исследования особой важности. И из публикаций в газете «Известия» (номера от 18 и 24 октября и от 18 ноября 1991 года) для всех, кто знаком с историей объектов, засекреченных под шифром «Дуга», было ясно видно, что кто-то всячески пытается зациклить внимание корреспондентов и прокуроров только на фактах разворовывания и разграбления электронной начинки, — особенно содержащей драгметаллы, — на одном из таких объектов в районе Большая Картель, незашифрованное название которого (объекта) — загоризонтная радиолокационная станция (ЗГ РЛС).

Кому-то очень хочется представить эти факты как безхозяйственность на морально и технически устаревших, списанных или подлежащих списанию объектах военной техники. И все это делается для того, чтобы не выпустить из-за завесы секретности главные охраняемые от народа чудовищно криминальные тайны и большекартельской (разворованной и сгоревшей) ЗГ РЛС, и такой же чернобыльской — тоже разграбленной и прекратившей свое существование, а также экспериментальной в районе Николаева.

Первая из этих тайн состоит в том, что в основу построения ЗГРЛС были заложены подброшенные «из-за бугра» тупиковые идеи, и поэтому создаваемые объекты были изначально мертворожденными. И именно по этой причине, а не из-за мнимого «морального и технического старения» созданные объекты не были приняты Министерством обороны на вооружение. То есть изначально бросовыми были затраты на создание ЗГ РЛС.

Вторая тайна объектов, скрывающихся под шифром «Дуга», состоит в том, что решения об их создании принимались вопреки научно обоснованным предостережениям компетентных специалистов, а сами эти специалисты подвергались жестким санкциям. Например, очень четко, по-военному был изгнан в запас из управления военного заказчика ПВО полковник-инженер Зинин Валерий Иванович. А вот с Главным конструктором надгоризонтных РЛС А. Н. Мусатовым руководству НИИ ДАР пришлось повозиться. Зато и результат: не только выгнали из НИИ ДАР, но и уволили из кадров Вооруженных Сил, да еще исключили из КПСС при поддержке оборонных отделов МГК и ЦК КПСС (Олег Беляков, Игорь Дмитриев).

В период подготовки предложений о создании ЗГ РЛС А. Н. Мусатов представил в НТС института докладную записку, в которой доказывал, что на ЗГ РЛС эхо-сигнал от факела МБР будет в десять тысяч раз слабее сигналов от помех и поэтому строить ЗГРЛС бессмысленно. Для рассмотрения этой записки в НИИ, по указанию его недавнего директора В. И. Маркова, — ставшего заместителем министра, генеральным директором и техническим руководителем ЦНПО, а также председателем межведомственного НТС по проблематике ПРО, СПРН и ПКО, — был созван надлежащим образом сформированный карманный «президиум НТС», в который для массовости были включены парторг НИИ, профорг, комсорг, директор и главный инженер опытного завода и другие несведущие в рассматриваемом вопросе лица.

Этот «президиум» единогласно, — десять против одного А. Н. Мусатова, — высказался за создание ЗГ РЛС: дескать, американцы вовсю строят ЗГ РЛС, — значит, по Мусатову выходит, что они дураки?

А американцы действительно через прессу пустили утку для наших дураков, — а может для своих «хмурителей» среди нас, — будто США приступают к строительству ЗГ РЛС в варианте «на просвет»: передающая позиция на территории США и две приемные позиции на островах Кипр и Тайвань. Причем эта информация «подтверждалась» интенсивными работами на Кипре и Тайване по созданию радиоприемных центров, и это помогло заглотнуть «загоризонтную наживку» сначала военному заказчику (ПВО), а затем и НИИ ДАР после того, как его директором стал В. И. Марков.

После повышения В. И. Маркова на должность замминистра он получил возможность протащить решение о создании ЗГ РЛС при поддержке военно-промышленной комиссии (Л. И. Горшков) и военного заказчика на уровень ЦК КПСС и Совмина СССР. Между тем американцы, убедившись, что мы необратимо вляпались в «загоризонтную» авантюру, объявили, что они прекращают строительство ЗГ РЛС, а приемные центры на Кипре и Тайване передаются службам радиоперехвата ЦРУ.

Предостережения против создания ЗГ РЛС, сделанные в докладной записке А. Н. Мусатова, полностью подтвердились, когда по данным уже построенных ЗГ РЛС разработчики представили материалы 44 проводок, якобы полученных по радиолокационным сигналам при пусках баллистических ракет. На самом деле — как показал проведенный Мусатовым анализ — это были «проводки» случайных выбросов помеховых сигналов (Ю. В. Вотинцев ошибается, утверждая, что Чернобыльский и Дальневосточные узлы способны обнаруживать только массовый старт.