ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Защитили мы столицу

от воздушных вражьих сил

Лейтенантскую частицу

в это дело я вложил.

Лето 1946 года. Ленинград. Военный городок Академии связи. Воскресенье. У нас на квартире зазвонил телефон.

— Але, — робко ответила моя мама, еще не привыкшая к телефону. А в трубке прозвучало:

— Здравствуйте. Попросите, пожалуйста, Григория Васильевича.

— Он пошел с женой и сыном в Сосновку, будут через полтора часа, к обеду.

— Передайте, пожалуйста, что звонил Берия.

Мама уронила трубку. Что еще надо ему от ее сына? Мало ли им того, что забрали мужа?

Когда мы вернулись с прогулки, она с тревогой разглядывала меня, словно бы мысленно прощаясь с сыном. А сын, — почти так же, как в тот страшный день его отец, — говорит:

— До чего же стопаря захотелось после купания в этой холоднющей воде.

Мать поспешно достала припрятанную поллитровку из тех, что полагались мне по литерной карточке научного работника. После обеда нерешительно подсела ко мне, рассказала о телефонном звонке, спросила:

— Що ж це воно тепер будэ? Сам Берия тебе розшукуе…

— Успокойся, мамо: это звонил не сам, а его сын, слушатель академии. Я обещал принять у него досрочно экзамен, так как он уезжает в Москву. Мы договорились встретиться у меня дома, потому что сегодня выходной и все помещения на кафедре опечатаны.

Надо сказать, что учиться на открывшемся факультете радиолокации считалось престижным, и среди его слушателей были сыновья и даже дочери видных военачальников и полковников, состоявших при больших начальниках.

Мне особенно хорошо запомнились события, связанные с защитой дипломного проекта Сергеем Берия. Я получил приказание быть в назначенное время в помещении № 206 на нашей кафедре на совещании, которое будет проводить начальник академии. В этом помещении столы для лабораторной практики были плотно сдвинуты к одной стенке и аккуратно зачехлены. Посередине были два стола, составленные вместе как один стол, покрытый красным бархатом. Собравшиеся на совещание занимали места за этим столом и разглядывали развешанные на стенах ватманы со схемами и другими иллюстрациями к какому-то докладу.

— Итак, товарищи, все в сборе, и мы можем начинать, — сказал начальник академии. — Все здесь присутствующие назначены членами специальной государственной комиссии, предназначенной для рассмотрения и заслушивания защиты дипломного проекта инженер-капитана Берия Сергея Лаврентьевича. Пригласить инженер-капитана Берия.

Доклад Серго мне понравился. Речь шла о принципиально новой системе оружия, состоявшей из самолета-носителя и запускаемых с него самолетов-снарядов, наводимых по радио на морские корабли. На мой вопрос о фазирующем кольце Серго ответил, что это деталь, которую он сейчас не помнит. Других вопросов не было, и Серго, вяло повернувшись налево кругом, вышел из помещения. После этого начальник академии обратился к нам с речью:

— Товарищи, мы имеем дело не с обычным дипломным проектом и не с обыкновенным, а весьма талантливым выпускником нашей академии, которому мы будем иметь удовольствие присудить звание инженера по радиолокации. Нам следует особо высказать рекомендации о практическом воплощении доложенного проекта. Может быть, надо подумать о создании при нашей академии специального НИИ или КБ под руководством автора проекта.

— А что тут думать? Об этом мамином сыночке уже давно без нас все продумали и решили. И никакой он не талантливый. Разве не ясно, что проект ему писали, вероятно, десятки, если не добрая сотня специалистов? Короче говоря, давайте признаем проект выдающимся, выдадим автору диплом с отличием и на этом кончим всю эту комедию.

Это сказал генерал-майор инженерно-технической службы Н. С. Бесчастнов, автор одного из известнейших в те годы учебников по радиопередающим устройствам, начальник кафедры.

Наступило неловкое молчание. Все присутствующие старались, потупив очи, не смотреть друг на друга. Я и без того испытывал чувство неловкости, как инженер-капитан, случайно оказавшийся в обществе людей с высокими воинскими званиями. Теперь же это чувство заменил страх от того, что я стал свидетелем весьма рискованного высказывания, которое может иметь самые непредсказуемые последствия. Молчание прервал начальник академии:

— Мы все знаем, что Николай Сергеевич любит пошутить. Но в данном случае будем считать, что он неудачно пошутил.

Заседание комиссии закончилось вызовом дипломанта и объявлением ее решения с вручением ему диплома.

А через два-три месяца после «шутки» Бесчастнова в академии начались события, о связи которых с этой «шуткой» я боялся признаться даже самому себе. Бесчастнов был исключен из партии как бывший троцкист и уволен из армии без пенсии. Причем он долго не мог устроиться на работу, пока его не взял к себе в НИИ член-корреспондент АН СССР В. Н. Вологдин. Далее был арестован как чей-то шпион генерал, начальник кафедры телефонии, арестован полковник Кособоков — «английский шпион», передававший сведения англичанам при занятиях со слушателями на военных радиостанциях. Начальник кафедры военных радиостанций за притупление бдительности был исключен из партии и демобилизован. Был арестован полковник — преподаватель тактики авиации, оказавшийся «американским шпионом». Начальника академии вызвали в Москву, и никто не знал, что с ним.

Однажды, когда я был в Москве по делам своей докторской диссертации, начальник академии разыскал меня по телефону в Академии наук СССР и осторожно пригласил к себе в номер гостиницы «Москва». «Если вы, конечно, можете», — сказал генерал. У меня мелькнула мысль, что за генералом и за теми, кто приходит к нему, вероятно, следят, но я отмахнулся от нее и через полчаса уже был в неуютном номере, гостиницы, где он ждал решения своей участи. Константин Хрисанфович деликатно выспросил у меня, как прошло собрание партактива в академии, какие были выступления, что говорил о нем, Муравьеве, начальник политотдела. И сообщил мне, что ждет вызова в ЦК к самому Швернику, председателю КПК.

Уже вернувшись в Ленинград, я узнал, что Муравьеву в высоких инстанциях вынесли строгий приговор, он был снят с должности и уволен из армии за притупление бдительности и злоупотребление служебным положением при строительстве дачи на Карельском перешейке.

…Много лет спустя Константин Хрисанфович, ректор Ленинградского института инженеров связи, отдыхая в подмосковном санатории «Архангельское», тоже разыщет меня по телефону, и я приеду к нему на ЗИМе, прихватив с собой бутылку коньяку. Мы будем сидеть в номере санаторного люкса, вспоминая старые дела, и в номер, постучавшись, зайдет бывший мой сослуживец по кафедре инженер-полковник, профессор, доктор технических наук, по-прежнему старший преподаватель той же кафедры.

— Сколько лет, сколько зим! — скажет этот полковник, стреляя взглядом в сторону рюмок.

— Проваливай отсюда, нечего тебе здесь делать! — ответит ему Муравьев.

После ухода полковника я спрошу у Константина Хрисанфовича:

— За что вы его так обидели?

— Такого обидишь. Теперь я открою секрет, что еще тогда, когда мы сидели в гостинице, я точно знал, что именно этот тип настучал в тысяча девятьсот сорок седьмом году насчет «шутки» Бесчастнова. Потом ты помнишь, сколько было разоблачено врагов, пригревшихся при таком ротозее, как я. А мне еще и врезали за то, что не донес на своего давнего друга… И все же я тогда не из подхалимажа расхваливал Серго, и Николай Сергеевич был неправ. Серго никогда не чванился, не бравировал и не пользовался своим фантастически исключительным положением. Он был интеллигентно воспитанным и тактичным. И голова у него варила неплохо.

— Насчет того, что вы сказали о Серго, я полностью с вами согласен. Во всяком случае, по всем этим качествам он явно выделялся среди других известных мне отпрысков современных сиятельств.

Между тем как в академии связи вылавливали троцкистов и шпионов, в Москве происходили события, подтверждающие слова генерала Бесчастнова о том, что о Серго «уже давно без нас все продумали и решили».

В сентябре 1947 года к воротам номерного НИИ тогдашней окраины Москвы подъехала новенькая темно-синего цвета «Победа». В то время корпуса НИИ, находившиеся недалеко от окружной железной дороги и от конечной станции метро, и несколько рядом расположенных многоэтажных жилых домов возвышались над окружавшими их поселковыми домишками как океанские лайнеры над обломками старинных парусных шхун и баркасов. И пожарная вышка, ныне утонувшая в провале между многоэтажными домами, тогда еще виднелась издалека, как маяк, обозначающий вход в гавань.

Ворота НИИ, как в древней восточной сказке, сами открылись перед «Победой», и она бесшумно, не сбавляя ходу, без всякой проверки, скользнула к зданию НИИ мимо вытянувшегося по стойке «смирно» вохровца. Рядом с вохровцем стоял полковник госбезопасности, который движением руки указал водителю машины в сторону главного подъезда институтского здания. Там при полном параде прибывших ждали директор института и главный инженер. Из машины вышли и поздоровались с ними двое в штатском. К ним присоединился и полковник, встречавший своих шефов при въезде на территорию института.

Один из прибывших был высоким, плотно сбитым мужчиной лет около пятидесяти, в черном добротном костюме, белой рубахе с галстуком, без головного убора. Его густые, совершенно седые волосы, зачесанные с пробором направо, гладко выбритое, отдававшее матовой белизной моложавое лицо, орлиный нос, какая-то бесспорная, словно бы врожденная интеллигентность, сенаторская солидность, строгость костюма и что-то неуловимо благородное во всем его облике — все это создавало образ цельной незаурядной личности.

Спутником «сенатора» был совсем молодой человек, двадцати с небольшим лет, в светлом бежевом костюме отличного покроя и такого же цвета туфлях, в белой рубашке апаш, черноволосый, но уже чуть-чуть начавший лысеть. Можно было подумать, что к его пухловатому, по-детски румяному лицу не касалась бритва, если бы не аккуратные, по-грузински ухоженные усики.

— Прошу ко мне в кабинет, — предложил директор приехавшим, незаметно для себя обращаясь к младшему.

— Сначала, пожалуй, осмотрим институт, — ответил за обоих «сенатор».

При осмотре института прибывших сопровождал полковник госбезопасности, делая какие-то пометки на сложенной в гармошку синьке. Затем, уже в кабинете директора, он развернул синьку на столе. Это была планировка институтских помещений.

— Пока что нас устроят вот эти помещения, — сказал полковник, показывая на карандашные птички, ранее поставленные им на синьке. — А ваши кабинеты полагал бы лучше всего иметь здесь, с общей приемной… — полковник показал своим шефам, где именно.

— Через неделю нам следовало бы сюда перебраться, — сказал «сенатор».

— Через неделю все будет готово, — поспешно сказал директор. — Мы имеем личные указания от министра, Дмитрия Федоровича Устинова.

— До свиданья, спасибо.

Оба гостя, попрощавшись, уехали, а полковник остался для обсуждения, как он выразился, деталей.

В течение назначенной недели в помещениях НИИ, отмеченных на синьке, ломались старые перегородки и ставились новые, работали штукатуры, маляры, паркетчики. Потом туда были завезены новые шкафы, лабораторные и письменные столы, стулья. В лабораторных помещениях телефоны были сняты, зато в коридорах у дверей появились столики с телефонами и стульями для дежурных. Все помещения были компактно расположены в одном отсеке институтского здания, выгорожены и взяты под специальную, откуда-то прибывшую, охрану, которая подчинялась только полковнику госбезопасности. Это были не вохровцы, а настоящие солдаты в синих фуражках с красными околышами; у них были винтовки с примкнутыми штыками, а на туго затянутых ремнях — подсумки с боевыми патронами.

Кабинеты грузина и «сенатора» были обставлены новой мебелью, которую в те времена можно было увидеть разве что в совминовских кабинетах или в ЦК партии, на письменных столах кроме обычных телефонных аппаратов красовались изящные, украшенные гербами, с мелодичным звоном, кремлевские «вертушки» — аппараты правительственной АТС. Массивные дубовые тамбуры и двери, ведущие из приемной в кабинеты, были обшиты звуконепроницаемыми слоями войлока и сверху покрыты светло-коричневым дерматином. Полковник госбезопасности разместился в кабинете напротив директора НИИ.

По истечении назначенной недели на территории НИИ начала работать новая организация Министерства вооружения СССР — Специальное бюро № 1, сокращенно СБ-1, несекретное название — «предприятие почтовый ящик 1323». Ее директором стал Павел Николаевич Куксенко — никакой не «сенатор», а профессор, доктор технических наук, один из старейшин советской радиотехники; главным инженером стал Сергей Лаврентьевич Берия, только что закончивший Военную академию. Полковник госбезопасности Кутепов Григорий Яковлевич стал заместителем директора. При нем состояла группа офицеров госбезопасности, с которыми он в свое время командовал «шарашкой» заключенных авиаконструкторов Туполева, Мясишева, Томашевича и других.

Сотрудники СБ-1 организованно приезжали на работу и уезжали с работы на автобусах, время прихода и ухода которых соблюдалось с поразительной точностью. В рабочее время — никаких хождений по коридорам, только дежурные находились в коридорах неотлучно у телефонных столиков. Эти дежурные приходили на работу и уходили с работы вместе с остальными сотрудниками: один шел впереди группы, а другой сзади, а часовые проверяли пропуска только у этих дежурных.

Мало кто знал, что у дежурных были не пропуска, а удостоверения офицеров, и не армейского образца, а красненькие, какие были приняты в МГБ и МВД. Остальные пассажиры автобусов были «спецконтингентом». В одних автобусах «спецконтингент» оживленно разговаривал на немецком языке; в других же разговаривать не полагалось, но на работе их пассажиры разговаривали по-русски. Это были заключенные из числа осужденных советских ученых и инженеров, и был среди них даже известный математик член-корреспондент АН СССР Кошляков Николай Сергеевич.

К слову сказать, и сам Павел Николаевич успел побывать в лапах НКВД, но потом его освободили, и он даже стал носить форму сначала капитана госбезопасности, а потом инженер-полковника и генерал-майора ИТС действующего резерва. Но что поразительно: несмотря на установившиеся у нас доверительные отношения в последние годы его жизни, всякие мои попытки выведать у него, какие были против него обвинения, наталкивались на глухую стену, — мол, что вы, что вы, я ведь дал подписку о неразглашении!

Однако СБ-1 очень быстро начало расширяться за счет приема вольнонаемных сотрудников, тесня приютивший его НИИ, отбирая у него одно помещение за другим. Во многих случаях при этом зачисляли по переводу в СБ-1 и специалистов НИИ, проставляя в их паспорта штампы о приеме на работу на предприятие п/я 1323. Для этого номера остряки придумали название: «Чертова дюжина с перебором». Но охотников повторять эту шутку было не много: с нею нетрудно было загреметь в спецконтингент. Еще меньше было желающих повторять кем-то придуманную расшифровку названия СБ-1: «Сын Берия» или «Сергей Берия».

По мере расширения СБ-1 в нем появились два «немецких» отдела, разбавленных русскими специалистами, и один конструкторский отдел, большинство которого составляли заключенные, но было и не мало вольнонаемных; его техническим руководителем был Томашевич Дмитрий Людвигович — бывший заместитель авиаконструктора Поликарпова, в свое время отсидевший за гибель Валерия Чкалова. Создавались и отделы, в которых не было ни немцев, ни заключенных, хотя к некоторым из них прикреплялись 1-2 заключенных. Общая тенденция в руководстве отделами заключалась в том, что начальниками отделов (администраторами) назначались офицеры из команды Кутепова, а знающие дело специалисты назначались техническими руководителями.

Читатель, вероятно, догадался, что на СБ-1 была возложена задача реализации идей по созданию нового вида оружия, изложенных в дипломном проекте Сергея Берия. Этот проект, по-видимому, был выполнен под руководством П. Н. Куксенко (естественно, вместе с Серго) на основе немецких трофейных научно-технических материалов в основном силами немецких специалистов. Для выполнения работ по созданию системы оружия, получившей шифровое название «Комета», Куксенко и Серго добились откомандирования в СБ-1 наиболее сильных выпускников академии связи, которых Серго знал лично и которые стали его и Куксенко ближайшими помощниками. При этом в СБ-1 направлялись и те выпускники академии, которые были уже направлены в другие места.

Куксенко и Серго, помимо своих административных должностей, приняли на себя обязанности главных конструкторов системы «Комета» и всю свою административную деятельность проводили в интересах разработки этой системы. Два главных конструктора на одной разработке — дело вроде бы невиданное, но они сумели работать по принципу: «Один ум — хорошо, но два ума — лучше».

В то время в СБ-1 никто, — не исключая и основателей этой организации, — не мог знать, что СБ-1 станет колыбелью отечественных систем управляемого реактивного оружия. Никто не мог знать, что здесь будут созданы первые системы «воздух-море», «воздух-воздух», «берег-море», «воздух-земля», зенитно-ракетные (противосамолетные) системы, противоракетные системы, противотанковые управляемые ракетные снаряды, специальные системы космической техники, лазерные локаторы (как никто еще не знал, что появится такое слово — лазер). Никто не мог знать, что в СБ-1 (впоследствии КБ-1) вырастут новые производственные корпуса, в которых будут трудиться многотысячные коллективы первоклассных специалистов, и только убеленные сединой ветераны будут помнить о спецконтингентах, а КБ-1, расширяя свою тематику, будет выделять вновь создаваемые самостоятельные НИИ, КБ, ЦКБ, ЦНИИ.

Я тоже не знал и не подозревал, что моя судьба может оказаться как-то связанной с СБ-1, что эта связь уже записана в книге кадровых судеб. Я даже не знал, как называется организация, в которой стал работать Сергей Берия, не знал, что к этой организации имеет какое-то отношение П. Н. Куксенко, не знал об этом даже тогда, когда нашу кафедру в военной академии посетили П. Н. Куксенко и А. Л. Минц — известные корифеи отечественной радиотехники, оба в форме полковников МВД. Особенно дотошно они интересовались созданной моими стараниями лабораторией сверхвысоких частот с самодельными приборами, собранными и изготовленными на кафедре. Демонстрируя эти приборы перед впервые увиденными мною знаменитыми радиоспециалистами, я не подозревал, что эта встреча явится предвестником серьезного поворота в моей судьбе, который произойдет в 1950 году.

Павел Николаевич Куксенко (25.04.1896-17.02.1980) встретил первую мировую войну студентом-физиком МГУ. Был призван в царскую армию, окончил школу прапорщиков связи и направлен на Румынский фронт, где дослужился до чина поручика. Был ранен, находился на излечении, когда свершилась Октябрьская революция. После выздоровления вступил в Красную Армию, где служил в войсках связи. В частности, был начальником связи Западного фронта, когда командующим фронта был М. Н. Тухачевский. (Не этот ли факт послужил поводом для ареста Павла Николаевича в 30-е годы?)

По окончании гражданской войны работал в засекреченных организациях над созданием самолетных радиосвязных станций. Первой из них была радиостанция самолета-бомбардировщика РСБ-5 с приемником УС-П. После освобождения из-под ареста был назначен в звании «капитан госбезопасности» главным инженером номерного НИИ НКВД радиотехнического профиля. Совместно с А. Л. Минцем является автором разработки радиоприцела бомбардировщика, удостоенной Сталинской премии за 1946 год с формулировкой: «За создание нового типа радиоприбора». Радиоприцелы Куксенко-Минца были впервые использованы в налетах нашей авиации на Берлин.

П. Н. Куксенко — автор многих изобретений, за совокупность которых в 1947 году ему была присуждена ученая степень доктора технических наук. С 1946 года он — действительный член Академии артиллерийских наук.

В том же 1947 году он был назначен руководителем новой организации, именовавшейся Специальное бюро (СБ) № 1 по разработке систем радиоуправляемого реактивного оружия. Первой разработкой СБ-1 была система «воздух-море» (шифр — «Комета»), удостоенная в 1952 году Сталинской премии (главные конструкторы П. Н. Куксенко и С. Л. Берия).

Директор СБ-1, он же главный конструктор, Павел Николаевич Куксенко имел обыкновение работать в своем служебном кабинете до глубокой ночи, просматривая иностранные научно-технические журналы, научно-технические отчеты и другую литературу. Такой распорядок диктовался тем, что в служебном кабинете Павла Николаевича был кремлевский телефон, а Сталин если звонил, то всегда именно глубокой ночью и именно по кремлевской «вертушке». В таких случаях дело не ограничивалось телефонным разговором, и Павлу Николаевичу приходилось выезжать в Кремль, куда у него был постоянный пропуск. По этому пропуску он всегда мог пройти в приемную Сталина, где верным и бессменным стражем у входа в сталинский кабинет сидел Поскребышев.

Но на этот раз Павла Николаевича, прибывшего по вызову Сталина в два часа ночи, офицер охраны проводил в квартиру Сталина. Хозяин квартиры принял своего гостя, сидя на диване в пижаме, просматривал какие-то бумаги. На приветствие Павла Николаевича ответил «Здравствуйте, товарищ Куксенко» — и движением руки с зажатой трубкой указал на кресло, стоявшее рядом с диваном. Потом, отложив бумаги, сказал:

— Вы знаетэ, когда нэприятельский самолет последний раз пролетел над Москвой?… Десятого июля тысяча девятьсот сорок второго года. Это был одиночный самолет-разведчик. А теперь представьте себе, что появится над Москвой тоже одиночный самолет, но с атомной бомбой. А если из массированного налета прорвется несколько одиночных самолетов, как это было двадцать второго июля тысяча девятьсот сорок первого года, но теперь уже с атомными бомбами?

После паузы, в которой он словно бы размышлял над ответом на этот вопрос, Сталин продолжал:

— Но и без атомных бомб — что осталось от Дрездена после массированных ударов авиации наших вчерашних союзников? А сейчас у них самолетов побольше, и атомных бомб хватает, и гнездятся они буквально у нас под боком. И выходит, что нам нужна совершенно новая ПВО, способная даже при массированном налете не пропустить ни одного самолета к обороняемому объекту. Что вы можете сказать по этой архиважной проблэме?

— Мы с Серго Лаврентьевичем Берия внимательно изучили трофейные материалы разработок, проводившихся немцами в Пенемюнде по управляемым зенитным ракетам «Вассерфаль», «Рейнтохер», «Шметтерлинг». По нашим оценкам, проведенным с участием работающих у нас по контракту немецких специалистов, перспективные системы ПВО должны строиться на основе сочетания радиолокации и управляемых ракет «земля-воздух» и «воздух-воздух», — ответил П. Н. Куксенко.

После этого, по словам Павла Николаевича, Сталин начал задавать ему «ликбезные» вопросы по столь непривычному для него делу, связанному с радиоэлектроникой, каким являлась в то время техника радиоуправляемых ракет. А Павел Николаевич не скрывал, что еще и сам многого не понимал в зарождающейся новой отрасли оборонной техники, где воедино должны слиться и ракетная техника, и радиолокация, и автоматика, точнейшее приборостроение, электроника и многое другое, чему еще и названия не существует. Он подчеркивал, что научно-техническая сложность и масштабность проблем здесь не уступают проблемам создания атомного оружия. Выслушав все это, Сталин сказал:

— Есть такое мнение, товарищ Куксенко, что нам надо незамедлительно приступить к созданию системы ПВО Москвы, рассчитанной на отражение массированного налета авиации противника с любых направлений. Для этого будет создано при Совмине СССР специальное Главное управление по образцу Первого Главного управления по атомной тематике. Новый главк при Совмине будет иметь право привлекать к выполнению работ любые организации любых министерств и ведомств, обеспечивая эти работы материальными фондами и финансированием по мере необходимости без всяких ограничений. При этом главке необходимо будет иметь мощную научно-конструкторскую организацию — головную по всей проблеме, и эту организацию мы предполагаем создать на базе СБ-1, реорганизовав его в Конструкторское бюро № 1. Но для того чтобы все это изложить в постановлении ЦК и Совмина, вам, как будущему Главному конструктору системы ПВО Москвы, поручается прояснить структуру этой системы, состав ее средств и предложения по разработчикам этих средств согласно техническим заданиям КБ-1. Подготовьте персональный список специалистов человек на шестьдесят, — где бы они ни были, — для перевода в КБ-1. Кроме того, кадровикам КБ-1 будет предоставлено право отбирать сотрудников для перевода из любых других организаций в КБ-1.

Вся эта работа по подготовке проекта постановления, как впоследствии вспоминал Павел Николаевич, закрутилась с непостижимой быстротой. В этот период и даже после выхода постановления Сталин еще несколько раз вызывал к себе П. Н. Куксенко, — главным образом, пытаясь разобраться в ряде интересовавших его «ликбезных» вопросов, — но особенно дотошно допытывался он о возможностях будущей системы по отражению «звездного» (то есть одновременно с разных направлений) массированного налета и «таранного» массированного налета. Впрочем, вопросы, которые задавал Сталин Павлу Николаевичу, лишь отчасти можно назвать «ликбезными». Похоже, что Сталин лично хотел убедиться, что будущая система ПВО Москвы действительно сможет отражать массированные налеты вражеской авиации, а убедившись в этом, уже не считал нужным вызывать Павла Николаевича для личных бесед, предоставив «Беркута» на полное попечение Л. П. Берия.

В постановлении ЦК КПСС и Совмина СССР система ПВО Москвы получила условное наименование — система «Беркут». Ее главными конструкторами были назначены П. Н. Куксенко и С. Л. Берия. Система была засекречена даже от Министерства обороны. Проект постановления был завизирован министром обороны А. М. Василевским, минуя все подчиненные ему инстанции. Заказчиком создаваемой системы было определено вновь созданное Третье Главное управление (ТГУ) при Совмине СССР. Для этого в ТГУ создавалась своя собственная военная приемка, свой зенитно-ракетный полигон в районе Капустин Яр, а по мере создания объектов системы — и подчиненные ТГУ войсковые формирования для боевой эксплуатации этих объектов. Короче говоря, систему «Беркут» предполагалось передать в Министерство обороны готовой к боевому дежурству, с техникой, войсками и даже с жилыми городками.

Согласно первоначальному замыслу система «Беркут» должна была состоять из следующих подсистем и объектов: два кольца (ближнее и дальнее) системы радиолокационного обнаружения на базе РЛС 10-сантиметрового диапазона (шифр «А-100», главный конструктор Л. В. Леонов);

— два кольца (ближнее и дальнее) РЛС наведения зенитных ракет (шифр РЛС — изделие Б-200, главные конструкторы П. Н. Куксенко и С. Л. Берия);

— размещаемые у станций Б-200 и функционально связанные с ними пусковые установки зенитных управляемых ракет (шифр ракеты — В-300, генеральный конструктор С. А. Лавочкин; главные конструкторы: ракетного двигателя — А. М. Исаев; боевых частей — Жидких, Сухих, К. И. Козорезов; радиовзрывателя — Расторгуев; бортовых источников электропитания — Н. С. Лидоренко; транспортно-пускового оборудования — В. П. Бармин);

— самолеты-перехватчики, вооруженные ракетами «воздух-воздух», барражирующие в зонах видимости радиолокационных станций А-100 (шифр Г-400). Впоследствии разработка этих средств в составе системы «Беркут» была прекращена, то есть огневые средства системы определены в составе двух эшелонов (внешнего и внутреннего кольцевых рубежей) зенитно-ракетных комплексов Б-200 — В-300.

С реорганизацией СБ-1 в КБ-1 и переподчинением его из Министерства вооружения в ТГУ произошли изменения в структуре руководства этой организации. П. Н. Куксенко и С. Л. Берия сосредоточились целиком на своих обязанностях главных конструкторов, а начальником КБ-1 и главным инженером были назначены другие лица. Первый начальник КБ-1 имел ранг замминистра вооружения, из бывших директоров НИИ, но он не поладил с главными конструкторами, и его заменили в том же ранге бывшим директором артиллерийского завода, Героем Социалистического Труда, генерал-майором инженерно-технической службы Амо Сергеевичем Еляном. Елян не вмешивался в дела главных конструкторов, но зато капитально занялся созданием опытного производства КБ-1 и его лабораторной базы.

До войны сотрудниками НИИ-9 в Ленинграде Н. Ф. Алексеевым и Д. Е. Маляровым был реализован и описан в «Журнале технической физики» № 10 за 1940 год принципиально новый тип магнетронного генератора СВЧ сантиметрового радиодиапазона. Высокие уровни генерируемых мощностей открывали возможность создания в этом диапазоне радиолокаторов, отличающихся от локаторов метрового диапазона малогабаритностью, высокими точностями и разрешающимися способностями. Однако война не позволила продолжить эти работы в СССР. Зато открытием ленинградцев успешно воспользовались США и Англия, благодаря чему у них как раз во время войны и появились локаторы сантиметрового диапазона. В конце войны союзники продали нам образцы станций кругового обзора и станций орудийной наводки на волне 10 сантиметров и авиационные бомбоприцелы на волне 3,2 сантиметра. Освоение сантиметрового диапазона стало задачей № 1 для советской радиолокации. В соответствии с этим на меня, как преподавателя теоретических основ радиолокации, была возложена задача создания курса теоретических основ техники СВЧ: генерирование и усиление (магнетроны, клистроны), полые резонаторы, радиоволноводы. Пришлось начать с собирания наглядных пособий по этому курсу в корпусах лабораторий НИИ-9, находившихся рядом с академией и оказавшихся в состоянии блокадного запустения со следами варварского разгрома. И все же в этом хаосе мне удалось найти несколько магнетронных макетов по типу описанных в ЖТФ 1940 года и воспроизведенных в магнетронах заморских РЛС сантиметрового диапазона.

Однако в научной литературе интересующих меня теоретических материалов было очень мало, хотя видно было, что тематикой СВЧ во время войны основательно занимались такие зарубежные физики-теоретики, как Э. Ю. Кондон (США), Дж. К. Слэтэр и Хартри (Англия), Л. Бриллюэн (Франция). Оказалось, что еще в 30-е годы Я. И. Френкель в своей «Электродинамике» мимоходом, в качестве иллюстративного примера, дал решение задачи о собственных колебаниях полых резонаторов, доказал ортогональность их собственных функций, и этот подход был впоследствии успешно развит Э. Ю. Кондоном применительно к задаче о возбуждении полых резонаторов заданными токами.

В то время я обратил внимание на то, что среди теоретических проблем в технике СВЧ особенно остро ощущался пробел в освещении вопросов возбуждения радиоволноводов, и я сразу же увлекся этой проблемой. Ее решение удалось найти, можно сказать, с ходу: уже весной 1945 года я показал рукопись Я. И. Френкелю, в июле она была представлена академиком Б. А. Введенским в «Доклады Академии наук СССР» и опубликована в № 3 этого журнала за 1946 год. Однако еще до опубликования эта работа получила положительный резонанс благодаря моему докладу в Москве 7 мая 1945 года на Всесоюзной научной конференции, посвященной 50-летию изобретения радио. Доклад был опубликован впоследствии в виде статей в «Известиях АН СССР (серия физическая)», в «Журнале технической физики» и в «Трудах ВКАС им. С. М. Буденного».

В 1948 году я узнал, что до меня задачу о возбуждении волноводов пытался решать Луи де Бройль и полученное им решение было помещено в его книге, изданной в Париже в 1941 году. При переводе ее на русский язык редактор перевода в предисловии отметил, что для решения этой задачи «автор использовал метод разложения решения по собственным функциям соответствующей однородной краевой задачи. При проведении этой плодотворной идеи автором допущены ошибки. Этот раздел написан редактором перевода заново на основании работы Г. В. Кисунько».

За пять лет работы в Военной академии мною был опубликован ряд статей по электродинамике СВЧ в научных журналах, изданы две монографии, представлена к защите докторская диссертация. Ее защита состоялась в марте 1951 года в Москве, в НИИ академика А. И. Берга.

Наряду с преподаванием в Военной академии мне довелось в 1945-1950 годах читать спецкурсы в Ленинградском госуниверситете, в политехническом институте, Военно-морской академии кораблестроения и вооружения, консультировать секретные разработки в ленинградских номерных НИИ Минсудпрома и Минавиапрома. Одним словом, мои преподавательские и научные дела складывались неплохо, и единственное, о чем я мог мечтать, — вернуться на гражданку (что не исключало и преподавание в Военной академии). И в самом деле: какой из меня военный? Я стал военным из-за войны, но теперь война закончилась, и почему я, без пяти минут доктор наук, должен тянуться и козырять перед любым слушателем, у которого воинское звание выше моего инженер-капитанского? К тому же многие начальники считали, что мои лекции слишком «университезированы» и не отвечают требованиям подготовки военных кадров: мол, военных надо учить только тому, что нужно на войне, ссылались при этом на самого Суворова.

Меня приглашал на физфак ЛГУ его декан С. Э. Фриш, но вопрос отпал в связи с тем, что я проживаю в военном городке, а возможностью исхлопотать Для меня ленинградскую квартиру университет не располагал. Приглашал и член-корреспондент В. П. Вологодин к себе в НИИ, обещал «выбить» мне городскую квартиру через свои связи, но когда я заговорил с начальством о демобилизации — меня вызвал начальник политотдела, запретил «об этом думать» и добавил: «Или вы думаете, что армии не нужны умные люди?»

В Военной академии меня не только по воинскому званию, но и по возрасту нельзя было отличить от слушателей, среди которых были и майоры и подполковники из довоенных командиров-выпускников нормальных военных училищ, старше меня по возрасту. В числе слушателей были многие мои однокашники по военному училищу и однополчане по 337-му орб ВНОС в равных со мной воинских званиях. От них в академии распространялось не мало курьезных историй о том, как мне, кандидату физико-математических наук, довелось в училище слушать объяснения на уровне курсантской программы устройства телефона, электронной лампы, закона Ома. А он (это обо мне) под видом конспекта в своей курсантской тетради рисовал какие-то интегралы и даже написал статью об электронном заряде в вакууме, которую потом, уже будучи в академии, опубликовал в «Журнале технической физики». Ходило обо мне не мало и выдуманных историй в этом же духе, но вскоре уже здесь, в академии, произошла реальная, всколыхнувшая слушателей история.

В весеннюю (1948 г.) экзаменационную сессию, направляясь в назначенную для проведения экзаменов комнату, мне довелось проходить по коридору, в котором начальник курса полковник Коптевский построил подчиненных ему слушателей для очередной «накачки». Когда я проходил мимо Коптевского, он загородил мне дорогу своей фигурой и прорычал:

— Куда прешь без разрешения старшего? Кругом — марш!

Вышколенный за семь лет военной службы, инженер-капитан, доцент, на виду у своих слушателей, как автомат, повернулся налево кругом и возвратился в свой кабинет этажом ниже.

Вскоре в кабинете зазвонил телефон. Мне, заместителю начальника кафедры, приносил свои извинения замначальника факультета по политчасти.

— Это произошло потому, что полковник из-за вашего воинского звания принял вас за слушателя, — пояснил замполит.

Через несколько дней после этого инцидента слушатели старших курсов на собрании партийного актива академии один за другим начали высказывать свое осуждение поступка полковника Коптевского. На собрании присутствовал прибывший из Москвы Маршал войск связи И. Т. Пересыпкин. После одного из таких выступлений маршал подал реплику:

— А не слишком ли много внимания мы уделяем этому эпизоду? Я думаю, будет лучше, если присутствующий здесь начальник академии представит потерпевшего инженер-капитана досрочно к званию майора… пока какой-нибудь дурак в высоком звании не посадил его на гауптвахту.

Эти слова маршала были встречены аплодисментами веселым оживлением участников партактива. Присвоение мне звания майора почти совпало с вызовом в Москву, в ЦК КПСС. В комнате, номер которой был указан в разовом пропуске «к тов. Сербину», кроме самого Сербина находился еще один в штатском, фамилию которого я узнал потом: Арутюнянц. После короткой беседы с ними мне было предложено в отдельном помещении написать автобиографию и заполнить подробные анкеты по хитроумнейшей форме. Например, надо было в деталях расписать сведения о моих и жены братьях, сестрах, родителях. В частности, мне пришлось описать, как моя сестра в составе студенческой группы в октябре 1941 года находилась на уборке картофеля в Донбассе, а в это время на картофельном поле появились немецкие танки, девушки разбежались по лесопосадкам, потом сестра пробиралась в село к тете Дарье (маминой сестре), проживала там якобы как чужая. Затем у нее отобрали паспорт и назначили явиться на сборный пункт для отправки в Германию, но она не явилась и полгода скрывалась, пока не пришли наши войска. (Между прочим, потом тетя Дарья и ее дочь рассказывали, что все эти подробности проверялись у них и у сельчан какими-то представителями из района.)

Сербин и Арутюнянц просмотрели заполненные бумаги, передавая их друг другу, после чего Сербии задал мне вопрос:

— Как бы вы смотрели, если мы будем рекомендовать вас решением ЦК перевести на другую работу? Не преподавательскую.

— Если мной интересуется ЦК, — значит, работа предстоит очень важная и очень нужная стране. Постараюсь сделать все, что в моих силах и в меру моих знаний, чтобы оправдать доверие.

— Постараюсь — этого мало. Надо оправдать.

— Именно так я это понимаю.

— Наш разговор с вами носит предварительный характер, — сказал Сербин, вопросительно, как мне показалось, поглядывая на Арутюнянца. — Мы еще посмотрим, взвесим, прежде чем будет принято окончательное решение.

— Но решение, по всей вероятности, будет положительным, — сказал Арутюнянц.

Из этих слов я понял, что мои дни в Академии связи сочтены. Этот молодой симпатичный Арутюнянц, похоже, из тех самых органов, которые несколько месяцев назад через военных кадровиков провели анкетирование намеченных заранее лиц по такой же форме, которую я только что заполнил в ЦК, изучили полученные анкеты и теперь вызывают отобранных кандидатов для личного ознакомления. Поэтому Арутюнянц так уверенно «предположил», что решение будет положительным.

Вернувшись из поездки в ЦК, я окунулся в свои кафедральные дела, к чтению лекций по спецкурсу, который я сам же и формировал, во многом опираясь на свои статьи в научных журналах и две монографии, вышедшие в издании ВКАС имени С. М. Буденного. Отсутствие учебных пособий по курсу при его новизне создавало большие трудности для слушателей. Нельзя было запускать материал, накапливая неясные вопросы: чтобы понять содержание очередной лекции, надо было хорошенько разобраться в записях по предыдущей. Не помогали и прошлогодние записи старшекурсников, так как курс лекций с каждым годом существенно углублялся, отдельные места его основательно перерабатывались. Поэтому слушатели старались почти дословно конспектировать каждую лекцию, а некоторые, поочередно сменяясь, вели один конспект на двоих. Я это понимал и, поддерживая жесткий темп лекций, старался, где нужно, выделять особо важные места повторением или же паузой, чтобы слушатели могли их осмыслить и сделать необходимые записи. Так было и в тот памятный для меня день, когда я сделал очередную паузу и, близоруко щурясь, проведя взглядом по аудитории, заметил едва уловимое движение среди слушателей: словно сговорившись, они посматривали на свои часы. Раздался звонок. Команда: «Встать! Перерыв». Я положил мел и начал поправлять чуб тыльной стороной перемазанной мелом пятерни, и в это время в аудиторию зашел дежурный по академии и передал мне приказание немедленно зайти к начальнику строевого отдела.

Начальник строевого отдела вручил мне предписание, в котором было написано: «Майору Кисунько Григорию Васильевичу. С получением сего предлагаю Вам убыть в г. Москва, СБ-1, для прохождения дальнейшей службы». На словах добавил, что все дела с отчислением из академии надо оформить немедленно, а завтра утром я должен явиться к новому месту службы в Москве. На мое замечание, что мне надо дочитать вторую половину двухчасовой лекции, полковник ответил, что этот вопрос теперь не должен меня беспокоить.

Обойдя с обходным листом соответствующие службы, я получил проездные документы и аттестаты, приобрел билеты на поезд и в тот же день вечером, за пять минут до полуночи отбыл в Москву поездом «Красная стрела». В жестком купе моим попутчиком оказался инженер-капитан Семаков И. В. — преподаватель кафедры радиолокационной аппаратуры, а в соседнем мягком вагоне ехал начальник этой кафедры инженер-полковник Лившиц Н. А., — профессор, доктор технических наук, один из кадровых воспитанников и ветеранов ВКАС. У них были такие же предписания, как и у меня. Будучи вышколенными насчет служебных разговоров в неслужебных местах, мы с Семаковым быстро уснули под размерный стук вагонных колес.

Где-то между Калинином и Клином я проснулся, тихонько вышел из купе, умылся, побрился и стал смотреть в окно вагона на пробегающие мимо и сменяющие друг друга желто-багрово-зеленые леса, овраги, строения, телеграфные столбы, линии электропередач. Но вскоре перестал замечать все это, мысленно представляя себе, как в Ленинграде сейчас просыпаются мать, жена, оба сына. Правда, младшему три года, и ему спешить некуда. А старшему надо собираться в школу, а так как ему сегодня исполняется 10 лет, то мальчику непременно хочется поскорее узнать, что ему подарят в эту круглую дату. До пяти лет он жил в эвакуации с мамой и бабушкой и все ждал папку с войны. А теперь в день его рождения папка опять, как нарочно, уехал, хотя уже и нет войны…

А ведь на самом деле война не прекращалась. Только ведут ее между собой бывшие союзники, и называется она холодной войной. Хотя куда уж может быть горячей война в Китае, в Корее. А еще незримая война идет в институтских лабораториях, в конструкторских бюро, где создается новое, фантастическое оружие для будущей большой горячей войны. Не на эту ли незримую войну едем мы — Лившиц, Семаков и я? Не зря американцы и англичане рассекретили все свои радиолокаторы. Значит, в этих делах готовится что-то новое и у них и у нас.

Вот уже промелькнула станция Сходня. Химки. Москва. Я взял свой нехитрый багаж — коричневый портфель из пупырчатой свиной кожи, и мы с Семаковым нырнули в толпу пассажиров московского метро, направляясь к загадочному СБ-1.

Указанное в предписании «место дальнейшей службы» было обнесено высоким дощатым забором, по верху которого на угольниковых перекладинах было натянуто несколько рядов колючей проволоки. За забором виднелись строительные леса: это, как я потом узнал, заключенные сооружают будущие новые корпуса СБ-1.

Отдел кадров (почему-то именуемый как «отдел найма и увольнения»), куда мы явились с Семаковым, размещался в неказистом, типа времянки деревянном одноэтажном строении. В нем было полно народу — и военных, и штатских, откомандированных в СБ-1. За столом в отгороженной части служебного помещения сидел майор госбезопасности, с ним рядом — тучный мужчина в сером однобортном костюме поверх белой рубахи с галстуком.

— Не хочу я в ваше СБ! — говорил какой-то штатский, обращаясь через конторскую перегородку то к майору, то к толстяку. — Отпустите меня обратно.

— Но вы даже не узнали, что мы вам предложим, — отвечал ему толстяк, в говоре которого угадывался нерусский, возможно, татарский акцент. — Может быть, мы предложим слетать на Луну.

— Кто предложит — пусть тот и летит…

В это время майор, заметив меня и Семакова, взял у нас предписания и пакеты с опечатанными воинскими личными делами, вышел в другую комнату и вскоре вернулся с разовыми пропусками, сказал, что сейчас за нами явится сопровождающий. С сопровождающим (а это был недавний мой ученик по Военной академии) мы прошли в приемную, где сидела секретарша двух главных конструкторов. Она объяснила сопровождающему, что ему надо проводить Николая Васильевича Семакова к начальнику отдела (назвала его фамилию), а меня пригласила пройти в кабинет Павла Николаевича, где сейчас находится и Серго Лаврентьевич. «Они предупреждены и оба ждут вас», — сказала секретарша.

Зайдя в кабинет, я машинально одернул гимнастерку, заправленную, как было принято в академии, под ремень с портупеей, близоруким прищуром окинул кабинет. По левой от входа стенке за письменным столом сидел генерал-майор инженерно-технической службы, а в одном из двух кожаных кресел напротив него боком к столу и лицом к двери сидел, по-мальчишески подвернув под себя ногу, молодой человек в нарядном свитере. Повернувшись лицом к генералу, я отрапортовал по форме о том, что «согласно предписанию прибыл для прохождения дальнейшей службы».

Генерал, смутившись, заерзал в кресле, поднимаясь с места, чтобы поздороваться со мной. А более проворный Серго вскочил с кресла, успел раньше, чем Павел Николаевич, поздороваться.

— Вот мы и снова встретились, — сказал Серго.

— Мы с вами встречались, когда я с профессором Минцем был у вас в лаборатории на кафедре, — добавил Павел Николаевич.

— Значит, — сказал я, — это были смотрины?