Май [31] .

Май[31].

Л. сидела за столом возле зеркала и выписывала из моего дневника ценные мысли. Я сидел за тем же столом напротив, занятый той же работой[32].

Вот я заметил в ней перемену на лице. Я понял, что она мысль нашла какую-то большую, такую, наверно, что мы оба разными путями к ней подошли, я это понял и радостно ожидал её откровенного признания. Но, блуждая где-то далеко своей мыслью, напрягаясь, чтобы выразить эту мысль ясными словами, она заметила бумажку, приколотую булавкой к стене под зеркалом. Заметив эту бумажку, она быстро карандашом сделала на ней отметку.

— Что это, — удивился я ей, — ты записала какую-то мысль?

— Нет, — ответила Л., — я вспомнила, что хозяин отвесил сегодня нам 12 кило картофеля и хозяйка дала 3 кружки молока: я и записала.

— Но ведь ты перед этим сказала, что тебя поразила какая-то мысль?

— Милый мой, я тебя так люблю и мысль моя такая большая, что записать о картофеле ничуть не мешает.

— Какая же всё-таки мысль? — настаивал я.

— Раскрыть корни желания «быть как все хорошие люди» из твоего рассказа «Художник». А то люди после нас могут этих слов твоих не понять: «Зачем вам быть как все, — скажут они, — если вы же сами всю жизнь только и делали, что стремились к небывалому и то, что у всех, разрушали?»

Я понял её и ответил:

— Я тоже никогда не расстаюсь с большой любовью к тебе, когда целую твои колени.

Это было тому назад недели две, когда в лесу оставалось ещё много снега. Случилось как-то зимой, по лесной опушке, глубоко осаживая рыхлый снег, прошёл, наверное, с большим трудом человек. Эти следы сильно расширились при таянии снега, после того, как весь снег вокруг растаял, оледенения огромные остались — тумбочки по всей опушке леса.

Следы гигантского человека ещё стояли по всей опушке, когда уж и бабочка-лимонница зашевелилась под старой листвой, когда прилетели трясогузка и зяблик. Одна трясогузка даже уселась на след и с одной ледяной тумбочки перелетела на другую.

— А сам-то человек, может быть, и умер давно?

— Очень может быть, — ответила Л., — сам человек, умер или жив, в том и другом случае не знает ничего о своих следах и не интересуется ими.

— Вот, — сказал я, — только тем писатель отличается от всех, что интересуется своими следами.