Глава 22. Ускользающий след
Глава 22. Ускользающий след
Москва, 23 октября 2002 года. Отряд боевиков взял в заложники около семисот человек во время музыкального спектакля “Норд-Ост” в театре на Дубровке, потребовав немедленно вывести российские войска из Чечни. В захвате участвовали несколько смешавшихся со зрителями чеченок с “поясами шахидов”. Налет возглавил Мовсар Бараев, племянник полевого командира Арби Бараева, который в 1998 году обезглавил четырех британских заложников. После трехдневной осады российские власти применили неизвестный газ, усыпивший всех, кто находился в здании. Террористы — 33 человека — в бессознательном состоянии были методически расстреляны сотрудниками ФСБ. Однако при этом от действия газа погибли 129 заложников, они задохнулись рвотными массами, а спасателей не проинструктировали, как оказывать первую помощь. Неделю спустя власти сообщили, что газ представлял собой аэрозоль с сильнодействующим транквилизатором, который должен был лишь временно нейтрализовать террористов. Кремль обвинил правительство Масхадова в организации теракта.
Спустя три месяца после нападения на театр я прилетел в Страсбург, чтобы встретиться с Сергеем Ковалевым, главным российским правозащитником и сопредседателем “Общественной комиссии” по взрывам домов. Я был знаком с ним более тридцати лет — с тех пор, когда мы оба принадлежали к кругу диссидентов возле Андрея Сахарова. Как и я, Ковалев был биолог по образованию. В 1969 году, когда я заканчивал МГУ, он основал первую в СССР правозащитную группу. В 1974 году его арестовали, и я передавал информацию о его деле западным корреспондентам в Москве. В 1975 году я эмигрировал, а Ковалев провел десять лет в лагерях и ссылке за “антисоветскую агитацию и пропаганду”. После развала СССР он стал советником Ельцина по правам человека, но разругался с ним из-за Чечни. Теперь, в возрасте семидесяти шести лет, он оставался одним из немногих независимых голосов в Думе и был выдвинут на Нобелевскую премию мира как президент “Мемориала”, правозащитной организации, собиравшей информацию о военных преступлениях в Чечне. В Страсбург Ковалев прибыл на сессию Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ), где с пафосом клеймил российскую власть за чеченскую войну.
Мы ужинали в пустом ресторане неподалеку от здания ПАСЕ, запивая разговор изрядным количеством красного вина. Ковалев был на двадцать лет старше меня, и я всегда относился к нему с неизменным уважением. Но его неприязнь к Березовскому была хорошо известна. Сейчас мы в Лондоне, а он в Москве занимались одной и той же темой: взрывами домов, а теперь еще и захватом театра. Мне хотелось выяснить, в какой мере мы с ним можем сотрудничать.
— У меня нет никаких проблем с Березовским урожая 2000 года, — заявил Ковалев, вертя в руках бокал Кот-дю-Рон. — Но у меня большие проблемы с Березовским урожая 1999-го.
Он относился с подозрением к роли Бориса в событиях, приведших к началу второй чеченской войны. Будучи членом кремлевской “семьи” и занимаясь выборами Путина, сказал Ковалев, Борис не мог не участвовать в сговоре Кремля с Басаевым о вторжении в Дагестан.
— Это всего лишь одна из версий, Сергей Адамович, которую нужно доказывать, — сказал я. — Есть и другие — например, что Путин не мог не знать, что ФСБ взорвала дома. Тоже интересная версия, требующая доказательств.
Я рассказал ему все, что слышал о начале войны от Березовского: что Басаев и Удугов договорились о вторжении в Дагестан со Степашиным, и это произошло еще до того, как “семья” выбрала Путина в качестве преемника. Речь шла об ограниченных военных действиях, целью которых было смещение Масхадова. По согласованному сценарию российская армия должна была дойти до Терека, а Басаев с Удуговым — создать в Грозном промосковское правительство. Борис знал об этом, но был против. После взрывов домов Путин начал полномасштабную войну, и как утверждает Борис, вопреки его возражениям.
— Почему бы вам самому его не расспросить? — предложил я. — Вы председатель комиссии по взрывам. Все это имеет прямое отношение к теме. Поезжайте в Лондон и допросите Бориса. Наш фонд возьмет на себя расходы. В отличие от Путина, Березовский имеет право на презумпцию невиновности.
— Путин тоже имеет право на презумпцию невиновности.
— Юшенков так не считает, — и я пересказал Ковалеву сказанное Юшенковым в Вашингтоне, что на власть презумпция невиновности не распространяется.
— Если мы не будем беспристрастны, люди нам не поверят, — возразил Ковалев.
— Беспристрастным должен быть суд, — сказал я. — Мы же не суд, а участники конфликта. Путин ведет с нами войну на уничтожение, да и силы у нас неравные, а вы хотите, чтобы мы были беспристрастны. Вы полагаете, что есть две стороны — Путин и Березовский, а вы нейтральный арбитр. На самом же деле вы вместе с нами в одной лодке. Вам нужно выбрать, на чьей вы стороне. И думать нужно не о беспристрастности, а о победе. Англичане вот говорят, что в любви и на войне все средства хороши.
Это был отголосок очень давней дискуссии, которую мы вели в Москве три десятка лет назад, когда против нас был не Путин, а “Софья Владимировна” — советская власть. И позиции с тех пор не изменились: Ковалев по-прежнему настаивал, что принципы есть принципы, и их надо соблюдать, я же был готов принимать правила игры, которые навязывает противник.
Помимо договоренности о том, что он прилетит в Лондон, чтобы допросить Бориса, Сашу и Фельштинского, Ковалев согласился приехать в Вашингтон встретиться с творцами американской политики. В отличие от Юшенкова, он был скорее правозащитник, нежели политик, и имел репутацию и вес бывшего советского политзаключенного. Уж его-то американцы должны выслушать!
Визит Ковалева в Вашингтон состоялся с 10 по 14 февраля 2003 г. На этот раз мы решили не поднимать противоречивой темы взрывов домов, а сделать упор на Чечне. У “Мемориала” имелись неопровержимые доказательства существования эскадронов смерти, массовых зверств, расстрелов, похищений и пыток — сотни эпизодов. Как раз в эти дни Кремль готовился к проведению референдума “под дулами автоматов”, в результате которого Чечня должна была отказаться от независимости, а избранное в 1997 году правительство Масхадова утратить легитимность. Как может Джордж Буш поощрять все это и называть Путина “другом” и “демократом”?
С этим вопросом мы пришли к Томасу Грэму, который к тому времени перебрался из Госдепа в Белый дом и стал главным советником Буша по России.
— Сергей Адамович, мы знакомы много лет, и я не стану говорить с вами дипломатическим языком, а скажу прямо, — произнес Грэм на своем блестящем русском языке. — Не тратьте время, рассказывая нам о Путине. У нас нет никаких иллюзий. Мы знаем все, что вы можете сказать, и даже больше. По дипломатическим каналам мы все время выражаем свою озабоченность, но мы не будем вмешиваться. У нас сейчас другие приоритеты.
Ковалев вышел из Белого дома в полном недоумении. Если они все понимают, то почему поддерживают Путина? Неужели они не видят, что эта политика ударит по ним же через несколько лет?
— Сергей Адамович, не слушайте Грэма, — сказал я. — Они ничего не понимают в Путине. Он им запудрил мозги, что он союзник в борьбе с исламистами. Хотите верьте, хотите нет, но вся их российская политика строится на личных впечатлениях Буша. А Буш решил, что Путин — лояльный диктатор, вроде Мушараффа или какого-нибудь арабского султана. Они воспринимают Россию как какую-нибудь банановую республику. Вот и вся их политика!
В течение трех дней, переходя из офиса в офис, Ковалев без устали повторял своим высокопоставленным собеседникам, что “по политическим соображениям вы жертвуете жизнями других людей — десятками тысяч жизней. Это недальновидная политика. Америке еще придется пожалеть об этом”. Его выслушивали вежливо, но без особого энтузиазма.
Освещая этот визит, “Вашингтон Пост” представила Ковалева в качестве немого укора Америке: “…печальный старик из России бредет по Вашингтону как призрак, которого предпочитают не замечать в этом расчетливом городе”.
ВИЗИТ КОВАЛЕВА в Вашингтон окончательно показал, что американская поддержка, на которую по старой памяти холодной войны рассчитывали противники режима, в действительности просто мираж. Джордж Буш находится под гипнотическим воздействием Путина. Что бы американский президент ни говорил о продвижении по земному шару свободы и демократии, он палец о палец не ударит, чтобы поддержать людей, выступающих за ценности, с таким пафосом провозглашаемые Америкой. Мы остались с ФСБ один на один.
Но Борис воспринял мои пессимистические доводы как руководство к действию: он бросился “будить” Запад. Его неуемная энергия сублимировалась в бесчисленных интервью, лекциях, выступлениях и “круглых столах”, которые организовывал по всему Лондону его пиар-советник лорд Тим Белл. Борис без устали разъяснял беззаботным иностранцам, насколько Путин опасен для западной цивилизации. Зажим свободы внутри страны неизбежно приведет к агрессивности вовне, даже вопреки здравому смыслу, объяснял он. Допустив Путина в “эксклюзивный западный клуб”, “приручить” его все равно не получится, потому что это лишь усилит его комплекс неполноценности. Четверка западных умиротворителей — Буш, Блэр, Ширак и Шредер — напоминают черепаху из известного анекдота, которая, взявшись перевезти через реку змею, была страшно удивлена, когда та ее укусила. “Зачем ты сделала это? — спросила черепаха. — Ведь мы утонем!” “Ничего не могу с собой поделать, — отвечала змея. — Такова моя змеиная природа”.
Борис истратил не один миллион, размещая громадные объявления в газетах с советом Бушу “еще раз заглянуть в глаза Путину, [который] разрушил демократические институты и свободную прессу… несет ответственность за военные преступления в Чечне… не мог не знать о причастности российских спецслужб к взрывам домов… и дал приказ использовать смертоносный газ, повлекший гибель заложников в театре”.
25 ФЕВРАЛЯ КОВАЛЕВ и два члена его комиссии прибыли в Лондон, чтобы задать вопросы Березовскому, Фельштинскому и Саше о том, что они знают о взрывах домов и об обстоятельствах начала войны. Но в том, что они услышали, никакой новой информации не было.
Однако, поездка не прошла даром: лондонская группа договорилась с московской о новом направлении атаки, связанным с захватом театра на Дубровке. Почему всех захваченных террористов ликвидировали на месте, не допросив? У Саши на этот счет была готова теория: Мовсар Бараев с самого начала сотрудничал с ФСБ, а весь теракт был инсценировкой, в ходе которой произошел досадный прокол.
— Представь на минуту, что ты агент ФСБ по имени Мовсар Бараев, — объяснял он. — Опер предлагает тебе замечательный план: твоему отряду обеспечивают беспрепятственный проход в центр Москвы, вы захватываете театр и делаете вид, что собираетесь его взорвать, русские соглашаются на перемирие в Чечне, и ты возвращаешься домой героем, как Басаев из Буденновска. К тому же тебе хорошо заплатят. Будучи глупым горным джигитом, ты не чувствуешь подвоха, думаешь, что русские устали от войны и ищут выход из тупика. И ты соглашаешься — ведь ты и раньше работал с ФСБ когда торговал заложниками, и все было нормально. Но потом пускают газ, и всю твою банду вместе с тобой самим расстреливают во сне. Конечно, с газом немножко переборщили, и заложники погибли, но это издержки. Вот такая блестящая операция. И повесили ее тут же на Масхадова: дескать, какие после этого могут быть переговоры с бандитами.
Я не слишком доверял конспирологическим теориям Саши, и эта тоже поначалу показалась мне не слишком правдоподобной. Борис же не уставал повторять, что я смотрю на вещи с позиций нормального человека, который не в состоянии представить себе образ мыслей кагэбэшников и террористов, а у Саши взгляд человека, знающего этот мир изнутри, и к нему следует прислушаться. К моему удивлению, подозрения, что у теракта на Дубровке есть второе дно, подтвердил и Сергей Ковалев, хорошо знавший ситуацию в Чечне благодаря своей работе в “Мемориале”.
— Не могу сказать наверняка про Мовсара Бараева, но в Чечне все знают, что его дядя Арби находился под крышей ФСБ, — сообщил Ковалев. — Он свободно разъезжал по Чечне, его не задерживали на блок-постах, и он в открытую жил с молодой женой в деревне Ермоловке под Грозным, когда ее контролировали федералы. Соседи даже прятались у него в доме во время зачисток. И убили его не федералы, а “кровники”, в отместку за смерть каких-то родственников. Так что подозрения, что и племянник взаимодействовал с российскими спецслужбами, не лишены оснований.
Посовещавшись, мы решили вновь использовать “бренд Березовского”, чтобы запустить в обращение альтернативную версию теракта на Дубровке. Борис сформулировал “пять вопросов к власти”, которые Ковалев взялся расследовать:
1. Почему ФСБ, несмотря на многолетнее взаимодействие с кланом Бараевых, допустила теракт, о подготовке к которому она не могла не знать?
2. Почему МВД не предотвратило проникновение в центр Москвы вооруженной группы из нескольких десятков террористов?
3. Почему всех без исключения террористов, которые могли бы дать показания об организаторах теракта, убили спящими, когда они не могли оказать сопротивление?
4. Почему ни один из террористов не привел в действие взрывное устройство, хотя для усыпляющего действия газа требовалось около десяти минут? Была ли вообще взрывчатка в театре?
5. Почему операция спецслужб в театре была проведена без соответствующей подготовки спасательных бригад? Почему погибли 129 человек?
Вернувшись в Москву, Ковалев объявил, что в дополнение к взрывам домов “Общественная комиссия” теперь займется и расследованием обстоятельств захвата театра.
— Мы внимательнейшим образом изучили вопросы Березовского. И мне думается, что список вопросов может быть дополнен, — заявил он. — Само поведение власти вокруг этого чудовищного теракта однозначно указывает на то, что спасение заложников было далеко не первой задачей. Прежде всего власти стремились уничтожить террористов.
ПОЛТОРА МЕСЯЦА СПУСТЯ конспирологическая версия теракта на Дубровке получила неожиданное развитие.
В начале апреля в Лондон к Березовскому прилетел Сергей Юшенков. В это время “Либеральная Россия” переживала шумный раскол, и два сопредседателя тайно встретились, чтобы договориться о восстановлении единства партии. Во время визита Саша Литвиненко вручил Юшенкову папку, на которой его аккуратным почерком было выведено: “Дело Теркибаева”. Материал показался Юшенкову сенсационным.
Источником информации был Ахмед Закаев, к которому стекались всевозможные сведения из разбросанной по миру чеченской диаспоры. Оказалось, что один из боевиков, захвативших театр, все-таки выжил. Его звали Ханпаш Теркибаев; это имя значилось в списке террористов, опубликованном в “Известиях” 25 октября 2002 года, за день до газовой атаки и штурма театра. Теркибаев был хорошо знаком Закаеву. Он был сотрудником пресс-службы президента Масхадова в 2000 году, а в 2001-м вступил в ряды боевиков. Как выяснилось впоследствии, его дважды задерживали федеральные силы, но потом почему-то отпускали. Сообщение о том, что Теркибаев находится среди захватчиков театра, насторожило Закаева, который всегда подозревал, что тот работает на русских. Источники в Азербайджане сообщали, что вскоре после теракта Теркибаев появился в Баку и хвастался, что “был в театре”, пытаясь внедриться в ичкерийские эмигрантские группы. Однако он был вынужден вернуться в Москву, когда несколько человек назвали его провокатором ФСБ. В конце марта 2003 года Теркибаев неожиданно объявился в Страсбурге в группе прокремлевских чеченцев, прибывших на заседание Совета Европы с выступлением в поддержку референдума, сместившего правительство Масхадова. Как мог террорист с Дубровки оказаться в официальной российской делегации?
Среди материалов в досье также содержалось послание предводителя ваххабитов Шамиля Басаева, разосланное по Интернету, в котором он предлагал свою версию того, что произошло на Дубровке. Захватчики театра стали жертвой предательства, утверждал Басаев. Первоначальный план террористов заключался в том, чтобы захватить Госдуму. Как они очутились в театре, почему не оказали сопротивления и по какой причине детонаторы на “поясах шахидов” женщин-террористок не сработали, было для Басаева загадкой. Он полагал, что в какой-то момент группа попала под контроль ФСБ, и детонаторы подменили. Басаев писал, что с самого начала не доверял Мовсару Бараеву — тот оказался во главе отряда случайно, после того как погиб боевик, который должен был возглавлять операцию.
Возвратившись в Москву, Юшенков передал досье Анне Политковской, корреспонденту “Новой Газеты”, которая занималась Чечней и лучше всех разбиралась в хитросплетениях чеченских кланов. Во время захвата театра Анна по требованию террористов выполняла роль посредника между Бараевым и властями, а потом много писала об этих событиях. Лучше нее никто не смог бы разобраться в этой истории.
27 апреля в “Новой Газете” вышла статья Политковской. Она разыскала Теркибаева в московской гостинице “Спутник” и взяла у него интервью. Когда я потом спросил ее, как ей удалось развязать ему язык, Политковская сказала, что все дело в тщеславии — для любого чеченца дать интервью Политковской считалось особо престижным, а “он был не слишком умен и не просчитывал последствий”.
Теркибаев оказался 30-летним парнем с весьма красочной биографией. Он участвовал в рейде на Буденновск, и с подачи Басаева был взят в пресс-службу Масхадова. Когда после начала второй войны его арестовали федералы, то почему-то сразу отпустили, причем бумаги об амнистии вручали в аргунском городском отделе ФСБ. Политковская сочла это обстоятельство в высшей степени странным: после начала военных действий мало кто из чеченцев, попавших в аргунское ФСБ, выходил оттуда живым. Затем Теркибаев, по его собственным словам, притворился “ярым джихадистом” и даже сделал для сепаратистского телевидения программу под названием “Моя родина там, где джихад”. Но его выгнали из пресс-службы Масхадова потому что его амнистия была уж очень подозрительной. Тогда он примкнул к банде Бараева “которого давно знал”.
Теркибаев подтвердил Политковской, что участвовал в захвате театра. Это он помог террористам найти дорогу сквозь лабиринт московских улиц, вместе с ними вошел в здание и покинул его незадолго до штурма. Он признался, что сотрудничал со спецслужбами и сообщал им о действиях террористов. Политковская пишет:
…по всей видимости, именно Ханпаш Теркибаев и есть тот самый человек, которого все вовлеченные в трагедию “Норд-Оста” так искали. Человек, изнутри обеспечивавший теракт… В редакции “Новой Газеты” имеются сведения, что Ханпаш Теркибаев — засланный спецслужбами агент. Это именно он уверял террористов, что “все под контролем”, что “грязных людей полно”, что “русские опять взяли деньги”, как тогда, когда выходили из окруженных Грозного и Комсомольского, и надо просто “пошуметь” — и получится “второй Буденновск”, и таким образом добиться мира, а потом, после выполнения задания, “нам дадут уйти”. У него был план Театрального центра на Дубровке, которого не было ни у Бараева, командовавшего террористами, ни поначалу даже у отряда спецназа, готовящегося к штурму…
— Так была там взрывчатка? — спросила Политковская.
— Да не было. Ну не было! — ответил Теркибаев.
Теркибаев подтвердил, что после теракта в театре ездил в Баку, Турцию и Дубай, где искал контакты, утверждая, что “спасается от погони” за участие в захвате театра. Но у него ничего не вышло, и вернушись в Москву, он получил новое задание: организовать группу чеченцев для поддержки референдума. В делегацию в Страсбург он попал благодаря контактам в кремлевской администрации, в подтверждение чему продемонстрировал Политковской свое фото с Сергеем Ястржембским, советником Путина по Чечне.
В документальном фильме Андрея Некрасова “Бунт” есть интервью с Политковской, взятое в день выхода статьи о Теркибаеве. На лице журналистки растерянность и разочарование: “Мы готовили статью, волновались, ждали, какая будет реакция общества, политиков. Ведь это по любым меркам сенсация: террорист на службе ФСБ! И вот статья вышла, и что же? Ничего, полная тишина! Как на кладбище. Никого ничего не волнует, все запуганы до смерти”.
Реакция на статью последовала с неожиданной стороны. Как рассказывала мне потом Политковская, ее пригласил на беседу американский посол в Москве Александр Вершбоу. Он “высказал мнение”, что подобные обвинения настолько невероятны, что должны быть подтверждены неопровержимыми доказательствами. “Версия не принята во внимание”, - подумал я, вспомнив Томаса Грэма в Белом доме.
По следам интервью Политковской западные журналисты в Москве бросились разыскивать Теркибаева, но он бесследно исчез. Через восемь месяцев его след оборвался окончательно: в газетах появилось сообщение, что Теркибаев погиб в автомобильной катастрофе где-то в Чечне.
Москва, 30 апреля 2003 года. Генеральная прокуратура объявила о завершении следствия по делу о взрывах домов. Согласно обвинительному заключению, к терактам причастны девять исламских террористов. Пятеро из них мертвы, включая предполагаемого заказчика — предводителя ваххабитов Амира-аль-Хаттаба, который был ликвидирован ФСБ в горах Чечни посредством отравленного письма. Двое находятся в розыске, в том числе предполагаемый организатор терактов Ачемез Гочияев. Двое, Юсуф Крымшамхалов и Адам Деккушев, содержатся в Лефортово и предстанут перед судом.
15 МАЯ 2003 года я прилетел в Стамбул, чтобы в последний раз попытаться установить прямой контакт с Гочияевым. Несколько недель назад человек, назвавшийся его представителем, вновь вышел на Фельштинского. Гочияев, сказал он, теперь в Турции. В обмен на полную информацию, нотариально заверенное заявление и личную встречу он потребовал денег. Начав с суммы в три миллиона долларов, он довольно быстро снизил ее до пятисот тысяч, а еще несколько дней спустя сказал, что согласен на сто тысяч долларов, и это окончательная цена. Фельштинский так и не смог убедить его по телефону, что если мы говорим, что платить не станем, то это действительно так и есть.
Сашино чутье сыщика говорило, что Гочияев больше не принадлежит себе и его кто-то контролирует. Он не смог бы добраться до Турции в одиночку: он безусловно был включен в списки Интерпола, поэтому кто-то должен был снабдить его деньгами и документами. Ясно, что за человеком, звонившим Фельштинскому, стоит некая организация. Когда Борис спросил, что я об этом думаю, я сказал, что мы ни в коем случае не должны ничего платить, и вызвался слетать в Стамбул, чтобы попытаться разобраться на месте.
Ахмед Закаев нашел для меня телохранителя из стамбульских чеченцев. Он поджидал на улице перед входом в гостиницу “Хилтон”, ту самую, где я когда-то ночевал с семейством Литвиненко. Пока мы ехали в желтом турецком такси вдоль Босфора в гостиницу “Кемпински”, где должна была проходить встреча, я предавался ностальгическим воспоминаниям о приключениях, пережитых в этом городе три года назад.
— Мне нельзя внутрь, у меня ствол, — сказал мой спутник, похлопав себя по боку, — а на входе надо проходить через рамку.
Это хорошо, — подумал я. — Значит тот, с кем я встречаюсь, тоже должен будет проходить через металлодетектор.
Мой собеседник оказался человеком лет сорока пяти, в очках, больше похожим на школьного учителя, чем на боевика. Его русский язык выдавал наличие советского высшего образования. Он объяснил, что деньги нужны для того, чтобы получше запрятать Гочияева, за которым тдет охота. Можно считать это программой защиты свидетелей.
— Мы не можем дать вам ни копейки, — ответил я. — Мы не знаем, кто вы такие. Не хочу никого обидеть, но вы можете оказаться в списках террористических организаций или, наоборот, спецоперацией ФСБ. Тогда факт передачи вам денег поставит нас под удар. А Гочияев — он все равно обречен, его рано или поздно поймают. Самое разумное в его положении — рассказать всю правду без утайки и предоставить информацию, которая поможет установить его невиновность. У нас к нему масса вопросов. Его ответы следует юридически оформить. Услуги адвоката мы оплатим.
— Я должен поговорить со своим шефом, — сказал школьный учитель. — Вернусь через час.
Пока он отсутствовал, я позволил себе одинокий ланч перед окном, за которым вверх по Босфору к российским берегам проплывали корабли. Наконец он появился.
— Если тебя интересует, кто мы такие, то мой шеф передает тебе привет. Вы с ним встречались на даче под Москвой.
— Все понятно, — подумал я. — За “программой защиты свидетеля” стоит Мовлади Удугов, бывший чеченский министр, перековавшийся в ваххабита. Его в равной степени можно считать и террористом, и агентом ФСБ. Плохи же у него дела, если он выпрашивает у нас сто тысяч. Нет, мы не должны ему платить.
— Послушай, — сказал я учителю, — твой шеф должен понимать, что не может быть и речи о деньгах. Единственное, что я могу предложить, это подыскать вам английскую газету, которая согласится заплатить Гочияеву за эксклюзивное интервью. За такой материал они могут дать неплохие деньги. Если твой шеф согласится, позвони или пришли сообщение.
Мы распрощались. Но он не позвонил.
ПОСЛЕ ТОГО КАК след Гочияева остыл в Турции, нам оставалось надеяться только на сыскные таланты Трепашкина. И он опять оправдал надежды! К лету 2003 года он нашел подтверждение словам Гочияева, что арендой помещений занимался не сам Гочияев, а другой человек. Изучая старые газеты, Трепашкин обнаружил, что первоначальный фоторобот съемщика помещения на ул. Гурьянова, обнародованный милицией сразу после взрыва 9 сентября, вскоре исчез из обращения. Вместо него 15 сентября в газетах появилось паспортное фото Гочияева. Исчезнувший фоторобот был довольно подробным, и Трепашкин понял, что знает этого человека. Это был Владимир Романович, участник одной из русско-чеченских криминальных групп, которую Трепашкин “разрабатывал” семь лет назад, в бытность свою сотрудником ФСБ. Тогда начальство предупредило, чтобы он не трогал Романовича, потому что это агент ФСБ, внедренный в банду.
Трепашкин, у которого сохранились связи с бывшими коллегами, показал фоторобот одному из них, знавшему агентуру тех лет. Тот подтвердил: да, это действительно Романович, агент, работавший среди кавказцев в уголовном мире Москвы. Но его уже нет в живых — он погиб на Кипре в результате наезда неопознанным автомобилем в начале лета 2000 года.
Получив эту информацию, Саша Литвиненко с видом отличника, решившего задачку, прочертил на своей схеме еще одну линию под названием “Романович”, поставив в конце ее жирный крест с пометкой “Кипр” и объявил: “Вот, обратите внимание на хронологию. Лето 2000-го. Путин только что въехал в Кремль. НТВ зачистили за передачу про Рязанский сахар. Романович гибнет на Кипре, Лазовского расстреливают в Москве. Теряется след Тани Королевой. Не слишком ли много совпадений?”
Тем временем Трепашкин разыскал свидетеля, по словам которого был составлен первоначальный фоторобот. Им оказался человек по имени Марк Блюменфельд, бывший владелец подвального помещения в доме по ул Гурьянова. Трепашкин записал его рассказ. Да, подтверждал Блюменфельд, это с его слов в ночь с 8-го на 9-е сентября милиция составила фоторобот человека, который арендовал то самое помещение, где была заложена бомба.
Но после второго взрыва за Блюменфельдом приехали из ФСБ.
— В Лефортово мне показали фотографию какого-то человека, сказали, что это Гочияев и что это ему я сдал в аренду помещение. Я ответил, что этого человека не видел. Но мне настоятельно рекомендовали признать в нем Гочияева. Я все понял и больше не возражал, подписал показания… На фото был человек с простоватым лицом, а тот, который приходил и которому я сдал помещение, внешне выглядел интеллектуалом. У меня сложилось впечатление, что он еврей. Причем еврей с кавказскими корнями. Я об этом неоднократно заявлял следствию.
Комментируя находки Трепашкина, Саша Литвиненко объявил, что дело можно считать без пяти минут раскрытым. Человека, арендовавшего помещения, помимо Блюменфельда, должны были видеть еще в трех домах. Телефонные контакты Гочияева, Блюменфельда, Лазовского, Королевой и остальных фигурантов легко устанавливаются, так же как и связи Крымшамхалова и Деккушева.
И хотя официальное следствие вело себя на манер “черного ящика”, не выдавая наружу никакой информации, казалось, что в конечном итоге истина выйдет на поверхность. Ведь рано или поздно должен состояться суд над Деккушевым и Крымшамхаловым — двумя подозреваемыми, сидевшими в Лефортово. У Трепашкина, как представителя Тани и Алены Морозовых, будет право на перекрестный допрос, вызов дополнительных свидетелей и доступ к материалам дела. В зале суда будут журналисты со всего света и депутаты Думы — члены “Общественной комиссии”. Трепашкин задаст свои вопросы. Блюменфельд повторит свой рассказ. Трепашкин заявит ходатайство о проверке телефонных звонков Гочияева. Он спросит у обвиняемых знаком ли им Макс Лазовский и откуда им известно о роли адмирала Угрюмова, о которой он писали в письме Фельштинскому. Вот тогда-то все и раскроется.
Во всяком случае, нам хотелось в это верить…
Массовое захоронение в Чечне. (Эдди Опп/Коммерсантъ)
“…имелись доказательства существования эскадронов смерти, массовых зверств, расстрелов, похищений и пыток — сотни эпизодов”.
Ачемез Гочияев (справа) и фоторобот террориста с ул. Гурьянова
“Трепашкин обнаружил, что фоторобот, обнародованный сразу после взрыва, вскоре исчез из обращения. Вместо него появилось паспортное фото Гочияева”.