Глава 8. Борьба на взаимное уничтожение
Глава 8. Борьба на взаимное уничтожение
Москва, 12 мая 1997 года
ДОГОВОР
О мире и принципах взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой Ичкерия
Высокие договаривающиеся стороны, желая прекратить многовековое противостояние, стремясь установить прочные, равноправные, взаимовыгодные отношения, договорились:
1. Навсегда отказаться от применения и угрозы применения силы при решении любых спорных вопросов.
2. Строить свои отношения в соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права.
3. Договор является основой для заключения дальнейших договоров и соглашений по всему комплексу взаимоотношений.
4. Договор составлен в двух экземплярах, причем оба экземпляра имеют равную юридическую силу. 5. Настоящий Договор вступает в действие со дня подписания.
Президент Российской Федерации Б. ЕЛЬЦИН
Президент Чеченской Республики Ичкерия А. МАСХАДОВ
Много позже, анализируя все произошедшее, я согласился с Сашей, что подписание чеченского мира стало последним безусловным успехом Бориса. Все, чем он занимался потом, свелось к менеджменту перманентного кризиса, когда непредсказуемые удары политической стихии разбивали все его блестящие комбинации. При этом нельзя сказать, что он совершал грубые ошибки; просто началась полоса невезения — пошла, как говорят, плохая карта. Любой другой на его месте, возможно, справился бы еще хуже. Череда больших и малых катастроф, последней из которых стал Путин, происходила по причинам, мало от него зависящим; все это время ему, в сущности, приходилось выбирать меньшее из зол. Но факт налицо: после чеченского триумфа 1997 года и вплоть до изгнания из России в 2000-м Борис только и успевал вписываться в крутые повороты российской истории, несущейся под откос, как поезд без тормозов.
Первым таким поворотом стал раскол Давосского пакта, который вверг Кремль в череду непрекращающихся придворных интриг и заговоров, парализовал управление, отвлек энергию, время и ресурсы на междуусобные войны. А тем временем на Лубянке многоголовая чекистская гидра, оправившись от потрясения, плела свой собственный заговор, чтобы завладеть страной, которую триумвират Чубайса, Березовского и Гусинского спас от коммунистов, но не смог до конца уберечь.
Что же касается Саши Литвиненко, то и его челнок был увлечен этим бешеным потоком; он только успевал работать веслом, чтобы не перевернуться и не пойти ко дну.
6 июня 1997 года. На границе Дагестана с Чечней освобождены и самолетом Березовского доставлены в Москву четверо похищенных российских журналистов. 19 августа президент НТВ Игорь Малашенко объявил, что его телеканал заплатил более миллиона долларов за освобождение еще пяти журналистов, похищенных три месяца назад. Между тем полевые командиры, причастные к похищениям, стали коордировать свои действия с радикальными исламистскими группировками, влияние которых в Чечне заметно усилилось. Президент Чечни Аслан Масхадов заявил, что похищение людей впредь будет караться смертной казнью. Силы безопасности Масхадова предприняли попытки освобождить заложников, однако не добились успеха.
ГДЕ-ТО В ПЕРВЫХ числах июня Борис сообщил мне, что пытается взять под контроль “Газпром”, для чего ему необходима поддержка Джорджа Сороса.
Очередное заседание правления “Газпрома” было назначено на 28 июня. Борис объяснил, что если бы за ним стоял крупный инвестор вроде Сороса, то это помогло бы ему стать председателем правления. Он уже заручился поддержкой Черномырдина, и теперь дело за Соросом. Получив контроль над газовым гигантом, он собирается модернизировать компанию и превратить ее в прозрачную корпорацию, соответствующую всем западным стандартам. Спрос на газ в Европе неизбежно будет расти, и “Газпром” станет одной из самых влиятельных компаний в мире.
Сорос в это время находился в Будапеште по делам своего благотворительного фонда. По телефону он сказал, что предложение ему интересно и он готов встретиться с Борисом.
Мы вылетели в Будапешт в субботу, 7 июня, на “Гольфстриме” Бориса, который стал для него вторым домом. Я не мог понять, как ему удается справляться со всеми государственными и коммерческими делами, не проявляя при этом признаков усталости. На протяжении нескольких предыдущих дней он слетал в Гаагу для участия в совещании по российско-чеченским отношениям, затем в Киев, чтобы обговорить с украинским президентом Кучмой условия раздела Черноморского флота, затем в Баку — обсудить проект нефтепровода для перекачки каспийской нефти к терминалам Черного моря и наконец в Дагестан — забрать освобожденных журналистов.
Одновременно “Логоваз” договорился с “Дженерал Моторс” о строительстве на Северо-Востоке России завода по сборке автомобилей “Опель”, а команда его менеджеров в “Аэрофлоте” готовила авиакомпанию к приватизации. И он только что отбил попытку Владимира Потанина, одного из давосских олигархов, вклиниться в заключительный аукцион по продаже 51 процента акций “Сибнефти”, которые находились в залоге у Бориса и Бадри с декабря 1995 года.
То, что Потанин решился выступить на этих торгах против него, было для Бориса полной неожиданностью. И хотя потанинскую заявку в последний момент удалось дисквалифицировать по техническим причинам, сам факт ее подачи означал, что в коалиции, которая год назад привела Ельцина к власти, зреет раскол. В 1995 году, когда Чубайс распределял госсобственность среди олигархов, договорились, что сделки эти окончательные и никакой внутренней конкуренции за ресурсы быть не может. Именно Потанин придумал залоговые аукционы, и как раз для него они оказались наиболее выгодными: его “ОНЭКСИМбанк” заполучил “Норильский никель” — крупнейший в мире производитель цветных металлов и “Сиданко” — нефтяную компанию, которая была еще крупнее, чем доставшаяся Борису “Сибнефть”.
— Если Потанин пошел против меня, это значит, что он создает финансовую базу для предвыборной кампании Чубайса в 2000 году, — объяснял мне Борис, пока мы летели к Соросу.
Среди олигархов Потанин был ближе всех к Чубайсу. После выборов 1996 года Чубайс сделал его первым вице-премьером по экономике. “ОНЭКСИМбанк” получил самые выгодные государственные контракты, в том числе такую золотую жилу, как обслуживание счетов Федеральной таможенной службы. Влияние Потанина сохранилось и после того, как в марте 1997 года Ельцин перетряхнул свою администрацию, создав то, что вошло в историю как “правительство молодых реформаторов”. Главным среди них был Чубайс, переместившийся из Кремля в Белый дом, где занял место Потанина. Ему в подмогу дали нового, “чистого” младореформатора, который не ассоциировался с приватизационными скандалами — тридцативосьмилетнего Бориса Немцова, в недавнем прошлом губернатора Нижнего Новгорода. Должность Главы кремлевской администрации, которую освободил Чубайс, получил журналист и друг дочери Ельцина Валентин Юмашев.
Потанин вернулся в свой банк, но его альянс с Чубайсом только укрепился. Люди “ОНЭКСИМбанка” заняли ключевые позиции в экономическом блоке правительства — в Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг, Министерстве финансов, Федеральной службе по банкротству и так далее. По сути, Чубайс и Потанин построили мощный государственно-частный конгломерат, проросший щупальцами во все ведомства экономического блока правительства. И вот теперь, в начинающейся битве за “Газпром”, Потанин и Чубайс выступили против Березовского. Если бы Борису удалось привлечь Сороса на свою сторону, это, конечно, сильно бы ему помогло.
“Газпром” был настолько лакомым куском, что Джордж не смог устоять. После пятнадцатиминутного разговора в ресторане будапештского отеля “Кемпински” они обменялись рукопожатием и договорились о сотрудничестве. Затем Джордж улетел на Адриатику в запланированный отпуск. С яхты он надиктовал письмо “дорогому Борису”, в котором обещал немедленно инвестировать один миллиард долларов — на то время это составляло 3 процента капитализации “Газпрома”. В письме также оговаривался опцион на покупку акций еще на два миллиарда, но все это при условии, что Борис станет председателем правления газового гиганта. В письме Сорос также призывал отменить ограничения на продажу акций “Газпрома” иностранцам, так называемым “нерезидентам”. Это укрепило бы доверие Запада к российскому рынку в целом, не говоря уже о том, что нынешние акционеры — “резиденты” получили бы громадную моментальную прибыль, потому что акции “Газпрома”, выйдя на мировые биржи, немедленно подскочили бы в цене минимум в два раза. Надо сказать, что в этом случае вклад самого Джорджа, который в доле с Борисом собирался купить акции по цене, назначенной для резидентов, тоже немедленно бы удвоился.
Следующий шаг состоял в том, чтобы свести Сороса с Черномырдиным. Через пару дней Борис сообщил, что такая встреча назначена. Пришлось звонить Джорджу и радовать его известием, что ему не удастся догулять отпуск — прямо с яхты в Адриатике его заберет вертолет и доставит в ближайший аэропорт, откуда специально зафрахтованным самолетом он прибудет в Сочи, где Черномырдин проводит отпуск. Премьер ждал Сороса у себя в субботу, 14 июня.
ЗАНИМАЯСЬ БИЗНЕСОМ, БЕРЕЗОВСКИЙ не забывал о Чечне. Ранним утром 12 июня в моей московской квартире раздался звонок.
— Через четверть часа за тобой приедет машина. Нужно кое-что сделать по дороге в Сочи. Летим в Грозный.
На бетонной полосе подмосковного аэродрома прогревал двигатели громадный военный самолет. Это был воздушный штаб российского Совбеза.
— Тут у ребят будет истерика, если выяснится, что я взял на борт американца, — сказал Борис, сидевший в командирском салоне вместе с Рыбкиным. — Кроме Ивана Петровича и Сергея, моего телохранителя, никто не знает, кто ты такой. Так что смотри, чтоб тебя не раскрыли. А когда мы начнем обсуждать государственные тайны, пересядешь в другой салон.
Когда мы взлетели, охранник повел меня в хвостовую часть самолета. По дороге в одном из отсеков я увидел офицеров в наушниках, склонившихся над мониторами. Затем был отсек, в котором около двадцати устрашающего вида десантников сидели в полной боевой экипировке, а в углу, в стойках, отдыхали автоматы. Наконец, в маленьком отсеке в конце самолета я увидел Сергея, охранника Бориса, с которым встречался в логовазовском клубе.
— На земле не отходи от меня далеко; если что понадобится, обращайся ко мне, — сказал он. — Узнают чеченцы, кто ты есть — выкрадут. Придется платить выкуп.
Мы приземлились. Из окна я наблюдал, как наши десантники заняли позицию, окружив самолет. Подъехали фургон и несколько джипов, из которых высыпали боевики. Рыбкин, Борис, двое сотрудников Совбеза, Сергей и я сели в фургон — шестеро штатских в толпе вооруженных чеченцев. И поехали, оставив спецназовский эскорт позади, у самолета.
— Нет никакого смысла брать их с собой, — объяснил Сергей. — Если что, им все равно не справиться с боевиками, и лучше, чтобы они не входили с ними в прямой контакт, от греха подальше. Если нас что-то и защищает, то только чеченское гостеприимство.
Впрочем, судя по выражению его лица, на гостеприимство чеченцев он не слишком рассчитывал.
Несколько минут мы ехали по местности, изуродованной войной, оставляя позади разрушенные дома, обожженные деревья и сгоревший русский танк, и остановились у дома, чудесным образом не тронутого войной. Караван джипов и внедорожников доставил чеченскую делегацию: одетого в камуфляж Масхадова, Ахмеда Закаева в гражданском костюме — тогда я увидел его впервые, и Удугова, моего старого знакомого по мирным переговорам на даче, в традиционной чеченской каракулевой папахе. Удугов мне кивнул, а я сделал важное лицо — пусть думает, что и сюда проникло ЦРУ. Сергей и я остались в коридоре в компании свирепых боевиков, одетых во все черное и увешанных автоматами всевозможных марок. Мы сидели в полной тишине, поглядывая друг на друга.
Через час переговоры завершились.
— Забираем Масхадова и летим в Сочи к Черномырдину, — объявил Борис.
КАК Я ПОЗЖЕ УЗНАЛ, эти переговоры были частью начинающейся “Большой игры” за каспийскую нефть. Нефтепровод Баку-Новороссийск на протяжении 140 километров проходил по территории Чечни. Чеченцы настаивали, чтобы Ичкерия, так же как Россия и Азербайджан, была суверенным партнером. Сторонники жесткой линии в Москве — “партия войны”, отказывались дать чеченцам равноправный статус, сочтя это очередным унижением для России. Но Березовский и Рыбкин думали лишь о том, чтобы побыстрее запустить нефтепровод и обойти американцев, предлагавших Азербайджану построить другой нефтепровод в обход России — из Баку через Грузию в турецкий средиземноморский порт Чейхан.
13 июня я был единственным свидетелем, если не считать съемочной группы ОРТ, мероприятия, которое по телевизору выглядело как совместная пресс-конференция Масхадова и Черномырдина после переговоров в Сочи. Когда-то здесь располагалась летняя резиденция Сталина; виллу окружал райский сад с величественными кипарисами и роскошными клумбами, террасами спускавшийся к морю. Мы находились всего в трехстах километрах от Чечни, но это была совершенно другая планета. Масхадов и Черномырдин объявили перед камерой, что наконец устранены все препятствия для открытия нефтепровода и подготовлены новые соглашения между Россией и Чечней, касающиеся банков и таможни. А между строк читалось: пусть московские милитаристы бесятся — Рыбкин с Березовским их опять обошли.
МАСХАДОВА УВЕЗЛИ НА аэродром, а через несколько часов прибыл успевший слегка загореть Сорос. Как и я, он находился под сильным впечатлением от того, что оказался на бывшей даче Сталина. С Черномырдиным они встретились, как старые друзья; премьер-министр шутливо напомнил ему о своей антикоммунистической проповеди в Белом доме год с лишним назад. Теперь наступила очередь Джорджа читать лекции: за обедом он не жалел красноречия, рассказывая о преимуществах свободного рынка и корпоративной прозрачности, и пообещал, что его трехмиллиардный вклад в “Газпром” изменит точку зрения западных инвесторов, по-прежнему считавших Россию ненадежным местом для капиталовложений.
Борис сиял. Все трое скрепили договоренность рукопожатием. Затем Джордж отвел меня в сторону.
— Борис заплатил тебе, чтобы ты организовал встречу?
— Конечно же нет, — сказал я. — Я думал, что работаю на тебя.
— Это хорошо. А ты, часом, все еще не гражданин России?
— Нет, Джордж, я потерял советское гражданство, когда уехал отсюда двадцать лет назад. Я думал, ты знаешь.
— Это плохо. Видишь ли, мы с Борисом договорились, что создаем компанию — пятьдесят на пятьдесят, чтобы купить акции “Газпрома”. Я хочу иметь в ней контрольный пакет, но по закону необходимо, чтобы более 50 процентов были в руках “резидентов”. Требуется российский гражданин, которому я мог бы полностью доверять, чтобы баланс был в мою пользу.
— В Москве у меня есть дочь от первого брака, она российская гражданка. Правда, сейчас она подумывает о переезде в Америку.
— Это подойдет, — сказал Джордж. — Как только вернешься в Москву, отправь в мой офис копию ее паспорта. Мы дадим ей четверть процента.
Джордж внимательно следил за моей реакцией, и, признаюсь, мне потребовалось усилие, чтобы скрыть душевный трепет. Четверть процента от трех миллиардов! В эту минуту я ощутил в себе присутствие той самой капиталистической алчности, которая движет Борисами и Джорджами всего мира: оказавшись в нужное время в нужном месте, я вот-вот стану мультимиллионером!
НО, УВЫ, СУДЬБА решила иначе. План “взятия Газпрома” развалился в течение нескольких часов после нашего возвращения в Москву. Его похоронил вице-премьер Борис Немцов, которого Джордж с утра посетил в Белом доме. Немцов объявил Соросу, что еще в марте, когда он вошел в правительство, было решено, что отныне в стране действуют новые правила: приватизация будет происходить только по-честному, в открытых аукционах, а значит — никаких закулисных договоренностей. Немцов настоятельно порекомендовал Джорджу не принимать участие в сделке с Березовским, ибо она организована по старым правилам “грабительского капитализма”, против которых сам Джордж так резко выступает. Как же он может теперь подрывать усилия “младореформаторов”, которые начали в России новую эру честной игры?
Устыдившись, Джордж передумал и тут же превратился из алчного инвестора в “бескорыстного друга России” — по крайней мере, так мне тогда казалось. Вместо того, чтобы вложить деньги в “Газпром”, он согласился дать младореформаторам миллиард долларов взаймы, чтобы те смогли заткнуть очередную дыру в госбюджете.
— Нам этот миллиард нужен всего на пару недель, — объяснял Джорджу еще один младореформатор, министр по делам приватизации Альфред Кох, которого мы посетили после Немцова. — Борис Николаевич публично обещал погасить задолженность по пенсиям до конца месяца, а поступления от еврооблигаций ожидаются не ранее пятого числа. Мы сразу же отдадим вам деньги.
По дороге в клуб “Логоваза” Джордж мрачно молчал; ему предстояло сообщить Борису неприятную новость. Только однажды он нарушил тишину:
— Знаешь, я тебе завидую: ты взял билет в партер, за мои деньги, и можешь спокойно сидеть и наслаждаться спектаклем. А я вот не могу себе этого позволить. Стоит мне только здесь появиться, как я сам тут же становлюсь действующим лицом.
Приехав в Клуб, он сообщил Борису, что выходит из газпромовской сделки. Борис с трудом сдерживал гнев, но как только Джордж уехал, он взорвался:
— Как он может так поступать? Ведь мы договорились, пожали друг другу руки! Неужели он действительно поверил этому клоуну? Неужели он не понимает, что Немцов играет роль “Чубайса с человеческим лицом” для глупых иностранцев. Я сам его на эту роль выбрал, когда мы были одной командой. Я не хитрил с Джорджем — специально привез его в Сочи, чтобы он своими глазами увидел, как здесь делаются дела. Это все махинации Чубайса, который строит для себя платформу. Честная игра — курам на смех! Как Джордж может этого не понимать?
Я не знал, что ответить. Конечно, я был расстроен не меньше, так как мои собственные шансы стать миллионером только что безвозвратно испарились. Нужели Джордж действительно такой наивный? Или ему известно что-то, чего я не знаю? Джордж, конечно, мой босс и очень умный человек, но Борис все-таки лучше понимает, что происходит в Кремле.
На самом деле, как выяснилось месяц спустя, Джордж отнюдь не выходил из игры, а провернул в Москве другую грандиозную сделку, которая выглядела классической закулисной договоренностью. Я не знал о том, что после визита в Клуб он встретился с Борисом Йорданом, американским инвестиционным банкиром российского происхождения, который уговорил его вложить миллиард долларов в другой приватизационный проект, и на стороне не кого-нибудь, а изобретателя залоговых аукционов Потанина, который претендовал на 25 процентов “Связьинвеста”, российского телекоммуникационного холдинга. Сорос с Потаниным выступили против альянса Гусинского с испанской компанией “Телефоника”. Руководил аукционом министр приватизации Альфред Кох, которому накануне Джордж одолжил миллиард долларов для госбюджета.
26 июля были объявлены результаты: Сорос и Потанин приобрели четверть “Связьинвеста” за один миллиард восемьсот восемьдесят миллионов долларов.
Разразился скандал. Гусинский, который проиграл аукцион, заявил, что Чубайс лично обещал ему, что согласно “установленным правилам” его заявка непременно выиграет, а сам за его спиной подыграл Потанину. Березовский, который был свидетелем чубайсовских гарантий, поддержал Гусинского. Даже Ельцин, который рассказал в “Президентском марафоне”, как ему пришлось “разбираться с разгоравшимся конфликтом”, отметил, что “Гусинский с полным основанием претендовал на покупку акций “Связьинвеста”.
Однако Чубайс утверждал, что аукцион прошел в соответствии с новыми правилами честной игры и открыл новую эру нравственно безупречного, честного капитализма. Борис же настаивал, что на самом деле имела место закулисная договоренность Чубайса с Потаниным.
История со “Связьинвестом” стала концом Давосского пакта. В течение трех последующих месяцев вся мощь медиа-империй Березовского и Гусинского обрушивалась на правительство младореформаторов, обвиняя их в коррупции. Программы ОРТ и НТВ рисовали образы продажного госчиновника Чубайса в доле с алчным банкиром, суперолигархом Потаниным, за спиной которого маячила зловещая фигура Джорджа Сороса, небезызвестного спекулянта с Уолл-стрита. “Война олигархов” раздирала Ельцинскую администрацию на куски. Опросы общественного мнения говорили о неуклонном снижении доверия к младореформаторам.
Я несколько раз тогда разговаривал с Борисом, пытаясь убедить его, что этот конфликт парализует власть, подрывает доверие к реформам, что он выгоден лишь коммунистам и чекистам. Зачем Гусинскому вся эта суета из-за какой-то телефонной компании? Что ему — мало банка и телевидения?
Борис сердито посмотрел на меня.
— Дело не в этом. Меня абсолютно не волнует, получит Гусь телефонную компанию или нет. И честная игра здесь ни при чем: любые результаты были бы подстроены. Дело в том, что Чубайс хочет получить полный контроль на том основании, что он так решил. Возомнил, что государство — это он. Большевик е…ый! Серый кардинал!
Борис объяснил, что спор вокруг “Связьинвеста” — это не просто схватка Потанина с Гусинским за кусок собственности, а столкновение двух точек зрения на то, как должны строиться взаимоотношения бизнеса и государства в новой России. Пожалуй, единственными людьми, которые уже тогда четко понимали, о чем идет речь, были Чубайс и Березовский — две полярные фигуры Давосского пакта, оба антикоммунисты, но один — супербюрократ, а другой — суперкапиталист.
Согласно Борису, независимые от власти олигархи должны обладать существенным политическим влиянием. В этом, по его мнению, историческая роль российского бизнеса — быть противовесом коммунистам и спецслужбам, столпам тоталитарного государства. По Борису, олигархи были гарантами демократического развития, финансовым фундаментом свободы слова и плюрализма. Иначе государство подомнет под себя все — и прессу, и парламент, и гражданское общество.
Чубайс же, наоборот, считал, что олигархи, которые возникли от щедрот государства, должны находиться под контролем власти и подчиняться ей. Поразительно, как менее чем за два года точка зрения Чубайса изменилась на 180 градусов: из радикального сторонника безудержного капитализма он превратился в апологета государственного контроля над капиталистами. Будучи по сути своей радикалом, он бросился из одной крайности в другую, наслушавшись, по-видимому, кейнсианских проповедей Сороса.
Именно тогда начались и мои собственные разногласия с Соросом. Я разделял точку зрения Бориса. А Джордж принял сторону переродившегося Чубайса-государственника.
Я тщетно пытался объяснить Джорджу, что в России нет традиции прав и свобод. Демократические институты здесь слабы и непрочны, они не укоренились в обществе, поскольку в нем отсутствует средний класс, на котором держится демократия на Западе. На протяжении столетий все российские проблемы вырастали из ничем не ограниченной власти. Поэтому любые центры влияния, способные противостоять власти, будь то своекорыстные олигархи или даже полукриминальные губернаторы, являются проводниками свободы. Они заменяют отсутствующую систему сдержек и противовесов. Они играют роль феодальных баронов в средневековой Англии, выступивших за свои имущественные права против короля и положивших начало ограничению власти на Западе. Что укрепляет олигархов, то хорошо для демократии. Что усиливает Кремль, то плохо.
Но для Джорджа теперь уже не Чубайс, а Борис стал воплощением ничем не ограниченного капитализма, против которого он давно воевал. Сорос видел Россию вне контекста ее традиций и истории, в рамках своей собственной политической теории, которую провозгласил в опубликованной в тот год журнальной статье: “Главным врагом открытого общества является… вовсе не угроза коммунизма, а угроза капитализма”.
ВОЙНА ОЛИГАРХИЧЕСКИХ КЛАНОВ продолжалась до поздней осени. Ельцин снова оказался между двумя группировками, пытавшимися завоевать его расположение. В “Президентском марафоне” он пишет, что так и не смог разобраться, кто был прав в споре о “Связьинвесте”: “Гусинский и Березовский пытались доказать, что банк Потанина, пользующийся, по сути дела, государственными деньгами, деньгами таможни, [был] поставлен правительством в заведомо более выигрышные условия. Но в ответ звучало: а «Сибнефть» Березовского? А НТВ Гусинского — кто ему выделил престижный метровый диапазон, кто дал льготы на сигнал, разве не государство? Спор был бесконечным… я чувствовал, что… уперся в стену”.
С одной стороны, он верил Чубайсу, которого считал экономическим кудесником и “лучшим менеджером” России, и благоволил Немцову, которого прочил себе в преемники. Младореформаторы смогли убедить его в своем абсолютном бескорыстии.
Но, как пишет Ельцин в “Президентском марафоне”, его настораживала напористость Чубайса: “[Они] должны подчиниться… [они] считают себя полными хозяевами в стране… Надо однажды обломать им зубы! Иначе мы ничего не сможем добиться”, - настаивал глава младореформаторов.
Казалось, что его главной целью стало сломить сопротивление двух олигархов, а вовсе не сама суть дела. Ельцин чувствовал, что “новые правила игры Чубайс использовал как политическую дубинку… Рыночник по мировоззрению, он был абсолютным большевиком по темпераменту, по подходу. Это меня смущало”.
С другой стороны, его собственная дочь, его преданный премьер-министр и верный глава администрации в один голос твердили: берегите олигархов! Эта малоприятная парочка, Березовский и Гусинский с их телеканалами — единственные, кто в решающий момент в состоянии защитить демократию от происков “красно-коричневых” — коммунистов и патриотов, собирающих силы для реванша. А разговоры о том, что Березовский манипулирует кремлевской администрацией за спиной президента — клевета: разве президент не знает, что им никто не манипулирует?
Ельцин тщетно пытался достичь компромисса. Он пишет о своих неудачных попытках примирить стороны и о чувстве бессилия перед “необратимостью последствий такого скандала внутри [его] команды”.
Даже Сорос в Нью-Йорке, внимательно следивший за развитием событий, сказал мне:
— Из-за своих дрязг они не замечают, как лодка приближается к водопаду. Экономическая деятельность правительства парализована. Вместо того чтобы собирать налоги, Чубайс воюет с Березовским.
Тревога охватила ичкерийцев в Грозном.
— С начала августа мы почувствовали, что в Москве происходит что-то неладное, — рассказывал мне Ахмед Закаев. — У Бориса просто не было времени заниматься нашими делами, а без него весь мирный процесс остановился, а затем покатился вниз.
По просьбе Сороса я снова попытался поговорить с Борисом: неужели все-таки нельзя договориться?
— Я готов договариваться и играть по новым правилам. Пусть проводят аукцион заново под международным контролем. Пусть Гусь с испанцами его честно проиграют. Но если мы согласимся с тем, что Чубайс отдал ресурс Потанину потому только, что он так решил, то нам — конец. Они могут пудрить мозги Соросу, но я-то знаю, что они сговорились!
Кампания за повторный аукцион “Связьинвеста” — “по-честному”, набирала силу. Каждый по своим причинам, под ней подписались премьер-министр Черномырдин и лидер силовиков Куликов. Чубайс, который, как и Борис, понимал, что уступка обернется для него политическим крахом, мог рассчитывать только на одного человека — президента. И он пришел к нему за помощью.
У Ельцина не поднялась рука подписать приговор “младореформаторам”. Так и не решив для себя, какая из воюющих сторон права по сути, он с тяжелым сердцем принял решение вмешаться и поддержать Чубайса: “Я настоял на том, что экономический блок правительства имеет в этом вопросе приоритет перед всеми остальными. «Связьинвест» остался у Потанина, — писал он в мемуарах. — Споры закончены, сказал я журналистам”.
Но скандал только усилился. Окончательные удары стороны нанесли друг другу в ноябре. Их схватка напоминала сбывшуюся концепцию холодной войны — взаимогарантированное уничтожение.
Воспользовавшись отсутствием находящегося в отпуске Черномырдина, Чубайс и Немцов 4 ноября прибыли на дачу к Ельцину с ультиматумом. Они потребовали голову Бориса, мотивируя это полным параличом в правительстве.
— Борис Николаевич, информационную войну надо кончать, — сказал Чубайс. — Если вы уберете Березовского из Совета безопасности, он моментально потеряет свой вес, его мнение никого не будет интересовать, и конфликт завершится.
Ельцин пишет, что ему не хотелось “терять” Бориса. Но окончательно его убедил аргумент Чубайса, заключавшийся в том, что Березовский создал себе репутацию «серого кардинала» Кремля, и публика верит, что он манипулирует президентом. Но ведь это же не так?
И Ельцин подписал указ об отставке Березовского.
Удар возмездия со стороны двух олигархов последовал в течение недели: СМИ Гусинского и Березовского сообщили, что некая подставная фирма, принадлежащая потанинскому “ОНЭКСИМбанку”, незадолго до аукциона по “Связьинвесту” заплатила Чубайсу и шести ведущим “младореформаторам” (исключая Немцова) по 90 тысяч долларов каждому, под видом “гонораров” за ненаписанную книгу, то есть астрономическую по тем временам сумму, если учесть, что заработок госчиновника составлял 500 долларов в месяц. Образ бескорыстных и неподкупных борцов с коррупцией рассыпался. У Ельцина не осталось иного выхода, кроме как убрать весь клан Чубайса из правительства. Он уволил ключевых “младореформаторов”, включая министра приватизации Коха, и понизил Чубайса, лишив его портфеля министра финансов, но оставив в вице-премьерах.
Самоуничтожение Давосского пакта создало в коридорах власти грандиозный “кадровый дефицит”. В “Президентском марафоне” Ельцин с горькой иронией вспоминает: “Один из моих помощников тогда сказал: «Не удивлюсь, если через год у нас во главе администрации будет какой-нибудь генерал, а правительство возглавит коммунист». Этот прогноз показался мне чересчур мрачным. Кто бы мог предположить, что через год во главе администрации действительно окажется генерал Николай Бордюжа, а премьер-министром будет явно тяготеющий к коммунистам Евгений Примаков!”
С ТЕХ ПОР ПРОШЛО более десяти лет, и можно только еще шире развести руками перед непостижимостью, как любил говорить Ельцин, “загогулин” российской политики. Знамя государственного капитализма, под которым в 1997 году младореформаторы вышли в последний бой против двух строптивых олигархов, подхватил Путин, слово в слово повторив претензии Чубайса к Березовскому и Гусинскому, и бюрократическая модель взяла в России верх.
Уже после смерти Саши Марина Литвиненко столкнулась на конференции в Лондоне с Борисом Немцовым, которого чекистская власть выбросила вместе с остальными либералами на свалку истории. К тому времени Путин уже вовсю использовал “Газпром” в качестве инструмента политики — от контроля за СМИ до давления на страны Восточной Европы. Разговор зашел о Березовском.
— Он ненавидит меня за то, что я тогда не позволил ему прибрать к рукам “Газпром”, - задумчиво сказал Немцов. — А ведь надо было отдать. Уж лучше бы достался Борису.
Слева направо: Ельцин, Рыбкин, Березовский, Удугов, Масхадов, Закаев. Москва, Кремль, 12 мая 1997 года. (Архив Бориса Березовского)
“…подписание чеченского мира стало последним безусловным успехом Бориса”.
Владимир Гусинский и Борис Березовский. (Александр Потапов, Коммерсант)
“…эта малоприятная парочка с их телеканалами — единственные, кто в решающий момент в состоянии защитить демократию”.