ДЕКАБРЬ-96
ДЕКАБРЬ-96
Конгресс славистов — Проблема поселений — Качество жизни — Вечно молодой Гробман
8 декабря открылся международный конгресс славистов. Тема — «Иерусалим в славянской культурной и религиозной традиции». Все очень чинно и торжественно. Славистов много. Ради такого случая покидаю реабилитационный Савьон и даже поднимаюсь на трибуну.
«Для меня большая честь выступать в столь почтенной аудитории. Роль посла — это нечто вроде «свадебного генерала», который должен выступать в любых собраниях и по любому поводу. Таковы правила игры. Поэтому я обречен произнести ритуальную речь, а вы обречены эту речь выслушать.
Здесь уже говорилось о Хануке, во время которой мы собрались здесь. Ханука — это по понятным причинам не только праздник Израиля, но прежде всего праздник Иерусалима. Хануки нет в Торе. Этот праздник не дарован нам свыше. Он является результатом самодеятельности людей… Если перевести смысл Хануки с теологического, религиозного языка на язык секулярный, то Ханука — это День Победы или, точнее, это Неделя Победы. Победы в гражданской войне, победы в религиозной войне или, как принято говорить теперь, победы в «войне культур». В данном случае победила культура монотеизма. Язычники, эллинские варвары были повержены.
В теологических терминах это была победа света над тьмой, содержания над формой, духа над телом.
Если греки твердили, что красота есть святость, то, с точки зрения евреев, святость есть красота. И именно под этим лозунгом победили маккавеи. Следы этой победы чувствуются и сегодня. Мы пьем пиво «Маккаби», а некоторые болеют за футбольную команду «Маккаби». В общем, sic transit gloria mundi.
Давно все это было. Прошло более двух тысяч лет. Но и сегодня форма воюет с содержанием, дух воюет с телом, и в каждом из нас, если верить Фрейду, наряду с духом и содержанием существует нечто от тела и формы.
Дуализм неустраним.
Если спросить, меня, какой мой самый любимый город, то я скажу — это Нью-Йорк.
Понимаю, что здесь, в этой аудитории, мое признание звучит почти, кощунственно. Но ничего не могу с собой поделать. Этот культ «золотого тельца»… Это воплощение урбанизма, техногенной цивилизации… Эти каменные, языческие джунгли… Но среди камней Нью-Йорка я, как рыба в воде.
Таково лишь одно измерение моего «я». Другое, — и не менее, важное измерение, — это Иерусалим.
В отличие от иудеев я вошел в Иерусалим через Новый Завет, через Евангелие… Однако, не важно, как я вошел в Иерусалим… Важно, что Иерусалим вошел в мою жизнь как исток той духовной культуры, к которой я принадлежу.
Иерусалим, как символ иудаизма, а затем и как символ христианства, пронизывает нашу историю, наше искусство, наш образ жизни.
Между этими полюсами — Нью-Йорк и Иерусалим — вольтова дуга, которая (пока?) освещает путь прогресса…
В историю, в культуру, в традиции славянства Иерусалим вошел и через Рим и через Константинополь. Но вошел прочно, вошел органически.
Лично для меня вершина преломления иерусалимской темы — в славянской культуре — это Михаил Булгаков. Помню свое первое посещение Иерусалима в 1979 году. Ходил с романом Булгакова по местам, которые описаны в «Мастере и Маргарите»
Нет, в отличие от Нью-Йорка здесь, в Иерусалиме, я не как рыба в воде. Здесь я как паломник в храме. Здесь я как жаждущий у родника. Здесь я как блудный сын, вернувшийся домой… Это — Иерусалим.
И вот мы все в Иерусалиме. Уверен, что конгресс будет содержательным и интересным».
11 декабря поздно вечером у поселения Бейт-Эль палестинцы убили двух израильтян. На следующий день, выступая на похоронах, Нетаньяху заявил:
«Наш ответ чудовищу в образе человека, которое убило Иту и Эфраима, это ответ всего народа Израиля, всего правительства: мы останемся здесь, несмотря ни на что, мы продолжим строить здесь, и никому не удастся прогнать нас из этих мест».
Рассмотрим проблему поселений в более широком контексте. Исторически поселенческое движение было практическим воплощением сионизма: евреи ехали в Палестину и оседали там, создавали, говоря близким нам языком, села и деревни. Создавали, надо подчеркнуть, во враждебном арабском окружении. Поселенец — это значит мужественный, готовый к лишениям человек.
После раздела Палестины и основания Государства Израиль поселениями стали называть населенные пункты, которые создавались на землях, захваченных Израилем в ходе победоносных для него войн: на Западном берегу (Иудея и Самария), в Газе, на Голанах, на Синае, рядом с Восточным Иерусалимом. Изменился психологический тип поселенца. Теперь это был, как правило, не пионер, первопроходец, — хотя сохранились и такие люди, — а человек иной мотивации. Значительный набор льгот, общественный престиж (как у нас когда-то — «дальневосточник»), меньшая «теснота» и зависимость от чиновной паутины, характерной для обжитых мест
Согласно данным Совета еврейских поселений Иудеи, Самарии и Газы, на конец 1997 года в 149 поселениях проживали 161 157 человек. К этим цифрам следует добавить Голаны (32 поселения — 14 тысяч человек) и Восточный Иерусалим с окрестностями. Тогда получится более 300 тысяч поселенцев.
Какова правовая сторона дела? Профессор Тель-Авивского университета, специалист по международному праву Натан Лернер утверждает, что создание поселений на территориях, юридически не принадлежащих Израилю, противоречит международному праву. Он ссылается на Женевскую конвенцию, которая запрещает государству, контролирующему захваченные территории, создавать там поселения и менять демографическую ситуацию. «С международной точки зрения, — пишет Лернер, — Израиль нарушил закон уже в тот момент, когда было построено первое поселение».
В декабре 1996 года МИД Израиля разослал бумагу, в которой доказывается, что создание поселений не противоречит международному законодательству. Эти поселения были санкционированы еще британским мандатом, и право создавать такие поселения не оспаривается ни Женевской конвенцией, ни Норвежскими соглашениями.
Мне представляется, что в юридическом плане аргументы Израиля наивны и уязвимы. Но дело не в этом. Вопрос о поселениях будет решаться не в юридической, а в политической плоскости. Туг разворачиваются основные баталии.
Правительство Рабина-Переса проводило линию «замораживания» поселений. То есть их окончательная судьба будет решаться на финальной стадии переговоров, а пока новых поселений не создаем, старые не расширяем. Сократились ассигнования на поселения. В принципе эта линия выдерживалась. Хотя под давлением самих поселенцев, под давлением оппозиции правительство иногда отклонялось от своего же курса.
Правительство Нетаньяху сделало упор на «неприкосновенность» поселений, на их развитие, но не за счет расширения площадей, а за счет строительства и обустройства в имеющихся границах.
Отчаянно борются за существование сами поселенцы. Не потому, что они сионисты. А потому, что трудно покидать места, где прожита жизнь, где все вокруг сделано своими руками, где выросли дети и растут внуки.
Позиция палестинцев остается прежней: ликвидация всех поселений. Но, как мне представляется, никакое израильское правительство на это не сможет согласиться. Тут — один из наиболее острых углов «бермудского пятиугольника». Единственно, что возможно, — притупить его немножко. То есть ликвидировать мелкие, стоящие «на отшибе» поселения, при сохранении их основного массива…
Несколько слов об уровне и качестве жизни в Израиле. По данным Центрального статистического бюро, в 1996 году 17 % населения относилось к «бедным»: ежемесячный доход семьи с двумя детьми ниже 500 долларов в месяц. Доходы верхних 10 % семей превышали доходы 10 % нижних в 10.8 раз. А жизнь дорогая. По этому показателю Израиль находился тогда на 28 месте в мире. Тель-Авив входил в десятку самых дорогих городов мира. В Нью-Йорке или Пекине жить дешевле, а в Москве или в Токио дороже.
Однако магазины и лавки, коим несть числа, кафе, всякие забегаловки набиты битком. На рынках не протолкнешься. Каждый израильтянин употребляет в среднем 3242 калории в день. Из 100 израильтян 68 имеют автомобили. На каждую семью приходится 2.3 телефонных аппарата. И так далее…
Самый распространенный вид преступлений — угон автомашин. В 1996 году их было угнано 36 809. Тут все отлажено. Переправляют на территории, а там не найдешь.
По числу убийств Израиль на предпоследнем месте в мире.
Больше всего людей гибнет на дорогах. С мая 1948 по июль 1996 года в результате дорожно-транспортных происшествий погибли около 19 тысяч человек. Почти столько же, сколько во всех войнах, которые вел Израиль. По числу погибших на дорогах в расчете на 100 тысяч машин (45 человек) Израиль занимает 1 место в мире в списке «автомобилизированных» стран (в США — 20, на последнем месте Норвегия — 15). Хотя по количеству автомашин на 1000 человек (268) Израиль заметно уступает Америке (765).
По числу самоубийств на 100 тысяч населения Израиль занимает 41 место в мире (Россия — 5-е, США — 31-е).
Много всяких других болячек. Но большинство израильтян, вот тут уместно сказать — «подавляющее большинство», довольны своей жизнью. Несмотря на плохое качество воды. Несмотря на то, что жарко. Несмотря на «пятна социализма». Несмотря на террор. Они — в своей стране, которую они любят. И хотя, если верить институту Геллапа, по показателю «оптимистичности» (предощущение жителями международных конфликтов) Израиль соскользнул с 3 места в 1995 году на 41-е в 1996-ом, эта пессимистическая оптимистичность как-то незаметна в русле повседневной жизни и повседневных настроений. Поэтому израильтяне и живут так долго: по продолжительности жизни (75 лет для мужчин в 1993 году) Израиль на одном из первых мест в мире.
Раздел политического отчета, повествующий о российско-израильских отношениях, мы озаглавили: «ни шатко, ни валко». Делался вывод, что в конце каденции правительства Аводы динамика наших взаимоотношений становилась все более вялой, накапливался негатив, нарастало ощущение застоя, топтания на месте. Нетаньяху заявил о намерении улучшить отношения с Москвой. Но пока заявления о намерениях еще не трансформировались в конкретные дела.
Из МИДа пришло вежливое порицание. Посольство упрекали в том, что оно «излишне пессимистично» оценивает состояние и перспективы российско-израильских связей. Я не стал спорить.
Выставка картин Эдуарда Хорошего. Социалистический реализм в хорошем смысле этого слова…
На вернисаже запомнился Михаил Гробман в больших сапогах и с большой собакой, которую звали Тимур. Пока публика смотрела картины, Тимур поедал скудную закуску, лежавшую на презентационных столах.
С Гробманом и его женой Ирой (вполне самостоятельная суверенная личность, выпускающая интересный журнал «Зеркало») мы дружили, как говорится, «домами». В их доме, битком набитом картинами, книгами и часто — интересными людьми, можно было забыть о «российско-израильских отношениях». Миша — из московского «второго авангарда»… Его полотно «Генералиссимус» (1964, Сталин изображен) явилась, по утверждению знатоков, предтечей соцарта и русского концептуализма.
В Израиле с 1971 года. Вокруг Гробмана, который не стеснял себя в суждениях о коллегах, кипели страсти.
«И снова Гробман, господа, — восклицал Савелий Кашницкий по поводу эссе Гробмана «Цветочки в баночке» (это он так о художниках-репатриантах. — А.Б.). — Тот самый поэт — художник — критик — публицист, да никак не через запятую, а все разом. Неистовый Микеланджело нашей эмигрантской Тосканы. Увы, лишенный первополосной удали. Но столь же непреклонный к коллегам-провинциалам, заброшенным «колбасной ностальгией» из Москвы, Петербурга, Риги и прочих задворков Европы на наш левантийский Монмартр. Стесненный в газетных дунамах, но по-прежнему грозный судия и наставник алии. Жив, жив, курилка».
Да, курилка был жив. Эпатировал публику. Много работал. Надоедал сам себе и становился другим. «Когда я смотрю на свои старые работы, — признавался Гробман в одном из интервью, — мне кажется, что это уже прожитая жизнь, которая имеет отношение только к тем временам, идеям, событиям. Я ощущаю себя как бы стоящим перед огромным неизвестным пространством — то ли это джунгли, то ли Северный полюс и не известно, что меня в процессе освоения этого нового пространства ждет. Во всяком случае, я знаю, что тот путь, который я прошел, никак не поможет мне в последующих пространствах. И всякий раз я психологически становлюсь начинающим, двадцатилетним художником, и этот возраст бесконечно повторяется».
Однажды Михаил довел меня до изнеможения чтением своих стихов. Я отомстил:
Он не отрезал себе ухо.
Не сжег последние стихи.
И всем назло, —
Там, где всем сухо,
Большие носит сапоги.
При нем огромная собака.
При нем умнейшая жена.
Но в ее «Зеркале», однако,
Его — о, блат! — зрим письмена.
Из андерграунда он вылез.
До постмодерна не долез.
Теперь на горизонте Гиннесс.
Что делать? Ведь «оближ ноблес!»
Летом 1999 года в Санкт-Петербурге состоялась выставка Гробмана. И снова ему двадцать лет…