5. «Продаю дочь за десять кило риса»: Битва за новый Китай (1947–1948)

5. «Продаю дочь за десять кило риса»: Битва за новый Китай (1947–1948)

Юй–у появился в доме несколькими месяцами ранее, с рекомендацией от общего знакомого. Ся только что переехали из временного жилища в большой дом в пределах городских стен, близ северных ворот, и искали состоятельного квартиранта, чтобы он платил часть арендной платы. Юй–у пришел в форме гоминьдановского офицера, с женщиной, которую он представил как свою жену, и младенцем. В действительности это была не жена, а помощница. Ребенка она родила от своего истинного мужа, воевавшего в регулярных частях коммунистической армии. Но со временем эта «семья» стала настоящей. У них появилось двое своих детей, их бывшие супруги также нашли себе пары.

Юй–у вступил в компартию в 1938 году. Его послали в Цзиньчжоу из Яньани, военного центра коммунистов, вскоре после поражения Японии, с целью сбора информации в сельской местности. Компартия купила ему должность начальника гоминьдановского военного управления в одном из районов Цзиньчжоу. Посты в Гоминьдане, даже в разведке, тогда продавались тому, кто больше заплатит. Кто–то покупал место, чтобы защитить свою семью от призыва в армию и вымогательств бандитов, кто–то — чтобы вымогать деньги. Из–за большой стратегической важности Цзиньчжоу офицеров там было огромное количество, что облегчало коммунистам задачу проникновения в их ряды.

Юй–у играл роль безупречно. Он устраивал банкеты, азартные игры — заводил связи, чтобы себя обезопасить.

Среди постоянных гостей из гоминьдановских армии и разведки крутилось множество «родственников» и «друзей», как правило, новых. Но никто не задавал вопросов.

У Юй–у существовало и другое прикрытие для этих людей. Лечебница доктора Ся всегда была открыта, поэтому они могли зайти с улицы, не привлекая внимания, а затем пройти через лечебницу во внутренний дворик. Хотя секта доктора Ся, Общество разума, запрещала спиртное и азартные игры, он кротко сносил буйные вечеринки Юй–у. Мама удивлялась, но объясняла это терпимостью отчима. Только через несколько лет ей пришло в голову, что доктор Ся, видимо, знал или догадывался, кто такой Юй–у на самом деле.

Услышав, что ее Брат Ху погиб от рук Гоминьдана, она сообщила Юй–у о своем желании работать на коммунистов. Он отказал, так как она была слишком молода.

Мама стала известной фигурой в своей школе и надеялась, что коммунисты сами к ней обратятся. Так они и сделали, но перед этим некоторое время ее проверяли. Еще Шу, до бегства в коммунистический район, представила ее своему товарищу по партии как подругу. Однажды этот человек явился к ней и неожиданно предложил в такой–то день прийти в железнодорожный туннель между южным и северным вокзалами Цзиньчжоу. Там, сказал он, к ней обратится молодой человек приятной наружности с шанхайским акцентом. Лян — фамилию она узнала позднее — стал ее партийным наставником.

Первым ее заданием было распространение литературы вроде работы Мао Цзэдуна «О коалиционном правительстве» и брошюр о земельной реформе и других программах коммунистов. Литературу доставляли в город тайком, обычно в снопах гаоляновой соломы, которая шла на топливо. Затем брошюры, скатанные в трубочку, перепрятывали в большие зеленые перцы.

Жена Юйлиня иногда покупала перцы и сторожила на улице, пока мамины сообщники забирали литературу. Еще она помогала прятать брошюры в печках, кучах лекарственных трав и штабелях топлива. Студенты читали литературу тайно, хотя левые романы циркулировали более или менее открыто; среди наиболее популярных книг была «Мать» Максима Горького.

Однажды экземпляр статьи Мао «О новой демократии» попал в руки довольно рассеянной маминой подруги. Та положила брошюру в сумку и забыла о ней. На рынке она открыла сумку, чтобы достать деньги, и брошюра выпала. Проходившие мимо люди из разведки узнали нелегальную литературу по тонкой желтой бумаге. Девушку схватили и допросили. Она умерла под пыткой.

Многие погибли от рук гоминьдановской разведки, и мама знала, что в случае ареста ей тоже грозит пытка. Этот случай не запугал ее, но придал еще больше смелости. Вдохновляло ее и чувство, что теперь она причастна к коммунистическому движению.

Маньчжурия была важнейшим полем битвы гражданской войны, события в Цзиньчжоу все более определяли исход борьбы за Китай. Не существовало единой линии фронта. Коммунисты господствовали в северной Маньчжурии и во многих сельских районах; Гоминьдан держал под контролем основные города, кроме Харбина на севере, а также морские порты и большинство железнодорожных путей. К концу 1947 года коммунисты впервые численно превысили в регионе войска своих противников; за тот год они вывели из строя более 300 000 гоминьдановских солдат. К коммунистам присоединялись или их поддерживали многие крестьяне — надеясь, что те, в соответствии с провозглашаемой ими политикой «земля — крестьянам», оставят за ними наделы.

В тот период коммунисты контролировали значительные территории вокруг Цзиньчжоу. Крестьяне не хотели ездить торговать в город, так как на контрольно–пропускных пунктах Гоминьдана их притесняли: вымогали непомерные «пошлины», а то и конфисковывали весь товар. Цена на зерно в городе стремительно росла день ото дня, к тому же ее искусственно завышали жадные торговцы и коррумпированные чиновники.

Появившись в регионе, гоминьдановцы ввели так называемые «законные деньги». Однако Гоминьдану не удалось обуздать инфляцию. Доктор Ся всегда беспокоился, что станет с бабушкой и мамой после его смерти — ведь ему было под восемьдесят. Поверив правительству, он вложил свои сбережения в новые деньги. Некоторое время спустя «законные деньги» были заменены «золотым юанем», который вскоре так обесценился, что мама нанимала рикшу, чтобы отвезти в школу плату за обучение — огромную груду банкнот (желая «сохранить лицо», Чан Кайши запретил печатать купюры крупнее десяти тысяч). Доктор Ся потерял все свои сбережения.

Зимой 1947–1948 годов экономическая ситуация ухудшалась с каждым днем. Множились протесты против перебоев с продовольствием и завышения цен. Цзиньчжоу был ключевой базой снабжения для крупных соединений Гоминьдана на севере, и в середине декабря 1947 года двадцатитысячная толпа напала на два полных зернохранилища.

Процветала торговля девушками: их продавали в бордели и богатым мужчинам в качестве служанок–рабынь. Город заполонили нищие, предлагавшие своих детей за продукты. Много дней у маминой школы лежала на ледяной земле истощенная женщина в лохмотьях с безысходностью во взгляде. Рядом стояла девочка лет десяти с немой мукой на лице. Из–за шиворота у нее торчала палка с криво накарябанной надписью: «Продаю дочь за 10 кило риса».

Бедствовали учителя. Они требовали повысить жалованье, и правительство повысило плату за обучение. Это мало что изменило, так как родители не могли платить больше. Учитель в маминой школе умер, отравившись куском мяса, подобранным на улице. Он знал, что мясо гнилое, но так мучился от голода, что решил рискнуть.

Мама стала председателем ученического союза. Ее партийный наставник Лян велел ей привлечь на сторону коммунистов учителей и учеников, и она развернула кампанию пожертвований в пользу педагогического состава. Вместе с другими девушками она ходила по кино и театрам и перед началом представлений предлагала публике сделать пожертвования. Ученицы устраивали также музыкальные выступления и благотворительные базары, но они приносили смехотворные прибыли — люди были или слишком бедны, или слишком скупы.

Однажды она встретила на улице подругу, внучку командующего бригадой и жену гоминьдановского офицера. Та рассказала, что вечером в роскошном ресторане состоится банкет для пятидесяти офицеров с супругами. В те дни Гоминьдан кутил напропалую. Мама помчалась в школу и разыскала кого только могла. Она велела всем собраться в пять часов у главной городской достопримечательности — восемнадцатиметровой барабанной башни XI века. Прибыв туда во главе внушительного отряда, она увидела более сотни девушек, ожидающих ее приказов. Мама поделилась с ними своим планом. Около шести часов они увидели, как один за другим прибывают в колясках и на рикшах офицеры. Женщины были разодеты в пух и прах — в шелк, атлас, увешаны звенящими драгоценностями.

Когда гости целиком отдались еде и питью, мама с несколькими подругами вошла в ресторан. Гоминьдан разложился настолько, что уже не охранял самого себя. Мама забралась на стол. В своем синем платье из хлопка она являла образец суровой простоты среди расшитого шелка и бриллиантов. Она произнесла краткую речь о бедственном положении учителей и завершила ее словами: «Все мы знаем, что вы щедрые люди. Наверняка вы будете рады доказать свою щедрость».

Офицеры попались. Никто не хотел выглядеть жадным. Это был повод порисоваться перед сослуживцами. И, конечно, им хотелось избавиться от непрошеных посетителей. Девушки обошли ломящиеся от угощений столы и записали, сколько готов дать каждый офицер. Следующим утром они обошли их дома и собрали пожертвования. Учителя были невероятно благодарны девушкам, доставившим деньги немедленно, пока, в течение нескольких часов, они еще имели какую–то ценность.

Маму не наказали: возможно, пирующие устыдились, что их так легко провели, и не захотели распространения слухов. Хотя, разумеется, вскоре о происшествии знал весь город. Мама успешно повернула правила игры против них самих. Ее возмущало, что гоминьдановская элита шикует, в то время как на улицах люди умирают от голода. Тем сильнее она сочувствовала коммунистам.

Если в городе не хватало пищи, то в деревне — одежды, так как Гоминьдан запретил продавать текстиль в сельскую местность. Служа привратником, «Верный» Пэй–о должен был пресекать контрабандную продажу тканей коммунистам. Среди контрабандистов были люди с черного рынка, агенты гоминьдановских чиновников и подпольные коммунисты.

Обычно «Верный» с коллегами останавливали телеги, конфисковывали материю и отпускали контрабандиста в надежде, что тот вернется с другим грузом, который они также смогут конфисковать. Иногда они заключали с торговцами сделки под определенный процент. В любом случае они продавали ткани в районы, подвластные коммунистам. «Верный» со товарищи как сыр в масле катались.

Как–то вечером к воротам, у которых дежурил Пэй–о, подъехала грязная невразумительная повозка. Он разыграл обычную процедуру обыска, тыкал в тюк ткани в задней части телеги, ходил вокруг с грозным видом, надеясь запугать возницу и склонить его к выгодной сделке. Он оценил на глаз стоимость груза, возможное сопротивление возницы и попытался выведать у него, кто его хозяин. Пэй–о не спешил, так как груз был солидный, больше, чем он мог вывезти из города до рассвета.

Он сел рядом с возницей и велел ему разворачиваться и ехать обратно в город. Возница, привыкший делать, что говорят, повиновался.

В час ночи бабушку разбудил стук в дверь. За дверью она обнаружила Пэй–о. Он сказал, что хочет оставить на ночь груз. Бабушка не могла не согласиться, потому что по китайской традиции отказать родне практически невозможно. Долг перед семьей и родными считался важнее, чем нравственные убеждения. Она скрыла эту историю от доктора Ся, который спал.

Еще до рассвета Пэй–о появился с двумя телегами. Он погрузил на них товар и уехал, когда начинало светать. Меньше чем через полчаса дом оцепили вооруженные полицейские. Возница, работавший на другой отдел разведки, пожаловался своим хозяевам. Естественно, они хотели вернуть себе имущество.

Доктор Ся и бабушка попали в неприятную ситуацию, но, по крайней мере, товар у них найти не могли. Для мамы же налет полиции был катастрофой. Она схватила коммунистические брошюры и побежала в туалет, где спрятала их в свои теплые штаны с начесом. Надев тяжелую шубу, она прошествовала мимо полицейских с непринужденным видом, изображая, будто идет в школу. Те сказали, что обыщут ее. Она закричала, что пожалуется на них «дяде» Чжугэ.

Полиция понятия не имела о том, что у этой семьи связи в разведке. К тому же непонятно было, кто конфисковал материю. В администрации Цзиньчжоу царил хаос, ибо в городе было расквартировано огромное количество гоминьдановских подразделений и вдобавок любой человек с пистолетом и связями наверху обладал немалой властью. Когда Пэй–о с друзьями изъял у возницы груз, тот не спросил, на кого они работают.

Едва мама произнесла имя Чжугэ, поведение офицера резко изменилось. Чжугэ был приятелем его босса. По его знаку солдаты опустили ружья и перестали вести себя нагло. Офицер отдал честь и принес извинения, что побеспокоил такую знатную семью. Рядовые полицейские выглядели даже разочарованнее, чем начальство: нет добычи — нет денег, а нет денег — нет еды. Они обиженно зашаркали прочь.

Тогда в Цзиньчжоу открылся новый Северо–восточный университет в изгнании, созданный из студентов и преподавателей, бежавших из коммунистической северной Маньчжурии. Там коммунисты проводили свой курс жесткими методами: многие собственники земли были убиты. В городах даже владельцы маленьких фабрик и магазинов были лишены имущества как эксплуататоры. Большинство интеллигентов происходили из зажиточных семей, поэтому сами они или их родственники пострадали от рук коммунистов.

В университете был медицинский факультет, куда мама хотела поступить. Она всегда мечтала стать врачом. Отчасти это объяснялось влиянием доктора Ся, отчасти — тем, что медицинская профессия более всего подходила независимой женщине. Лян горячо поддержал этот план. Партия возлагала на нее надежды. В феврале 1948 года мама поступила на медицинский факультет вольнослушательницей.

Университет в изгнании стал полем битвы, где коммунисты и Гоминьдан сражались за души студентов. Гоминьдан сознавал, что в Маньчжурии дела его обстоят не лучшим образом, и всячески призывал студентов и интеллигентов переезжать на юг. Коммунисты не хотели терять этих образованных людей. Они внесли поправки в свою земельную реформу и издали директиву, предписывающую хорошо обращаться с городскими капиталистами и интеллигентами из состоятельных семей. Вооруженное этим более умеренным курсом, цзиньчжоуское подполье начало кампанию с целью убедить преподавателей и студентов не уезжать. Это стало главной маминой задачей.

Несмотря на изменения в политике коммунистов, некоторые преподаватели и студенты решили, что безопасней уехать. Один корабль со студентами уплыл в Тяньцзинь, примерно в четырехстах километрах к юго–западу, в конце июня. Прибыв туда, они обнаружили, что там для них не приготовили ни еды, ни жилья. Местные гоминьдановские власти посоветовали им вступить в армию. «Отвоюйте свою родину!» — сказали им. Не для этого они бежали из Маньчжурии. Подпольщики–коммунисты, которые приплыли вместе с ними, призвали их заявить свой протест, и 5 июля студенты устроили демонстрацию в центре Тяньцзиня. Войска открыли огонь, десятки студентов были ранены, порой серьезно, а несколько человек погибло.

Когда об этом стало известно в Цзиньчжоу, мама немедленно решила организовать публичную поддержку тяньцзиньских студентов. Она созвала заседание глав ученических союзов школ и техникумов, которые проголосовали за создание Цзиньчжоуской федерации ученических союзов. Маму избрали председателем. Они решили послать в Тяньцзинь телеграмму солидарности, устроить марш к резиденции генерала Цю, главного коменданта, и вручить ему петицию.

Мамины друзья беспокойно ожидали в школе ее указаний. Был серый, дождливый день, земля превратилась в липкую грязь. Стемнело, а мама с еще шестью студенческими вожаками так и не появились. Затем пришло известие, что во время заседания нагрянула полиция и забрала их. Полицию проинформировал Яохань, школьный политический руководитель.

Их отвели в резиденцию коменданта. Через некоторое время в комнату вошел генерал Цю. Он занял свое место за столом и заговорил спокойным, отеческим голосом, демонстрируя скорее печаль, чем гнев. Молодежи свойственно совершать глупости, сказал он. Но что они понимают в политике? Отдают ли себе отчет в том, что их использовали коммунисты? Им нужно сидеть и учиться. Генерал обещал освободить их, если они подпишут бумагу с признанием своих ошибок и назовут имена стоящих за ними коммунистов. Он помолчал, чтобы посмотреть, какой эффект произвели его слова.

Маму его нотации вывели из себя. Она вышла вперед и громко спросила: «Скажите, комендант, какие ошибки мы совершили?» Генерал раздраженно ответил: «Вас использовали коммунистические бандиты для создания беспорядков. Этого мало?» Мама крикнула: «Какие коммунистические бандиты? Наши друзья погибли в Тяньцзине, потому что они сбежали от коммунистов по вашему совету. Вы поэтому их расстреляли? В чем мы провинились?» После бурного обмена репликами генерал ударил кулаком по столу и рявкнул охране: «Покажите ей здание!» Он повернулся к маме: «Ты должна понять, где находишься!» Прежде чем солдаты схватили ее, мама рванулась вперед и тоже ударила кулаком по столу: «Где бы я ни была, я ничего дурного не сделала!»

Маму тут же крепко схватили под руки и оттащили от стола. Ее поволокли по коридору, вниз по лестнице и втолкнули в темную камеру. На другом ее конце она увидела человека в лохмотьях. Он сидел на скамье, словно опершись о столб. Голова свисала на сторону. Мама поняла, что его привязали туловищем к столбу, а бедрами к скамье. Двое мужчин заталкивали ему под пятки кирпичи. С каждым кирпичом раздавался глубокий сдавленный стон. У мамы поплыло перед глазами, ей послышался хруст костей. Затем ее отвели в другую комнату, где офицер–экскурсовод показал ей нос к носу человека, раздетого по пояс и подвешенного на балке за запястья. Лохматые волосы скрывали лицо. Перед ним у жаровни сидел тюремщик и курил. Вдруг он снял с жаровни железный прут с раскаленным наконечником размером с мужской кулак. С ухмылкой он прижал его к груди узника. Раздались дикий крик и ужасное шипение, из раны повалил дым, запахло жареным мясом. Но мама не вскрикнула, не упала в обморок. Ужас вызвал у нее ярость, что придало ей невероятной силы, изгнавшей из сердца всякий страх.

Офицер спросил, не хочет ли она теперь написать признание. Она отказалась, повторив, что не знает за собой никаких коммунистов. Ее запихнули в каморку, где стояла койка с несколькими простынями. Там она просидела несколько нескончаемых дней, слушая через стенку звуки пыток и раз за разом отвергая требования назвать имена.

Однажды ее вывели в усыпанный щебенкой, заросший сорняками двор позади здания. Ей велели встать у высокой стены. Рядом прислонили заключенного, который от пыток не мог стоять сам. Несколько солдат лениво заняли свои позиции. Ей завязали глаза. Она ничего не видела, но все равно их закрыла и приготовилась умереть, гордая, что отдаст жизнь за великое дело.

Она услышала выстрелы, но ничего не почувствовала. Примерно через минуту повязку с глаз сняли, и она оглянулась, щурясь на свет. Человек лежал на земле. С ухмылкой подошел офицер, водивший ее по темнице. Он изумленно поднял бровь, увидев, что эта семнадцатилетняя девочка не рыдает, не умоляет о пощаде. Мама спокойно сказала, что ей не в чем сознаваться.

Ее отвели обратно в камеру. Никто ее не беспокоил, ее не пытали. Несколько дней спустя ее освободили. Всю предшествующую неделю коммунисты–подпольщики хлопотали о ней. Бабушка ходила к главному коменданту каждый день, плакала, умоляла, грозила покончить с собой. Доктор Ся обратился к самым влиятельным своим пациентам, преподнес им дорогие подарки. Максимально использовали и связи семьи в разведке. Многие люди письменно поручились за маму, заявив, что она не коммунистка, а просто молодая пылкая особа.

Случившееся нисколько не умерило ее энтузиазм. Едва выйдя из тюрьмы, она приступила к организации гражданской панихиды по погибшим в Тяньцзине студентам. Власти дали разрешение. В Цзиньчжоу многие были разгневаны расстрелом студентов, покинувших город по совету правительства. Одновременно в школах спешно объявили конец семестра и отменили экзамены в надежде, что студенты разъедутся по домам.

В тот момент подпольщикам рекомендовали эвакуироваться в районы с коммунистической властью. Тем, кто не хотел или не мог этого сделать, предписали приостановить нелегальную работу. Гоминьдан закручивал гайки, уже арестовали и задержали очень многих тайных коммунистов. Лян уходил, и позвал с собой маму, но бабушка ее не отпустила. Маму не подозревают в связях с коммунистами, — сказала она, — но заподозрят, если она уедет. И как же быть со всеми людьми, выступившими в ее защиту? В случае ее бегства всех их ожидают неприятности.

И мама осталась. Но ей хотелось действовать. Она обратилась к Юй–у, единственному известному ей в городе коммунисту. Юй–у не знал Ляна и других ее связных. Они принадлежали к разным нелегальным сетям, работавшим совершенно независимо друг от друга, так что попав в тюрьму и не вынеся пыток они могли назвать лишь ограниченное число имен.

Цзиньчжоу был важнейшим центром снабжения и распределения для всех армий Гоминьдана на северо–востоке. В нем насчитывалось более полумиллиона солдат, растянутых вдоль уязвимых железнодорожных путей и сконцентрированных в нескольких становящихся все меньше районах вокруг основных городов. К лету 1948 года в Цзиньчжоу размещались двухсоттысячные гоминьдановские войска под руководством нескольких командующих. Чан Кайши не ладил со многими в генеральской верхушке и тасовал посты, что деморализовало солдат. Работа разных подразделений была плохо скоординирована, между ними царило недоверие. Многие стратеги, включая высокопоставленных американских советников, считали, что Чан Кайши следует уйти из Маньчжурии. Ключевым пунктом для любого отступления, «добровольного» или под давлением необходимости, морем или железной дорогой, был Цзиньчжоу. Город находился всего в полутораста километрах от Великой стены, совсем рядом с собственно китайской территорией, где Гоминьдан, казалось, более или менее держал ситуацию под контролем. Город был хорошо укреплен с моря — порт Хулудао располагался всего в пятидесяти километрах к югу и соединялся с городом довольно надежной железной дорогой.

Весной 1948 года Гоминьдан приступил к строительству новой системы оборонительных сооружений, из цементных блоков со стальной арматурой вокруг Цзиньчжоу. Коммунисты, думали они, не могут выдвинуть против них ни танки, ни сколько–нибудь значительную артиллерию, нет у них и опыта штурма массивных укреплений. Идея состояла в том, чтобы окружить город самодостаточными крепостями, каждая из которых могла функционировать независимо даже в случае блокады. Крепости должны были соединяться окопами в два метра шириной и глубиной, полностью обтянутыми колючей проволокой. Главнокомандующий Маньчжурии, генерал Вэй Лихуан, прибыл с инспекцией и объявил систему неуязвимой.

Но проект так и не был завершен, отчасти из–за нехватки материалов и дурного планирования, но прежде всего из–за коррупции. Руководитель работ воровал стройматериалы и сбывал их на черном рынке. Рабочим платили так мало, что не хватало на еду. К сентябрю, когда коммунисты стали стягивать войска вокруг города, укрепления были закончены лишь на треть, да и та представляла собой небольшие, разрозненные цементные форты. Остальное в спешке соорудили из глиняных обломков старой городской стены.

Коммунистам, собиравшим гигантские силы численностью более четверти миллиона человек для решающего сражения, было жизненно важно знать устройство этой системы и расположение гоминьдановских войск. Главнокомандующий всеми коммунистическими армиями Чжу Дэ телеграфировал местному командующему: «Нужно взять Цзиньчжоу... и весь Китай в наших руках». Группе Юй–у было дано поручение предоставить последнюю информацию перед окончательным наступлением. Он отчаянно нуждался в людях, и когда мама предложила свои услуги, и он, и его начальство очень обрадовались.

Коммунисты прислали в город несколько переодетых офицеров–разведчиков, но мужчина, в одиночестве бродивший по окраинам, немедленно пробудил бы подозрения.

Влюбленная парочка смотрелась гораздо естественнее. При Гоминьдане юноши и девушки уже могли появляться вместе на людях. Мама была идеальной «подругой» для мужчин–разведчиков.

Юй–у велел ей в определенное время прийти в определенное место. Она должна была надеть бледно–голубое платье и приколоть к волосам красный шелковый цветок. Коммунист должен был держать гоминьдановскую «Центральную ежедневную газету», свернутую треугольником, и вытереть пот сначала с левой, потом с правой стороны лица.

В назначенный день мама вошла в маленькую кумирню, стоявшую за пределами северной городской стены, но внутри укреплений. К ней подошел мужчина с газетой треугольником и произвел условленные движения. Мама три раза потрепала его правой рукой по правой щеке, он три раза потрепал ее левой рукой по левой щеке. Мама взяла его под руку, и они пошли.

Мама по–настоящему не понимала, что он делает, но ни о чем не спрашивала. Большую часть времени они шли молча, заговаривая только, когда кто–нибудь попадался навстречу. Операция прошла гладко.

Были и другие прогулки — по окраинам города и на железную дорогу, жизненно важную транспортную артерию.

Одно дело было собрать информацию, другое — передать ее за пределы города. К концу июля на контрольно–пропускных пунктах всех выходящих из города тщательно обыскивали. Юй–у посоветовался с мамой, чьим способностям и мужеству привык доверять. Машины старших офицеров освобождались от обыска, и мама вспомнила о знакомстве, которое можно было использовать. Она училась вместе с внучкой генерала Цзи, брат которой был полковником в дедушкиной бригаде.

Цзи происходили из Цзиньчжоу и обладали значительным влиянием. Несколько домов их клана, с ухоженным садом, занимали целую улицу, которую так и прозвали — «улица Цзи». Мама часто гуляла в саду с подругой и подружилась с ее братом, Хуэйгэ.

Хуэйгэ, красивый молодой человек лет двадцати пяти, закончил инженерный факультет. В отличие от многих отпрысков богатых влиятельных семей, он не был пустым щеголем. Маме он нравился, нравилась и она ему. Он начал являться к Ся с визитами и приглашать маму на чаепития. Бабушка души в нем не чаяла; она считала этого вежливого юношу прекрасной партией.

Вскоре Хуэйгэ стал приглашать маму для встреч наедине. Они приходили вместе с сестрой, которая притворялась, что следит за благопристойностью, но быстро исчезала под каким–нибудь надуманным предлогом. Она хвалила маме своего брата и утверждала, что он дедушкин любимец. Должно быть, она также рассказывала и брату о моей матери, потому что, как оказалось, он много о ней знает, в частности, что ее арестовывали за радикальную деятельность. У них нашлось много общего. Хуэйгэ не скрывал своего отношения к Гоминьдану. Несколько раз он, теребя свой мундир полковника, со вздохом говорил, что ждет конца войны, чтобы вернуться к профессии инженера, и что дни Гоминьдана сочтены. У мамы было чувство, что он с ней совершенно искренен.

Она не сомневалась, что нравится ему, но не знала, не крылись ли за его действиями политические соображения. Она решила, что он пытается внушить ей, а через нее и коммунистам: «Мне не нравится Гоминьдан, я готов вам помогать».

Они стали молчаливыми сообщниками. Однажды мама спросила, не хочет ли он сдаться коммунистам вместе со своими подчиненными. Он сказал, что как штабной офицер не командует ни одним солдатом. Мама предложила ему убедить дедушку сдаться (что случалось сплошь и рядом), но он грустно сказал, что старик скорее всего застрелит его после первого же слова на эту тему.

Мама рассказала об этом Юй–у, и тот велел ей обрабатывать Хуэйгэ. Вскоре Юй–у велел ей попросить Хуэйгэ покатать ее за городом на своем джипе. Они совершили три–четыре такие поездки, и каждый раз, когда они проезжали мимо деревенского нужника, мама заходила туда и прятала в стенном отверстии записку; Хуэйгэ ждал в автомобиле. Он никогда не задавал вопросов. Он все чаще говорил, что беспокоится о своей семье и о себе самом. Он намекал, что коммунисты могут расстрелять его: «Боюсь, скоро я стану бесплотной душой, живущей за западными воротами!» (По поверью, мертвые живут на западном небе, в царстве вечного покоя. Казни в Цзиньчжоу, как и в большинстве других китайских городов, происходили за западными воротами.) Говоря это, он смотрел маме в глаза, явно ожидая возражений.

Мама была убеждена, что коммунисты пощадят его за то, что он для них сделал. Хотя открыто ничего не говорилось, она уверенно отвечала: «Гони от себя эти мрачные мысли!» или: «Уверена, с тобой этого не случится!»

В конце лета положение Гоминьдана продолжало ухудшаться — и не только в связи с военными действиями. Коррупция порождала хаос. К концу 1947 года инфляция достигла невероятных 100 000 процентов — а к концу 1948 года в районах под властью Гоминьдана она поднялась до 2 870 000 процентов. За ночь цена гаоляна, главного зернового продукта, выростала в Цзиньчжоу в семьдесят раз. Для гражданского населения жизнь с каждым днем становилась тяжелее, потому что все больше продуктов забирала армия, и значительную их часть местные офицеры перепродавали на черном рынке.

Мнения руководства Гоминьдана по вопросам стратегии разошлись. Чан Кайши предлагал отступить из Мукдена, крупнейшего города Маньчжурии, и сосредоточить все усилия на обороне Цзиньчжоу, но он не в состоянии был убедить в этом своих генералов. Казалось, он возлагает все надежды на расширение американской интервенции. В генеральном штабе расцветали пораженческие настроения.

К сентябрю во власти Гоминьдана оставались лишь три маньчжурских твердыни: Мукден, Чанчунь (старая столица Маньчжоу–го, Синьцзин) и Цзиньчжоу — а также триста километров связывающего их железнодорожного полотна. Коммунисты окружали все три города одновременно, и Гоминьдан не знал, откуда начнется основное наступление. В итоге это оказался Цзиньчжоу, самый южный и стратегически важный, так как с его падением другие два были бы отрезаны от снабжения. Коммунисты могли дислоцировать свои войска незаметно, а Гоминьдан зависел от железной дороги, на которую постоянно совершались нападения, и, в меньшей степени, от воздушного транспорта.

Атака на Цзиньчжоу началась 12 сентября 1948 года. Американский дипломат Джон Ф. Мелби 23 сентября записал в своем дневнике во время полета в Мукден: «На севере, вдоль маньчжурского коридора, артиллерия коммунистов разносила цзиньчжоуское летное поле вдребезги». На следующий день, 24 сентября, коммунисты подошли ближе. Через двадцать четыре часа Чан Кайши приказал генералу Вэй Лихуану прорваться из Мукдена с пятнадцатью дивизиями и снять осаду с Цзиньчжоу. Однако генерал Вэй колебался, и к 26 сентября коммунисты фактически изолировали Цзиньчжоу.

1 октября кольцо вокруг города сомкнулось. В тот же день пал соседний Исянь, бабушкин родной город. Чан Кайши прилетел в Мукден, чтобы принять командование на себя. Он приказал отправить на помощь Цзиньчжоу семь дополнительных дивизий, но ему удалось заставить генерала Вэя выдвинуться из Мукдена только 9 октября — через две недели после того, как был отдан приказ — к тому же лишь с одиннадцатью дивизиями вместо пятнадцати. 6 октября Чан Кайши полетел в Хулудао и приказал тамошним войскам освободить Цзиньчжоу. Отдельные подразделения повиновались, но из–за своей разрозненности оказались изолированы и уничтожены.

Коммунисты готовились превратить наступление на Цзиньчжоу в блокаду. Юй–у дал маме чрезвычайно важное задание: пронести в оружейный склад дивизии Хуэйгэ детонаторы. Боеприпасы хранились на территории, огороженной стенами с колючей проволокой, по слухам, находившейся под током. Входящих и выходящих обыскивали. Военные, служившие на складе, в основном проводили время за азартными играми и попойками. Иногда привозили проституток, и офицеры устраивали танцы в импровизированном клубе. Мама сказала Хуэйгэ, что хочет посмотреть на танцы, и он без лишних вопросов согласился.

На следующий день незнакомец вручил маме детонаторы. Она положила их в сумку и поехала с Хуэйгэ на склад. Их не обыскивали. Мама попросила Хуэйгэ показать ей территорию, а сумку, по инструкции, оставила в машине. В их отсутствие подпольщики должны были забрать детонаторы. Мама нарочно шла медленно, чтобы дать сообщникам больше времени. Хуэйгэ был рад возможности сделать ей приятное.

В ту ночь город сотряс оглушительный взрыв. Началась цепная реакция, рвущиеся динамит и снаряды озаряли небо величественным фейерверком. Улица, где располагался склад, пылала. В радиусе пятидесяти метров окна разлетелись вдребезги. На следующий день Хуэйгэ пригласил маму в особняк Цзи. Он был небритый, с пустым взглядом. Очевидно, он не сомкнул глаз. Он поприветствовал ее несколько сдержаннее, чем обычно.

После тяжкого молчания Хуэйгэ спросил, слышала ли она новость. Ее выражение лица подтвердило худшие его опасения — он помог совершить диверсию против своей собственной дивизии. Он сказал, что будет расследование. «Не знаю, снесет ли мне этот взрыв голову с плеч или, напротив, я получу награду». Мама его утешила: «Я уверена, ты вне подозрений. Уверена, тебя наградят». Тут Хуэйгэ встал и по–военному отдал ей честь. «Спасибо тебе за обещание!» — воскликнул он.

Снаряды коммунистов начали залетать в город. Впервые услышав их свист, мама слегка испугалась. Позже, когда обстрел усилился, она привыкла. Казалось, непрерывно гремит гром. У большинства жителей страх заглушало фаталистическое безразличие. Осада положила конец строгому маньчжурскому ритуалу в доме доктора Ся; впервые все домочадцы — мужчины и женщины, господа и слуги — садились за один стол. До этого они разделялись не меньше чем на восемь групп и все ели разное. Однажды, когда они собирались обедать, в окно влетел снаряд; он пронесся над каном, где играл годовалый сын Юйлиня, и упал под стол. К счастью, как многие снаряды, он был без взрывчатки.

С началом осады исчезло продовольствие, даже с черного рынка. За сто миллионов гоминьдановских долларов едва можно было купить полкило гаоляна. Все, кто мог себе это позволить, в том числе и бабушка, до осады запасались гаоляном и соевыми бобами. Муж бабушкиной сестры, «Верный» Пэй–о, благодаря связям добывал дополнительное продовольствие. Во время осады их осла убило шрапнелью, и его съели.

8 октября коммунисты бросили в атаку почти четверть миллиона бойцов. Бомбардировки заметно усилились. К тому же обстрел велся прицельно. Гоминьдановский главнокомандующий Фань Ханьцзе говорил, что снаряды будто преследуют его. Артиллерию выбили со многих позиций; крепости незавершенной оборонительной системы, а также шоссе и железные дороги попали под сплошной огонь. Были разорваны провода телефонной связи электропередач.

13 октября пали внешние оборонные рубежи. Более чем стотысячные гоминьдановские войска беспорядочно отступили в центр города. В ту ночь в дом Ся вломилась дюжина опустившихся солдат. Они требовали еды. Они не ели два дня. Доктор Ся любезно встретил их, а жена Юйлиня тут же поставила на огонь огромную кастрюлю с гаоляновой лапшой. Когда лапша сварилась, она подала ее на стол и пошла в соседнюю комнату за солдатами. Едва она повернулась, чтобы идти назад, в кастрюлю влетел снаряд и разнес лапшу по всей кухне. Она нырнула под столик перед каном.

Перед ней оказался солдат, но она схватила его за ногу и не дала войти в кухню. Бабушка перепугалась. «А если бы он повернулся и нажал на курок?» — сдавленно прошептала она как только он отошел.

До самой последней стадии осады обстрел велся удивительно точно. Обычных домов было разрушено немного, но население страдало от ужасных пожаров, которые нечем было тушить. Небо затянуло густым черным дымом, ничего не видно было дальше чем на несколько метров, даже днем. Гром артиллерии оглушал. Мама слышала, как люди стонут, но не могла определить ни где они, ни что случилось.

14 октября началось завершающее наступление. По городу непрерывно стреляло девятьсот орудий. Большинство членов семьи спряталось в наскоро выкопанном бомбоубежище, но доктор Ся отказался покинуть дом. Он спокойно сидел на кане в углу своей комнаты и тихо молился Будде. Вдруг в комнату вбежали четырнадцать котят. Он обрадовался: «Кошка всегда прячется в счастливом месте». К нему не залетело ни единой пули — и все котята выжили. Кроме него не пожелала идти в убежище только моя прабабушка, которая притаилась под дубовым столом рядом с каном в своей комнате. Когда битва стихла, толстые одеяла, покрывавшие стол, напоминали решето.

Посреди бомбардировки маленький сын Юйлиня захотел пописать. Мать вынесла его наружу, и через несколько секунд обрушилась стена бомбоубежища, рядом с которой они сидели. Маме и бабушке пришлось прятаться в доме. Мама схоронилась за каном на кухне, но вскоре в кирпичи кана стала попадать шрапнель, и дом задрожал. Она выбежала во внутренний садик. Небо было черно от дыма. Шальные пули рикошетом отскакивали от стен. Это напоминало смешанный со стонами и воплями шум ливня.

На следующий день с рассветом в дом вломились гоминьдановские солдаты, таща за собой двадцать насмерть перепуганных жителей трех соседних домов. Солдаты были почти в истерике. Они прибежали с артиллерийской позиции, размещенной в храме через дорогу, который только что с поразительной точностью разбомбили, и орали, что кто–то из гражданских их выдал. Они продолжали вопить, что желают знать, кто дал сигнал. Когда никто не откликнулся, они схватили маму и поставили ее к стенке, обвиняя ее. Бабушка едва не лишилась чувств от ужаса. Она спешно разыскала золотые украшения и стала пихать их солдатам. Они с доктором Ся встали на колени и заклинали солдат отпустить маму. Жена Юйлиня рассказывала, что это был единственный раз, когда она видела доктора Ся по–настоящему испуганным. Он умолял солдат: «Это моя девочка. Пожалуйста, поверьте, она ни в чем не виновата...»

Солдаты взяли золото и отпустили маму, но затолкали всех штыками в две комнаты и заперли их на замок — чтобы помешать им «подавать сигналы». В комнатах было совершенно темно и очень страшно. Но вскоре мама заметила, что обстрел ослабевает. Шум на улице изменился. К свисту пуль прибавились взрывы гранат и звон штыков. Слышались крики: «Сложите оружие, и мы вас пощадим!», доносились душераздирающий визг, вопли, полные злобы и страдания. Выстрелы и крики все приближались, она слышала топот сапог гоминьдановцев, убегавших по мостовой.

Постепенно гул несколько стих, и семья Ся услышала стук в боковую калитку дома. Доктор Ся осторожно приблизился к двери комнаты и приотворил ее: гоминьдановцы исчезли. Он пробрался к калитке и спросил, кто стучит. Голос ответил: «Мы — народная армия. Мы пришли освободить вас». Доктор Ся открыл калитку, быстро вошли несколько бойцов в мешковатой форме. В темноте мама увидела, что на левом рукаве у них повязаны белые полотенца. Солдаты держали ружья со штыками наготове. «Не бойтесь, — сказали они. — Мы вас не тронем. Мы ваша армия, армия народа». Они добавили, что хотят посмотреть, нет ли в доме гоминьдановцев. Это не было просьбой, хотя свое желание они выразили вежливо. Солдаты не перевернули дом вверх дном, не попросили еды, ничего не украли. После обыска они ушли, любезно попрощавшись с семьей.

Только когда солдаты вошли в дом, стало понятно, что коммунисты действительно взяли город. Мама радовалась как сумасшедшая. На этот раз их пыльное, рваное обмундирование ее не смутило.

Люди, прятавшиеся у Ся, поспешили по домам, чтобы посмотреть, в каком они состоянии: не разрушены ли, не разграблены. Один дом сровняло с землей, беременная женщина, оставшаяся там, погибла.

Вскоре после ухода соседей в боковую калитку опять постучали. Мама отворила: там стояло с полдюжины напуганных гоминьдановских солдат, жалких, с глазами, полными страха. Они отбили бабушке и доктору Ся земные поклоны и попросили гражданскую одежду. Из сострадания им дали старые вещи, которые они тут же нацепили поверх формы и убежали.

С рассветом жена Юйлиня открыла переднюю калитку. Прямо перед ней лежало несколько трупов. Она вскрикнула от ужаса и тут же вернулась в дом. Мама услышала ее крик и вышла посмотреть. Вся улица была завалена трупами, многие были с оторванными головами или конечностями, с вывалившимися внутренностями. Некоторые люди превратились в кровавое месиво. С телеграфных столбов свисали руки, ноги, куски мяса. Сточные канавы переполняла кровь, в которой плавали куски тел и обломки зданий.

Битва за Цзиньчжоу была грандиозной. Последнее наступление продолжалось тридцать один час и во многих отношениях стало поворотным моментом гражданской войны. Было убито двадцать тысяч гоминьдановских солдат, более восьмидесяти тысяч взяты в плен. В плен попали не менее восемнадцати генералов, среди них — верховный главнокомандующий силами Гоминьдана в Цзиньчжоу генерал Фань Ханьцзе, который попытался скрыться в гражданской одежде. Среди толп военнопленных, направляющихся во временные лагеря, мама увидела подругу с мужем — офицером Гоминьдана; Оба они замотались в одеяла, чтобы не замерзнуть холодным утром.

Коммунисты следовали приказу: не убивать сложивших оружие и хорошо обращаться с пленными. Это привлекало простых солдат, большинство которых происходили из бедных крестьянских семей. Коммунисты не устраивали лагерей военнопленных. Они оставили только офицеров среднего и высшего звена и почти сразу же распустили всех остальных. Для солдат проводили собрания «вспоминаем горечь», где их призывали рассказывать о своей тяжелой жизни. Главный смысл революции, говорили коммунисты, — дать им землю. Солдатам предоставили выбор: вернуться домой — тогда им давали денег на дорогу — или присоединиться к коммунистам и окончательно победить Гоминьдан, чтобы никто больше не мог отнять у них землю. Большинство по доброй воле остались и присоединились к коммунистам. Некоторые, конечно, не могли вернуться домой во время войны. Мао усвоил урок древнекитайского искусства войны: лучший способ завоевать людей — это завоевать их умы и сердца. Политика по отношению к пленным оказалась чрезвычайно эффективной. После Цзиньчжоу все больше и больше гоминьдановских солдат просто сдавались в плен. За время гражданской войны более полутора миллионов капитулировали и перешли на сторону коммунистов. В последний год гражданской войны меньше двадцати процентов потерь Гоминьдана приходилось на погибших в бою.

У одного из высших военачальников, попавших в плен, дочь скоро должна была родить. Он спросил офицера–коммуниста, можно ли ему остаться в Цзиньчжоу с дочерью. Офицер сказал, что отцу неудобно помогать дочери при родах и что он пришлет «товарища–женщину». Гоминьдановец подумал, что это говорится только для того, чтобы он ушел. Позднее он узнал, что с его дочерью очень хорошо обращались, а «товарищем–женщиной» оказалась жена того коммуниста. Политика по отношению к пленным была сложной смесью политического расчета и гуманитарных соображений, она стала одним из важнейших факторов победы коммунистов. Их целью было не только разгромить армию противника, но и, по возможности, разложить ее. Гоминьдан потерпел поражение из–за деморализации не меньше, чем от огня на поле боя.

Первоочередным делом после окончания битвы стала очистка города, чем и занялись в основном солдаты–коммунисты. Местные жители охотно помогали, желая побыстрее избавиться от трупов и мусора вокруг своих домов. Дни напролет можно было видеть длинные ряды телег с трупами и шеренги людей с корзинами на плечах, выносящих свой груз из города. Когда вновь стало возможно передвигаться по улицам, мама узнала, что многие ее знакомые убиты; одни — прямым попаданием, другие — под завалами в собственных домах.

Наутро после окончания осады коммунисты развесили по городу объявления, призывающие население незамедлительно вернуться к мирной жизни. Доктор Ся водрузил на прежнее место нарядную вывеску в знак того, что его медицинская лавка снова открылась. Позже коммунистические власти сообщили ему, что он был первым в городе врачом, возобновившим работу. Большинство магазинов начали торговать 20 октября, хотя с улиц еще не убрали трупы. Через два дня открылись школы, а учреждения стали работать по обычному расписанию.

Самой насущной была проблема продовольствия. Новое правительство призвало крестьян продавать свою продукцию в городе и установило цены на нее в два раза выше, чем в деревне. Гаолян быстро подешевел со 100 000 000 до 2 200 гоминьдановских долларов за полкило. Скоро простой рабочий мог купить на свой дневной заработок два килограмма гаоляна. Страх голода отступил. Коммунисты бесплатно выдавали нищим зерно, соль и уголь. Гоминьдан никогда не делал ничего подобного, и люди были под сильным впечатлением.

Привлекала местных жителей и дисциплина солдат–коммунистов. Они не только никого не насиловали и не грабили, но и всеми возможными способами демонстрировали образцовое поведение. Это выгодно отличало их от гоминьдановских войск.

Город по–прежнему находился в состоянии боевой готовности. Угрожающе летали американские самолеты. 23 октября значительные силы Гоминьдана безуспешно попытались отвоевать Цзиньчжоу, взяв его в клещи со стороны Хулудао и с северо–востока. С потерей Цзиньчжоу огромные армии вокруг Мукдена и Чанчуня быстро разложились или сдались, и ко 2 ноября вся Маньчжурия была в руках коммунистов.

Они исключительно умело восстановили порядок и наладили хозяйство. Банки в Цзиньчжоу открылись 3 декабря, электричество включили на следующий день. 29 декабря развесили объявления о замене прежних квартальных комитетов на комитеты жителей. Им предстояло стать ключевым институтом коммунистической администрации и контроля. На следующий день починили водопровод, а 31 декабря пустили железную дорогу.