ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

И в годы войны, во время службы в Вашингтоне в должности начальника штаба, и в Нью-Йорке в качестве президента Колумбийского университета, и в Париже в штабе верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами Североатлантического союза в Европе, и в течение всех восьми лет на посту Президента США Эйзенхауэр строил планы, чем будет заниматься после выхода в отставку. Он думал, что, возможно, время от времени будет писать статьи в какой-нибудь журнал, который распространяется по всей Америке, конечно, будет много играть в гольф и бридж, но, главным образом, не станет утруждать себя и постарается спокойнее смотреть на вещи. После полувекового служения своей стране он, по его словам, чувствовал себя очень уставшим, и ему просто необходимо было немного отдохнуть. Никаких встреч, никаких выступлений, никаких конференций, никаких решений, которые надо принимать. Образцом ему служил Джордж Вашингтон в Маунт-Верноне*.

[* Маунт-Вернон — поместье вблизи г. Вашингтона, принадлежавшее первому Президенту США.]

Маунт-Верноном Айка была его ферма в Геттисберге. И они с Мейми обожали и саму ферму, и местность вокруг нее. Климат, за исключением зимы, был здесь умеренным. Расположение — идеальным. Они жили в сельской местности, но достаточно близко к Вашингтону и к Нью-Йорку, чтобы иногда совершать поездки в эти города и чтобы их друзья могли приезжать к ним с визитами. Ферма была расположена у края поля, где когда-то проходило сражение, и это вызывало у них чувство, будто они — тоже часть неразрывной американской истории. Из-за такого расположения фермы они должны были примириться с потоком туристов — каждый посещавший поле сражения, казалось, хотел увидеть и ферму Эйзенхауэров, а большинство из них — запечатлеть на пленке бывшего президента во время его прогулки. Айку было очень приятно ощущать, что его не забыли. Когда он отправлялся в город, многие фотографировали его, или просили дать автограф, или говорили ему, что отдавали за него голоса. Порой он жаловался на это, но сразу же оговаривался: "Предположим, что люди нас не любят. Это было бы ужасно, не правда ли?"*1

Снаружи дом был выстроен в колониальном стиле, но внутри имел все современные удобства. Застекленная терраса была идеальным местом для чтения и рисования. Обстановка была элегантной. Из сотен различных предметов, подаренных главами государств и американскими миллионерами за годы президентства, были отобраны самые лучшие. У Мейми в одной из комнат находилась бесценная коллекция птиц из богемского фарфора, которой она очень гордилась и о которой Айк говорил: "О Боже, как вам не надоест вытирать с них пыль". Во время пребывания на посту президента Айк редко видел Мейми днем; в Геттисберге он восполнял этот пробел: долгие часы он проводил с ней на солнечной террасе, окна которой выходили на зеленеющие поля, занимался чтением, рисованием или сидел у телевизора.

Когда к Айку приезжали его друзья или гости, готовкой на кухне занимался он сам, потому что кроме поджаренного на огне куска мяса и печеной картошки Мейми могла приготовить только сладкую помадку. "Когда я была девочкой, мне никогда не разрешали быть на кухне", — объясняла она. Во всех других отношениях она была прекрасной женой и очень ценила его заботу о ней. "Для того чтобы брак был удачным, — сказала она как-то одному журналисту, — вы должны над ним работать. Молодые женщины сегодня хотят непременно в чем-то утверждаться, но они всего лишь должны доказать, что каждая из них может быть хорошей женой, домохозяйкой и матерью. У семьи должна быть только одна голова — мужская... Ну, а уж если возникнет ссора, то надо выйти из комнаты, потому что для ссоры нужны двое".

Джон, Барбара и внуки жили на ферме в маленьком доме, который был их собственностью и находился примерно на расстоянии одной мили от основного дома. Эйзенхауэр очень гордился своим единственным сыном. Отношения Мейми с Барбарой были очень близкими и теплыми. Эйзенхауэры относились к Барбаре как к дочери, а не как к невестке. Но самую большую радость доставляли им внуки — Дэвид, Барбара Энн, Сюзан и Мэри Джин. "Я просто люблю, чтобы они были рядом, — говорила Мейми. — Девочки примеряют мои платья и смотрят телевизор со мной. Мы много разговариваем и смеемся". Разумеется, Дэвид был самым любимым внуком дедушки. "Когда он был поменьше, мы больше проводили времени вместе, — сказал Эйзенхауэр одному репортеру. — Теперь он любит бейсбол, регби и футбол, как и все другие мальчишки его возраста. Но некоторые вещи я уже не могу делать с ним вместе. Мы продолжаем ходить на рыбалку, стреляем по тарелочкам, играем в гольф. Очень часто мы просто сидим вдвоем и ведем серьезный разговор". Он сказал, что, когда две семьи живут рядом, невольно могут возникнуть проблемы в их взаимоотношениях. "Дедушка и бабушка должны быть полезными, — напомнил он репортеру (а также самому себе и Мейми), — но не вмешиваться в чужие дела. Они должны помогать в воспитании внуков, если, конечно, могут. Но ни при каких обстоятельствах не мешать им, не становиться для них премьер-министрами. Это верный способ расстроить брак ваших детей"*2.

Они много ездили по стране, причем начали сразу же после 20 января 1961 года. В феврале Эйзенхауэры поездом отправились в Палм-Дезерт в Калифорнии, где они жили на ранчо Флойда Одлума и его жены Жаклин Кохран. Флойд был известным авиатором, он сыграл ключевую роль в решении Эйзенхауэра выставить свою кандидатуру на пост президента на выборах 1952 года, убедив его сделать это. Отправляясь в поездку, Айк намеревался отдохнуть — поиграть в гольф и бридж, но вдруг обнаружил, что не перестает думать о проблемах страны. Разъезжая на электромобиле по полю для гольфа в Эльдорадо, он включил радио и прослушал отчет полковника Джона Гленна о его полете на спутнике вокруг Земли. Слейтер чувствовал: Эйзенхауэр был "немного разочарован, что этот полет не был совершен во время его Администрации". Он ужасно расстроился, узнав о "легкомысленных тратах" Администрации Кеннеди и "полном отсутствии интереса с ее стороны к стабильности доллара и влиянию инфляции на сбережения вкладчиков". У него вызвало озабоченность и намерение Кеннеди "расширить вооруженные силы и развить военную и космическую промышленность". Эйзенхауэр предупредил, что "эта комбинация может оказаться настолько мощной, а военная машина — настолько огромной, что все это просто нужно будет использовать"*3.

Как показывают предыдущие высказывания Эйзенхауэра, после стольких лет нахождения в центре власти и принимая решения, ему было очень трудно ограничить себя ролью наблюдателя. Однако в меньшей степени он был озабочен проблемами формирования будущего, гораздо в большей — оправданием прошлого, в особенности деятельности своей Администрации. Но работать над мемуарами о годах своего президентства оказалось значительно сложнее, чем написать "Крестовый поход" — рассказ о безоговорочном успехе с определенным и счастливым концом. Мемуары же о времени пребывания в Белом доме затрагивали вопросы, которые все еще стояли на повестке дня и решение которых трудно было предсказать, — Куба, Лаос, разоружение, ядерные испытания и т. д. Действующих лиц в "Крестовом походе" было не так много, а в президентских мемуарах им не было конца. В "Крестовом походе" Эйзенхауэр сумел найти хорошие слова почти о каждом, кого упоминал, даже о Монтгомери; книга не содержала ни малейшей недооценки или принижения деятельности его коллег. В мемуарах же все обстояло совсем иначе, хотя он страшно не любил высказывать критические замечания. В "Крестовом походе" описывались три с половиной плотно спрессованных года, в мемуарах речь шла о восьми годах, проведенных в Белом доме.

Кроме того, в "Крестовом походе" он мог рассказать, как принималось решение, а затем продемонстрировать, как оно работало в практических условиях. В президентских мемуарах в основном описывались уже принятые решения, за которыми не следовало никаких действий. Ведь на самом деле все так и было: он решил не расширять войну в Корее, не вступать в войну во Вьетнаме во время кризиса в Дьенбьенфу, не ускорять гонку вооружений, не выступать против Маккарти открыто или поддержать решение суда в деле "Браун против Топека", отменить "Новый курс" или снизить налоги, поддержать англичан и французов в Суэце или вмешаться в события в Венгрии. Короче говоря, мемуары в двух томах оказались по своей сути негативными и неубедительными, тогда как "Крестовый поход" — наоборот.

Несмотря на многие недостатки, книги "Мандат на перемены" и "Война за мир" (под общим заголовком "Годы в Белом доме"), потребовавшие от него концентрации огромных усилий, стали самым большим вкладом в его литературную деятельность. Не такие "соленые" и не такие личностные, как мемуары Трумэна, они тем не менее описывали все крупные и множество мелких проблем, с которыми пришлось иметь дело Администрации Эйзенхауэра. Практически в них не было фактических ошибок — замечательное достижение для рукописи, содержащей почти три тысячи страниц, и хвала тщательности и аккуратности, с какими были осуществлены подборка и изучение материала. Публикуя мемуары, Эйзенхауэр ставил перед собой определенную цель — объяснить читателю свою версию событий и мотивы, которыми он руководствовался, принимая то или иное решение. И эта цель была достигнута: изучение мемуаров сразу же стало обязательным для любого серьезного исследования, касавшегося политических событий в 50-е годы.

После публикации мемуаров в издательстве "Даблдей" Эйзенхауэра уговорили написать менее формальную биографию, в которой рассказывалось бы о тех периодах его жизни, которые не были затронуты в "Крестовом походе" и "Годах в Белом доме". Готовя эту книгу, Эйзенхауэр возвратился к своей старой практике — диктовать материал. Он с радостью погружался в воспоминания о днях своего детства в Абилине, о годах, когда был кадетом в Уэст-Пойнте, и о времени, когда был молодым офицером. Он очень высоко отозвался о Фоксе Коннере, Дугласе Макартуре, Джордже Маршалле, с теплотой говорил о родителях и братьях, о своих школьных учителях и товарищах — молодых офицерах. Он поведал о забавных случаях, чуточку грустных и любопытных. Он назвал свою книгу: "На досуге: истории, которые я рассказываю своим друзьям". Эта книга получила гораздо более теплый прием. Ее раскупали значительно быстрее и переводили чаще, чем "Годы в Белом доме".

Апрель — время высаживания растений. В 1961 году к началу месяца Эйзенхауэры возвратились в Геттисберг и начали готовиться к новому сезону. 17 апреля полувоенное формирование Бисселла, состоящее из кубинских беженцев и насчитывающее уже около двух тысяч человек, высадилось в заливе Свиней на Кубе. Не получая ни воздушной поддержки, ни подкреплений, не имея хороших средств связи, боевики были довольно быстро разбиты или захвачены в плен солдатами Кастро. Это был полный разгром.

Кеннеди позвонил Эйзенхауэру: не может ли он прибыть в Кэмп-Дэвид для консультаций? Конечно, Эйзенхауэр мог, и 22 апреля он вылетел на вертолете из Геттисберга в Кэмп-Дэвид. Кеннеди встретил его у трапа, и они направились к террасе перед коттеджем Аспен, чтобы обстоятельно поговорить. Кеннеди рассказал о планировании, целях и ожидаемых результатах вторжения, признал, что оно закончилось полным поражением, что причина его — в недостатке разведывательной информации и ошибках, допущенных при высадке десанта с кораблей, а также во времени и тактике проведения операции.

Два человека, погруженные в разговор, стали ходить взад и вперед по площадке, головы их были опущены. У Эйзенхауэра сложилось впечатление, что Кеннеди "рассматривал президентство не только как глубоко личное дело, но и как институт, которым может управлять один человек, всего лишь имея помощника здесь и другого — там. Он совершенно не представлял себе сложностей этой работы". Эйзенхауэр спросил Кеннеди: "Г-н Президент, до того как одобрить этот план, приглашали ли вы всех ответственных за операцию, чтобы при вас обсудили ситуацию и вы сами оценили бы все "за" и "против" и приняли решение, или вы говорили с каждым в отдельности в разное время?" Кеннеди признал, что не созывал Совет национальной безопасности в полном составе для обсуждения и критического рассмотрения планов. Он показался Эйзенхауэру "очень искренним, но и очень подавленным, в состоянии какого-то замешательства". Он с горечью сказал Эйзенхауэру: "Никто не узнает, как трудна эта работа, пока сам не будет заниматься ею в течение нескольких месяцев". Эйзенхауэр посмотрел на Кеннеди и тихо произнес: "Г-н Президент, простите меня, но я думаю, что говорил вам об этом три месяца назад". Кеннеди ответил: "Конечно, я многому научился с тех пор".

Эйзенхауэр поинтересовался, почему Кеннеди не обеспечил воздушное прикрытие вторжения. Кеннеди ответил: "...мы думали, если станет известно, что вторжение осуществляется нами, а не самими кубинцами, участвующими в сопротивлении, то для Советов это будет подходящий повод вызвать беспорядки в Берлине". Эйзенхауэр еще раз посмотрел на него внимательно и заметил: "Г-н Президент, это как раз полная противоположность того, что в действительности могло бы произойти. Советы следуют своим собственным планам, и если они увидят, что мы демонстрируем слабость, то будут давить на нас еще сильнее. Но если они увидят, что мы демонстрируем силу и делаем что-то в соответствии с нашими собственными планами, вот тогда-то они и будут очень колебаться. Поражение в заливе Свиней придаст смелости Советам предпринять что-нибудь такое, на что в других обстоятельствах они не решились бы".

"Вот, — сказал Кеннеди, — мой совет заключался в следующем: мы не должны были показывать, что замешаны в этом деле". Эйзенхауэр возразил изумленно: "Г-н Президент, как вы могли ожидать, что мир в это поверит? Где кубинцы получили корабли, чтобы плыть из Центральной Америки на Кубу? Где они получили оружие? Где они получили средства связи и все необходимое им оборудование? Каким образом вы смогли бы сохранить в тайне сведения о том, что Соединенные Штаты оказывают помощь в подготовке вторжения? Я считаю, если вы начинаете заниматься такого рода вещами, то результат должен быть только один. Это — успех".

Кеннеди ухватился за последнее предложение. "Да, — сказал он, — я заверяю вас, что после всего происшедшего, если подобная ситуация повторится, она закончится успешно". Довольный, Эйзенхауэр промолвил: "Я рад слышать это". Бывший президент сказал Кеннеди: "Я буду поддерживать все, что нацелено на предотвращение проникновения коммунистов и создания ими баз в Западном полушарии". Но он также предупредил: "Я считаю, что американский народ никогда не одобрит прямую военную интервенцию нашими вооруженными силами, за исключением случаев провокаций, направленных против нас и настолько очевидных и серьезных, что каждый поймет необходимость подобного шага"*4.

Чувство разочарованности Эйзенхауэра в Кеннеди стало возрастать, когда Кеннеди, отвечая на один из вопросов в связи с поражением в заливе Свиней, бросил вызов русским, предлагая соревноваться в полете на Луну. Эйзенхауэр посчитал это серьезной ошибкой, и он высказал по этому поводу свое мнение, хотя лишь в частной беседе. Тем не менее его критика достигла американских астронавтов, и один из них, майор Фрэнк Борман, написал Эйзенхауэру в июне 1965 года.

Эйзенхауэр направил Борману длинный, тщательно составленный ответ. "Я критиковал в текущей программе исследования космоса, — писал он, — ее концепцию, в соответствии с которой она была коренным образом пересмотрена и расширена сразу же после фиаско в заливе Свиней". По мнению Эйзенхауэра, бросать вызов русским в гонке полета на Луну было "неразумно". Престиж Америки не годится выставлять на обозрение в такой манере, потому что "он основывался только на одном единственном проекте или эксперименте, извлеченном из тщательно спланированной долговременной программы исследований, объединявшей связь, метеорологию, разведку, а также будущие достижения в области военной техники и науки, и имел своим главным приоритетом — что, по моему мнению, было неудачным — гонку или, другими словами, спортивное состязание". Как результат этого, продолжал Эйзенхауэр, "расходы возросли драматически", а выгоды, заложенные в космическую программу, были утеряны*5.

14 октября 1963 года Айк праздновал свой день рождения — ему исполнилось семьдесят три года. После того как он оставил Белый дом, двенадцать раз он был в госпитале им. Уолтера Рида, но никогда не задерживался в нем больше чем на несколько дней, так как все его недуги были незначительными. Его общее физическое состояние для человека в возрасте, перенесшего обширный инфаркт, паралич и операцию по поводу кишечной непроходимости, было великолепным. Он регулярно играл в гольф, совершал пешие прогулки, занимался в саду, поддерживая себя в активной форме.

Вскоре после того как Айк переехал в Геттисберг на постоянное жительство, Джон писал, что был "поражен и обеспокоен поведением старика". Джону казалось, что движения отца стали замедленными, голос менее звучным, "и даже в течение рабочего дня у него было время, чтобы оторваться от работы и поговорить на темы, которые раньше он счел бы случайными. Я опасаюсь за его здоровье". Но вскоре Джон понял, что был не прав — просто его отец старался расслабиться, тем более что раньше у него не было такой возможности. Эллис Слейтер полагал, что Айк "редко выглядел лучше — он кажется хорошо отдохнувшим". Он стал уставать быстрее и чаще, чем прежде, но в то же время он обладал замечательной способностью восстанавливать силы после хорошего ночного сна. Его ум был таким же острым, как и всегда, прежними оставались его заинтересованность и озабоченность событиями общественной жизни*6.

Его друзья постепенно уходили из жизни. В марте 1962 года умер Пит Джоунс. После похорон Эйзенхауэр полетел в Бейджа в Калифорнии с оставшимися друзьями, чтобы порыбачить, поохотиться и поиграть в бридж. Айк поднимался в 5 часов каждое утро, намереваясь быть в ущелье, когда белокрылые голуби начинали летать, как только всходило солнце. В первый день он подстрелил двенадцать голубей, на следующий день — шестнадцать, а на третий — тридцать, и каждый раз больше всех других из его компании. После охоты он шел на океан ловить рыбу марлин, и ему опять сопутствовала удача, днем он плавал в бассейне, а вечерами играл в бридж.

За Айком и его друзьями хорошо присматривали — кроме Моани были еще управляющий-мексиканец, повар, трое горничных, четверо рабочих, управляющихся с багажом и другой подобной работой, три самолета и пилоты, два катера с командами и взвод солдат мексиканской армии, которые на джипах доставляли компанию в ущелье для охоты. По просьбе Айка пилоты летали над Калифорнийским заливом, и Айк мог видеть, как киты кормили своих детенышей. Айк пробыл в Бейдже две недели и, когда не был занят чем-либо другим, писал статьи для "Ридерс дайджест" и "Сатердей ивнинг пост" о безрезультатности встреч на высшем уровне и о том, как важно соблюдать ответственность в вопросах финансовой политики. В общем, это был именно тот образ жизни, который Эйзенхауэр намеревался вести после выхода в отставку. И, следует добавить, — который, по мнению большинства американцев, он заслужил и должен был иметь.

Конечно, и богатые друзья Эйзенхауэра думали так же. Начиная с зимы 1961/62 года Эйзенхауэры каждый год ездили поездом в Палм-Дезерт, где один его друг предоставлял в его распоряжение дом, а Джеки Кохран и Флойд Одлум приспосабливали для него под офис свое ранчо, где он мог принимать друзей (расходы оплачивали они). Один из друзей давал ему автомобиль.

В его офисе царила атмосфера чрезвычайной занятости. После выхода в отставку Айк получал 7,5 тысяч писем в месяц и на две трети из них хотел отвечать сам. Но это оказалось чрезмерным для Энн Уитмен. Он настоял, что диктовать будет только ей — во время пребывания в Белом доме она была единственным человеком, которому он когда-либо диктовал. Уитмен привыкла к большим нагрузкам, но, когда ее босс был президентом, она могла призвать на помощь двенадцать машинисток. В Палм-Дезерте и в Геттисберге в ее распоряжении были всего две машинистки, и, в отличие от секретарей в Белом доме, они отказывались работать более восьми часов в день и пяти дней в неделю. Из этого следовало, что на Уитмен приходился громадный объем машинописной работы. Кохран заметила, что "у Энн даже нет времени перекусить. Я за всю свою жизнь ни разу не встречала человека, способного работать с такой же интенсивностью". Но Айк едва ли замечал это. Он так привык, что ради него люди шли на все, что считал это само собой разумеющимся.

Была и другая проблема. Во время пребывания в Белом доме Мейми редко видела Уитмен, но в Палм-Дезерте и в Геттисберге они часто были вместе. Для обеих женщин существовал один идеал — Дуайт Эйзенхауэр. Он расценивал такое их отношение к себе как в порядке вещей, но они оказались соперницами за его внимание, или Мейми это просто казалось; во всяком случае, она была против, чтобы ее муж в такой большой степени полагался на Уитмен. Кохран вспоминала: "Между Энн и Мейми были большие разногласия"*7. В конце той первой зимы в Палм-Дезерте Уитмен перешла на работу к Рокфеллеру в Нью-Йорк, чем генерал был крайне огорчен. После этого он не видел женщину, которая посвятила ему так много своей жизни и которая была независима, когда он был президентом.

К осени 1963 года положение в Южном Вьетнаме, казавшееся таким устойчивым, когда Эйзенхауэр оставил свой офис, резко ухудшилось. Назревал большой мятеж. Кеннеди направил в страну 16 тысяч американских солдат, но политические интриги в Сайгоне продолжались и даже усиливались. Произошел военный переворот. Одним из его результатов было убийство Дьема, человека, который вызывал такой энтузиазм у Эйзенхауэра в 1954 году и в последующие годы. Ходили слухи о причастности к убийству ЦРУ. Эйзенхауэр так высказался по этому поводу в своем письме Никсону: "Я очень подозреваю, что дело Дьема будет окружено тайной на долгие времена... Не важно, насколько глубоки были у Администрации расхождения с ним. Но я не могу поверить, что кто-либо из американцев мог одобрить это хладнокровное убийство человека, который в конце концов проявил большую смелость, несколько лет назад возложив на себя задачу разбить коммунистов и не дать им овладеть его страной"*8.

Не прошло и месяца, как случилось второе убийство, такое же таинственное, но еще более ужасное. 22 ноября 1963 года Эйзенхауэр был в Нью-Йорке на ленче в ООН, когда пришло сообщение о смерти Кеннеди.

На следующий день, 23 ноября, Эйзенхауэр прибыл в Вашингтон, он стоял у гроба Кеннеди и выразил соболезнование его вдове. Затем по просьбе нового президента он перешел через улицу в административное здание, где беседовал с Линдоном Джонсоном.

Как однажды заметил Ричард Никсон, Дуайт Эйзенхауэр "был не тот человек, который ценит ненужную фамильярность". Он сопровождал долгим холодным взглядом любого, кто тянул его за руку или старался хлопнуть по спине. Линдон Джонсон был человеком такого сорта, который не мог устоять, чтобы не тянуть, не дергать, не хлопать, не давить собеседника, с которым он разговаривал. Джерри Пирсон вспоминает эпизод, происшедший в 1956 году, когда Эйзенхауэр назначил встречу Линдону Джонсону. "Я хочу, чтобы вы стояли между мной и Линдоном, — сказал Эйзенхауэр Пирсону. — У меня бурсит руки, и я не хочу, чтобы он хватал меня за руку"*9.

Но Джонсон схватил его, если не буквально, то фигурально. Во время их встречи на следующий день после убийства Кеннеди Джонсон сказал Эйзенхауэру о намерении регулярно приглашать его к себе, чтобы советоваться и получать поддержку. Для начала он попросил подготовить меморандум с конкретными предложениями. В тот же вечер Эйзенхауэр продиктовал некоторые предложения и отправил их. Суть их заключалась в том, что Джонсон должен созвать объединенную сессию Конгресса и произнести речь не более чем на десять минут. "Прежде всего укажите, что вы заняли этот пост неожиданно и что вы принимаете решение Всевышнего, — рекомендовал Эйзенхауэр, — а затем обещайте, что не намечается и не произойдет никакой революции ни в целях, ни в политике". Кроме того, он советовал пообещать сбалансированный бюджет*10.

Во время первых лет своего президентства Джонсон концентрировал внимание на внутренних проблемах. В этой сфере и его политика, и его программы были слишком либеральными для Эйзенхауэра. Зная это, Джонсон не спрашивал мнения Эйзенхауэра, не советовался с ним, хотя на дни рождения и праздники посылал ему подарки и поздравления, причем писал обычно в почтительной манере. Пытаясь снискать расположение Эйзенхауэра, Джонсон постоянно приглашал его посетить Белый дом, принять участие в ленче или обеде, посылал цветы Мейми по любому поводу, присвоил Гудпейстеру звание трехзвездного генерала (не то чтобы Гудпейстер не заслуживал этого, но Эйзенхауэру дали понять: это следует рассматривать как выражение благосклонности Джонсона). В феврале 1964 года усердие Джонсона дошло до того, что он проделал путь в сотни миль, чтобы засвидетельствовать свое почтение гостю Палм-Дезерта.

Обычно Джонсон писал или звонил Эйзенхауэру перед каждым значительным делом, информируя его о своих намерениях и стремясь заручиться его поддержкой. Хотя письма Джонсона так переполнены преувеличениями и благодарностями, что выглядят подобострастно и фальшиво, он совершенно искренне был заинтересован в советах Эйзенхауэра, которым придавал большое значение. Ведь Джонсон пришел в Белый дом, не имея почти никакого опыта во внешних делах. В 50-е годы он полагался на мнение Эйзенхауэра практически при любом внешнеполитическом кризисе. Как и почти все другие профессиональные политики, он считал генерала Эйзенхауэра самым великим и самым мудрым солдатом страны. Безусловно, он знал, как ценна была бы для него поддержка его вьетнамской политики Эйзенхауэром, если бы он выразил ее публично, и он не пренебрег бы использованием Эйзенхауэра в своих целях, но, как свидетельствуют документы, Джонсон принимал все основные решения по ведению войны во Вьетнаме под влиянием советов Айка, которых искал, за исключением самого главного — вести эту войну мудро.

Верно также, что по поводу политики Джонсона во Вьетнаме Эйзенхауэр высказывал больше критики, чем одобрения, на его взгляд, действий Джонсона было недостаточно. Это верно и в отношении критики Айка внешней политики Кеннеди. В обоих случаях Айк был настроен более воинственно, в положении аутсайдера он был готов скорее предпринять крайние действия, чем тогда, когда занимал кресло президента.

В 1964 году Джонсон начал операцию "Раскаты грома" — бомбардировку Северного Вьетнама. Кроме того, он направлял во Вьетнам американские боевые соединения, против чего возражали советники. 12 марта 1965 года Айк написал Джонсону, выразив ему полную поддержку — он все делает правильно. Джонсон ответил: "Вы всегда со мной в моих думах, и для меня очень важны Ваши мысли, интерес и дружба"*11.

Начиная с апреля 1965 года Джонсон каждые две недели направлял Гудпейстера в Палм-Дезерт или Геттисберг, чтобы детально информировать Айка о происшедших событиях и получать его советы. Такие встречи длились обычно от двух до трех часов. На первой встрече Айк сказал Гудпейстеру, что "он очень рекомендует отменить процедуры, связанные с ограничениями и задержками, поскольку они во многих случаях приводят к попыткам контролировать из Вашингтона дела на местах с чрезмерной детализацией. Такая практика, как правило, результат недостатка опыта у правительственных чиновников". Айк настоятельно просил Гудпейстера сказать Джонсону, чтобы он "развязал руки Вестморлэнду". Президент должен предоставить генералу Уильяму Вестморлэнду, недавно назначенному главнокомандующим во Вьетнаме, все, что тот ни попросит, и потом не вмешиваться в его действия. Он считал, что это "абсолютно необходимо"*12.

На брифинге 16 июня в Геттисберге Гудпейстер сказал, что президент хочет знать мнение Айка о численности и характере использования подкреплений, направляемых во Вьетнам. Объединенный комитет начальников штабов считает, что достаточно направить только одну бригаду из состава воздушно-десантной дивизии и использовать ее для охраны баз, расположенных в районах побережья. По мнению Вестморлэнда, вся дивизия должна принять участие в наступательных операциях в Южном Вьетнаме. Айк "обдумывал этот вопрос довольно продолжительно". Потом он высказался так: "Мы уже прибегли к использованию силы в Южном Вьетнаме и поэтому должны одержать победу. А для достижения этой цели недостаточно продолжать действовать, как прежде, или сидеть неподвижно в определенных районах. Нет никакого проку от строительства баз, если они не используются полностью. Единственная причина создания баз — возможность их использовать для организации наступления и очистки района". В заключение он сказал, что "следует поддержать рекомендации генерала Вестморлэнда"*13.

2 июля 1965 года Эйзенхауэр позвонил Джонсону. Сенаторы Роберт Кеннеди и Майк Мэнсфилд высказывались все более критически по поводу эскалации военных действий. Эйзенхауэр убеждал Джонсона не обращать на них внимания. "Если вы однажды прибегли к использованию силы на международной арене с целью оказания военной помощи другой стране, — сказал он, — то вы должны использовать всю силу! Это война, и, так как враг убивает наших солдат, мой совет заключается в следующем: делайте то, что вы должны делать!" Он также посоветовал Джонсону предупредить русских: если они "не проявят некоторого понимания, мы будем вынуждены использовать всю силу!".

В этот момент Джонсон спросил Эйзенхауэра почти жалобно: "Вы действительно думаете, что мы можем победить Вьетконг?" Впервые он как бы признался в неуверенности, по крайней мере Эйзенхауэру. Айк был очень осторожен в своем ответе. Он сказал, что это зависит от того, насколько далеко захотят пойти северные вьетнамцы и китайцы и что хочет делать Джонсон. Ну, а он, Айк, полагал: "...мы не должны убегать из страны, которую помогли создать". Джонсон, все еще пребывая в мрачном настроении, сказал, что если придется усилить эскалацию, то "мы потеряем поддержку англичан и канадцев и останемся одни в мире". Айк перебил его: "Но с нами останутся австралийцы, корейцы и наши собственные убеждения".

Судя по записи разговора, сделанного секретарем Расти Браун, "Президент Джонсон хотел, чтобы генерал Эйзенхауэр подумал об этом, так как ему нужен точный совет, а генерал Эйзенхауэр — самый лучший начальник штаба, который у него есть". Эйзенхауэр считал, что главное — стремиться к победе*14.

Весь август 1965 года Эйзенхауэр занимал крайне воинственную позицию. 3 августа он сказал Гудпейстеру: "Мы не должны исходить в наших действиях из минимальных потребностей, а должны раздавить противника превосходящими силами". По его словам, было необходимо "заминировать гавани незамедлительно и предупредить все страны: пусть их корабли держатся подальше от Хайфона, потому что никакого убежища для них нет". Ему казалось, "все, что они делают, очень сильно тормозится". Гудпейстер довел до его сведения опасения Объединенного комитета начальников штабов: если США слишком увязнут во Вьетнаме, это может вызвать у русских искушение начать наступление в Европе. "Генерал Эйзенхауэр сказал, что его совершенно не волнует такая постановка вопроса. Если нас втянут в войну в Европе, он не направлял бы в этот регион большой контингент войск, а высказался за использование каждой бомбы, которая есть в нашем распоряжении"*15.

20 августа, после того как Гудпейстер рассказал ему об операции "Обнаружить и уничтожить" в Чулей, Эйзенхауэр заметил: "...это тот подход, который нужен. Операция проведена на высоком профессиональном уровне, преобладающими силами и быстро". Он попросил Гудпейстера передать Джонсону, "что, без сомнения, поддерживает действия Президента. Полностью поддерживает"*16.

К октябрю 1965 года основные подкрепления наземных сил по приказу Джонсона начали прибывать во Вьетнам. Айк был полон энтузиазма. Он сказал Гудпейстеру: "Мы должны быть уверены в том, что направили достаточно сил, чтобы одержать победу. Лучше ошибиться в большую сторону, чем в меньшую. Значительное превосходство сил с нашей стороны охладит пыл противника и сократит наши потери". Однако Айк предупредил, что направление во Вьетнам солдат, набранных по призыву, создаст проблему во взаимоотношениях с общественностью, поэтому, по его мнению, Джонсон должен постараться использовать только регулярные части или добровольцев. Гудпейстер ответил, что солдат, принадлежащих к той или другой категории, просто недостаточно*17.

В январе 1966 года Джонсон пожелал узнать мнение Айка о его предложении провести консультации с некоторыми "старыми солдатами" — отставными генералами, принимавшими участие во второй мировой войне, по вопросу ведения боевых действий во Вьетнаме. Эйзенхауэр был против этого. "Он утверждал, что лучшего специалиста, чем Вестморлэнд, нет. Все, что надо сделать, так это предоставить ему все средства и дать максимальную возможность поступать так, как он считает нужным". Две недели спустя Джонсон поинтересовался через Гудпейстера, что думает Айк о возможной тактике "анклавов", то есть возведения укреплений вокруг баз и городов и прекращения операций в других районах страны. "Генерал Эйзенхауэр указал, что даже не хочет обсуждать эти предложения. Мы окажемся в таком положении, что надежда на успешный исход будет потеряна. Фактически это может привести только к нашему полному поражению"*18.

Нетерпение Айка в связи с тем, что Джонсон постепенно усиливал давление на коммунистов, и недовольство действиями его Администрации, не дающей Вестморлэнду свободу действий, которую, как считал Эйзенхауэр, он должен был иметь, возрастало с каждым днем.

Кроме того, Эйзенхауэра начинало беспокоить, что по мере затягивания войны население все меньше будет ее поддерживать. 19 сентября Гудпейстер записал: "...генерал Эйзенхауэр видел много заявлений, подразумевающих, что малые воины или военные действия, аналогичные вьетнамским, могут продолжаться почти бесконечно. Некоторые комментарии подводят к мысли, что такое положение должно рассматриваться как нормальное и что наше общество должно быть настроено на поддержку этой и других, подобных ей проблем". Айк не соглашался с такой точкой зрения. "Он чувствовал: это не может длиться и длиться, а должно быть закончено, и как можно скорее. Он заметил, что наши люди неизбежно устанут поддерживать участие страны в операциях, продолжающихся очень долго и не имеющих видимого конца"*19.

И хотя Эйзенхауэр предвидел антивоенные протесты, его негодование по мере их расширения росло. "Откровенно говоря, — писал он Никсону в октябре 1966 года, — война во Вьетнаме в большей мере порождает хныканье у некоторой части сторонников, огорченных ее ходом, и не способствует объединению Америки в решении национальной проблемы". Он посетовал на "эгоистичное и трусливое нытье некоторых "ученых", которые, будучи нахальными и неинформированными, самонадеянно претендуют на право безответственно критиковать наших высших должностных лиц и осуждать глубокую приверженность Америки ее международным обязательствам перед своими друзьями"*20.

Несмотря на всю резкость антивоенных протестов, Эйзенхауэр, однако, не мог поверить, что Америка поспешно отступит. В феврале 1967 года он написал Джорджу Хэмфри (который опасался, что Джонсон начнет переговоры и подпишет соглашение с целью "возвратить парней домой", чтобы таким образом выиграть перевыборы): "Америка уже заплатила за Вьетнам многими жизнями. Я не могу поверить, что страна будет удовлетворена любым соглашением, которое наши люди будут считать "фальшивым" или которое коммунисты скоро и безнаказанно нарушат"*21.

Айк хотел победы, а не переговоров. И скорой победы. В апреле 1967 года он попросил Гудпейстера передать Джонсону, что "курс на постепенность... не будет эффективным". Чтобы выразить мысль более образно, он повторил то, в чем был убежден. Если генерал пошлет для взятия высоты батальон, ее могут занять, но потери в ходе боя будут большими. Если же он пошлет дивизию, потери будут минимальными*22.

В июле разочарование Эйзенхауэра достигло предела, и он признался репортерам, что решительно против "постепенной войны", поэтому просил Конгресс объявить войну Северному Вьетнаму. Эта война, по его словам, должна стать "нашим приоритетом. Другие цели, как бы привлекательны они ни были, должны быть на втором месте". В октябре, продолжал он, стране необходимо "предпринять любые действия, чтобы одержать победу". Когда его спросили, означает ли это, что возможно использование атомного оружия, он ответил: "Я бы не стал автоматически ничего исключать. Когда вы прибегаете к силе, чтобы реализовать за границей цели американской политики, над вами нет никакого суда"*23.

28 ноября 1967 года Эйзенхауэр и Брэдли выступили в телевизионной передаче из Геттисберга по каналу Эн-Би-Си. Два старых генерала и Трумэн объединились с Комитетом граждан за мир и свободу во Вьетнаме (который просуществовал очень недолго). Брэдли определил задачу комитета как стремление помочь гражданам Америки понять войну: "...когда они поймут ее, мы думаем, они будут за нее". Эйзенхауэр утверждал, что военная победа возможна при некоторых изменениях в стратегии и тактике. "При уважении к границе, обозначенной на карте", — заявил он. Но он также сказал: "Я считаю, что можно перейти границу", предложив совершить нападение на Северный Вьетнам "или со стороны моря, или со стороны холмов". Он поддержал так называемое "преследование по горячим следам", в том числе и на территории Камбоджи и Лаоса. И в заключение сказал, что сразу уволил бы "ненормальных", "хиппи" и всех остальных, кто говорит о капитуляции*24.

Но не только ненормальные и хиппи хотели выйти из войны, и Эйзенхауэр это хорошо знал. В приватном разговоре с Гудпейстером он признался, что "очень многих людей, с которыми он встречается, — "не ястребы и не голуби" — обескураживает ход войны во Вьетнаме. Им кажется, что там все идет плохо, поэтому, возможно, лучше выйти из войны, чем продолжать ее". Гудпейстер ответил с уверенностью в голосе: дела, мол, идут хорошо, конец уже виден. Айка взбодрил этот разговор. "Он сказал, что настроен оптимистически, мы выиграем эту войну"*25.

Приближались очередные президентские выборы. Агония во Вьетнаме, очевидно, должна была стать главной темой предвыборной кампании. Выступая в октябре 1967 года, Эйзенхауэр в самых общих выражениях охарактеризовал, каких кандидатов он хотел бы видеть выдвинутыми на пост президента. "Я не считаю себя миссионером и никого не хочу обращать в другую веру, — заявил он. — Но если республиканец или демократ предлагает, чтобы мы оставили Вьетнам и повернулись спиной к более чем тринадцати тысячам американцев, погибших там за дело свободы, то он еще должен поспорить со мной об этом. Это одна из немногих проблем, которая заставляет меня выступать по всей стране"*26.

В начале 1968 года Эйзенхауэр опубликовал статью в "Ридерс дайджест" о войне во Вьетнаме. "Хриплый хор стоящих на позиции конфронтации, — писал он об антивоенном движении, — уже перешел далеко за черту честного расхождения во взглядах... это мятеж, и это на грани предательства... Я лично не буду поддерживать ни одного кандидата, выступающего за мир любой ценой, за капитуляцию и уход из Южного Вьетнама"*27.

В это время коммунисты начали свое наступление в сезон Тет*. Они понесли тяжелейшие потери, но реакция в Соединенных Штатах была близка к панике. Никто не предвидел наступления (или это так казалось), никто не подозревал, что силы Вьетконга так многочисленны и действия так хорошо скоординированы. Все это напомнило Эйзенхауэру битву на Выступе. В декабре 1944 года, когда он запросил подкреплений, чтобы обеспечить успех в Арденнах, союзные правительства выделили ему для проведения операции то количество войск, которое он потребовал. А в 1968 году вместо того, чтобы направить Вестморлэнду подкрепления, в которых он нуждался для достижения успеха, Администрация Джонсона установила предельную численность военнослужащих, направляемых во Вьетнам в порядке выполнения американских обязательств. Тем временем в штате Нью-Хэмпшир сенатор Юджин Маккарти, выставивший свою кандидатуру на пост президента, на первичных выборах в Демократической партии неожиданно получил, из-за своей антивоенной программы, значительно больше голосов, чем Джонсон, а сенатор Роберт Кеннеди тоже вступил в борьбу против Джонсона за президентское кресло.

[* Тет — сезон дождей во Вьетнаме.]

Джонсон обещал Эйзенхауэру упорно продолжать действовать, но вместо этого выступил по национальному телевидению, объявив о приостановлении бомбардировок большей части территории Северного Вьетнама и об отказе бороться за выдвижение кандидатом на президентский пост. Эйзенхауэр пришел в ярость, используя крепкие выражения по поводу поспешного бегства Джонсона. Гудпейстер получил новое назначение, и связь Эйзенхауэра с Администрацией Джонсона оборвалась.

Вьетнам был главной, но не единственной причиной, вызывавшей огорчение Эйзенхауэра в 60-е годы. Длинноволосые, хиппи, рок-музыка, потребление наркотиков подростками, восстания в гетто — все это, на его взгляд, было ужасно. Он писал своему другу в Англию в 1965 году: "Неуважение к закону, распущенность в одежде, внешности, мышлении, в поведении и манерах так же, как студенческие и другие волнения и оказание гражданского неповиновения, имеют один общий источник — забвение старых добродетелей: порядочности, уважения закона и старших и старомодного патриотизма"*28.

Как и большинство американцев старшего поколения, Эйзенхауэр с опаской наблюдал за некоторыми тенденциями развития в 60-е годы. Почему у современной молодежи так мало сходства с его поколением юных? Почему те, кто уклоняются от призыва в армию, не являются объектом презрения, как это было во время второй мировой войны? Почему молодежь не получает удовольствия от фокстрота, пива и сигарет и предпочитает рок-н-ролл, марихуану и ЛСД*? Почему самый популярный артист сегодня Энди Уорхол, а не Норман Рокуэлл? Эйзенхауэра удручало падение уровня "нашего представления о красоте, порядочности и морали" в связи с использованием Голливудом, издателями книг и журналов "вульгарности, чувственности и самых последних непристойностей с целью продажи своей продукции", в связи с сортом картин, "которые смотрятся так, как будто по ним ездил старый разбитый "форд", нагруженный красками"*29.

[* ЛСД — сильный наркотик, обладает выраженным галлюциногенным действием.]

Главную причину падения морали и утраты хорошего вкуса он усматривал в снижении уровня руководства страной. По меньшей мере это мнение можно считать справедливым в отношении кандидатов в президенты на выборах 1968 года. Он не мог избежать чувства личной ответственности за поражение республиканцев в 1964 году: тогда он не выступил с осуждением позиции Барри Голду-отера и не назвал кандидата, пользующегося его личной поддержкой. На этот раз он был полон решимости не повторить старой ошибки.

Он выступал в пользу кандидатуры Никсона и в 1968 году, но, в отличие от 1960 года, у него не было никаких сомнений на этот счет. И не столько потому, что изменилась его оценка Никсона, хотя Никсон и вырос в его глазах, сколько из-за того, что иного выбора не было. Все другие претенденты — Нельсон Рокфеллер, Джордж Ром-ни и Барри Голдуотер — по разным причинам были неприемлемы, а в сравнении с любым кандидатом от Демократической партии Никсон был, в глазах Эйзенхауэра, на десять голов выше.

Уже в 1966 году Эйзенхауэр высказал открыто это мнение. В ноябре, незадолго до выборов в Конгресс, Джонсон выпустил заряд по Никсону, который ездил по стране и выступал в поддержку кандидатов от Республиканской партии. Джонсон назвал Никсона "хроническим участником кампании", который "в действительности никогда не мог узнать и понять, что происходит". В подтверждение Джонсон процитировал слова Эйзенхауэра, сказанные им в 1960 году на пресс-конференции по поводу того, воспользовался ли он наиболее крупной идеей Никсона. Айк ответил тогда журналисту: "Если вы дадите мне неделю времени, то я подумаю об одной". Эйзенхауэр позвонил Никсону из Геттисберга и сказал: "Дик, я могу бить себя каждый раз, когда некоторые ослы треплют этот случай: "дайте мне неделю" — будь он проклят! Но Джонсон зашел слишком далеко... Я просто хочу, чтобы вы знали: сейчас же я сделаю заявление по этому поводу"*30.

В заявлении, которое широко освещалось в средствах массовой информации, Эйзенхауэр утверждал, что он "всегда испытывал глубочайшее уважение как в личном, так и в служебном плане" к Никсону, который был "одним из наиболее информированных, наиболее способных и наиболее энергичных вице-президентов в истории Соединенных Штатов и в этом качестве внес громадный вклад в четкое функционирование нашего правительства. Он постоянно был в курсе всех важнейших проблем Соединенных Штатов во время моей Администрации. Любое предположение, что это было не так или что я когда-либо не испытывал к Дику Никсону глубочайшего уважения и не ценил его исключительно высоко, является ошибочным"*31. (Следует заметить, что Эйзенхауэр, когда бы ни говорил о Никсоне, никогда не мог дать четкий ответ. И в этом случае он не произнес: "консультировались" с Никсоном по "наиболее важным проблемам", а использовал вместо этого выражение "был в курсе".)