ФУНДАМЕНТ РЕВОЛЮЦИИ ЗАКЛАДЫВАЕТСЯ

ФУНДАМЕНТ РЕВОЛЮЦИИ ЗАКЛАДЫВАЕТСЯ

6 декабря 1868 года Левский прибыл в Турну-Мэгуреле, небольшой румынский город на берегу Дуная. Здесь он разыскал рекомендованных ему Болгарским обществом Тодора Ковачева и Данаила Попова. Не раз переправлявшие нужных людей в Болгарию, они помогли Левскому отправиться дальше.

11 декабря Левский на пароходе выехал из Турну-Мэгуреле.

Задуманное еще в Белграде начинало сбываться. Возможность попасть в Болгарию и там на месте проверить свои расчеты, наконец, получена, надо только лучше ее использовать. Левский избирает путь через Константинополь. Он считает, что через турецкую столицу легче пробраться в Болгарию, не вызвав подозрений. К тому же в Константинополе большая болгарская колония, с ней полезно установить связи.

Дорога дальняя. Есть время подумать, заглянуть в прошлое, попытаться отгадать будущее. Думы все об одном: как скорее, как вернее добиться свободы? Неудачи 1867 и 1868 годов, когда одна за другой рушились надежды, — разгром четы Филиппа Тотю, крах второго легиона в Белграде, гибель четы Хаджи Димитра и Стефана Караджи — укрепили в одной части эмиграции неверие в силы народа, побудили ее к еще большей осторожности, в другой породили горячее стремление найти новые пути. Одни считали, что самим болгарам ничего не достичь. Подождем, говорили они, когда Турция падет сама или ввяжется в какую-либо войну, и тогда заявим свои права на свободу. А пока будем просвещать народ, готовить его к самостоятельной жизни. Но спросили ли они народ, согласен ли он ждать?

Другие — и их большинство — говорили: «Турция должна погибнуть, чтобы мы жили!» Они считали, что промедление смерти подобно, что свобода, полученная из рук других, будет куцей свободой. Эти были правы, но они не знали, с чего начать и как дальше вести дело. А народ? Народу оставалась все та же участь — продолжать страдать. Доколе же?

Мечется мысль Левского. Память — этот величайший художник — рисует пережитое, виденное. Звучит оно сплошным воплем, стелется кровавым туманом. Нет, больше ждать нельзя! Надо спешить! Надо спешить! В Болгарии много верных народному делу людей. С ними посоветоваться, с ними вместе искать новые пути. В народе — сила. Решать без него — значит ничего не решить.

Пароход вошел в Босфор, тридцатикилометровый пролив, соединяющий Черное море с Мраморным. Кончилась изнуряющая морская качка, и пассажиры залюбовались Открывшимися видами. Точно река — широкая и глубокая—извивается Босфор в крутых гористых берегах. То тут, то там поднимаются высокие, стройные, вечнозеленые кипарисы. Над самой водой, широко разметав свои ветви, стоят могучие платаны. По склонам холмов сбегают к самой воде дома небольших поселений. Многие жалкие лачуги обосновались на сваях, обдуваемые ветрами, покрытые зеленой плесенью вечной сырости. То жилье рыбаков. Трутся о сваи рыбацкие лодки, свисают с крыш сети.

Пароход идет, поднимая легкую волну. Качаются на ней расписные каики — легкие и быстрые лодки. Они спешат во все концы от поселения к поселению, от дома к дому. К некоторым домам прорыты каналы, и подлетают по ним каики к самым дверям.

Чувствуется близость столицы. По берегу Босфора потянулись роскошные загородные виллы турецкой знати и европейских дельцов. Затмевая все своей восточной роскошью, высятся загородные дворцы султанов. Самый великолепный из них — Эскисераль, тот, что стоит у входа в Мраморное море.

Пять тысяч слуг, тысяча двести невольниц, свыше тысячи наложниц и жен услаждают здесь жизнь султана и принцев крови.

Не у одного из столпившихся у борта парохода пассажиров-болгар мелькает мысль: «Вот куда идут наши денежки». Говорят, каждая турецкая знатная дама носит на голове в виде украшений стоимость целого города, а служанка в гареме —стоимость одного села. Сказочная роскошь и безумное расточительство поражали приезжавших в столицу Великой Порты.

Повидал Левский и другое гнездо тирании и ограбления болгарского народа. В далекие времена, когда султаны в награду за верную службу передали греческому духовенству право безграничного управления христианскими народами империи, греческая церковная и торговая знать образовала в Константинополе свой центр — квартал Фанар. Здесь была резиденция главы православной церкви, греческого патриарха. Здесь селились разбогатевшие архиереи и преуспевающие купцы. Мрачную славу стяжал греческий центр турецкой столицы. Слова «фанар» и «фанариоты» стали синонимом всего низменного, чем отличается среда эксплуататоров. Один из дипломатов конца XVIII столетия писал о Фанаре: «Это университет всяческих подлостей, и еще не существует достаточно богатого языка, чтобы дать названия всему тому, что здесь совершается. Сын здесь с ранних пор обучен столь ловко убивать своего отца из-за нескольких пиастров, что его не удается преследовать по закону. Интриги, кабала, лицемерие, особенно же искусство вымогать деньги отовсюду, преподаются здесь методически».

В Фанаре в течение веков ковались тяжкие цепи духовного рабства болгарского народа и собирались награбленные у него несметные богатства.

Ожесточенную борьбу с фанариотами за право самостоятельного духовного развития народа вела болгарская колония и в год пребывания Левского в турецкой столице.

В Константинополе в то время существовала большая болгарская колония. Целый квартал — Балкапан — принадлежал богатым торговцам: здесь были их конторы, склады, жилые дома. В столицу приезжали учиться дети состоятельных болгар, сюда стекались со всей Болгарии предприимчивые люди в поисках работы, наживы.

Патриотически настроенные ремесленники и торговцы явились носителями национальных идей. Отсюда поддерживалась и направлялась борьба за церковную самостоятельность против греческого духовного рабства. Константинополь в эпоху болгарского возрождения стал центром культурно-просветительного движения. Здесь открывались первые болгарские типографии, здесь выходили первые болгарские газеты и журналы, печаталась литература на родном языке.

В эту среду попал Левский по приезде в Константинополь.

Остановился он по рекомендации одного из последователей Раковского в доме купца Стефана Илича, на окраине столицы, в турецком квартале.

Стефан Илич ввел Левского в местные болгарские круги. Первая встреча состоялась в конторе балка-панского торговца Кира Попова. Левский поделился своими планами подготовки народа к восстанию. Вызвали они много толков, но не нашли поддержки. Умеренным патриотам революционные планы Левского показались слишком рискованными, а сам автор их — фантазером. Да Левский, видимо, иного и не ожидал. Для него главным было установить связи, а этого он достиг.

Б январе 1869 года Левский покинул турецкую столицу и направился в южную Болгарию.

Никогда не доводилось Левскому бывать в этих краях. Это не то что благословенные Карловская и Казанлыкская долины — цветущие, богатые, плодородные.

Скрылись чарующие виды проливов и потянулась до самого Эдирнэ унылая равнина. Болгарские селения здесь бедные, жалкие, жители — изнуренные, забитые.

Под вечер Левский поискал приюта в одной такой деревне. Из приземистой лачуги вышел убого одетый человек. Низко поклонившись, он приветливо промолвил:

— Хош гелдиниз! [43]

Левский ответил:

— Благодарю, брат.

Услышав болгарскую речь, крестьянин обрадовался и, взяв неожиданного гостя за руку, повел в жилье.

Было оно низкое и темное. Свет слабо струился через отверстие в крыше, служившее окном и дымоходом.

Перед тем как укладываться спать, хозяин послал сына расседлать коня гостя и внести седло в дом.

— Зачем? — полюбопытствовал Левский.

— Собаки с голодухи сожрут. Седло-то небось кожаное...

— Что же у вас собак не кормят?

— Самим есть нечего. Хлеба во всей деревне куска не сыщешь. Просяными лепешками питаемся.

— Плохо, видно, живете.

— Да уж хуже некуда. И все они, проклятые...

— Однако ты смел, что при первом встречном так говоришь о турках.

— А что мне терять? Разве это жизнь?

:— Коли нечего терять — значит нужно приобретать,— осторожно сказал Левский.

Крестьянин поглядел в упор в глаза гостю, как бы желая прочитать в них истинный смысл сказанного, и ответил:

— Если я правильно тебя понял, ты дело говоришь... Но без камня не мелет мельница зерно, без оружия не выгонишь турка.

— Это верно! С козой, как говорится, на пахоту не выходят. А за дело все же браться надо. Как ты думаешь?

— Лишь бы кто начал, а мы поддержим.

...Когда взошло солнце и на дороге стало люднее, Левский отправился дальше. Путнику в те времена было чего опасаться. По дорогам рыскали шайки головорезов, не брезговали поживиться чужим добром и мирный по виду пахарь и сам блюститель порядка — полицейский.

Левский примкнул к ехавшим в Эдирнэ торговцам. Пробирались они скопом, выпросив у властей вооруженную охрану.

Вдали показался большой красивый город: византийский Адрианополь, болгарский Одрин, турецкий Эдирнэ, город великолепных мечетей и стройных минаретов.

Перед Михайловским мостом, переброшенным через широкую Марицу еще при византийских императорах, задержались. Большая толпа болгар запрудила подъезд к мосту.

— Что там? —спросил спутник Левского полицейского.

Тот нехотя бросил:

— Бир гяур йолмюш, не олур он дан.

«Какой-то неверный погиб, что из этого, — повторил про себя Левский слова полицейского. — Будто пес подох. Доколе же это будет продолжаться?»

...Эдирнэ — крупнейший торговый и ремесленный центр всей Фракии. Издавна тянулись сюда болгары в поисках заработка. Многочисленны здесь прилавки болгарских портных, сапожников и всяких других умельцев.

Ходит Левский по городу, присматривается — впервые он здесь. Заходит в лавки и мастерские земляков, заводит беседы осторожные, прощупывающие. А собственно, и прощупывать-то нечего, главная беда и так видна: нет работы, нет заказов, хиреют ремесленные цехи. После Крымской войны завладели турецким рынком западноевропейские капиталисты, заполонили его своими товарами.

Едет Левский дальше и всюду одно: нищета, разорение, бесправие. Страдает родной народ, тяжко страдает...

В Пловдиве посетил Найдена Герова — болгарского патриота, вице-консула Русского государства. Близко горе народное этому человеку. С кем и говорить, как не с ним. Рассказывает ему Левский виденное и пережитое в пути.

Что говорить о простых людях, я сам чуть не пострадал от этих разбойников, — отвечает ему Геров. — Напал на меня полицейский из Казанлыка, хотел ограбить. Если б не стража моя, туго пришлось бы. А грабителя начальство даже для формы не наказало. Случилось такое и с моим братом по дороге в Эдирнэ. Он и его спутники задержали напавших на них разбойников и передали их полиции. Бандиты оказались слугами знатного турецкого вельможи из Эдирнэ, и тот добился ареста моего брата и его товарищей. Сидеть бы им в тюрьме, если бы за моей спиной не стояла Россия.

— Значит, освободили?

— Пострадавших освободили, а вот с грабителями так и не смог ничего поделать. Странное отношение у этих господ-начальников к разбою. Бывало, скажешь: «Это Же грабеж», а тебе отвечают: «Нет, это гечинмек» — средство к существованию.

— Где же выход? — нетерпеливо вопрошает Левский.

— Надо ждать, когда Россия вступится за нас. Самим нам ничего не добиться.

Ждать! А можно ль ждать, когда вся земля стоном стонет? Прошел он ее теперь от самой турецкой столицы до Дуная. Нет, ждать, что кто-то другой принесет избавленье, нельзя. Надо самим браться, как бы ни было это тяжело.

24 февраля 1869 года Левский закончил первую поездку и вернулся через Никопол в Турну-Мэгуреле. Вернулся обогащенный наблюдениями, с укрепившейся верой в правоту своих взглядов. Из того, что он увидел, он понял одно: надо действовать!

Левский еще не представлял всего масштаба предстоящей работы, но уже знал, что надо делать. Только что приехав в Румынию, он спешил вернуться в Болгарию. В новую поездку нельзя отправиться частным лицом. Только на разведку можно было ехать «ни от кого», в одиночном порядке. Теперь Левскому придется создавать революционные комитеты, вовлекать людей в великое и опасное дело. Люди спросят, от имени какой организации он действует, по чьему поручению.

В кругах бухарестской революционной эмиграции Левский нашел то, что ему было нужно. Здесь ему дали адреса революционных деятелей, живущих в Болгарии, сообщили пароль, который откроет к ним доступ. От Ивана Касабова, редактора газеты «Народност», органа Болгарского общества, Левский получил согласие составить и отпечатать листовки обращений к болгарам и туркам. По просьбе Левского они были изданы от имени Временного правительства на Балканах, как это было сделано и для четы Хаджи Димитра. От имени той же организации было выдано Левскому и полномочие на ведение работы в Болгарии.

Начиная свое великое дело, Левский хотел явиться в Болгарию от имени Временного правительства, освященного подвигом хаджидимитровцев. Он помнил, что идея Временного правительства, как органа народного восстания, была выдвинута Раковским в его плане освобождения Болгарии в 1861 году. Поэтому Левскому эта идея была особенно близка. Отправляясь в Болгарию под девизом своего учителя, Левский чувствовал себя как бы продолжателем его дела, но уже в новых условиях, на новых началах.

1 мая 1869 года Левский предпринял вторую поездку по Болгарии. Друзья в Турну-Мэгуреле помогли перебраться через Дунай и высадиться в Никополе.

Турну-Мэгуреле — Никопол. Этим двум городам, расположенным на Дунае друг против друга, довелось стать основными центрами связи между революционными организациями в Румынии и Болгарии.

Данаил Попов был главным действующим лицом в Турну-Мэгуреле. Сын священника, он семнадцати-летним юношей уехал в Румынию. Там он увлекся деятельностью Раковского и сам втянулся в революционную работу. Когда образовался Болгарский центральный тайный комитет, Данаил Попов стал его членом. Через него осуществлялась связь БЦТК с Болгарией. Особенно выросла его роль, когда начал свою деятельность Левский. Данаил Попов стал самым доверенным посредником Левского в его общении с революционным центром в Румынии. Через Данаила Попова проходила вся почта к Левскому и от Левского. Все революционеры, которым доводилось пробираться через Турну-Мэгуреле, пользовались помощью этого патриота. Когда революционная организация, созданная Левским, стала приобретать оружие, Попов и здесь оказался незаменимым. Как торговец, он оказал в этом неоценимую услугу народному делу. В доставку оружия в Болгарию он вовлек свою мать, сестру и брата. Болгарский историк, исследователь эпохи возрождения, Д. Т. Страшимиров, определяя место Данаила Попова в освободительном движении, писал: «Редко встречаются такие непоколебимые и преданные интересам отечества сердца, которые могли бы сравниться с ним. Он помогал и морально и материально Левскому при первых его шагах как агитатора; во все времена до освобождения он оставался одним из главных столпов революционного дела вне Болгарии».

В Никополе сложилась своя группа патриотов. В нее входили Николчо Симеонов — председатель церковноучилищного совета и член суда, Христо Волов — трактирщик, Ангел Пырванов — портной, По-лихрон Алексиев — владелец гостиницы. Центральной фигурой был Николчо Симеонов. Этот болгарин хорошо использовал свою близость к турецкой власти. Находясь вне подозрений как член суда, он руководил группой, укрывал в своем доме Левского и его друзей. Полихрон Алексиев, этот сильный и решительный человек, взял на себя главную заботу по переправке через Дунай оружия и людей. Его невзрачный дом, носивший громкое название «Отель компания», стоял у самого Дуная. Он был в большой дружбе с турками-лодочниками, перевозчиками через Дунай.

С этими людьми и связался Левский по прибытии в Никопол. Не задерживаясь здесь, он выехал в Плевен, чтобы встретиться там с братом Данаила Попова, Анастасом поп Хиновым. Данаил Попов поручил брату своему сопровождать Левского в его поездках по Болгарии. Встреча состоялась. Первый выезд был намечен в Ловеч. Но в Никопол прибыли отпечатанные в Бухаресте листовки. Надо вернуться за ними.

...6 мая со стороны Плевена к Никополу подъезжал на тощем коне бедно одетый крестьянин. Штаны на нем из грубого черного сукна, грудь и спину плотно облегал елек, что-то вроде жилета, поверх елека салтамарка — меховая безрукавка. На голове высокая меховая шапка, на ногах царвули — кожаные лапти. Въехав в город, крестьянин слез с коня, развязал мешок и пошел покрикивая:

— Мыло! Мыло! Кому надо мыло?

В болгарской части Никопола торговец остановился у постоялого двора Косты Хинкова.

— Хозяин! Бери мыло. Остатки дешево продам.

— Иди в дом, пусть хозяйка посмотрит, какое у тебя мыло.

Цена сходная, мыло продано. Когда хозяйка удалилась, торговец обратился к хозяину:

— Ну, а теперь, Коста, иди к Полихрону Алексиеву, скажи, что я приехал за листовками.

— Васил? Дьякон? Ты ли это? — опешил Коста Хинков.

— Ну, конечно, я. А ты и не узнал!..

На следующий день торговец мылом, заполнив мешок городским товаром, а широкий пояс — листовками, ехал обратно по плевенской дороге.

Плевен — большой город, лежит он на прямом пути от Дуная в глубь Болгарии, ближайший город от исходной базы — Никопола. Из Плевена дороги ведут на юг, к Стара Планине, в восточные и западные районы страны.

В Плевене очень важно иметь революционный комитет, и Левский берется за организацию его. Анастас поп Хинов собрал верных людей. Левский рассказал им о предстоящей работе, познакомил с обращением Временного правительства. Поднявшись, он, звонко отчеканивая каждое слово, читал:

— «Болгарин! Все, что было самым святым, милым и дорогим в твоем злосчастном роду, сегодня осквернено, растоптано. Твоя святая вера страдает, твоя жизнь в руках бешеного паши, твоя честь повержена в грязь. Но ни слезы твои, ни стоны твои, ни мольбы твои никто не слышит. Горький опыт тебя учит, что ни в чем нельзя надеяться на султанов и их лживых советников.

Всякий народ достоин своей судьбы. Только раб душой добровольно мирится со своей участью. Покажите, болгары, что мы не сотворены для рабства, что мы достойные сыны наших славных отцов. Поднимайтесь, братья болгары! Берите косы, ножи, дубины, избавьтесь от постыдного рабства! Надейтесь только на себя и на вашу силу...»

Переведя взгляд с внимательных слушателей на окно, Левский, будто обращаясь к живущим там, в городе, продолжал:

— «А вы, братья магометанской веры, где ваши права, которыми вы когда-то наслаждались? Что вы приобрели, непрестанно проливая кровь? И вы, братья, унижены и обмануты, как и мы. Все, что вы имели когда-то, умерло в несправедливом государстве, где господствует насилие и произвол...

Мы видим в вас братьев, которые живут вместе с нами свыше четырех веков в одном государстве, которые вместе с нами терпят одни и те же муки. Мы, болгары, подаем вам братскую руку. Мы не хотим вести с вами религиозные счеты. Благо тем, кто счастлив в своей вере. Ходите, братья, в джамии свои молиться богу по своему обряду. Это ничуть не помешает вам быть равноправными в свободной Болгарии.

Братья мусульмане! Те, кто направляет ваше оружие против нас, наших жен и детей, те ваши и наши враги. Они думают только о том, чтобы господствовать над нами и вами да пить нашу и вашу кровь. Поднимайтесь вместе с нами за вашу и нашу свободу!

А вы, братья болгары, —- обратился Левский к сидящим в доме, — смелее беритесь за оружие против ваших вековых угнетателей. Достаточно мы пролили слез. Наступает долгожданный час! Ждите знака, который вам подадут со Стара Планины, и тогда вперед!»

— Тогда вперед! — подхватили слова Левского.

— Да здравствует свобода! Ура Болгарии!

— Тише, братья, — предупредил осторожный Анастас Хинов.

Долго еще в доме горел светильник, освещая возбужденные лица.

Утром из Плевена по дороге в Ловеч ехали два всадника: первый — по виду состоятельный болгарин, второй — его слуга. Ехали не спеша, как полагается солидным людям. На полпути в рощице при дороге остановились позавтракать на виду у расположившейся неподалеку богатой турецкой семьи. Слуга расстелил ковер, достал из переметной сумы всякие вкусные припасы и баклагу с вином. Знай, мол, наших, едет не какая-нибудь голытьба. Болгарин почтительно, на расстоянии поздоровался с главой семьи, пожилым турком, приложившись рукой к новенькой феске[44].

Турок спросил:

— Куда идешь?

— В Ловеч, эфенди, по торговым делам. Покупаю, продаю крупный рогатый скот. А вы, разрешите узнать, милостивый эфенди?

— В Ловеч, — коротко бросил турок.

— Благополучно доехать, эфенди.

Кончился отдых. Турок усадил свою немалую семейку в телегу, тяжело взобрался на коня и тронулся в путь.

А за турком следом зашагали кони двух болгар: купца и его слуги. Так и въехали в Ловеч.

Живописен Ловеч. Быстрый Осым делит его на две части. На правом берегу, скалистом и крутом, живут болгары. Дома двухэтажные: низ из неотесанного камня, верх — деревянный. Стрехи крыш вынесены далеко, чуть не соприкасаются со стрехами соседних домов. Улицы так узки, что из окна в окно можно пожать руку соседа. Тянутся улочки к вершине холма, увенчанного стенами старой крепости. Во дворах — фруктовые деревья, цветы, веранды завиты виноградом, по каменным стенам, окружающим двор, ползет плющ. В стене, граничащей с соседним двором, сделана чуть приметная калиточка — комшулук. Соседи — комшиите — общались, не выходя на улицу. В тех условиях это было очень важно. В случае опасности можно было по дворам выбраться из города или скрыться где-либо у соседей.

Левый берег, ровный, более пригодный для жилья, заселен турками. Здесь дворы просторнее и сады пышнее.

Город богатый. На главной улице много мастерских и лавок. Лавки и на крытом мосту через Осым. Расположены они под одной крышей, по обе стороны проезжей части моста.

О благосостоянии города говорят и многочисленные минареты, точно стрелы вонзенные в небо. Среди зелени садов эти белые стройные сооружения выглядят очень эффектно.

...Наши путники подъезжали к Ловечу в майский день. Город предстал перед ними в великолепии яркой зелени и цветении садов. Дорога из Плевена при въезде в Ловеч вливалась в его главную улицу, оживленную, бойкую. Ловечские болгары статны, красивы, особенно женщины. В своих живописных костюмах они сами как цветы.

Любуется купец, впервые он в Ловече. Повернувшись к едущему позади слуге, громко говорит:

— Узнай, где церковь святой богородицы. Заедем помолиться, чтоб ниспослала нам мать божья успешную торговлю.

Церковь отыскали. Она была закрыта. Напротив ее — дом священника. Купец постучал. Вышел сам хозяин, человек в годах, но с живыми, молодыми глазами. Купец поздоровался, поцеловал руку священника:

— Еду из Плевена по торговым делам. Хотел бы отслужить молебен, батюшка.

— Что же, это можно, скоро, кстати, и служба начнется. А пока пройдите в дом, отдохните с дороги, прошу вас.

Оставив, как того требовал обычай, обувь на веранде, купец в чулках проследовал в дом. Комната, куда его ввели, большая, вдоль стен миндери — лавки, крытые коврами, и на них подушки. В стенных углублениях на полках много книг в хороших переплетах. Софра — низенький столик для еды— сделан красиво, добротно. Купец с нескрываемым любопытством разглядывал обстановку. Хозяин заметил и смущенно сказал:

— Сам все мастерю. Люблю постолярничать, книги переплести, да и сапожничеством тоже не гнушаюсь.

С подносом, полным кушаний, вошла попадья и не то всерьез, не то в шутку бросила:

— На книги последние деньги тратит, будто других расходов нет.

Легко льется беседа вокруг софры. Купец — человек бывалый, а хозяин дома — любознательный. В открытое окно донесся звон колокола.

— Звонкий у вас колокол.

— Да, колокол хорош, а какая история с ним была... Не слышали? Ну, так расскажу... Долго наша церковь не имела не то что медного колокола, а даже простого деревянного клепала. Турки не разрешали. Богомольцев сзывал церковный сторож, обходил их дома и стучал в двери. Лет двадцать с лишним назад удалось умилостивить турецкие власти, разрешили они повесить деревянное клепало. Хоть и не звонка деревянная доска, но все же лучше, чем ничего. А три года назад ловечские богачи купили для церкви настоящий медный колокол. Привезли его из Бухареста, повесили. В первое же воскресенье загудел наш колокол. Но что тут поднялось — и не приведи бог вторично видеть. Всполошились турки. Сбежались чуть ли не со всего города. Кричат, оружием грозят, требуют прекратить звон. Так и замолк наш колокол. Позапрошлым летом пожаловал к нам в Ловеч сам губернатор Мидхат-паша. Упросили его. Дал он разрешение звонить. По мелочам этот начальник шел болгарам навстречу, не при всех будь сказано...

В комнату вошел молодой человек лет двадцати пяти.

— Мой старший сын, Марин.

Купец внимательно оглядел вошедшего и вместо обычного приветствия, пожимая руку, что-то проговорил. Марин так и расцвел. Но радости своей при отце не выказал. Сидел за софрой и чинно слушал беседу старших, лишь иногда вставляя свое слово. Зато вернувшись из церкви, Марин и купец проговорили всю ночь.

Марин вызвался помогать своему новому знакомцу. В один из вечеров он пригласил гостя в дом друга своего Ивана Драсова. Там оказались молодые, но уже видные в Ловече торговцы — Димитр Пышков, Христо Иовков, Анастас Хитров, несколько известных ремесленников и священник Крыстю. Компания для купца совсем подходящая.

Сидели, толковали о разных делах. Хозяин дома потчевал ракией, но успеха у гостей она не имела. Хорошая беседа была им больше по душе.

— Друзья, — сказал Марин, — к нам приехал из Бухареста карловский дьякон Васил Левский по народным делам. Послушаем его.

Поднялся купец, достал бумажку и передал Марину:

— Пусть посмотрят все, чтоб не было сомнений.

По рукам пошло полномочие, выданное Левскому от имени Временного правительства. Затем Левский достал листовку и попросил Димитра Пышкова, бывшего учителя, прочесть ее вслух.

Настроение достигло высокого накала. Собравшиеся здесь — торговцы, ремесленники, учителя — давно были готовы к тому часу, когда голос революции призовет их.

Марин, сын попа Лукана, — вожак молодежи. От природы любознательный, он жадно впитывал новые идеи. Посланный отцом в Тырново изучить сапожное ремесло, он попутно занялся французским языком. Переняв от отца любовь к книге, много читал. Сверстники любили Марина, считались с ним. И теперь на призыв Левского создать революционную организацию они все последовали за Марином. Кружок друзей Марина стал первым революционным комитетом в городе Ловеч. Руководителями комитета избрали Марина Луканова — председателем, Ивана Драсова, попа Крыстю и Анастаса Хитрова.

И опять дорога. Вьется она по берегу Осыма, бежит к его истокам, на юг, в Балканы.

Дорога привела в Троян.

Троянский перевал — крутой, тяжелый. Подъем начинается от самого города. Узкая дорожка забирается в лесистое ущелье. Рядом шумно скачет по камням горный поток. Чем выше, тем мрачнее становится лес. Зеленые мшистые бороды свисают с могучих стволов. Набежит ветер, и загудят, заволнуются великаны, размашисто крутя вершинами своими, точно желая увидеть, кто побеспокоил их.

Кончился лес, и перед путником предстал суровый, безжизненный купол. Даже мох не растет на его обожженных солнцем, морозами и ветрами камнях.

Перевал. Справа — бездна. Глубоко внизу стелются зеленые горы, клубятся облака. Там северная Болгария.

Слева южная Болгария, долины Стрямы и Тундже, просторы широкой Фракии.

В срезе горы, у самой дорожки, журчит родник. До чего же вкусна его студеная вода!

С перевала дорога пошла еще круче. Ливневые потоки изрезали его глубокими рытвинами. Вьется дорога над безднами, в густых зарослях грабовых лесов. Петля и вновь петля. Кажется, будто топчешься на одном месте. Чтобы спрямить путь, Левский выходит на козьи тропы.

С крутого и голого обрыва открылась долина Стрямы с ее золотистыми нивами, темными ореховыми рощами, зелеными лужайками. За узкой сверкающей лентой Стрямы волнисто поднималась Средна-гора, а за ней в туманной дымке стлалась Фракийская равнина — широкая и гладкая. Где-то в конце ее угадывались, как призрак, Родопские горы.

Знакомая, милая картина. Левский заспешил вниз. В конце спуска, у самого подножья Стара Планины — село Карнаре. Никто не минует его корчмы: идущие вверх остановятся подкрепиться, закончившие трудный путь зайдут отдохнуть за чаркой виноградной ракии. Зашел сюда и Левский. Кто бы узнал в этом горце, бедно одетом, с тощей сумой за плечами, вчерашнего купца?

День воскресный, в корчме людно, шумно. Компания подвыпивших гуляк, забредшая сюда из недалекого Сопота, собралась в обратный путь. Левский пристроился к ним. Чье внимание привлекут эти праздные весельчаки?

Стояла середина мая — лучшая пора здешних мест. В садах цвели розы, знаменитые казанлыкские розы, прославившие Болгарию. Ароматное дорогое масло дают они. Целые селения Карловской и Казанлыкской околий занимаются разведением роз. В предрассветных сумерках сборщицы роз с корзинами в руках отправляются в сады. Цветы надо собрать, пока не вышло солнце из-за гор, пока его горячие лучи не высосали из нежных лепестков ароматные вещества, накопленные лепестками за ночь.

Лишь порозовеет восток, начинается сбор. С неуловимой быстротой ловкие руки обирают розовые кусты. Кажется, что в корзины льется сплошной розовый поток. Цветы везут на розоварню. Чем раньше они сорваны и доставлены для переработки, тем больше будет добыто розового масла, отрады восточных красавиц — любительниц благовоний.

Для мужчин из тех же роз приготовят особо ароматную гюль-ракию, розовую водку.

Здесь скрывался Левский у монахини Христины (город Сопот).

Ловеч (современный вид).

Христо Ботев.

В Сопоте Левский отстал от веселой компании. У церкви приостановился, перекрестился и медленно, опираясь на палку, как богомолец, уморенный в долгом пути, прошел в соседний двор. В глубине двора двухэтажный дом с длинными открытыми деревянными верандами по всему фасаду. Постучался в узкую дверь. Вышла женщина в черном монашеском одеянии. Оглядела недоумевающе пришельца, но, встретившись с ним глазами, быстро пригласила войти. Келья монахини маленькая. У стены широкая деревянная лавка, заменяющая кровать, — вот и вся мебель.

— Васил! Откуда?

— Из Румынии, тетя Христина.

Расспросам, казалось, не будет конца. Уже и сумерки заползли в келью. Монашка спохватилась.

— Ох, что же это я, и не спросила, сыт ли ты, Васил?

— Сыт, тетя Христина. В Карнаре поел. Теперь бы отдохнуть.

— Хорошо, отдохнешь. А дальше-то как?

— В Карлово хочу идти, мать, друзей повидать, ну, а куда потом судьба занесет — не знаю.

— Да я тебя об этом и не спрашиваю, Васил. Не мое это дело. А пока вот что скажу: сейчас спать, а раненько поутру я схожу в Карлово, разузнаю, как там, предупрежу кого надо.

Сдвинув с пола плетенный из рогожи коврик, монахиня открыла дверку в подвал.

— Ну лезь, Васил! Покойной тебе ночи!

Васил спустился. Монашка закрыла дверку, вырезанную в полу, и вновь расстелила коврик.

Левский зажег огарок свечки. Слабое пламя осветило койку, у противоположной стены — переносную лестницу. Над ней незаметно прорезанный в деревянном настиле веранды тайный лаз во двор.

Келья монахини Христины в Сопотском монастыре давно служила убежищем для Левского. Причастная к народному делу, Христина знала о революционной деятельности Васила еще с тех пор, как доставала ему одежду монаха, когда он вернулся из Белграда от Раковского. С тех пор она не раз укрывала Васила от преследования.

Под вечер следующего дня Левский вышел из укрытия и зашагал в Карлово. Перед самым городом отсиделся в саду до наступления темноты. Христина сказала, где его ждут друзья, и он шел уверенно. Захотелось взглянуть на родной дом. Стоял он по соседству с дорогой, что вела из Сопота в Карлово, почти на краю города. Защемило сердце при виде низенького дома с пристройкой, где отец, а потом мать красили гайтаны. Заколебался на мгновенье: не зайти ли? Но побороло сознание, что это смертельно опасно. Дом его под наблюдением турок. И он прошел мимо родного гнезда с таким видом, будто оно ничего не сказало его сердцу.

Тихими улочками пробрался он чуть ли не через весь город, в его болгарскую часть. Здесь, у Стара-реки, в доме Ганю Маджереца его поджидали. Только переступил порог, как попал в объятия матери. Предупрежденная, она пришла сюда повидаться с сыном.

Ночь пролетела в разговорах, а в тот утренний час, когда карловчане потянулись в поле, ушел и он. В Карлове, где его так хорошо знают, ему нельзя долго оставаться.

Привычным путем зашагал Левский в Калофер. Сколько раз ходил он по этой дороге с дядей, собирая пожертвования на монастырь?

Вспомнилась ночь, проведенная в селе Митиризове, и та ужасающая бедность, которая так возмутила его юную душу. Захотелось навестить тот гостеприимный дом, под кровом которого впервые была отчетливо им понята вся глубина задавленности родного народа.

Вот и село. Все те же жалкие халупы, все те же шелудивые псы, голодные и злые. Как и в прошлый раз, из хатенки вышел согбенный нуждой человек. Левский пристально вгляделся в его лицо, но оно ему ничего не сказало.

Опять суетилась хозяйка, стряпая незатейливую еду. Васил напомнил о том вечере, когда он с дядей сидел здесь у камелька.

— Когда это было?

— Лет двадцать назад.

— Давненько... Отец бы вспомнил, а я тогда мальчонкой был.

— А где отец?

— Родители давно умерли, — хмуро ответил крестьянин и тут же зло добавил: — Такой жизни даже терпеливый осел не выдержит.

— А человек, выходит, терпеливее осла оказался? — сказал Левский, испытующе поглядев на молодого хозяина.

— Отцы терпели...

— А дети?

— Дети не хотят от голода умирать, на чужом хлебе из милости жить.

— Это верно: чужой хлеб зубы крошит. Но человек должен есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть.

Не в сытой жизни счастье. Есть цели более достойные человека.

Крестьянина заинтересовали слова незнакомца. Широко раскрыв глаза, глядел он на него, как бы пытаясь разгадать, кто перед ним.

— Откуда ты? — спросил он гостя.

— Из Карлова.

— Из Карлова? Вот как... А не знаешь ли ты карловского дьякона?

— Это какого дьякона?

— Который людям о свободе говорит вот так, как ты. Есть ли такой дьякон, или люди его выдумали?

Разговор пошел откровеннее. Левский сказал крестьянину:

— При встрече с людьми, которым доверяешь, говори, что есть на свете дьякон из Карлова и что он не один. Он и много его друзей ходят по селам, чтобы будить народ. И ты можешь стать его другом, его помощником. Настанет время, и к вам в село придет дьякон или пришлет своих товарищей. Готовься сам и готовь других к тому часу.

В глубоком почтенье склонился перед гостем крестьянин:

— Все сделаю, как ты говоришь. Скажи дьякону: в Митиризове у него будет много друзей.

...Знать, глубокий след оставило посещение Левского маленького подбалканского селенья. Когда сбросят жители его турецкое рабство, они вспомнят карловского дьякона, который звал обездоленных на борьбу за свободу, и назовут свое село именем его: Васил Левский.

Далеко за околицу проводил крестьянин гостя, а прощаясь, сказал:

— Будь осторожен! Слышали мы, что турецкие власти ищут того дьякона под каждым камнем, под каждым кустом.

Знал это и Левский. И как ни осторожен он был, враги выследили его. В Калофере друзья рассказали о подозрительных действиях властей и посоветовали, не мешкая, идти дальше, в Казанлык. Учитель Иван Фетваджиев, давний товарищ Левского, такой же голубоглазый блондин, дал ему свой паспорт.

— Я у турок пока не на подозрении, иди под моим именем.

Тревожные слухи подтвердились. Не успел Левский расположиться в хане старой Ганы, что стоял у въезда в Казанлык, как нагрянули полицейские. Но бабушка Гана, предупрежденная, знала, какой постоялец прибыл к ней, и быстро приняла меры к спасению его.

— А ну-ка, живо лезь сюда, — указала она на ворох натканного ею полотна, а сама села за стан.

В комнату влетел полицейский:

— Кто у тебя есть посторонний? Говори!

— Не привел бог сегодня ни одного приезжего, господин начальник. Если так и дальше пойдет, придется закрывать хан. Да что я заболталась, старая? Такой гость, а я его баснями угощаю. Прошу отведать чашечку кофе, рюмку ракии.

Ракия у бабушки Ганы старая, забористая. Полицейский быстро разомлел. Отделавшись от него, хозяйка пошла высвободить пленника:

— Вылазь, дорогой, вылазь! Убрался этот узун ахмак, долговязый дурак.

Так, оберегаемый друзьями, шел Левский сквозь опасности.

В Пловдиве он нашел горстку молодежи. Этого было немного, но достаточно, чтобы заложить в городе фундамент революционной организации. На большее в этом центре греческого засилия и чорбаджийского зазнайства он не рассчитывал.

Как и в прошлый приезд, Левский навестил Найдена Герова. Отношение его к идее Левского за это время ничуть не переменилось. Сторонник комитета «старых», он отрицал революционный путь освобождения Болгарии, как русский консул, он всецело полагался на Россию.

30 мая 1869 года Н. Геров писал лидеру комитета «старых» Христо Георгиеву в Бухарест: «Шесть-семь дней назад уехал отсюда дьякон. Как здесь, так и всюду, где он побывал, он показывал одну прокламацию на болгарском языке к болгарам с печатью Временного болгарского правительства, а другую на турецком языке для турок. Он их имел по одному экземпляру, а потому только показывал, но не оставлял. Я их видел. Турецкую не мог прочитать, а болгарская ничего не стоит, пустое дело, и я боюсь, что некоторые дадут обмануть себя и увлечь, а потом и других до беды доведут...»

Однако отрицательное отношение к делу Левского не мешало этому патриоту не раз выручать Левского из беды. Так было и в этот раз. Пловдивские власти напали на след Левского, выехать из города было рискованно. Найден Геров укрыл Левского в своем доме. Неожиданно с визитом прибыл мютесариф — управитель округа. Сам он проследовал в кабинет русского консула, а его охрана — на кухню. Здесь они застали человека, одетого в турецкий костюм и назвавшегося слугой консула. Люди из охраны мю-тесарифа завели с ним разговор. Кухарка тем временем варила кофе. Когда кофе было готово, слуга понес его в дом. Консул глазам не верил, когда в зале появился Левский с подносом в руках. Пока высокий гость пил кофе, слуга смиренно стоял у дверей, готовый принять пустую чашку.

Гости отбыли. Геров стал упрекать Левского в безрассудстве. Тот объяснил:

— Когда на кухню вошли стражники и стали говорить о главном бунтовщике Левском, мне ничего не оставалось делать, как поддержать их желание поймать такого опасного врага государства. А когда кофе было готово, я, чтобы избежать дальнейшей беседы с ними, почел за благо понести кофе. Кто может предположить, что слуга русского консула — это и есть сам Левский?

Отправляясь в дальнейшее путешествие, Левский решил заглянуть к другу своему Ивану Атанасову. Жил он в небольшой деревушке Царацеве, занимался изготовлением крестьянских телег, за что и прозван Арабаджия — Тележник.

Интересный это был человек. Еще во времена Раковского услышал он, что где-то в других странах живут люди свободно, что есть такие болгары, которые готовятся свергнуть турецкое иго. С тех пор Иван Арабаджия потерял покой. Забросил он свое ремесло и пошел бродить по белу свету. Дважды пешком сходил в Бухарест, прожил несколько месяцев в Одессе, побывал в Бессарабии, Галаце и Браиле.

— Там я увидел, зачем человек рождается на свет!

Он понял: человек должен жить счастливо, но не за счет других; счастье свое должен сам добыть себе и помочь другому добиться того же. В этом назначение человека на земле!

Возвратись на родину, Иван Арабаджия встретился с Василом Левским и сказал себе: «Вот человек, который хочет правды на земле и счастья для всех людей! Иди за ним, Иван!»

И он пошел за ним и не отступился от него, когда в конце пути поднялась виселица, обессмертившая Левского.

«Бай Иван Арабаджия! Начиная с 1862 года и до нашего освобождения не было во Фракии события, в котором он не принял бы участия! — говорил о нем летописец болгарских восстаний Захарий Стоянов.— Во всей Болгарии и Фракии не было крестьянина, работавшего для дела освобождения так деятельно и усердно, как он. Благодаря ему деревня Царацево сделалась столицей болгарских революционных апостолов — Бай Иван Арабаджия был им и отцом и советчиком, а его скромная хатенка служила им прибежищем. Пять лет подряд Левский приходил в Царацево по нескольку раз в год, в любой день и час, и жил у бая Ивана или у верного его соседа Божила по два-три дня, а не раз и по неделе».

Вот и сейчас Левский спешил к своему другу. Идти недалеко, часа полтора, не больше. Нашел он Ивана, как всегда, за работой, среди вороха щепы и свежеобструганных досок. Увидя Левского, мастер вонзил топор в бревно, сбросил рукавицы и повел гостя в дом. А дом всего одна низенькая каморка, даже, без обычной деревенской мебели.

Было тогда Ивану Арабаджия лет под сорок. Голубые глаза его глядели умно и добро, над ними топорщились густые брови, на выпуклый лоб падали светлорусые пряди волос. Грамоте он учился у деревенского попа, да и то недолго. Потом втихомолку черпал знания из разных источников. Что бы ни случилось — не терял самообладания, не выходил из равновесия. С людьми держался скромно. Никогда не спросит: откуда пришел, куда и зачем идешь? Если сочтет нужным — гость сам поведает.

У Левского не было секретов от верного друга. Поделился он с ним своими думами, своими планами, рассказал, где бывал за последнее время, что видел, кого встречал.

Бай Иван, так звали его окружающие из уважения к нему, слушал сосредоточенно, говорил мало, смеялся редко, когда западало какое словечко в голову — задумывался; пытался сам разобраться, что к чему, а если не мог — не стыдился спрашивать. Сыщешь ли лучшего слушателя? Зашел еще Божил Георгиев — сосед и приятель Ивана и верный его товарищ по народному делу, хороший знакомый Левского. Тут и ночи не хватит для разговоров!

Из Царацева Левский и Иван Арабаджия сделали несколько выездов в села, расположенные вокруг Пловдива.

Все шло хорошо. Но не давало покоя, что родной город оставался без революционной организации. Не удалось в прошлый раз, надо пробовать вновь. В конце июня Левский едет в села Карловской околии и оттуда прощупывает обстановку в самом Карлове.

Наконец друзья известили, что дом Ганю Маджереца готов вновь его приютить.

Собрание молодых карловских революционеров состоялось за городом. Предложение Левского создать комитет было встречено с восторгом. Расходились, чтобы не вызвать подозрений, маленькими группами. С одной группой уходил и Левский. Он был в приподнятом настроении, шутил, смеялся, пел:

Хочу, мама, тебя видеть

И всех милых сердцу.

Но кому знамя мне оставить,

На кого покинуть?..

Друзья проводили Левского в Сопот. Но предатели узнали и сообщили властям.

Полиция торжествовала: теперь опасный гяур будет в ее руках. На всех выходах из города устроили засады — не выскочит.

Одному полицейскому даже повезло: прямо на него вышел не ожидавший беды Левский. Уже облапил полицейский жертву, хотел свалить ее, связать. Но последовал удар, рывок — и в руках ошеломленного стража осталось только пальто.

Гяур бежал и на сей раз.

Но и эта добыча оказалась ценной. В карманах пальто обнаружили три паспорта, один из них на имя Ивана Фетваджиева, печати и прокламации. О находке дали знать в столицу.

Все было поднято на ноги. Ивана Фетваджиева, передавшего паспорт Левскому, арестовали. Однако сам Левский будто сквозь землю провалился. Обыски у матери и в домах друзей ничего не дали. Подвал в келье монахини Христины укрыл его надежно.

Отсидевшись, Левский перебрался в село Дыбене, В которое не раз хаживал будучи учителем в Войнягово. Остановился у товарища по революционному делу, учителя Лило. До зари проговорили друзья, не видевшиеся несколько лет. А утром, когда Левский только что заснул, в село ворвались конные жандармы. По всем селам долины Стрямы рыскали они в поисках баш-комиты — главного бунтовщика.

«Погибли мы», — решил Лило и бросился будить Друга:

— Вставай! Мы преданы. В селе жандармы!

Левский вскочил, сгоряча крикнул:

— Бери ружье, силой пробьем себе путь! — но тут же изменил решение и уже спокойно сказал: — Иди, встреть турок, как гостей, угости их.

Недоумевающе поглядел перепуганный Лило на товарища, но перечить ему не стал. Во дворе под яблонями он спешно расстелил ковер и пригласил ворвавшихся полицейских закусить чем бог послал. Когда турки уселись и шумно принялись угощаться, из дома вышел и прошел через двор бедно одетый человек. Шел он медленно, опираясь на палку, придерживая левой рукой повязку на глазу. Лило догадался и облегченно вздохнул.

— Кто это? — спросили жандармы.

— Наш пастух, видно пошел к врачу в город.

Пир продолжался. В ракии не было недостатка.

Но вдруг один из полицейских встревожился.

— Эй ты, учитель! Может, то был не овчар, а баш-комита? Ты, смотри, говори правду.

Сомненье запало в умы полицейских, и, как ни заверял их Лило, начальник отряда приказал поймать овчара.

В оба конца села помчались конные. За селом, на дороге в Карлово, они нагнали турка. За спиной у него была кадушка, в какой обычно носят масло или сыр.

— Куда идешь?

— В Карлово на базар, сыр продавать...

— Овчар с повязанным глазом тут не проходил?

— Нет, не видел.

И полицейские поскакали дальше в поисках такого опасного и такого неуловимого бунтовщика.

Вслед за турками приехал в Карлово и учитель Лило. Ходил он от знакомого к знакомому, пытаясь узнать, что с другом его. На одной из людных улиц увидел отряд конных полицейских.

«Схватили!» — мелькнула мысль у Лило. Но в этот момент кто-то из толпы грубо толкнул его и крикнул: «Прочь с дороги, гяур, не видишь — человек идет». У Лило отлегло от сердца. Он смиренно посторонился в знак покорности перед турком. А тот зашагал дальше. Лило поглядел ему вслед. На спине у турка была кадушка с сыром. «До чего же хитер Васил», — сказал про себя Лило и отправился обратно в Дыбене.