ВСТАВАЙТЕ, БРАТЬЯ!

ВСТАВАЙТЕ, БРАТЬЯ!

Шло пятое столетие национального и политического бесправия болгарского народа. В 1393—1396 годах полчища османских турок нахлынули на болгарскую землю, и опустилась на нее черная, непроглядная ночь.

Ворвался лютый враг ордою чужестранной,

Никто не мог пресечь его зловещий путь.

На шее ощутив петлю позорных пут,

Страна, прокляв себя, в бессильном униженьи,

На время пред врагом упала на колени.

Росистые поля покрыл пожаров дым,

И разнесли орлы по выступам моим

Кровавые куски... Я видел с гневом, с болью

Истерзанных людей, насаженных на колья,

Я видел лица их... Я слышал визг детей,

Младенцев, отнятых у бедных матерей,

Тянущихся к соскам... Я слышал грай гортанный,

То вороны, крича, слетались сквозь туманы.

Над пепелищами взвивался едкий дым,

Лениво вдаль летел, и трупный запах с ним,—

(П. Славейков)

рассказывал седой Балкан, свидетель тех времен.

Огню и мечу предали завоеватели болгарскую землю, истребляли жителей ее, а на оставшихся в живых надели ярмо рабства, как надевали его на свой рабочий скот. Они так и называли болгар: райя — стадо. Другого имени для порабощенных не было у завоевателя.

Беспросветное существование наступило для болгарского народа. Страшно было иго, его гнетущее.

«Коран и основанное на нем мусульманское законодательство сводят географию и этнографию народов всего мира к простой и удобной формуле деления на две половины: правоверных и неверных. Неверный, что «гяур», это — враг. Ислам проклинает нацию неверных и создает состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными»[20]. Так характеризовали К. Маркс и Ф. Энгельс воинствующий ислам той эпохи.

Магометанская религия не признавала за райей никаких прав. Она воспитывала в мусульманах чувство полновластного хозяина над жизнью и имуществом райи. Турки могли поступать с райей как хотели. Сам бог, сами законы религии давали им это право как завоевателям, как правоверным.

На всем протяжении своего господства в Болгарии турецкие правители и мусульманское духовенство, исходя из старого, как мир, принципа «разделяй и властвуй», искусственно поддерживали в турецком народе огонь религиозного фанатизма, нетерпимости к иноверцам.

Любая краска будет бледна, любое слово немощно, чтобы нарисовать картину страданий болгарского народа. Его уделом хотели сделать полное исчезновение с лица земли как народа, как национальности.

Турецким феодалам, мусульманской и греческой церкви, при молчаливом попустительстве эгоистических правительств ряда государств Западной Европы, многое для этого удалось сделать.

Чех Константин Иречек, известный исследователь истории болгар, писал: «В начале настоящего (XIX. — А. С.) столетия болгарский народ, лишенный всякой политической и церковной жизни, до такой степени пропал из виду в Европе, что его приходилось вновь открывать».

Но болгарский народ не исчез. Но и выжил он не потому, что сумел приспособиться к среде, а потому, что боролся с ней. Не в смирении, а в борьбе отстоял он свое право на жизнь.

Когда завоеватель осквернял его очаг, болгарин оставлял соху и серп, посох и кавал, брал отцовскую саблю да братнино ружье и уходил с дружиной верной, сговорной. на Стара Планину мстить туркам и чорбаджиям за обиды, отнимать у них награбленное добро и защищать свое село и бедняков.

Гайдуками-юнаками, что значит удальцами, богатырями, назвал народ своих защитников.

Никогда не стихало гайдуцкое движение. Никогда не уставала рука народных мстителей карать насильников и притеснителей. В гайдучестве наиболее ярко проявился свободолюбивый дух болгарского народа.

Самые храбрые и отважные уходили в горы, в гайдуки. Смерть от пули в бою или лютые муки в плену — вот что ожидало гайдука.

Собирались гайдуки в дружины «верные, сговорные» или в четы (отряды), а иногда действовали и в одиночку. Были среди гайдуков и девушки. Но не каждый пожелавший мог попасть в дружину — в нее брали лишь тех, кто обладал «юнацким сердцем» — честных, истинно любящих свой народ, свою родину.

Болгарские гайдуки говорили о себе, что они посланы богом беречь бедных и наказывать злочинцев, что болгарский народ, не имеющий ни царства, ни покровителей, ни защитников, может надеяться только на своих юнаков, на их молодецкие мышцы, а потому гайдук должен быть честным, правдолюбивым и чистосердечным.

Гайдуки не ставили перед собой задач политических. Они мстили за несправедливость и наказывали тех турок и болгарских чорбаджиев, которые особенно жестоко грабили и притесняли беззащитное население.

«Благоразумные» люди говорят, — писал прославленный гайдуцкий воевода Панайот Хитов, — что мщение свойственно только дикарям и кровожадным народам, а я думаю, что оно свойственно только честным людям, которые имеют душу и сердце, которые ценят свое человеческое достоинство и которые не позволяют называть себя животными».

Гайдуки не были в силах вызволить народ из турецкого ига. Но, освобождая жителей какой-либо деревни от беспощадного притеснителя, они тем самым показывали, что вооруженная борьба — единственный путь избавления от чужеземной тирании. На протяжении всего периода турецкого ига гайдуки поддерживали в народе волю к борьбе за свободу.

Наибольшего размаха гайдуцкое движение достигало, когда в жизни народа наступали особо тяжкие времена.

Так было в конце XVIII и в начале XIX века, в период феодальной анархии в Турецкой империи. Шайки разбойников-кирджалиев, делибашей и взбунтовавшихся феодалов, разложившиеся части правительственных войск рыскали по стране. Они завладели всей территорией Болгарии и держали ее в страхе в течение почти двух десятилетий. Ни одного города, ни одного селения не оставили не разграбленными.

Всюду, где они проходили, — говорится в одном из официальных турецких документов того времени,—они огнем и мечом обращали все в прах и пепел. Несчастных христиан тиранили, истязали. Захватывали их имущество, убивали, бесчестили девушек и женщин, предавали огню села и города.

Местные правительственные чиновники и феодалы, не встречая никаких преград со стороны центральной власти, глумились над болгарским населением.

Вот как описывал жизнь болгарского городка в начале XIX века Любен Каравелов в своих «Страницах из книги страданий болгарского племени»:

«Рассвело, а никого нет на улице — городок словно пустой, словно все вымерли. Если и выйдет кто и повстречается с кем-нибудь, то пошепчутся, и каждый скорее домой. Все чего-то боятся. Все думают, что вот сам паша[21] приедет из города, а приезд паши — это дело скверное. Случится убийство или воры . кого ограбят, или вообще сделается что-нибудь особенное, и вот из города приезжает паша с кавасами[22] и кадьи[23] со своими муллами. Мулла несет зеленую палку — символ турецкого правосудия. Все знают, что такое турецкое правосудие, и при появлении зеленой палки нападает на всех страх, страх нападает даже на собак. Это верно. Только лишь турки станут приближаться к селу или городку, все собаки залают и завоют, и все население придет в ужас. Одни метут избу, другие прячут лучшую утварь; девицы и молодые женщины скрываются где-нибудь подальше, а мужчины бегут навстречу магометову сыну. Лишь только успели турки сойти с лошадей, тотчас начинаются угрозы и приказания: накормить лошадей, убрать седла, покрыть лошадь домашними одеялами. Войдя в избу, турки рассядутся около очага, болгарки начнут снимать с них сапоги и чулки и мыть им ноги, а иной турок велит девице или женщине вытереть его ноги своими волосами...»

Турецкие паши говорили, что народ подобен мешку из-под муки: сколько мешок ни тряси, он все выпускает мучную пыль; так и народ — сколько его ни обирай, он все найдет, что давать. И они обирали. Помимо различных налогов с имущества, болгарин, чтобы получить разрешение на похороны, должен был уплатить кысмет параса — налог на превратности судьбы, а похоронив — вносить за мертвеца харач в течение трех лет. Накормив даром проезжего чиновника, крестьяне платили ему диш парасы — налог «за зубы», которые он изволил «износить», поедая пищу. Существовало три налога «за воздух».

Гнет политический и экономический сопровождался еще более тяжким гнетом — национальным. В официальных турецких документах болгары не назывались иначе, как «руммимилети», то есть греческим народом. Греческая церковь, духовный пастырь порабощенных болгар, делала все, чтобы они забыли свое национальное происхождение. Дошло до того, что, как свидетельствует один из современников, «к середине XIX столетия в Болгарии не раздавался и не употреблялся ни в училищах, ни в церквах, ни в корреспонденции населения другой язык, кроме греческого».

В мрачную эпоху политического и духовного рабства из Хилендарской обители раздался пламенный призыв к болгарам осознать свое национальное достоинство:

«Почему же ты, глупый человек, стыдишься своего племени и тянешься к чужому тебе языку? Но, говорят, греки умнее и культурнее, а потому, говорят, лучше следовать грекам. Однако посмотри, неразумный: много есть народов мудрее и славнее греков, но разве какой-нибудь грек оставит свой язык, и ученье, и народ, как ты, бездумный, оставляешь, не получая никакой прибыли от греческой мудрости и культуры?»

То был голос первого болгарского историка, монаха Паисия Хилендарского. В своем труде «История славяно-болгарская», законченном в 1762 году, Паисий напоминал своему народу о его славном прошлом, о некогда независимом и сильном болгарском государстве:

«Болгары не умели покоряться царям, но были свирепы и дики, бесстрашны и сильны. В битве они были яростны как львы. Один бесстрашно шел против десятерых, как и до настоящего времени всесилен, стоек в битве и войне народ северных полунощных стран[24], так же и болгары первоначально были стойкими и сильными в битве».

Паисий в своем сочинении нигде прямо не призывал к борьбе против турецкого ига, но каждое слово зажигало в людях любовь к своей порабощенной родине, будило стремление избавиться от тяжкой напасти.

Со своим сочинением отправился Паисий в путешествие по родной земле. Он проповедовал в народе свои идеи, находил все новых и новых последователей, которые переписывали его «Историю» и несли его заветы дальше.

Паисий стал вдохновенным трибуном народной совести. Он оказал воздействие не только на своих современников, но и на будущее поколение.

Он первый, предвидя истории ход,

Немеркнущей искрой зажег свой народ.

(И. Вазов)

Из искры, брошенной им, позднее разгорелось пламя национально-освободительной борьбы.

Его идеи легли в основу болгарского национального возрождения — великого процесса, который наступил в конце XVIII века.

Это была эпоха формирования болгарской нации, когда распыленный болгарский народ объединялся в одно целое, когда возрождался и развивался единый язык, крепли национальные стремления, возрождалась и создавалась новая национальная культура. Это был тот период в истории Болгарии, когда народ, порабощенный духовно и политически, постепенно освобождался от цепей средневековья и греческого духовного рабства и стремительно втягивался в борьбу за политическую свободу и независимость.

На борьбу выступали уже не одиночки, а массы. Этому способствовали также и войны, которые вела Россия против Турции в конце XVIII века и первой трети XIX века. Они расшатывали военное могущество султанов, облегчали болгарам борьбу против угнетателей.

Первая половина XIX столетия знает много восстаний, происходивших во всех частях Болгарии. В 1835—1836 годах прокатилась волна возмущений в Западной Болгарии, в 1841 году — в соседних с Сербским княжеством Нишском и Лясковацком уездах.

Турецкие власти свирепо расправлялись с повстанцами. Жестокости при подавлении Нишского восстания потрясли общественность всей Европы. Известный французский путешественник Бланки, выезжавший в район восстания по поручению своего правительства, по возвращении на родину писал:

«Европа не представляет себе, какие мучения терпят у ее ворот, а вернее сказать, в ее недрах, свыше семи миллионов таких же христиан, как и мы с вами, которых правительство, поддерживающее дипломатические отношения со всеми христианскими государствами, третирует, как собак, за их религиозные убеждения! Европейцам трудно представить, что в этой части Турции честь каждой женщины-христианки находится в полной зависимости от прихоти первого встречного мусульманина. Европа не знает, что турки врываются в дома христиан и присваивают все, что им понравится, что просить о пощаде там опаснее, нежели сопротивляться, и что ничтожные гарантии личной безопасности, предоставляемые народам самых отсталых стран, показались бы беспредельной милостью для населения Болгарии».

К середине XIX века повстанческое движение охватило крестьянскую массу почти всей Болгарии. Но наибольшее восстание возникло в северо-западной части страны. 1 июня 1850 года доведенные до отчаяния тысячи крестьян Видинского округа поднялись на борьбу, вооруженные дубинами, топорами, самодельными пиками. Они требовали вернуть им земли, захваченные турецкими помещиками, упорядочить взимание налогов, разрешить им носить оружие наравне с турками, чтобы охранять честь семьи. Они говорили; «Лучше смерть, чем такая жизнь!»

Судьба и этого восстания была столь же трагична, как и всех других. Ворвавшись в Белоградчик, центр бунта, каратели устроили резню. «В Белоградчике не осталось никакого следа от болгар и болгарского», — сказал очевидец.

Восстание в северо-западной Болгарии в 1850 году было последним и самым мощным проявлением стихийного крестьянского повстанческого движения во второй половине прошлого столетия. Оно, как и другие крестьянские выступления того периода, несмотря на свою неорганизованность, показало, что в Болгарии началось национально-освободительное движение, что в болгарском народе зреют революционные силы.

После Крымской войны (1853—1856 годы) массы ремесленников и крестьян, попавших в еще более невыносимые условия, стали видеть единственное спасение в вооруженной борьбе. В самих массах зрела идея перехода от стихийных бунтов к организованной борьбе со всем строем, который обрекает их на разорение и обнищание. Из среды народной интеллигенции выходило все больше одиночек, которые искали новые пути, новые формы борьбы.

На этом фоне в шестидесятых годах прошлого столетия в болгарской общественно-политической жизни вырастает яркая фигура великого патриота и бесстрашного борца за дело народа Георгия Раковского.

Ему суждено было стать родоначальником революционно-демократической идеологии в Болгарии, «патриархом болгарской революции». С его именем связано начало организованной борьбы за политическое освобождение болгарского народа.

Родился Раковский в 1821 году в Котеле, одном из тех городков, которые сыграли большую роль в болгарском возрождении. Неустрашимыми людьми славился род его. Дядя и отец не раз поднимали котленцев на защиту родных очагов от банд кирджалиев. Мать его — сестра знаменитого капитана Георгия Мамарчева, который дважды пытался разжечь бунт и погиб в турецкой ссылке. Отец Раковского был человеком богатым, сына своего отправил учиться в Константинополь, а оттуда — в Афины. В Афинах Раковский сблизился с греческой молодежью, которая готовилась выступить против турок, и это определило всю его дальнейшую жизнь. Бросив учение, Раковский перебрался в Румынию, в Браилу, чтобы оттуда заняться организацией восстания в Болгарии. Власти раскрыли заговорщиков и судили их.

При содействии греческого консула Раковский бежал во Францию. Но не смог долго жить вдали от родины.

В 1844 году он вернулся в Котел. Летом того же года, как писал сам Раковский, в Котеле началась смертельная вражда между лукавыми деревенскими старейшинами и слабым и неповинным народом, угнетенным насилиями и несправедливостью.

Отец Раковского, Стойко, принял сторону обездоленных. Обозлившиеся богачи отправили в Константинополь донос с обвинением Стойко и его сына в измене султану. Последовал приказ об аресте. Голодных, закованных в цепи, их доставили, в Константинополь и бросили в глубокое подземелье.

Свыше трех лет просидели они в самой страшной константинопольской тюрьме. Но никакие угрозы и истязания не сломили Раковского и его старого отца. Поддержанные соотечественниками, они добились свободы.

По выходе из тюрьмы Раковский, видя полное разорение родителей, занялся было адвокатурой, а затем коммерцией. Перед ним открылся путь к богатству и преуспеванию. Но не смог он удовлетвориться привольной жизнью, когда страдал народ. «Сколько я ни обогащался в торговых делах, — писал позже Раковский, — удовольствия от этого я не получал, так как хорошо познал страдания нашего бедного народа и увидел, что он со дня на день попадает под все более тяжелый гнет... И это стало в моем сердце язвой неизлечимой».

Раковский бросил торговые дела и отдался народному делу. «Пока меня держат ноги и пока я ощущаю в себе малейшие умственные силы, — не раз говорил он, — я не перестану работать на пользу своего народа, который так сильно полюбил смолоду и дороже которого для меня нет ничего на свете».

Бунтарь и гайдук, он в первые годы своей деятельности видел путь спасения родины в гайдуцких четах, в стихийном действии героев-одиночек. Испытав неудачу браильского бунта и гайдуцкой четы периода Крымской войны, Раковский временно отходит от непосредственной вооруженной борьбы. Он становится идеологом народного движения за самостоятельную болгарскую церковь, видя в этом утверждение болгарской национальности.

Преследуемый турецкими властями, Раковский в конце 1858 года уезжает в «благословенную русскую землю, покровительницу болгар» и останавливается в Одессе. Здесь он, оторванный от родины, занимается историей, филологией и этнографией Болгарии.

В грядущего мрак ты вглядеться пытался,

В забытое прошлое дерзко вторгался,

Чтоб снова взметнуть, словно знггмя полка,

Забвеньем покрытые славой века,

Звучанья юнацких сказаний и песен,

Преданья, которых не тронула плесень...

(И. Вазов)

Получив в начале 1860 года возможность поселиться ближе к Болгарии, Раковский отправился в Сербию. Здесь развернулся его талант публициста. В Белграде он издает газету «Дунавски лебед», которая горячо и страстно откликается на все злободневные вопросы, встающие перед болгарским народом, разоблачает козни его врагов, зовет к единению, «святому и братскому согласию», которое в неравной борьбе послужит лучшим оружием.

Наступил 1861 год, год, который определил развитие многих исторических событий и поворот в личных судьбах до той поры неизвестных людей.

Находясь вблизи от Болгарии, Раковский пристально следит за обстановкой в стране и окружающем мире, за настроениями народных масс. Он видит, как нарастающий экономический кризис усиливает революционное брожение в Болгарии. Он ощущает, как под влиянием того же кризиса слабеет Турецкая империя. Он знает, что Сербия готовится к полному освобождению от турецкой опеки. И решает, что наступает благоприятный момент для восстания. Придя к этому выводу, Раковский прерывает публицистическую деятельность.

В тот 1861 год Раковский внес в болгарское революционное движение новую идею — идею тайных комитетов для освобождения Болгарии. Правда, перед комитетами еще не ставилась задача организации восстания. Комитеты, по замыслу Раковского, должны были только оповещать народ о готовящемся восстании. А сама подготовка к восстанию заключалась в приобретении каждым в меру своих возможностей оружия и боеприпасов. Но и такие комитеты уже вносили организующее начало, были новой, более высокой формой революционной борьбы в Болгарии.

Огненное слово пропагандиста и талант организатора — все отдал Раковский делу революции.

В прибалканских городах молодые его помощники создавали тайные комитеты. По стране ходили его агенты, передавали из рук в руки верным людям письма и воззвания, несли в народ его идеи.

«Наша свобода зависит от восстания! — пишет он через своего друга Иосифа Дайнелова своим единомышленникам в Константинополь. — Без этого ничего не добиться. Без дорогих жертв свободу не завоевать. Нашему народу надо усвоить хороший урок и не надеяться на помощь, а выполнить свой священный долг, который рано или поздно призовет нас... Подумайте хорошенько, братья, и решайте сами. Я готов предводительствовать вами, когда вы того пожелаете. Этот мой призыв относится особенно к той молодежи, в жилах которых течет благородная болгарская кровь и которые не пожалеют пролить ее за Болгарию. Время очень серьезное, и, если мы упустим его, трудно будет наверстать. Передайте привет всем нашим братьям и расскажите им обо всем, что я вам пишу».

Раковский берется за организацию революционной армии, которая должна впервые объединить все гайдуцкие четы. Он сзывает к себе гайдуцких воевод. Его призыв достиг воеводы Христо Македонского и его верных молодцов, укрывавшихся в ту зиму у монаха-отшельника Рилского монастыря деда Данаила.

— Он звал нас к себе в Белград, говорил, что там мы подготовимся к большой работе, к высокому народному делу, что скоро мы разобьем рабские цепи и не как гайдуки, а как революционеры воскресим Болгарию...— рассказывал позже Македонский. — Слово «революционер» запечатлелось в моей голове. Я уже позже не хотел быть простым гайдуком, чтобы мстить за самого себя, за своих домашних и приятелей, но желал стать революционером, чтобы помогать народу избавиться от ига.

Письма Раковского, его люди проникают везде и всюду. Его призывы будоражат умы, рождают надежды, вызывают готовность на жертвы.

Перо твое, речь твоя, ярость бойца

Надежды вселяли в людские сердца.

(И. Вазов)

В городе Карлове Раковский учился в юности, с этим городом он не терял связи и в годы скитаний по чужим землям. Его здесь знают. Слава его — бунтаря и радетеля народного — стоит высоко. К призывам его прислушиваются. А они все идут и идут путями неведомыми, тайными. Вчера в тесном кружке читали его газету. Сегодня заговорили о его письме. А то пройдет слух, что в городе побывал посланец самого Раковского, приносил весть о скором избавлении.

Молодежь возбуждена. За городом в поле, в садах сходились, чтобы поговорить о слышанном, если удавалось — прочитать строки из письма или статьи Раковского.

Бывал на таких сходках и дьякон Игнатий. Раз возвращались поздно. Город засыпал. А настроение такое, что песня так и рвалась. И дьякон запел своим звонким голосом:

Восстань, восстань, юнак балканский!

От сна глубокого буди

И против власти оттоманской

На битву всех болгар веди!

— Что ты! Турки услышат...

— Пусть слушают и дрожат! А болгар это только порадует, — ответил Игнатий и как ни в чем не бывало продолжил бунтарскую песню.

«И не одна болгарская душа в ту ночь радостно трепетала за закрытой ставней», — вспоминал о той ночи друг Игнатия.

Около дьякона, выделявшегося среди сверстников грамотностью и начитанностью, сколачивался свой кружок. Собирался он на церковном дворе, где в монастырском метохе жил Игнатий.

Как-то в тихий весенний вечер к нему пришли его верные товарищи Хаджи Георгий, Иван Тюрмето, Христо Пулев, Георгий Рачев и Васил Трантеев. Говорили о будущем, о своем месте в освободительной борьбе. Игнатий с увлечением рассказывал о своих планах. Друзья слушали молодого проповедника свободы. И только Васил Трантеев думал о другом. Он весь унесся в тот день, когда обзаведется домом, красивой женой. Захваченный этими мыслями, он спросил Христо Пулева:

— Ты отдашь мне свою сестру?

Игнатий вскочил и резко сказал Василу:

— Молчи, бесстыжий! В такую минуту о чем ты думаешь!

И тут же раздалась звонкая пощечина.

...С того вечера никогда и никому не будет он прощать забвения народного дела.

События нарастали. Каждый день приносил новое. Дьякона Игнатия пригласили в тот дом, где он впервые услышал «Лесного странника». Сказали, что сегодня будут читать обращение Раковского к болгарам.

И опять, как и в тот вечер, когда в комнату внесли свечи, мерно зазвучал четкий голос:

— «Милые братья болгары!

До каких пор будем терпеть это иго? Посмотрите вокруг себя: со Дня на день становится все хуже, новые и новые жестокости, новые грабежи и убийства! Будет ли конец злодейству турок, будет ли конец нашим мукам? Когда пройдет эта жестокая зима и для нас настанет счастливая весна? Каждый спрашивает об этом и ждет спасенья.

И вот, братья, я вам говорю: спасенье уже видно!

Большие события происходят вокруг нас. В Боснии и Герцеговине вспыхнуло восстание. Разве этого мало? Сербия и Черногория собирают войска против турок. Весной война начнется. Приближается великий час!

Что будем делать мы, болгары? Будем ли мы сидеть со сложенными руками? Будем надеяться на бога и на соседние славянские народы или поможем сами себе? Вставайте, братья! Со всех краев нашего злосчастного отечества стекайтесь в Белград! Как только наступит весна, войдем в Болгарию и освободим любезный нам народ от турецкой тирании.

Поднимайтесь! Уже нет времени для раздумий, теперь дела решают все. Лучше смерть за свободу, чем жизнь в рабстве!

Белград, осень 1861 года.

Народный воевода Г. С. Раковский».

Когда кончилось чтение, Игнатий рванулся:

— Что надо делать? Говорите!

— Подожди, и об этом тебе скажут.

На исходе был 1861 год. Исторические материалы свидетельствуют, что к тому времени в Карлове уже существовал созданный агентами Раковского тайный революционный комитет. Но не сохранилось документов, которые говорили бы об участии в нем дьякона Игнатия. Осталось лишь признание, сделанное позже в письме самим Игнатием, когда он уже был известен как Васил Левский:

«Я еще с 1861 года посвятил себя своему отечеству, чтобы служить ему до смерти и бороться за народную волю».