Любка (из «Истории моей коммуналки»)

Любка (из «Истории моей коммуналки»)

…К нам въехали новые соседи – бездетные супруги, обоим было лет по тридцать пять. Его звали Николай Яковлевич, её – Любовь Павловна, а попросту Колька и Любка. Новоселье было оглушительным – гуляли два дня и две ночи напролёт, гостей было много, водки ещё больше. Колька и Любка были очень неплохими, в сущности, людьми. Но только в трезвом виде. А бывало это довольно редко. К тому же они любили звать гостей, и все окрестные пьяницы постоянно ошивались в нашей квартире.

Колька был высокий, красивый украинец (иногда его прихватывал радикулит, поэтому Любка называла его «хохол гнутый»), нравился женщинам. По-русски говорил с заметным акцентом. Работал он на каком-то холодильнике агентом по снабжению, подрабатывал ремонтом квартир. Клиенты были самые разные. Однажды, было это уже в семидесятых годах, я ехал ночью домой на такси. На улице Горького таксист взял попутного пассажира. Им оказался Колька.

– Откуда ты? – спросил я его.

– Да ремонт делал у этого, как его – и он назвал фамилию знаменитого советского композитора-песенника.

– Сколько взял?

– Пятьсот рублей!

– Чего так много?

– А-а-а, ещё песенку напишет!

Как потом выяснилось, Колька не ограничился ремонтом. Заодно он завёл роман с молодой композиторской женой. Та готова была бросить мужа – невероятно богатого по тогдашним понятиям человека – и связать свою судьбу с Колькой. Но Колька выбрал Любку.

Любка обычно сидела дома, ждала мужа. Иногда не дожидалась, и начинала выпивать без него. Выпив, она становилась шумной, агрессивной, ссорилась со своими гостями. Потом возвращался с работы Колька, успокаивал разбушевавшуюся жену, садился с гостями за стол. На какое-то время Любка добрела, но ненадолго. Снова затевала ссору. Иногда случались и драки. Звонили в милицию, милиционеры приезжали, разгоняли гостей и уходили. Гости неспешно возвращались, и всё возобновлялось.

Так они жили изо дня в день, из года в год. А мы жили рядом, пользовались одним с соседями туалетом, одной ванной. Встречались на общей кухне. И было это обычным делом по тем временам.

До конца пятидесятых годов абсолютное большинство городского населения, думаю, больше девяноста процентов, жило в коммуналках. Потом Хрущёв начал массовое строительство пятиэтажек. Помню, мой одноклассник Костя переехал из барака в отдельную квартиру – ту самую, знаменитую двухкомнатную смежную, с тёмной трехметровой комнатой-чуланом, совмещённым санузлом и пятиметровой кухней, «хрущобу», как её сейчас называют. И позвал меня посмотреть своё новое жильё. Боже, какое это было счастье тогда! Дворец! Без соседей!

Постепенно всё больше людей переезжало в отдельные квартиры. Кто получал их, отстояв десятилетнюю очередь (в неё ставили, если в семье на человека приходилось меньше пяти квадратных метров жилой площади), кто через обмен, кто вступал в ЖСК. Крупные предприятия строили жилье для своих сотрудников. Но и сейчас миллионы людей по всей стране живут и мучаются в коммуналках.

Но я отвлёкся. Колька, как и все, тоже мечтал об отдельной квартире. И тут ему на работе предложили стандартный по тем временам вариант – если он официально разведётся с женой, то ему дадут комнату. Потом можно будет снова расписаться, и две комнаты поменять на отдельную квартиру. Они с Любкой развелись, вскоре Колька и комнату получил. Обмен – дело небыстрое, особенно тогда. Прошло несколько месяцев. Как-то – Любки не было дома – Колька говорит моей маме:

– Марь Петровна, я и не знаю, что делать!

– А что случилось, Коля?

– Да ведь я уже женился, жена ребёнка ждёт! Как я Любе скажу?

Мама, оправившись от шока, посоветовала:

– Ну, скажите – Люба, я полюбил другую женщину!

– Эх, Марь Петровна! Любил-то я в пятьдесят седьмом году! А это всё – так… Немка у меня была. А ребята говорят – зачем тебе немка, мы тебе русскую найдём. Вот и нашли, вся жизнь наперекосяк!

Любка тяжело пережила разрыв. Она даже забралась по водосточной трубе в новое Колькино жилище и портняжными ножницами порезала всю его одежду. Потом постепенно утешилась водкой и великим множеством сменявших друг друга кавалеров, которых она находила там же, где и водку – в винном отделе продовольственного магазина, продмаг был в нашем же доме, занимал весь первый этаж. Некоторые кавалеры задерживались на какое-то время. За одного она даже вышла замуж, правда, ненадолго. Дело было так.

Любка не работала, и считалась тунеядцем. Это было юридическое понятие, за это могли посадить (по статье «за тунеядство», как известно, осудили Бродского). Если же она выходила замуж, то статус её менялся – она становилась домохозяйкой, и никаких претензий милиция ей предъявить не могла. И она долго уговаривала своего очередного кавалера, Витьку, жениться. Тот сначала не хотел.

— Ты пойми, Люб! Ты дура, и я дурак. Какая у нас будет семья? – говорил он ей.

Но Любка настояла на своём. Они расписались. Но счастье продлилось недолго, молодой муж вскорости умер от пьянства. В довершение горя Витькины родители не пустили Любку выпить на поминках.

Потом она пошла вразнос. У нас в квартире начали появляться матёрые урки, только что вышедшие из тюрьмы. Отсидевшие порой по пятнадцать лет. Постепенно её комната превратилась в воровскую малину. Нередко там всю ночь гужевалось человек двадцать уголовников, это было уже страшно. Помог случай. Дело было перед Олимпиадой восьмидесятого года, милиция получила указание ужесточить работу с криминальным элементом, алкоголиками, тунеядцами и прочими проститутками. И Любка устроилась на работу. Она и до этого иногда находила себе работу, но ненадолго, её отовсюду выгоняли за пьянство. Помню, какое-то время она трудилась в школьном буфете уборщицей. Приходила домой с полными сумками продуктов.

– Такая работа хорошая! – говорила она. – И воровать не надо, сами дают!

Так вот, она устроилась уборщицей же в наш продовольственный магазин. И однажды утром не вышла на работу. Не до того было – много водки и гостей. Заведующая секцией возмутилась и отправилась к Любке домой выяснять отношения. И Любкины гости её чуть не покалечили. Заведующая вызвала милицию. Те приехали моментально – завсекцией большого продовольственного магазина была в те времена человеком нужным и влиятельным. И милиция стала оформлять Любку в ЛТП. Кто не знает, что такое ЛТП, поясняю. Лечебно-трудовой профилакторий. Так называлась, по сути, тюрьма, куда на два года – без всякого суда, по решению какой-то комиссии при милиции - помещались алкоголики, не совершившие никаких преступлений. Официально считалось, что там их лечили и перевоспитывали трудотерапией.

И тут мой сосед предложил Любке обмен – в нашей квартире поселяется его тётка, а Любка въезжает на её площадь. И Любка переехала! Помню ощущение небывалого счастья, когда она с пьяными друзьями-помощниками снесла, наконец, вниз свои вещи, села в машину – я неотрывно смотрел из окна во двор – и грузовик завёлся! Тронулся с места! Поехал! Выехал со двора!.. А погода-то какая, господи! Лето, солнечно. Я пошёл на улицу, погулял, посмотрел по сторонам и, впервые за долгие годы, спокойно вернулся домой.

Забавно, но потом мама моя с Любкой наладили что-то вроде дружбы. Та время от времени звонила, рассказывала про свою жизнь, спрашивала совета. После многих событий постаревшая, перенесшая инсульт Любка поселилась в отдельной квартире со своим, восьмидесяти с чем-то лет, отцом. Однажды, позвонив маме, она рассказала, что отец к ней пристаёт: «Что тебе стоит? У тебя столько мужиков было! А родному отцу жалко!»

Больше она не звонила.