1986

1986

11 января. У же неделю живу в Ялте. Роскошный и удобный Дом творчества. Потихонечку, после первых дней раздрыга, начал работать. Приехал сюда на два срока, получить путевку зимой сравнительно просто. А вот летом я даже и не пробую. Пойдут "свои", с женами и чемоданами. У "Ковбоя" новый заголовок "Имя действия" — строка из "Гамлета". Давно не вел дневник, потому что первую неделю разгружался от накопившихся долгов — писал письма.

Сегодня утром посмотрел в библиотеке газеты и журналы и не могу работать: везде шьются свои маленькие дела, все пробиваются, и царит ничтожный уровень. "Современная драматургия" открывается пьесой И. Прута и Ел. Черняк "Незабываемая ночь" — я помню эту ничтожную пьеску еще по Радио, я ее дал-то, сильно поправив, потому что упросили: дескать, к пенсии для Е. Черняк. Боже мой, теперь эта пьеска — в альманах! В газете "Советская Россия" орудует мой друг юности Арсений Ларионов: публикацией проглядывается кружковщина. Как правило, русская, но ничтожная по своему содержанию.

Смотрю фильмы. Видел "Имре Кальмана" по сценарию Ю. Нагибина, который я читал раньше. Фильм очень средний, хотя сценарий я читал не без интереса. Вылетел эпизод с манто из платиновой норки в Америке и Верушкой, но появился жуткий по сусальности эпизод времен ленинградской блокады с "Сильвой" на сцене Александринки.

Имя В. Чичкова — гл. редактора альманаха — в траурной рамке. Он был мужик неплохой, но заинтриговался. В его смерти я вижу какое-то противодействие судьбы. В альманахе с мая лежит моя пьеса "Сороковой день".

По телефону Валя сказала: "Звонил Володя Иванов: "Сороковой день", наконец, вышел из распространения". Мне очень интересно, какая судьба будет у этой пьесы.

Вечером был на концерте Анат. Соловьяненко. Как он поседел с того времени, когда я последний раз его видел в Свердловском зале: ему вручали Ленинскую премию. Здесь пел с оркестром Крымской филармонии. Средне — Чайковского и дивно во втором отделении — Верди и Доницетти. Зашиб он меня. Яростно хлопал.

Эти дни работал хорошо, сделал, т.е. отредактировал 40 страниц. Писать легче ближе к подсознанию, раскованнее. Придумывай, но себя, а не других.

18 января. Ялта. Не веду дневника. Много пишу писем, и еще есть списочек, кому написать. Работа особенно не идет. Переориентировал роман. Решил практически расширить, дожать вторую главу. Уже несколько дней выхаживаю идею эпизода. Голова пустая. Сейчас напьюсь чаю и попробую.

Прочитал "Степного волка" Германа Гессе. Роман интересный, жаль, что я узнал его поздновато. Каждый раз меня потрясает немыслимое мастерство С. Апта. Какое виртуозное владение лексикой русского языка! Хорошо запомнил этого переводчика по "Иосифу и его братьям".

Любопытно возникшее неожиданно сопоставление: "Степной волк" вышел в свет в 1927 г., "Мастер и Маргарита" задуманы в 1928-м. Герой Гессе спорит с обожаемым Гете — и проигрывает, Булгаков строит свой роман с эпиграфа из "Фауста". Ситуации в их странах подтолкнули немца и русского на схожий путь? И оба автора отдают создание "мистического союза" радости в руки высшей силе. Не вождям…?

В последней "Литературке" новый пассаж обо мне Вадима Соколова. Интересна и сама статья с любопытной классификацией литературы. Соколов пишет: "Наконец, события минувшего литературного года, быть может, самые важные в нарастающем движении к новому. Это "Имитатор" С. Есина в "Новом мире", характерный для нравственных исканий наших дней, и "Пожар" В. Распутина в "Нашем современнике", ставший выражением философского раздумья и социальных обобщений на новом витке истории".

20 января. Вписываю эпизод во вторую главу, получается вяловато, но необходим объем и для первой.

Много читаю газет. Похоже, что наступают новые времена. Лишь бы только и этот период не оказался кампанией. Сегодня в "Правде" отчеты со съезда КП Туркмении и с отчетно-перевыборной конференции Московской области. Что же будет, когда выбранные вновь секретари обживутся и привыкнут. Ведь материал-то старый. Дай Бог.

В "Сов. России" очень резкая статья Михаила Рощина "Пьеса жива правдой и доверием". По сути дела, это резкая критика положения дел в театре и Союзе писателей. Посвященные видят имена и адреса. Начнем с первого пассажа: "Было бы странно отделять драматургию от литературы. Читатель наш столь же недоволен, как и зритель…?" И дальше: "С каждом годом нас все больше и больше заваливают романами, которые нужны только их авторам, полотнам, которые и авторам не нужны… Это искусство похоже на нашу торговлю: чего хочешь, того не найдешь, а что лежит — того не нужно". Самое поразительное — пресса бьется и стучит в виноватого, а все безрезультатно. Совершенно ясно, что во всем этом повинны конкретные люди, которые сделали из искусства себе кормушку.

23 января. Вчера очень пошла работа. Написал несколько страниц — даже самому понравилось. Заметил: становится интересно там, где пишу о продуманном — литературе, истории, морали.

В Доме творчества новая смена. Приехали ребята на две недели из Литинститута — у них каникулы. Смотрю на молодые свежие лица и думаю, что, возможно, некоторые из них станут известны всей стране.

У парнишки, который сел за мой стол — пятый курс, выпускник, я спросил: "Кто ваш мастер?" — "Егор Исаев, но я его видел два раза за все время учебы: один раз — в ЦДЛ, другой — по телевизору". Сидят, охраняя свои места, и из-за них "недополучают", страдают молодые ребята.

Позавчера ездил в Симеиз. Это, наверное, самое красивое место в Крыму. Центральная улица, упирающаяся в горы, меня потрясла. Кипарисы с двух сторон и "под античку" — скульптуры. Греция! А ведь все это будет стоять еще столетия.

Здесь, наверное, самое не тронутое в Крыму современным строительством место. Говорят, нет воды. Прелестные старинные дома, правда, все ветшает. Рядом с виллой "Ксения" (1906 г.) жуткий современный универмаг. Обратно дошел пешком до Алушты. Поеду туда еще раз. Глаз всем этим не насладился.

Вчера пришла телеграмма от Наташи Ивановой: "Знамя" приняло к печати "Незавершенку".

Валя здорова, настроение у нее среднее.

Утром получил письмо от Миры Смирновой. Как всегда, письмо очень доброе. Хохотал, когда прочел ее вопрос о "Ковбое": не о доярах ли это?

Утром бегал — от Дома творчества по набережной до конца массандровского пляжа, обратно до Ореанды — и искупался в море, температура воды +8, воздуха утром +5.

1 февраля, суббота. Вчера вернулся в Ялту из Москвы. "Знамя" меня все же "достало": попросили приехать и поправить две страницы. Звонили из Москвы в 15 часов в понедельник, а в 15.30 я, уже с сумкой, выехал. Все быстро и мобильно. В тот же вечер — Симферополь и поезд.

Когда подъезжали к Москве, в купе остался вдвоем с армянином, жителем Адлера, едущим в Мурманск, чтобы продать 500 хризантем, а главное, договориться о продаже 15 тысяч нарциссов. Я спросил, много ли на выращивание этой массы цветов надо затратить труда? Нет, не много, культура легкая. Он собирается взять за эту легкую культуру по 40–50 коп. за штуку. Правда, накладные расходы и в "лапу" (если будет сдавать цветы государству) — по 10 коп. с цветочка. А за землю он платит — у него 15 соток — до 15 рублей за квартал.

Но разве какая-нибудь вологодская бабка сможет со своих соток снять столько рублей! Пора вводить дифференцированную ренту за землю. Земля в Вологодчине — и земля где-нибудь в Краснодарском крае и сам стиль жизни, когда не нужны пальто и свитера. Есть разница?

В Москве кроме "Знамени" заезжал в "Театральную жизнь". Они крепко испортили, сократив, мой очерк о Люсе Свердловой, приме из Костромы, и началась свистопляска: я очерк забрал, потом дома застал меня звонок ответственного секретаря, место все же нашлось, вечером ездил к Елене Владимировой домой вносить правку. Внимание публики заставляет меня с более ответственно относиться к своей работе.

В Москве, когда я был у Наташи Ивановой в "Знамени", прочел ее статью.

Она отвечает Соколову. Теперь из "крупных" обо мне не писал только Л. Аннинский. Удивился, как мне безразлично все то, что пишут об "Имитаторе". Пассаж Н. Ивановой следует за длинной раскаткой о В. Распутине — его, тоже за "монологизм", как и меня, она несет во все корки: "Откровенно публицистична и повесть С. Есина "Имитатор". Здесь с самого начала очевидна "неправда" героя, неистинность его жизни; и сюжет, и композиция, и конфликт направлены на одно: саморазоблачение Семираева (которого и разоблачать-то зачем: он уж и так голенький). Пафос и страсть С. Есина мне более чем понятны, однако художественная сторона подчас подменяется риторической. Подчиняясь эффекту журнализма, здесь литература открыто переходит в дело и способна стать силой эмпирической: задеть семираевых, разворошить их гнезда, заставить их узнать себя, самообнаружиться! Дело великое, но убедит ли силой художественности повесть через… два года? три? после Семираева?"

Чего они расписались? Мне интересно здесь только одно: вся эта писанина идет вокруг человека, в которого никто не верил! Недавно мне прислал письмо Саша Путко, с которым я в юности работал на Радио. Мысль такая: я в тебя верил, но никогда не думал, что ты так выплывешь. Верили в меня только два человека: я сам и милая мамочка, о которой я всегда вспоминаю. Да поддерживал Лева Скворцов. А рядом, с первых публикаций, рассказов, был Боря Тихоненко. Как многим я ему обязан…?

Из Москвы уезжать не хотелось, было тепло и уютно. Знал, что опять буду скучать о Вале.

Прилетел быстро и четко, в 2 часа, к обеду, уже был на месте. По дороге произошел инцидент: в автобусе не смог отыскать купленный билет, и меня оштрафовали на пять рублей. Как только автобус тронулся, билет я, конечно, нашел. Проверяльщица — довольно гнусная баба, это было видно по ней — знала и видела, что билет я брал, и в ней порядочность боролась с алчностью — работают, наверное, с оборота, — и алчность победила. Это все меня взвинтило, и уже в Ялте я вторые сутки не могу собраться.

Написал большое письмо Мире Смирновой.

6 февраля, вторник. Работаю медленно. Быстрее и не получается. Все выруливаю, а потом подгоняю до былого, до суперреальности. Читаю Бежина — Леня прислал мне книжку из Москвы — и хожу в кино. Видел "Иди и смотри" Э. Климова. Почти документальная лента, которая не останется как документальная, потому что страсти можно придумать пострашнее, и не стала художественной, потому что в этой художественности слишком много этнографии. Два дня назад все же посмотрел "Вокзал для двоих". Просто даже смешно, что ленту вывозили в Канны. Все безумно затянуто, многое построено на сугубо внутренних реалиях. Эпизоды жизни, не превратившейся в общечеловеческую реальность. Все это так и не взлетело до искусства.

Пришел N 1 "Москвы" со статьей Ф. Кузнецова. Какие книги завоевали общественное признание, признание критики и читателя? — начинает наш уважаемый критик. — Это — "военная проза, к примеру, романы "Берег" и "Выбор" Ю. Бондарева… "Три круга" М. Колосова, "Танки идут ромбом" А. Ананьева, "Победа" А. Чаковского, "Полководец" В. Карпова" (здесь очень удачно Ф. Кузнецов перечисляет четырех гл. редакторов: "Октября", "Нового мира" и "Литературной России".

Именно поэтому вклеиваю кусочек из более свежей "Московской правды" с его выступлением на столичной отчетно-перевыборной партконференции. В докладе секретаря МК Ельцина приводятся жуткие цифры очковтирательства и демагогии, оставшихся от Гришина. Все с большим интересом ждут съезда партии. А вот пассаж Ф. Кузнецова: "Попробуйте сейчас поспорить с литературной печатью, скажем, с философской концепцией Ч. Айтматова "И дольше века…?", или скажите правду о слабом, на мой взгляд, романе Чаковского "Победа". Попробуйте даже тронуть Юлиана Семенова за невзыскательность и затянутость его детективных повествований. Или историческую беллетристику Окуджавы, или посредственный роман Валерия Поволяева. Скандал в благородном семействе! Отсюда "приписки" в литературе и этот благостный тон, ставший почти нормой".

Времена, я думаю, заканчиваются. А как нравы?..

20 февраля. Моя литература, видимо, литература обид. Только что в "Неделе" мне дали посмотреть статью В. Фокина.

"- Сегодня особенно часто говорят о драматургическом голоде.

— Во все времена жаловались на отсутствие хорошей современной драматургии. Мне кажется, что сегодня это было бы несправедливо. При Андрее Михайловиче Лобанове Театр им. М.Н. Ермоловой называли "лабораторией современной драматургии" — мы будем стремиться продолжать именно эту традицию театра, тем более, что драматурги на сегодняшний день есть. Очень интересно, на мой взгляд, работают Галин и Мережко, совсем молодые Буравский и Лобозёров, ленинградцы Разумовская и Волков. Проза интересная тоже есть: мы, например, будем ставить "Имитатора" Сергея Есина. А переложение повести для сцены сделали Сергей Михалков и я".

С Валерием Владимировичем у нас положение пассивного нейтралитета. Он обманул меня со всех сторон. Вначале о каком-либо его соавторстве не шло и речи, а вот теперь всем чего-то хочется. Целиком всю пьесу написал я. Фокин не внес ни единой строчки.

И вот еще вырезочки. Это из статьи А.М. Борщаговского в "Литгазете". Он спорит с В. Соколовым.

"А Юрий Трифонов? Неужели он был, а не есть? Есть в самом высоком смысле объективного существования художника, опередившего в чем-то и литературу прижизненную, и сегодняшние наши общие литературные усилия. Наличие таких художников — первый признак высоты и истинности всякой литературы. Как и В. Соколав, я ценю повесть С. Есина "Имитатор". Но как не увидеть, что ее автор не вознесся на некий более высокий "виток" литературной спирали, что он, скорее, ученик Ю. Трифонова. (Замечу попутно, что весьма произвольно отнесение "Имитатора" к повестям, характерным для "нравственных исканий наших дней", в то время как "Пожар" В. Распутина характерен якобы для "философского раздумья и социальных обобщений на новом витке истории". Эти знаки можно с успехом переставить, поменять местами, а лучше посчитать, что элемент нравственный и философский содержится в каждой из этих повестей.)"

Лес рубят. Я не против. Цену я себе знаю. У Распутина, Трифонова счастливая с юности судьба, а я свою судьбу выцарапываю.

Я ведь понимаю, что значит инерция слова, и представляю, что для движения самой мысли можно пожертвовать частностями, но я ценю Борщаговского и целиком разделяю его пафос заинтересованности в литературе.

Закончил третью главу "Место действия". Остановился перед четвертой. Мой план написать еще и пьесу о В.И. Ленине за Ялтинский период — рухнул.

Много читал: коллег, критиков. В частности, В. Бондаренко.

Я пишу, чтобы избавиться от наваждения химер, которые в моем сознании плотнее жизни и заслоняют ее от меня. Как хочется быть дебилом!

22 февраля. Четвертая глава, которая еще недавно мне казалась неподъемной, дернулась и, кажется, пошла. Уже что-то маячит. Несколько дней назад я не знал, чем ее заполнить, а вот теперь думаю, как ей не дать особенно разрастись и вовремя сдержать словоизвержение.

За время жизни в Ялте довольно много прочел. Вчера принялся за Анатолия Игнатьевича Нинарокина, деда Ники Турбиной. Сама Ника, думается, печальный вариант сломленной психики. Не люблю вундеркиндов, в их возникновении велика воля родителей. Может быть, это моя зависть к неведомому детству?

Вчера пришла статья Наташи Ивановой о Руслане Кирееве "Плоды запоздалого чтения". Так сошлось, что накануне прочел его статью в "Литучебе" о письмах — "Реквием жанру". И тогда же возникла мысль о неорганике его начитанности. Это какая-то своеобразная мыслительная индукция: ему кажется, что стоит зажить жизнью большого писателя — повышенный интеллектуализм, чтение и т.д. — так этим писателем и станешь. Наташа взяла его за горло, просветила до абрикосов. Здесь все: и вторичность от литературы, и неумение остановиться, и т.д.

Как всегда, не обошлось без пассажа и обо мне: "Зато нас охотно познакомят с летающими героями и героями, превращающимися в птиц; зверями, превращающимися в людей, и т.д.

Сами образы Русланчика и Наташи, по отдельности, достойны литературы.

24 февраля. Завтра уезжаю. Уже несколько дней чувствую слабость, не бегаю и не купаюсь. Мои дела: хожу и читаю. Роман движется медленно. Но конец уже виден. Самый последний эпизод я решил написать в виде пробной главы — вымысла Вени. А потом, на абзац, послесловие автора. Посмотрим.

Подвожу итог прочитанному за это время. В. Шугаев в "Путниках у костра" — ответил Славе, здесь есть многое от сегодняшнего русского человека: "Мастер Дизайна". Попытка запаковать в одну форму многообразие быта и сегодняшнего дня. Написал Вале письмо.

Прочел книгу Бор. Носика "Ты уже за холмом". Он жил рядом со мною. Удивительный рассказчик, человек с построенной судьбой. Жена у него француженка, он в основном живет во Франции. Раздражен, что его не печатают так часто и много, как бы он хотел. Но его записки об автостопе переизданы. А вот все, что связано с современной нашей жизнью, — очень поверхностно. Нельзя серьезно жить на два дома. Хотя был опыт И.С. Тургенева. В наше время, при той скорописи, когда литература — скорее наблюдения, чем метафора, так уже не получится.

Открытием для меня стали "Сорок дней, сорок ночей" Анатолия Игнатьевича Никаноркина. Это записки о десанте на Эленгтоне. В свой собственный список правды и литературы о Великой Отечественной войне я ставлю и его.

Прочел книгу Валерия Воскобойникова об Авиценне. Автор умеет вписать литературу в круг уже известных читателю знаний. Масса подробностей и работы.

10 марта. В Москве. Был на партбюро. Обсуждалось творчество Лили Беляевой. Она выпустила новый роман "Скандалистка". Писательница хочет всесоюзной славы.

18 марта. Был в парткоме. Встречался с членом комиссии, проверяющей партком от горкома. Видел Соколова-Микитова. Пока во главе парткома и правления не будет авторитетных известных писателей — порядка не будет.

19 марта. В ВААП встретился с итальянскими издателями. Были еще Михальский, Ким и Киреев. Нас заставили говорить о себе; жалка роль писателя, желающего понравиться.

Общественная деятельность заездила. Я посчитал — у меня более десяти нагрузок.

26 марта. Закончил "Гладиатора". Остался только трактат. Приехал из Костромы Витя Симакин. Говорили, потом вешали с ним книжные полки над письменным столом.

27 марта. Провел по поручению С.П. Залыгина совет по прозе в СП РСФСР. Обсуждали Михаила Петрова из Калинина. Интересен со своим видением. Как много талантливых людей и как мало о них пишут.

Умерла А.П. Зубева. Перечел стихотворение Б.Л. Пастернака "Талант — единственная новость, которая всегда нова". В центральных газетах некролог. Ни единого живого слова: "Советское искусство понесло тяжелую утрату. 23 марта 1986 года на 90-м году жизни скончалась народная артистка СССР, лауреат Государственной премии СССР, артистка МХАТ СССР им. М. Горького Анастасия Платоновна Зуева.

Ушла из жизни выдающаяся актриса, внесшая большой вклад в развитие советского театрального искусства…?"

5 апреля. Потерял интерес к дневнику. Он превратился у меня в собрание вырезок. Вот и еще две. Выступление Ананьева на секретариате СП СССР, с упоминанием в числе "подпирающих" его поколение и моего имени. Помещу в свое собрание "критики о С. Есине". Вторая — практически изложение выступления по ТВ Светланы Селивановой. Но она, видимо, женщина интересная. Этот текст впервые она произнесла по ТВ в прошлом году; в марте, кажется. Тогда он не был никем санкционирован.

"И как тут не вспомнить роман Сергея Есина "Имитатор" ("Новый мир" N 2, 1985), где, по существу, идет речь о том же явлении, о котором и пишет Надежда Кожевникова. Но какая разница между двумя этими произведениями! Роман Сергея Есина воспринимается как памфлет, как беспощадное развенчание того, что мы так ненавидим и презираем в жизни: подлости, бездарности, рядящейся в тогу значительности. Страница за страницей вводит нас автор в беспредельно циничный в своей неприкрытой откровенности мир человека, для которого нет ничего святого в жизни, который всю ее подчинил одной цели: завоевать право на несколько строк о себе в энциклопедии.

Конечно, роман Сергея Есина не лишен и некоторых недостатков, но тем не менее в нем есть, думается, главное: он заставляет нас осмотреться, всерьез задуматься над важными проблемами, помогает разглядеть в жизни опасные социальные явления. И совсем не случайно имя главного есинского героя Семираева и того общественного зла, носителем которого он является, — "семираевщины" уже успело войти в критический и читательский обиход, стало в нашем сознании олицетворением определенных социальных пороков. Это ли не высшая награда для автора? Ведь когда зло угадано, узнано и определено, оно теряет едва ли не половину своей силы".

Последнее время довольно много говорит об "Имитаторе" В. Фокин. Конфликт у меня с ним "организовался" с прошлого годах осени, когда мы с О. Гарибовой ехали в машине, и я довольно горько сказал, что Фокин не выполнил своих обязательств. Я уже понял, что он в сезоне 85–86 не успеет, а скорее всего — не успеет и в следующий, потому что занят конъюнктурой. Набирает очки в свою биографию.

Сейчас я думаю — такого же мнения и Витя Симакин — в глубине души Фокин просто боится браться за серьезную вещь, отдаляет от себя момент прямой работы.

Олечке ничего не оставалось делать — она еще выживает старую завлитшу, — как продемонстрировать свою лояльность к главному режиссеру, но она в разговор внесла и свою толику раздумий. Она ведь тоже соучастница по неправде: помню, когда вместе с ней с центрального телеграфа мы отправляли телеграмму с моим отказом во МХАТ, она сказала: "Теперь я как завлит буду отстаивать ваши интересы". И вот теперь мы не перезваниваемся… Валера даже не пришел ко мне на 50-летие. Это я все к тому, что теперь Фокин довольно часто "поговаривает" обо мне: Есин удобная для прессы фигура. И вот новая публикация в День театра. На этот раз в "Комсомолке". Диалог В. Фокина и В. Якута:

"В.Я. Хочется, чтобы мы перестали врать друг другу. Перестали делать вид, что работаем, что любим, что увлечены чем-то. Недаром об этом так много говорилось на прошедшем недавно XXVII съезде партии. Мы никогда не раскроем до конца резервы таланта народа, если будем бояться правды.

В.Ф. У нас в репертуаре — спектакль по повести С. Есина "Имитатор". Меня тоже волнует проблема имитации чувств, слов, лозунгов. Но вот недавно я выступал перед довольно большой аудиторией и размышлял о том, что театр должен быть правдивым, честным, говорить о самом наболевшем… и вдруг заметил, что зал скучает, что слова мои мало кого задевают, хотя еще два месяца назад они воспринимались "на ура". Все дело в том, что, если правильные разговоры заменят неправильные разговоры, в нашей жизни от этого ничего не изменится. Мы столь хорошо научились разговаривать, что это наше умение может помешать двигаться вперед и делать дело…?"

Вот так.

Судорожно искал материал к "Гладиатору". Это практически последний кусок. Взял кучу книг в библиотеке на работе у Вали, но все скучно и не в тематике — мелко по мысли и факту. С легкой руки Наташи Ивановой взял книгу Выгодского. Еще со времен первого чтения "Алхимии слова" Парандовского не получал такого наслаждения от литературоведения.

Вышла в "Знамени" моя новая повесть "Незавершенка". 2 апреля был на встрече в библиотеке, читатели уже о ней говорят. На этот раз аналогия одна: сравнивают с распутинским "Пожаром".

Сегодня выступаю в ЦДЛ. "Как писался "Имитатор". Какая чушь, будто об этом можно рассказать? Для этого надо много лет поработать на радио.

11 апреля. Все дни прошли довольно бестолково. Но отредактировал весь готовый текст "Гладиатора". Осталось лишь написать эссе о Гамлете.

Позавчера было партийное собрание. Все идет под знаком внутренних неурядиц. Многие критиковали Ф. Кузнецова за двоедушие. Борщаговский сказал, что на пленуме, который прошел осенью, Феликс практически избрал себя сам. На пленуме из 241 члена было лишь около ста (Борщаговский сказал — 60). Я тоже помню — народу было очень мало. В машине — мы живем рядом — Борщаговский рассказал мне, что когда-то давно очень левый Кузнецов позвонил ему: стоит ли подписывать письмо в защиту Даниеля? Борщаговский ответил: ни в коем случае. Потому что, если человек нацелен на поступок — не звонит по телефону, а подписывает.

Несколько дней назад кинематографисты на конференции не выбрали на свой съезд Кулиджанова (первый секретарь), Бондарчука, директора к/с Горького Котова и т.д. Еще раньше критики не выбрали главных редакторов "Искусства кино" Черепанова и "Советского экрана" Даля, ректора ВГИКа, директора Института кино Баскакова.

Здесь, конечно, много интриг внутренних, но и — само время. Боже мой, неужели оно становится другим! Как сопротивляется всему аппарат. Воистину, класс восстал на класс. Впереди жуткие битвы.

Забрезжила идея нового романа: о деде. Надо успеть съездить во Владивосток, к тете Вере.

Вклеиваю выступление Р. Щедрина на съезде композиторов. Его критические фрагменты.

"Мне кажется, что когда решение художественных вопросов начинает зависеть от финансистов, это знак беды!

Думаю, что такое положение сложилось во многом потому, что среди руководящих работников Министерства культуры СССР, в отличие от других министерств, практически нет сегодня компетентных специалистов-профессионалов. И последнее слово по любому вопросу, касающемуся музыки, принадлежит заместителю министра, немузыканту тов. Иванову. Тому Иванову, который оставил по себе печальную память в Большом театре, потом не нашел контактов ни с драматургами, ни с театрами, ни с художниками, а ныне наводит марафет по музыкальной части…?"

И, наконец, сюда же фрагмент из статьи Ю. Скопа.

"Из сегодня, вглядываясь в те тревожные и не очень-то сытые дни, думаю: сколъ загадочна все же эта штука — дарование…?

Обеспеченный им человек как бы заранее обрекается на крутизну и тягости становления. Судьба куда более снисходителъна и покладиста к тем, кто побесцветнее и посерее.

В основе творчества лежит поведение писателя. Он должен соблюдать в поступках величайшую осторожность. Эти слова принадлежат перу Михаила Михайловича Пришвина и запомнились мне навсегда. Убежден также, что они таят в себе сокрытый — узкоцеховой адресованностью — универсализм, то есть практически применимы ко всякому творчеству, если оно, безусловно, натуральное, в самом широком человеческом плане.

Таким образом, я сознательно клоню к тому, чтобы основная пришвинская посылка звучала для всех: в основе творчества лежит поведение человека. Ведь жизнь-то уже сама по себе — творчество. А поведение — образ жизни".

14 апреля. Уже несколько дней я в Костроме, два дня назад приехал на машине. Игорь Дедков в телефонном разговоре очень удивился: приехал просто повидать В. Симакина? В семье Вити для меня какой-то аккумулятор нравственного здоровья. Сегодня весь день гулял по старинному городу.

Написать бы рассказ: Тупиченков — на пенсии. Это бывший глава местной идеологии, с которым мы спорили, когда выходила в театре моя "Гибкая пластинка". Теперь он смиренен, любезен и предупредителен.

4 мая. Пасха. Мы с Валей, как всегда на майские праздники, в Болшево.

Судорожно заканчиваю роман, работы еще на два-три дня. Но, как обычно бывает, в конце пути идешь медленнее и осмотрительнее.

Вчера по телевизору видел концерт БДТ, посвященный 30-летию работы Товстоногова в театре. Еще раз порадовался выступлению Лебедева. Удивительный вид лицедейства.

Актера такого масштаба у нас больше нет. Индивидуальность, рассчитанная на огромные аудитории. Его жест, повторяющий движение лошади, грандиозен. Мне кажется, он мог бы изобразить все.

Выступала приехавшая из Москвы Доронина. Она свой номер построила, как обращение Клеопатры Львовны Мамаевой к племяннику. Необыкновенно хороша, ярка, широка. В ее речи (почти все по Островскому) было много горечи и бесстрашной дерзости. Вот, дескать, и я — не очень-то вы меня в свое время жаловали. Хорош был и маленький Трофимов. Всегда выразителен и интересен. И все же телевизор — это другая стихия. На его экране пропадает театральный актер, делается менее значительным.

А. Гребнев сказал, что вышел номер "Театральной жизни" с моей статьей о Л. Свердловой. Интересовался этой актрисой для московского кино.

Умерли Катаев и Арбузов. Чувство потери, хотя к Арбузову относился спокойно. Какую жизнь выстроил Катаев, как точно и только для себя ее прожил! Об Арбузове хорошо и неказенно в "Литературке" написал Леонид Зорин. В силу своей страстной любви к некрологам выписываю фрагмент. С какой-то печальной ревностью мы всегда читаем некрологи.

"Прощайте, Алексей Николаевич. Вот и настал этот горький час — окончилась Ваша яркая жизнь, омраченная тяжкими последними днями. Добрый и обаятельный сказочник, Вы создали много волшебных сюжетов — к несчастью, у Вашей собственной сказки оказался слишком жестокий финал… Столько лет мы прошагали бок о бок, и колокол нынче звонит по многим — завершилась большая и бо€льшая часть нашей прожитой вместе жизни.

Спасибо Вам за все эти годы. Прощайте, Алексей Николаевич".

Умер еще знаменитый Храпченко. Рассказали два эпизода о нем. В постановлении об опере Мурадели "Великая дружба" был еще один неопубликованный пункт: расходы по постановке оперы отнести за счет председателя Комитета по делам искусств М. Храпченко. Говорят, платил 15 лет. Второй эпизод связан с И. Сталиным. Где-то в Кремлевском дворце во время приема стояли и разговаривали Храпченко и Кафтанов (наука и образование). Бесшумно в своих кавказских сапогах подошел Сталин: "Разговариваете? А вы танцуйте, танцуйте". И вот маленький Храпченко положил руку на талию колосса Кафтанова (я его смутно помню по комитету радиовещания, где он был председателем: лицо какое-то испаханное и огромное, необъятное тело), и двое мужчин поплыли по Георгиевскому залу в вальсе.

11 мая, Обнинск. Несколько дней сижу на даче. Оторванный от мира, от свойственного мне ожидания несчастья я вроде бы спокоен. Тревожит будущее заседание Клуба рассказчика. У меня там что-то вроде бенефиса. В афише сказано примерно так: "Есин против Есина". Секреты мастерства. Как все же будет? Написал ответы на вопросы, которые для "Собеседника" подготовил Геннадий Щвец. Ответы длинноваты, но чувствую, получилось, потому что искренне и резко. Но как удивительно все умеют заставить меня работать на себя. Я ведь эти ответы делать не собирался: все должно было быть делом рук Швеца. Поговорили.

Несколько дней в Обнинск не впускали на машине, не проверив на радиацию. Это после страшной аварии в Чернобыле под Киевом. Впервые чисто академическая опасность — излучение — коснулась нас. В Калужской области в трех районах, говорят, закрыт въезд. Облако из Киева движется в нашем направлении, по тем же слухам в Киеве положение напряженное, город снабжается водой по аварийной системе.

Чернобыльское дело, видимо, станет важной вехой и в нашей внутренней жизни. Во-первых, почему возникла авария? Почему нет второго защитного кожуха? Не наше ли "авось", не наплевательское ли по старинке "с молотком и в рукавицах" привело к трагедии? Не пора ли тряхануть начальников, принимающих "взвешенные", "неторопливые" решения? Пусть каждый отвечает за себя.

И второе; мы впервые вошли в тесную конфронтацию со средствами массовой информации Запада. Здесь возник вопрос о деталях, о широкой гласности, о праве граждан на большую информированность. Неинформированность, закрытость выгодны только чиновникам, втайне строгающих свои дела, а попутно и делишки.

Никак не могу кончить роман. Осталось несколько страниц. Он у меня, видимо, перестоялся.

7 мая, суббота. Обнинск. Во вторник, 12 мая, в "Правде" появилась огромная статья "Дар и душа" Анат. Бочарова. Наконец-то "Правда" написала об "Имитаторе". Кроме чисто литературной ситуации здесь сыграл свою роль и уход из "Правды" Сергея Абрамова, сводившего со мною счеты.

Наиболее ценным для меня в этой статье стал пассаж о художественной особенности повести: "Именно гротескностью, нажимом во многих деталях, ситуациях, репликах вся повесть поднята как бы на градус выше обычного". Приятно, что эту литературную игру Бочаров не только рассмотрел, но и принял.

Вчера, в пятницу, получил письмо от своей старой читательницы А.Г. Рушановой, она еще и старший библиограф Ленинки. А.Г. пишет об успехе "Незавершенки". Хотя я и написал ее между делом, но меня тем не менее волновал прохладный поначалу ее прием. Выступая по ТВ, Светлана Селиванова, довольно высоко отозвавшись о ней и об авторе со ссылкой на "Имитатора", тем не менее не отыскала привычного и дорогого ее сердцу психологизма.

Не могут критики судить о чем-либо не по рельсам уже привычных отношений. "Одно дело, — пишет А.Г. Рушанова, — разоблачать "сильных мира сего", и совсем другое — тех, с кем мы сталкиваемся повседневно и кто повседневно отравляет нам жизнь".

Время такое, что начальство ругают все напропалую. Но ведь дело-то в том, что долгие годы безответственности развратили народ. Об этом я, кажется, и сказал. Ни один молодой и энергичный начальник не справится, если пойдет против "дохода", пойдет против простого, а по сути дела деклассированного человека, выдающего себя за представителя рабочего класса. Повесть мною задумывалась как широкая метафора. Не могу отказать себе в тщеславном удовольствии выписать еще одну цитату из А. Гр.: "Быть может, когда-нибудь, через тысячу лет образы этого произведения будут рассматриваться в лупу? И по ним будут судить о нашем времени и о себе. Не думайте, что я шучу — время все поставит на свои места".

Если бы! Критика всегда работает с запозданием. Пока я получаю за "Имитатора".

А. Бочаров: "Отлично сознавая, что у него нет ни большого ума, ни большого таланта, Семираев беззастенчиво пускает в ход интриги, демагогию, коварство. "Шустрый гений", — вроде бы шутливо аттестует он сам себя, пытаясь смягчить иронической интонацией впечатление от своих неблаговидных поступков. Жестко и напористо, не отвлекаясь ни на какие заманчивые побочные истории, высвечивает С. Есин семираевскую неразборчивость в средствах ради достижения того, что он полагает жизненным успехом.

Некоторые критики не почувствовали иронически-гротескную манеру автора и трактовали "Имитатора" как обычную психологическую повесть, благо, в ней встречаются и чисто психологические мотивировки некоторых поступков. Но нельзя правильно понять фигуру Семираева, опустив ее реалистичную гротесковсть.

Именно гротесковостью, нажимом во многих деталях, ситуациях, репликах вся повесть поднята как бы на градус выше обычного".

Еще два события произошли за это время. В мае я выступал в клубе рассказчиков. Вечер назывался "Есин критикует свои рассказы". Второе — прошедший съезд Союза кинематографистов.

Я все строже и строже отношусь к себе и к своей жизни.

3 июня. Уже пятый день плывем с Валей на теплоходе "Лев Толстой" по Волго-Балту. Эксперимент ее отпускного времени: Москва — Ленинград — Москва. По дороге Кижи, Ярославль, Кирилло-Белозерский монастырь, Углич.

Все это сказочно, но все это — сказочное 4-е управление. В Москву вернемся 18 мая. За такое бытие стыдновато.

Последнее время много думаю о смерти, о том, что жизнь кончается без детей, без привязанностей, но надо не растерять, что имею, подготовиться к старости, а самое главное — с честью дожить. Сделать как можно больше. Вчера прочел, что Айтматов печатает новый роман "Плаха". Шевельнулось ревнивое чувство: много трачу времени даром. Впрочем, за последние дни, буквально перед отъездом, закончил роман.

Сегодня в Кирилловом монастыре вел экскурсию невысокий паренек по имени Валерий Михайлович. Надоели ему экскурсанты до потери сознания. Знает, но сведения цедит. Удивило националистически-русское, северное направление, которое яростно просвечивало сквозь его слова. Трудно передать, но одна школа: Викулов, Арсюша, этот паренек. Я в этом вижу однобокость, даже какую-то неблагодарную узость. Впрочем, иногда меня убеждают, что их не видно. Но мы такая огромная и сильная нация, которая обречена на великодушие по отношению к другим.

В Кириллове глубоко потряс один факт. Я спросил, далеко ли кладбище, где хоронили братию. На склонах холма — тут же, в монастыре. Сейчас ничего уже нет. Но квадратные белокаменные плиты могил (имена, даты в конце XIX века, говорят, еще читались) ушли на мощенье дорожек в монастыре. Какое неслыханное кощунство и надругательство над памятью о жизни! И мы после этого чему-то удивляемся. Боже мой, сколько пропало! Из монастыря исчезли, отправленные в 32 году в переплавку, колокола по 12 тонн, голос которых, не оглушая вблизи, был слышен за 30 верст. Мне кажется, в звоне колоколов, в благовест, был какой-то психотерапевтический эффект.

3 июня. Несколько дней стоянка в Ленинграде. Ездим на все экскурсии. Были у Агафонова и Миры. Разговоры с Женей уже начали надоедать: служебные трудности и распространившиеся везде евреи. Рассказы о скандале, который шумит в Ленинграде, о Корогодском.

У Миры просидел весь день. Она удивительно помогает мне, разрешая бесконечно болтать о себе, и тут, излагая ей очередную задумку, я уточняю для себя замысел. Не утерпел, рассказал ей пьесу о В.И. И утвердился в своих предложениях, что писать надо ближе к своему замыслу.

Она почти не постарела, начала новую пьесу.

У Миры взяли последний номер "Литгазеты". В трех статьях есть упоминание обо мне: у В. Соколова, у С. Чупринина и у Ю. Скопа. Юра публично, вроде за меня, высказал мои обиды. Он пишет: "На VI съезде литераторов России, когда избирались делегаты на предстоящий съезд литераторов СССР, в списках для голосования не оказалось ни Гария Немченко, ни Анатолия Жукова, ни Эрнеста Сафонова, ни Николая Кузьмина, ни Сергея Есина, ни Юрия Галкина, ни еще многих интереснейших прозаиков и поэтов". В контексте это: "Не очень-то нас видит родной союз".

Его тоже не оказалось. Зато оказались "свои", верные.

Сегодня были в Царском Селе; осмотрели дворец и лицей, немножко погуляли по парку.

Вклеиваю в дневник еще две "цитаты" из последней "Литературки". Это Сережа Чупринин. Он написал обо мне самым первым, но отношение его все же неопределенное: скорее всего, он рассматривает меня как неясный феномен. Я для него слишком знаком, привычен: "И тут надо, наверное, провести грань между персонажами нашей статьи и фигурами типа Семираева из нашумевшей повести Сергея Есина "Имитатор". Бездарный, зато трудолюбивый Семираев занимался не своим делом — это верно, но ведь занимался же все-таки, себя не щадил! Он имитировал талантливость — и столько картин понаписал, столько полотен насоздавал, что имитация его, как строго к ней ни относись, все ж как бы овеществилась...

У героев А. Курчаткина, Ч. Гусейнова, М. Холмогорова овеществляться нечему: фантомы, истинное слово — фантомы, болотные пузыри! Что же держит их до поры на плаву?.."

Последняя цитата — Вадима Соколова. Я для него стал каким-то знаменем, топором, при помощи которого он крушит свои обиды. Ключ к его обидам, мне кажется, в строке: "рядом с романом одного из лидеров современной прозы". Досадить, и поболезненнее, этому лидеру, разве не сладко?

"Подведем итоги: кто в выигрыше от таких кампаний? Если начинающий прозаик не просто молод, но свеж и нов в своем таланте, зачем придерживать его до очередного "месячника"? А если он только молод — зачем снижать гребень литературного процесса до уровня издательского конвейера, с которого и без того сходят в плановом порядке безликие книги сорока- и тридцатилетних? "Имитатор" Сергея Есина был напечатан в "Новом мире" рядом с романом одного из лидеров современной прозы — и ничего, не потерялся, был справедливо замечен и читателями, и критикой, занял свое законное (заметное) место в литературном процессе. И не потребовались ссылки на возраст автора, на его малозамеченные до того рассказы, на то, что он еще "сорокалетний". Как не потребовались Вячеславу Кондратьеву ссылки на то, что он совсем не "тридцатилетний" — уже первые его публикации убедительно доказали, что военная проза приобрела новый и свежий (молодой!) талант. Выходит, палка о двух концах. С одной стороны, авторов одного и двух прозаических сборников объективный литературный процесс (а не только злонамеренная критика) не замечает, не включает в себя потому, что они молодые, образованные, бойко и гладко ("пропорционально и симметрично") пишущие, почти как "сорокалетние", — на поверку оказываются не новыми. Количество публикаций не переходит в качество, и повесть молодой Надежды Кожевниковой "В легком жанре" (опубликованная в том же "Новом мире") при всех своих претензиях не становится новым "Имитатором". Тут уж ничего не поделаешь — литературный процесс беспощаден к произведениям второй свежести. (Свежесть бывает только одна…?)" Завтра поездка в Петергоф. Пьеса идет трудно.

12июня. Пьеса вообще никак не идет. Чувствую себя плохо, вялость. Ох, это грустное прощание с молодостью! Кстати, прочел очень жесткие записки Лидии Гинзбург. Старость как социальная старость. Много других очень точных впечатлений.

Поразила Петрокрепость. Ничтожный клочок земли, вызывающий такие поразительные исторические ассоциации. Но это и служение человеческого духа. Наверное, над крепостью какое-то сгущение скорби и жалости, все здесь пронизано умственным электричеством.

Подъехали в Петрокрепости (мне по сердцу старое название — Шлиссельбург) в одиннадцать вечера, отплыли в полночь. Призрачные сумерки в тяжелом течении Невы. Запомнился современный памятник в разрушенном соборе. Стал вспоминать список узников.

Весь вчерашний день гуляли: были в Лодейном поле. Ничего. На памятнике, установленном радением купца, новая табличка: "кой ты купец, вон его из истории". Несправедливо все это.

Сегодня были на Марциальных водах и ездили к водопаду Кивач. "Алмазна сыплется гора. С высот четыремя скалами, Жемчуга бездна и сребра. Кипит внизу, бьет вверх буграми…?" Не ожидал, что попаду в эти места. И память о стихах Державина, и упоминание в документах Петра. Для меня это оказалось более неожиданным, чем если бы я попал в Америку.

13 июня. Тринадцатое — будь осторожен. Сегодня в полдень отплываем из Петрозаводска и едем на Кижи.

14июня. Пьеса немного продвигается, т.е. решается ее композиция — ближе к третьей повести книги. Мой широкозахватный метод терпит катастрофу.

Вчерашний день был посвящен Кижам. Как же велика Родина, какие удивительные формы есть у нее для счастливой жизни, чтобы радоваться каждый день? И сколько дерзости и веры в собственные силы нужно было иметь, чтобы построить два этих храма. Какой поразительный вызов! Что увидел и почувствовал дерзкий плотник, первый раз усевшийся на бревне на самой вершине сруба. Это был первый взгляд человеческий с верхней точки. До этого так мог смотреть в здешних местах лишь Бог.

Вот мысли, которые пришли в голову, когда смотрел я на разбегающиеся темно-зеленые острова. Когда отплывали, Кижи, две церкви еще долго виднелись вдали, меняя объемы и превращаясь в рыцарские замки, мечети, многобашенные города.

8 июля. Не писал бог знает сколько. Прошел съезд писателей, который принес много разочарований. В выступлениях отчетливо читались собственные обиды, нежели стремление ратовать за общее дело. Я радуюсь только одному: не дал втянуть себя в склоки и перемазаться. Обошлось без доверительных разговоров и сплетен. На чем зиждется наше стремление говорить о чем угодно, только не о литературе? Съезд превращается в парад благих намерений. Все было бы нормально, если бы разговоры подкреплялись литературой. В этом мире писательское мнение должно быть выражено произведениями, художественным словом. Чего ждать от Рождественского, бывшего удачного поэта? Наша поэтическая гвардия — Вознесенский и Евтушенко — сыграла по спектаклю, сценарии которых предварительно оговорены.

В выступлении Бондарева был намек на "Имитатора" — окраска этого намека неясна, но, уж конечно, в соответствии со вкусом у Ю.В., не без раздражения.

За последнее время подготовил рукопись "Гладиатора", у которого теперь новое название — "Временщик и временитель". Название вытащил Б. Тихоненко. В моем сознании оно пока прижилось, но, чувствую, все еще тысячу раз поменяется.

Ленинская пьеса подвигается тоскливо, но я в нее верю, потому что нашел какие-то ходы. Дай Бог, все пойдет.

Сегодня в очереди за кабачками и помидорами прочел повесть А. Курчаткина "Бабий дом". Надо написать ему письмо, много терпения, уверенности в интересности этого сострадательного быта, но все это уже ушло. Есть фразы, которые меня просто пугают длиннотами и неуклюжестью. Хотя о литературе по фразам судить нельзя.

Сегодня на почте встретил Г.Я. Бакланова. Он рассказал историю о том, как Г. Марков еще на пять лет остался Марковым. Как известно, в Кремлевском дворце он своего доклада не дочитал. На 12-й минуте ему стало плохо, и он был госпитализирован. Тем не менее на следующий день к тов. Лигачеву пришла делегация: Катя Маркова, Агния Кузнецова и Георгий Тараторкин — дочь, зять и жена, и сказали: "Г.М. - полон сил, и он повесится, если не будет выбран". Повесится, дескать, от позора. Каково?

Еще пять лет писателям придется тащить на себе эту семью и слушать команды, передаваемые через Ю. Верченко.